Осторожно, спойлеры :)

Может ли быть что-то более слепым, чем любовь женщины? Только эго мужчины.

"Волхв" — огромная аллюзия на мир двух. Мир внутренний, в который, тем не менее, нам не просто открыли двери, а заготовили лучшие билеты. Мир, до того интимный и тонкий, что не подглядеть за ним — невыносимо, а не показать — невозможно.

Николас Эрфе (Орфей, Дурак, Волхв) — многосимволическая персона, знаменующая, однако, одну смешную в своей простоте вещь — стенания мужского эго по самому себе. То, с какой жаждой Эрфе всякий раз перенимает правила игры старика и его нимф, с какой легкостью переключается между пылким любовником и скорбящим "вдовцом", между гениальным поэтом и суицидальной бездарью — все это, при упрощении и уменьшении, складывается в образ того самого, безумного слепца, о каком рассказывал Кончис.

Слепца, который бросил семью, жизнь и саму суть человечности, отринул целый мир ради одной лишь правды, придуманной им самим и самим же принятой на веру: "Я — Избранный". Ждал ли он Бога? Вероятно, в самом начале своего пути. Чем глубже безумец уходил в себя, тем меньше места для Бога оставалось в его душе и жизни, и тем больше места для уверенности, жалости к себе, веры в свою "чистоту" и исключительность. Посещал ли Бог его в его безумии? Никто достоверно не сможет ответить на этот вопрос. Отказался ли бы безумец от ожидания, даже достоверно зная, что Бог не придет? Конечно же нет.

Закономерные вопросы: "Почему Николас не обратился в полицию?", "Почему Николас не сделал что-то гораздо раньше?" — как и любые вопросы, начинающиеся с "Почему Николас..." можно одарить одним "Потому что он так хотел".

Николас хотел быть особенным. Хотел быть особенным с самого детства, со службы в армии, с учебы в вузе. Молодой экзистенциалист, поэт, повеса. Перчатка, брошенная в лицо поствоенному миру. Как и любой молодой человек, не зная меры в своем желании, Николас играл, заигрывался и не помышлял об ответственности, последствиях. Лишь иногда малодушно сожалел или корил себя словом другим, лишь для того, чтобы отвести душу и грехи самому себе.

Жажда любви, жажда правды, жажда победы — невыносимая жажда ощущения своей исключительности двигала Эрфе, окрыляла, возносила над абсурдностью его жизни и никчемностью поступков и мыслей. И ведром ледяной воды стало осознание собственной примитивности, читаемости и близорукости в зале суда. Он не был глуп, он мог все понять. Но он был слеп и ослепил себя самостоятельно.

Алисон Келли. Если говорить о ней, как о персонаже, можно долго анализировать ее характер, причины и следствия поступков. И прийти к многому и ничему. Но если брать Келли, как явление — у нее не окажется ни возраста, ни национальности, ни даже банально лица. Почему? Потому что, порывшись в памяти, дорогой читатель вспомнит с пятак знакомых Алисон в своей личной биографии. Алисон живых, несчастных в этой своей живости и жажде жизни. А главное, Алисон любящих. Любящих обязательно не тех и обязательно навсегда. Любящих безусловно.

Тот же закономерный вопрос: "Почему Алисон согласилась на это все?" одарим мягким (как и любой вопрос "Почему Алисон..."): потому, что любила. И в любви своей была так же слепа и яростна, как мудра и спокойна была в своем отчаянии.

Была ли ее любовь истинной? Пожалуй. Дарована ли она была строго Николасу? Неизвестно. Был ли у Алисон еще один такой Николас, будет ли еще один — остается загадкой. Но очевидно, что безусловная женская любовь живет внутри Келли, живет и отчаянно ищет пути выхода.

Очень символично они встречаются в конце романа — женская безусловная любовь и мужское безусловное эго. Композиция закольцевалась и будто не было ужасного года терзаний, не было безумия и преград на пути этих двух.

Но так все остается ровно до того момента, пока мы не отодвинемся от них чуть дальше. Если отодвинемся, начнем замечать, начнем видеть, как эти двое водили нас за нос всю историю, все время, проведенное с ними. Ведь, в самом начале, уже (очевидно) пожилая версия Николаса Эрфе заявила нам, что именно Алисон стала его истинной любовью, какую он не мог разглядеть "тогда". Так что же происходило?

Происходила огромная аллюзия на мир двух. На отношения женщины и мужчины. На вселенную, в которой Она — любит, жертвует, прощает. На вселенную в которой Он — хочет, позволяет, избегает.

На отношения, в которых изначально женщина заменяет целый мир одним, готовится жертвовать ради него всем и, лишь убедившись в его холоде, скорбно покидает, обещая себе любить всегда.

На отношения, в которых мужчина изначально позволяет себе игру в Бога, после, от скуки или по прихоти, отвлекается, переключаясь и снова позволяя себе уже в другом месте, забывает о первом. И хватается за голову уже тогда, когда "прихожане" жгут храм. Стыдит, упивается благородными страданиями и скорбью. И вновь демонстрирует чудеса, лишь бы не растерять божественность.

Пусть существует еще множество плоскостей, в коих "Волхв" будет распят более знающими рецензентами, я в своей плоскости приближаюсь к завершающим штрихам.

Роман, безусловно, про любовь. Про разные ее стадии, проявления, доказательства. Про все ее стороны и бугорки с неровностями.

А еще про бесконечную, ставшую архитипичной, схватку (схватку ли?) женской любви и мужского эго. "Мужчина воспринимает объект, женщина - взаимоотношения объектов."

Книгу советую. Читала с упоением, чего и вам желаю в каждом новом произведении.