Во мне многое изменилось. Мое сердце, товарищи… – Он боролся с собой, не решаясь сделать признание. – Когда меня сюда доставили, я сдал свое сердце вместе со всеми пожитками на вещевой склад. Оно мне казалось бесполезной и опасной вещью. Здесь оно было ни к чему. Я думал, что сердце делает человека слабым, мягким, и я никак не мог простить Гефелю, что он… – Бохов задумался. – Я представляю в ИЛКе немецких товарищей, а кроме того, отвечаю за интернациональные группы Сопротивления. Вы доверили мне эти обязанности. Значит, я хороший товарищ, не так ли?.. Нет, я плохой товарищ! – Он протянул руки, как бы отметая возражения. – Я хотел, чтобы вы это знали! Вы должны знать, что я был высокомерен. Возомнил, будто я умнее других. А это оказалось самомнением и жестокостью. Бездушной жестокостью! С тех пор как ребенок появился в лагере и все больше людей своими сердцами возводят защитный вал вокруг его маленькой жизни… Гефель, Кропинский, Вальтер Кремер, Пиппиг с товарищами, поляки-санитары из шестьдесят первого, вы сами, тот неизвестный… с тех пор, как все это началось, товарищи, и никакой Клуттиг или Райнебот не в силах пробить этот вал, мне стало ясно, что я плохой товарищ, ясно, как мы сильны, несмотря на унижение, ясно, что Гефель и Кропинский сильнее самой смерти.