я не просто текст

Вторую «Новую критику» придумал, собрал и отредактировал мой друг и кумир Лев Ганкин. В отличие от большинства людей, пишущих по-русски о популярной музыке (включая меня), Лева — человек образованный, который реально может анализировать музыку с научных позиций. Собственно, вокруг этого устроен и сборник, в котором предпринята дюжина попыток поговорить о самой разной постсоветской поп-музыке именно с точки зрения того, как она звучит, и того, что это звучание означает.

Мой фаворит — конечно, статья, которая, оперируя хардкорными (но доступными читателю) музыковедческими категориями, доказательно объясняет, что хитяра «Девочка с каре» — это в сущности тот же городской фольклор и почти буквально то же самое, что незабвенная песня «Кирпичики». Но есть и много другого интересного — и попытка зафиксировать наконец, что такое канон русского рока по версии «Нашего радио», и анализ музыкального оформления российского телевидения (и того, как это оформление работает), и неожиданный и тонкий анализ того, как российская поп-музыка поет и играет о Японии, и даже текст про ручную гармонику в местном блэк-метале.

...Зыгарь отлично пишет — очень динамично и очень понятно; почти без сложных предложений, что само по себе довольно сложно (я так не умею). Ему как-то удается сочетать бодрость с нейтральностью. Именно это я имею в виду, говоря про учебник для детей и юношества: когда мой сын подрастет и спросит, почему в России все так, я, пожалуй, первым делом вручу ему именно эту книгу. Мне кажется, что автор что-то такое и имеет в виду — иначе зачем бы ему вплетать в повествование про конкретный электоральный сюжет примерно всю историю России между СССР и Путиным (причем вплетать именно в образовательном, а не напоминательном ключе).

Вообще, это всегда очень интересно — найти новый угол зрения на что-то, что, казалось бы, привычно, знакомо и рассказано. Я вот сейчас занимаюсь разработкой документального сериала про футбольный клуб «Спартак» в 90-х — и надо сказать, что эти самые девяностые в таком ракурсе выглядят немного по-другому; из рифм и несовпадений складывается новое прочтение эпохи. Ну а Пузырев, бывший алкогольный корреспондент медиахолдинга РБК, смотрит на всю постсоветскую историю России через бутылку — и оказывается, что там есть все ключевые сюжеты времени. Патологическое возрождение дворянства в начале 90-х? Пожалуйста, вот судьба бренда «Смирнофф». Борьба за могучее советское наследие? Пожалуйста, вот драматический сюжет про «Столичную», переплетенный с большой политикой. Региональный сепаратизм и дикий капитализм? Собственно, вот Осетия. Лихие бандитские года? Вот татарские ОПГ, война бандитов и ОМОНа за ликероводочный завод, похищения, трупы. Возвращение государства при Путине? Вот загадочный и могучий человек по имени Игорь Чуян, для которого хорошо бы подошел мем «Его боялись даже чеченцы».

Конечно, логично, что на водочном рынке все это находится. Я вот почти не пью водку — но даже для меня отдельные бренды намертво ассоциируются с определенным временем и определенной публикой. Есть эпоха «Гжелки» и эпоха «Путинки», есть люди «Белуги» и люди «Столичной». Логично — но ведь надо было до этого додуматься, это собрать и это написать; и написать замечательно. Расследовательская журналистика в России слишком часто сводится к труднопродирабельным текстам, где перечислены связи между разными ООО, а читатель не понимает, что это значит на русском и где там найти эмоцию. Так вот, книга Пузырева — образец текста, который в каком-то смысле именно что сводится к пересказу того, как менялись составы акционеров разных компаний, но благодаря авторскому стилю и умению приземлять бизнес-данные на реальные человеческие судьбы читается то как детектив, то как боевик, то как политическая комедия про авантюристов.

Вот казалось бы: сто лет назад все было совсем по-другому, особенно с точки зрения работы медиа — а книжка во многом про это (если понимать медиа предельно широко). А при этом каких-то параллелей масса. Окологосударственные люди организуют студенческие объединения, которые провозглашают, что университеты вне политики. Визуальная пропаганда эксплуатирует образов детей в военной форме. Газеты пугают некой Лигой самоубийц, которая играет с подростками в суицид, но полиция не находит никаких свидетельств ее существования за пределами литературы. Цензура лютует — и газеты ежедневно выходят с белыми полосами на месте статей. Вряд ли читателей затруднит провести конкретные аналогии.

