Этот вызов Понжа литературной современности мне кажется очень значимым именно в сфере поэзии. Он утверждает фундаментальный анахронизм подлинного поэтического слова. То в поэзии, что часто считает себя выражением современных идей и аффектов, — почти всегда обречено на псевдоактуальность. Остроактуальным может быть только «вневременное», то есть одновременно соотнесенное с сегодняшним днем и с первичным мифом. Актуальный поэт тот, чья родина — немота, тот, чье слово — бормотание и черновик. Хайдеггер замечал: «...сущность поэзии принадлежит к определенному времени. Но не так, чтобы стараться быть соразмерным этому уже существующему времени. Заново учреждая существо поэзии, Гёльдерлин впервые определяет и новое время. Это время спешно ушедших богов и грядущего бога» [33].
Само обращение к мотиву черновика мне кажется значимым. Черновик фиксирует пространственный облик стихотворения, или пространственный его генезис. Стихотворение всегда подчинено двум противоречивым импульсам — линейному развитию текста, которое доминирует в прозе, и пространственному симультанному начертанию текста на листе. Здесь встречаются, но никогда не совпадают фигуративное и дискурсивное. Как заметил специалист по генитивной поэтике Мишель Колло, уход от традиционной версификации сопровождался возросшим интересом к расположению текста на странице, исследованием поверхности листа, начало которому положил Малларме [34] и которое столь очевидно у русских футуристов. «Ночь логоса» Понжа, в которой смешиваются «вещи и их формулировки», прежде всего проявляет себя в смешении миметической фигуративности письма как жеста и «логоса», который пытается выделиться из этой фигуративности. При этом борьба фигуративного и дискурсивного может на какой-то стадии пониматься как момент мифического генезиса поэзии.
Мишель Тевоз приводит любопытный анекдот, рассказанный другом Понжа Фредди Бюашем. Однажды, войдя утром в комнату, где у него гостил Понж, Бюаш увидел пишущего поэта, который сказал ему: «Я работаю над текстом о шипе, но это очень трудоемко». Бюаш ответил: «Даже глядя на твой лист вверх ногами, я мог об этом догадаться: твой почерк более заостренный, чем обычно». Понж продолжил: «Вот это меня и злит: только тогда, когда мой почерк вновь округлится, я смогу считать свою поэму законченной» [35].
Само обращение к мотиву черновика мне кажется значимым. Черновик фиксирует пространственный облик стихотворения, или пространственный его генезис. Стихотворение всегда подчинено двум противоречивым импульсам — линейному развитию текста, которое доминирует в прозе, и пространственному симультанному начертанию текста на листе. Здесь встречаются, но никогда не совпадают фигуративное и дискурсивное. Как заметил специалист по генитивной поэтике Мишель Колло, уход от традиционной версификации сопровождался возросшим интересом к расположению текста на странице, исследованием поверхности листа, начало которому положил Малларме [34] и которое столь очевидно у русских футуристов. «Ночь логоса» Понжа, в которой смешиваются «вещи и их формулировки», прежде всего проявляет себя в смешении миметической фигуративности письма как жеста и «логоса», который пытается выделиться из этой фигуративности. При этом борьба фигуративного и дискурсивного может на какой-то стадии пониматься как момент мифического генезиса поэзии.
Мишель Тевоз приводит любопытный анекдот, рассказанный другом Понжа Фредди Бюашем. Однажды, войдя утром в комнату, где у него гостил Понж, Бюаш увидел пишущего поэта, который сказал ему: «Я работаю над текстом о шипе, но это очень трудоемко». Бюаш ответил: «Даже глядя на твой лист вверх ногами, я мог об этом догадаться: твой почерк более заостренный, чем обычно». Понж продолжил: «Вот это меня и злит: только тогда, когда мой почерк вновь округлится, я смогу считать свою поэму законченной» [35].
