По мнению Местра, в этом заключается одна из особенностей российского деспотизма, который лишь с виду кажется неограниченным:
В мире много говорят о неограниченной власти русского императора, но забывают, что государь менее всего могущественен там, где он может все. Невозможно избавиться от пошлой мании судить о власти государей по тому, что они могут делать, в то время как она должна оцениваться по тому, что они не могут делать. Когда видят султана или царя, приказывающего по собственной прихоти отрубить голову или наказать кнутом человека, то говорят: «О, как он могуществен!» Но надо сказать: «О, как он слаб», так как на следующий день его могут самого задушить. Насилие принимают за силу. Между тем они отличаются как сладкое и пресное. При желании легко доказать кому угодно, что наш государь и его коллеги (collègues) несравненно более самодержавны и независимы, чем российский император, который несомненно еще долго может быть не сможет воздать должное адмиралу, как бы искренне он ни хотел этого сделать [Там же, с. 508].
В мире много говорят о неограниченной власти русского императора, но забывают, что государь менее всего могущественен там, где он может все. Невозможно избавиться от пошлой мании судить о власти государей по тому, что они могут делать, в то время как она должна оцениваться по тому, что они не могут делать. Когда видят султана или царя, приказывающего по собственной прихоти отрубить голову или наказать кнутом человека, то говорят: «О, как он могуществен!» Но надо сказать: «О, как он слаб», так как на следующий день его могут самого задушить. Насилие принимают за силу. Между тем они отличаются как сладкое и пресное. При желании легко доказать кому угодно, что наш государь и его коллеги (collègues) несравненно более самодержавны и независимы, чем российский император, который несомненно еще долго может быть не сможет воздать должное адмиралу, как бы искренне он ни хотел этого сделать [Там же, с. 508].
