не понимал тогда, что власть литературной традиции и классической интеллектуалистской культуры носит тоталитарный характер, подчиняет мой язык и содержание моих текстов служению пустой призрачной фигуре, некоторому литературному богу, который не имеет никакого отношения к реальному миру и вообще, будем честны, уже давно и справедливо объявлен мёртвым. Я видел себя функцией литературы, а не её субъектом.