С большими затруднениями я был наконец допущен к ней в сопровождении некоего диковинного человека – чернокожего, полуголого и белоглазого. Тогда-то я увидел мавританку в уборе, сверкающем золотом и драгоценными камнями, освещённую ярким светом, в лёгкой одежде и возлежащей на азиатском ковре с другим дворянином, тоже погубившим ради неё свою душу. И я не осмеливался взглянуть на неё, ибо глаза её мигом принудили бы меня покориться ей, – если уж от одного её голоса у меня похолодало нутро, помутилось в голове и душа рванулась к ней. В