И это очень поучительно. Ведь кажется, что, например, «фейк ньюс» — это очень современный феномен: соцсети плюс кризис доверия к СМИ плюс новые способы создания социального авторитета и так далее. А на самом деле почти такая же проблема была во время Первой мировой — люди тоже часто охотнее верили слухам, чем фактам; государственная пропаганда тоже приспосабливала реальность под себя. А главное — в итоге (как часто бывает и сейчас) фейки начинали порождать реальность: «Слухи питали не только представления “темных” масс, но их повторяли в стенах Таврического дворца депутаты, агенты охранного отделения включали их в свои донесения, на основании которых Департамент полиции составлял отчеты и власти вырабатывали план действий».

Вы будете смеяться, но в возникновении российской организованной преступности тоже виноват Сталин. Именно из-за того, что в 1930-х население тюрем резко выросло, а система ГУЛАГа связала всю страну, прежде существовавшая в довольно аморфном и регионализированном виде воровская субкультура была четко кодифицирована и даже в каком-то смысле централизована. Позже, ближе к концу сталинской эпохи и сразу после нее, к тому же случилась большая война «блатных», отказывавшихся сотрудничать с государством в любом виде, и «сук», которые на это сотрудничество шли; «суки» не без помощи лагерных администраций победили — и тем самым дали ход воровской системе, которая живет в постоянном симбиозе с коррумпированным госаппаратом…

Во всяком случае, такую теорию выдвигает Марк Галеотти, британский эксперт по России, выпустивший сейчас книжку «Воры» про историю здешнего организованного криминала. Эта связка со сталинскими временами — пожалуй, самое интересное и неожиданное, что в этой книжке есть; по крайней мере, на макроуровне — остальная яркость тут спрятана в деталях: встреча с матерым чеченским киллером в аэропорту; история про то, как один из грабителей, поняв, что они ворвались в дом Михаила Круга и убили хозяина, сразу завалил подельника в надежде, что ему удастся избежать возмездия (не удалось); что-то еще. В целом «Воры» — это скорее социология криминала, чем нарративный рассказ: Галеотти расписывает, как могут быть устроены структуры банд (от более жестких вариантов, целиком завязанных на главаря и вертикальную интеграцию, до произвольно связанных сетевых формаций), рассказывает про основные этнические их подгруппы — грузины, чеченцы и так далее; и самую историю ОПГ излагает скорее не через героев и не через сюжеты, а через общественные сдвиги и макропроцессы: например, как Перестройка, сама того не желая, первым делом дала свободу именно ворам — или как уже в путинскую эпоху главными конкурентами ОПГ оказались не другие ОПГ, а силовики, которые сами начали действовать в том же режиме.

«Формейшн» — это летопись сокровенного московского подполья, чей расцвет (если это можно так назвать) пришелся на 1990-е: «Соломенные еноты», «Резервация здесь», «Банда четырех», «Лисичкин хлеб», «Ожог», «Н.О.Ж.» — плюс еще большое количество сопредельных образований. Меня лично из всего этого всерьез задели только «Еноты» и отдельные песни остальных; творчество некоторых из героев книги (вроде Ермена Анти или Александра Непомнящего) вызывает скорее раздражение; но это совершенно и неважно: во-первых, все акценты в «Формейшне» расставлены четко; во-вторых, это книгу про этику настолько же, если не больше, чем про эстетику. И в этом смысле как раз очень ценно, что тут подробно прочерчена и генеалогия — от советской фантастики и тюменского панка к нынешним подпольщикам вроде группы «Ленина пакет», умудряющимся даже в интернет-эпоху сохранять заповедную кружковость, — и география (от Коньково до Казахстана), и идеология (от анархизма до правого поворота в НБП). Вообще, именно главы про контекст — про НБП и про «зАиБи» с их партизанским акционизмом — тут для меня были самыми ценными; возможно, потому что про самих «Енотов» я как бы уже и сам знал и даже писал — и при всем при этом их универсум столь глубок и подробен, что все равно не кажется исчерпанным: так, на сухом историческом уровне было бы интересно составить все-таки некую подробную дискографию их записей, а на концептуальном — почитать чуть больше про сложную связь текстов Усова с советской цивилизацией. Так или иначе, тот факт, что о «Соломенных енотах» существует уже полторы книжки, а, скажем, об Алле Борисовне Пугачевой в том же культурном поле — ни одной, знаменателен сам по себе.

