Вдруг Олимпий Ильич бросил болтать. Иным голосом, тише, сказал — и взял Юлю за руку у кисти:
— Ну что, милушка! Надумали? А?
Юля покраснела, руки не отняла, сдвинула брови.
— Что, право? — зажурчал Олймпий Ильич. — А как я вас лелеять-то стану! Все ваше будет. Надоело оно мне, мое да мое, на кой оно в одиночестве? Ведь так, зря привалило; русский человек не жаден, ему пожить хочется, да только чтобы по сердцу, чтобы с лаской, чтобы душа играла, и не одна, как перст… Прелесть моя, милушка, о чем загадывать? Не томите даром.