Подобно тому, как радость от созерцания прекрасных и таинственных фигур во мне усиливалась и в то же время уменьшалась за счет того удовольствия, с которым я пускал в ход свою эрудицию, читая и понимая изречения, выведенные византийской вязью рядом с их заключенными в нимбы ликами, так и красота образов Рёскина возрастала — и вместе с тем искажалась примесью гордыни — от безупречного соответствия священным текстам. Нечто вроде эгоистического самолюбования неизбежно присутствует в таком смешанном упоении искусством и собственной эрудицией, и эстетическое удовольствие от этого, быть может, делается острее, но теряет чистоту.