Еще две мелких структурных заметки на полях — которые, наверное, относятся даже больше к себе, чем к «Формейшну». Во-первых, любопытно вот что: при всей толщине своего культурного слоя песни «Соломенных енотов» в конечном счете всегда очень ясные (не равно — простые, но тем не менее). При этом всех, кто писал о них в последние годы, все равно сносит в немного громоздкий, переполненный отсылками и афористической культур-философией язык; наверное, в этом можно усмотреть еще одно свойство «енотовской» вненаходимости.

А во-вторых, кажется, что этот формат — немного авторской речи плюс прямая речь героев, — в котором сделаны и «Песни в пустоту», и «Формейшн», и еще тонна хороших и плохих книг про музыку на русском языке — по гамбургскому счету все-таки очень лукавый. Те, кто его выбирает (я — не исключение; это вообще в первую очередь про себя), обыкновенно ссылаются на «Прошу, убей меня», но в том-то и нюанс, что там ведь нет никаких авторских преамбул. Никто ничего не осмысляет и не абстрактизирует: вот тебе жизнь и история во всей ее неприглядной реальности. Другой формат — собирать такие книжки репортажным способом, то есть — превращая фактуру из интервью в связное повествование от третьего лица; на такое здесь последовательно решается только Александр Кушнир, за что честь ему и хвала. Потому что серединный метод — это все-таки немного попытка посидеть на тех самых двух стульях: авторской воли не хватает на то, чтобы упаковать все собранное в полноценный нарратив (да, есть аргумент «меня там не было», но примерно вся традиция американского нон-фикшна говорит нам, что это не аргумент), но авторские амбиции слишком велики для того, чтобы не высказать свое мнение. «Я тут немного выскажу мнение, но вообще-то я не при делах». Повторюсь, «Формейшн» при этом — прекрасная книжка; совершенно точно одна из лучших, сделанных в этом жанре на русском языке. Но глобально, кажется, этот жанр пора бы уже куда-то сдвигать.

По-русски наконец издали «Предотвращенный Армагеддон» — книжку советолога Стивена Коткина про распад СССР, первое издание которой вышло аж в 2001-м году (последнее творение Коткина — исполинская трехтомная биография Сталина; не знаю, будут ли ее переводить). Это по сути такое конспективное концептуальное изложение истории СССР и России с 1970-х по конец 1990-х, ценное в первую очередь именно этой временной рамкой: грубо говоря, тезис Коткина состоит в том, что весь российский сумбур и коллапс 1990-х — это не следствие «либеральных реформ», которые по сути так и не состоялись, а продолжение распада советской империи. Популярному тезису про то, что Путин — это Ельцин сегодня, книжка противопоставляет (неосознанно, конечно; писалась и издавалась она, когда этого тезиса еще просто не было) тезис, что и сам Ельцин, и уж тем более сформировавшиеся при нем российские элиты — вовсе не новые люди свободной эпохи, а все те же советский партийные бюрократы, только теперь уже не ограниченные никакой идеологией и партийной дисциплиной.

«Конспективная» — важное слово: книжка быстрая и четкая; Коткин изредка не отказывает себе в удовольствии привести кое-какие яркие детали, но в основном ограничивается форматом «тезис и его доказательство». Для гуманитариев вроде меня это полезно в том смысле, что автор понятно и без занудства разъясняет все экономические процессы в позднем СССР (и России 90-х как его правопреемнице). Но про политику, конечно, всегда интереснее. Например, Коткин любопытно рассуждает о том, как Горбачев сгубила диалектика: с одной стороны, демонтаж монополии КПСС логично вытекал из следования ленинским идеалам, которым генсек был искренне предан, с другой стороны, именно уничтожение параллельной партийной структуры привело к коллапсу всего Союза, — именно она скрепляла его в единую систему, а вовсе не формальные госорганы. Вообще, в «Предотвращенном Армагеддоне» многое построено на том, что Горбачев и его команда не предавали советскую идеологию, а наоборот стремились ее очистить и вернуть к корням; мысль совсем неновая, но тут она проиллюстрирована очень выпукло.

