Возвращение Адама. Миф, или Современность архаики
Долгое время считалось, что история западной культуры развивается от мифа к логосу. Под мифом понимался целый корпус изменчивых историй, в которых действовали боги и герои, не обладавшие ни ясной идентичностью, ни отчетливым «смыслом». С логосом же в цивилизацию проникали ясная концептуальность и философский взгляд на мир. Однако в последнее время эта картина подверглась радикальному переосмыслению. Сама оппозиция миф-логос теперь вызывает сомнения, а та образная невнятица, которая приписывалась мифу, неожиданно обнаружила в себе черты современного мироощущения, гораздо более сложного и неустойчивого, чем логические и понятийные схемы, столь дорогие культуре Просвещения. Неопределенность божественных пантеонов язычества обнаружила прямые параллели в неопределенности современных идентичностей. Книга отталкивается от апроприации мифа культурой модернизма (большое внимание уделено, в частности, поэме Владимира Гандельсмана «Велимирова книга»), а затем охватывает все более широкий круг тем, от телесности до понимания языка и субъекта, и показывает, каким образом в самые актуальные формы сознания проникает то, что еще недавно казалось нам архаическим.
Пікірлер1
👍Ұсынамын
Ямпольский не философ. Он компликатор и не всегда ловкий. Но эта книга очень хороша
Дәйексөздер189
На рубеже 1930-х годов (то есть уже после написания «Талассы» Ференци) Ромен Роллан в письме Фрейду, обсуждая истоки религиозного чувства, упомянул нечто, названное им «океаническим чувством» — непосредственное чувство вечного, не знающее границ. Фрейд откликнулся на это письмо в начале своей книги «Неудовлетворенность культурой». Здесь он связал «океаническое чувство» с рудиментами ощущения себя, до конца не отделившегося от внешнего мира [9]. Известно, что Роллан открыл «океаническое чувство», изучая индуистскую мистику, уделявшую большое внимание расширению границ Я. В «Жизни Рамакришны» Роллан описывал момент экстатического слияния с «божественной матерью» Кали, когда все вокруг исчезает и превращается в океан: «Он [Рамакришна] называл океан ее именем. Это состояние знакомо нам (в ослабленном виде) во сне, когда наше сознание совершенно естественно присваивает имя того или той, кто наполняет нашу мысль, любому, совершенно отличному от них образу, ибо тот, кого мы любим, присутствует во всем: все видимые формы служат ему облачением…» [10] Здесь хорошо видна неустойчивая поливалентность мифических имен, которые устанавливают идентичность («того или той»), при этом совершенно лишенную всякой определенности.
Новая поэзия — поэзия мифического первичного — должна сопрягать в себе все полярности, не допуская их окончательной манифестации. Эту сопряженность абстрактного и конкретного положил в основу своей эстетики Сергей Эйзенштейн, видевший в кино высшую стадию движения искусства к абстракции, которое погружено в абсолютную первичную конкретность. Обобщая, Эйзенштейн писал: «А что, ежели, может быть, этот перевод логической формулы из форм сегодняшнего уровня нашего сознания (обратно?) на формы сознания и мышления более раннего и есть секрет искусства вообще?» [59] Само это разнонаправленное движение основано на биологической способности «сгущения», сворачивания развертывающихся периферийных движений организма внутрь. Это движение периферийного к нервным центрам и их формульное сгущение создает основу выразительности: «Выразительное проявление человека состоит во взаимном проникновении движения тела как целого и противоречащего ему движения дифференцированных частей» [60]. Недифференцированное и дискретное вступают в отношения взаимного проникновения, которое невозможно описать. Речь идет о своего рода встрече бесконечного континуума и трансфинитных множеств.
Известно, что Кантор много размышлял о Боге и любил повторять, что сам Господь открыл ему существование трансфинитных чисел, вел переписку с христианскими теологами на тему Бога и бесконечности и вдохновил теолога и математика Константина Гутберлета на попытку объяснить бесконечность Бога с помощью актуальной бесконечности Кантора [49]. Он был горд тем, что назвал бесконечное множество буквой «алеф» — первой буквой еврейского алфавита, в каббале связанной с понятием «Эйн Соф» — обозначением Бога как бесконечности. Творение в каббале представлено как творение из бесконечности Айн Соф десяти Сефир, имеющих конфигурацию десяти сфер, каждая из которых сама по себе является бесконечностью, вписанной во всепоглощающую бесконечность ничто — Эйн Соф.
