И это же раздвоение нагнетается в его официальном отношении к собственной персоне. Тут стоит вернуться к сталинской манере говорить о себе в третьем лице, которая ранее упоминалась среди прочего по поводу его удивительного призыва «сплотиться вокруг партии Ленина–Сталина» (июль 1941 года). Понятно, что сам автор лозунга применительно к этому тотему занимает лишь подчиненное, служебное положение: на собственный лучезарный лик председатель ГКО взирает как бы снизу, взглядом истового адепта [622]. Такую же почтительную позу принимает он, включая «труды Сталина» в компендиум непререкаемого марксистского наследия. Зато совсем иначе он ведет себя в тех — правда, довольно редких — обстоятельствах, когда критикует эти работы за несвоевременность и непригодность в новых условиях. Скажем, в брошюре 1926 года «К вопросам ленинизма» Сталин упраздняет «старую, совершенно недостаточную формулу из брошюры Сталина» 1924 года. Спустя четверть века, в 1952‐м, он, говоря об экономике, вновь призывает «откинуть» другую свою «известную формулировку» как «неточную, неудовлетворительную». Аналогичной критике подвергается заодно не менее устаревшее ленинское положение: «Можно ли утверждать, что известный тезис Сталина <…> все еще остается в силе? Можно ли утверждать, что известный тезис Ленина <…> все еще остается в силе? Я думаю, что нельзя этого утверждать. Ввиду новых условий <…> оба тезиса нужно считать утратившими силу».

Итак, правильность или, напротив, неактуальность «тезисов Сталина» оценивает сам Сталин, только нынешний, вновь и вновь соединяющий в себе динамический релятивизм с застылой авторитарностью вердиктов. Отрекаясь от себя прошлого, он приносит его в жертву своему сакральному alter ego. Нелицеприятная самокритика замещает ему репрессии против пройденного этапа собственной личности, являя собой стадию ее диалектического самоуничтожения во имя сверхцели, тоже олицетворяемой Сталиным.