Гипотеза Коткина относительно России 1990-х тоже классная — хотя местами кажется, что он выбирает те источники, которые под нее больше подходят; например, в рассказе о ельцинских методах правления многое построено на мемуарах Коржакова и Костикова, а это большой вопрос — насколько им можно доверять и приводить эпизоды оттуда как однозначно реалистичные. Ну и еще смешно, что при желании эту книжку вообще-то можно трактовать как своего рода апологию Путина — во всяком случае, известную сентенцию о том, что тому пришлось спасать страну от развала, Коткин тоже вполне продвигает; как и ту мысль, что реальные либеральные реформы начали проводиться только в 2000-х годах. Полезно, в общем, иногда поглядеть на все это стороны — и из 2001-го (ну окей, 2008-го, когда вышло переиздание) года.

Для разнообразия — отрицательная рецензия. «Кубрик» Джеймса Нэрмора — совсем какая-то ерунда. Хоть сколько-то интересны разве что главы про «Цельнометаллическую оболочку» и про «Сияние», и то в основном потому что автор пересказывает чужие интерпретации. В остальном — совсем не то, чего ждешь от книжки про величайшего режиссера в истории кино (субъективное мнение, простите). Много индустриального бубубу, которое, наверное, важно, если бы оно уравновешивалось какими-то эстетическими и смысловыми вещами, но нет — вместо этого Нэрмор до уныния подробно пересказывает содержание каждого фильма и больше интересуется особенностями их технического производства, чем содержанием.

В общем, многое непонятно: ни то, зачем это вообще было написано, ни то, зачем именно эту книжку перевели на русский — что есть получше, понятно даже по тем ссылкам, которые Нэрмор у себя расставляет.

В прошлом году в Ad Marginem вышла «Гранд-отель "Бездна"» — биография Франкфуртской философской школы, которая в значительной степени определила то, как мы (ну или хотя бы некоторые из нас) думаем про общество потребления, поп-культуру, а также функционирование общественных связей. Эту книжку мне не советовали, но я ее все-таки прочитал — и не жалею, хотя какие-то претензии ясны даже мне, плохо знакомому с первоисточниками (например, иногда автор начинает разговаривать сам с собой или делает очень уж механические логические связки).

В целом название не обманывает. Внутри — подробный рассказ о том, как Вальтер Беньямин, Теодор Адорно, Герберт Маркузе и их последователи стали одним из важнейших мыслителей современности. Интереснее всего — биографические обстоятельства: от мелких деталей (Адорно очень любил бегемотов) до важных сюжетов, во многом определивших дальнейшие мысли геров книги — скажем, почти все первое поколение Франкфуртской школы так или иначе сопротивлялось прагматическому капитализму собственных родителей, зажиточных европейских евреев конца XIX века. Плюс интересно про то, какое влияние на ФШ оказали ранние, гегельянские работы Маркса, откуда взялась идея отчуждения и всякие проистекающие из нее построения.

Дальше — тоже неплохо: становится яснее, как и почему идеи Школы менялись вследствие прихода Гитлера власти или, допустим, триумфа массовой культуры. Чуть поверхностно, но все равно доходчиво объясняется, как на идеологическую эволюцию авторов влияли вынужденные переезды и смены источников финансирования; когда возникает Адорно, протестующий против протестов 1968 года и вызывающий ментов к бунтующим студентам, получается смешная параллель с советскими диссидентами, которые часто становились в эмиграции ультраконсерваторами. Про Хабермаса, который как бы последнее поколение ФШ, рассказывается уже немного вскользь, зато все остальные идеи пересказаны достаточно подробно и ясно. Если честно, я понял, что вообще люблю такого рода книжки с пересказом чужих идей, хоть это, наверное, и грех.

Основополагающая книга великого французского философа, способная всерьез поколебать представления о том, как устроен мир. Тезис о том, что весь мир вокруг нас и наше восприятие реальности так или иначе сконструированы определенными институтами и агентами, в 2018 году может показаться очевидным — но во-первых, книга писалась, когда он таковым не был, а во-вторых, тут важна конкретика. Фуко подробно и блистательно анализирует, как в XVIII-XIX веках в западных обществах появились современные институты уголовного права (и в первую очередь тюрьма) — и показывает, как через них общество пропитал новый, особенно внимательный типа власти и надзора; совсем огрубляя, то, что кажется правом, после прочтения Фуко начинает выглядеть как принуждение. Если еще проще: Фуко показывает, что привычная подростковая сентенция «школа — это тюрьма» — это не просто штамп, а буквально так и есть.