Но гораздо бόльшая опасность таилась не в характере этой армии, а в настроениях, царивших среди её командного состава. Война поставила большинство нобилей перед мучительным выбором, какую сторону поддержать. Как должен был поступать Цицерон, которого пытались привлечь на свою сторону и Помпей, и Цезарь? А Целий Руф, не имевший прочных политических пристрастий, если Курион, с которым он поддерживал дружеские отношения, находился в числе сторонников Цезаря, а ненавидимый же им Аппий Клавдий присоединился к Помпею? За победителем Митридата пошли те, кто считал его дело более справедливым (Cass. Dio. XLI. 18. 4–5), но это вовсе не означало, что они ему доверяли и готовы были идти за ним безоглядно. Как должен был относиться к нему, например, Марк Брут, если «прежде он не здоровался и не заговаривал с Помпеем при встречах, считая великим нечестием сказать хотя бы слово с убийцею своего отца» (Plut. Brut. 4.3)? Это, конечно, крайний случай; но сколько было людей, подобных Домицию Агенобарбу, которые в прошлые годы противостояли «триумвирам», затем вели дело к разрыву Помпея и Цезаря, всячески приближали гражданскую войну — а теперь, облачившись в одеяния гражданской скорби, именовали Помпея «царём царей» и «Агамемноном»! Их вождь и идеолог Катон с начала войны «не стриг больше волос, не брил бороды, не возлагал на голову венок и в знак несчастий отечества до самого конца хранил вид печальный, унылый и суровый, всегда один и тот же, независимо от побед или поражений его друзей» (Plut. Cat. Min. 53.1).