Повела бы я тебя, привела бы тебя в дом матери моей – той, что учила меня.

Песнь песней Соломона 8.2, Американская Библия нового стандарта

Введение

Наконец-то

30 августа 2023 г.

Была среда, начало нового учебного года в колледже, и я сидела за своим письменным столом, заваленным конспектами и домашними заданиями. Я пролистывала страницы, но мой разум отказывался включаться, а мысли постоянно возвращались к пятерым младшим братьям и сестрам.

Целый год я не слышала их голоса, не видела их лица, и мысли о них, запертых в том доме, пожирали меня заживо. Несмотря на все мои усилия – бессчетные телефонные звонки, отчаянные воззвания ко всем, кто мог услышать, – ничего, казалось, нельзя было сделать, чтобы их спасти.

Зазвонил телефон, и на экране высветилось имя соседки. Мое сердце пропустило удар – каждый звонок от нее был как спасательный круг. Он означал новости о детях. Означал, что они еще живы.

– Шари, полиция в доме твоей матери! – воскликнула соседка, не тратя время на приветствия. – Они вооружены и собираются выламывать дверь.

Сердце сжалось у меня в груди, а перед глазами встали кошмарные картины. Крошечные тела, которые выносят из дома в резиновых мешках безликие фигуры в полицейской форме.

«Это случилось, – подумала я. – Они мертвы».

Как в тумане, я схватила ключи от машины и бросилась на улицу. Обычно путь от моей студенческой квартиры до дома матери в Спрингвилле занимал двадцать минут, но сегодня они показались мне вечностью, перемежаемой моментами слепой паники.

Я не бывала в доме матери с тех пор, как Руби год назад отказалась от меня. Руби, самопровозглашенная святая материнства. Руби, превратившая мою жизнь в подобие «Шоу Трумана» для своих послушников из соцсетей. Руби, подвергавшая меня, моих братьев и сестер извращенным наказаниям в соответствии с такими же извращенными представлениями о преступлениях, – еще до того, как появилась Джоди, добавившая ей садизма.

Джоди. Наша собственная предводительница культа, лжепророк, ворвавшийся в наши жизни подобно урагану и превративший мою мать в покорную и преданную союзницу, которая впитывала каждое ее безумное слово, будто святую воду. Мой отец, некогда наша опора, был изгнан из семьи, а Руби и Джоди остались править четырьмя младшими детьми, по-прежнему жившими с ними.

Я ехала по знакомым улицам Спрингвилла, и глухой, глубоко въевшийся гнев закипал у меня внутри. Почему ни у кого не было информации о детях? Почему их забрали из школы? Почему никто не попытался их защитить?

Бесчисленные предупреждения поступали в Отдел опеки и попечительства и Департамент полиции как от меня, так и от неравнодушных соседей. Целый год мы разве что с крыши не кричали об этом, но, несмотря на все признаки неблагополучия, никаких действий не предпринималось. Как будто красные флаги, которыми мы размахивали, были невидимы, – система, предназначенная защищать моих братьев и сестер, бросила их на милость двух женщин, опьяненных иллюзиями и неограниченной властью.

Я свернула в наш сонный тупичок и оказалась в зоне военных действий. Полицейские джипы с включенными мигалками баррикадировали проезд. Спецназовцы топтали наш газон. Соседи группками стояли на тротуарах, и страх на их лицах мешался с любопытством.

Я выскочила из машины, и какой-то офицер с каменным выражением преградил мне дорогу.

– Я не могу пропустить вас дальше, мисс.

– Но это мой дом! – воскликнула я. – Младшие дети – они в порядке? Где они?

До меня долетали обрывки переговоров по рации. Что это, имя младшего брата? Его я услышала?

– Прошу! – взмолилась я. – Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?

Подошел другой полицейский и обратился ко мне:

– Мисс, можете описать планировку дома? Там есть сейфы? Оружие?

Сквозь слезы я сообщила ему необходимую информацию: семь спален, шесть ванных, где некогда мы боролись за возможность полюбоваться на себя в зеркале, семь единиц огнестрельного оружия, запертого в сейфе, кладовая, в которой можно пережить апокалипсис. В каждой комнате витали призраки тех, кем мы были когда-то.

В следующий миг начался хаос. Щепки полетели от передней двери под ударом тарана. Офицеры ворвались внутрь, словно разъяренные шмели. Я стояла, прикованная к месту, и смотрела.

«Боже, пожалуйста! Пусть они будут живы», – молилась я.

Внезапно в мозгу всплыла мысль: этот момент, кульминацию падения моей семьи в бездну безумия, необходимо снять на камеру, сохранить и выложить в соцсети. Как выкладывались все наши лживые улыбки и постановочная идиллия.

Я вытащила телефон – руки у меня не дрожали, несмотря на суету вокруг.

Фото. Щелчок.

Подпись родилась сразу же: одно-единственное слово, несшее в себе груз многих лет.

НАКОНЕЦ-ТО.

Загрузить в «Фотограм»[5]. Поделиться.

Этот кошмар зародился в соцсетях – пускай и умрет там же.

Часть 1

Сад земных наслаждений

Глава 1

К алтарю

Меня преследует один и тот же сон. Начало у него прекрасное. Неземной свет льется на поля, убегающие за горизонт. Меня охватывает глубокое ощущение покоя, и я понимаю, что нахожусь в раю. Мой земной путь окончен.

Пейзаж меняется: он знакомый, но все равно нереальный. Близкие, которых я потеряла, возникают вдалеке, от их лиц исходит сияние. Я делаю шаг к ним, – невесомая, ничем не отягощенная, – и обнимаю со слезами радости на лице. «Вот он, рай, – думаю я. – Вот он, покой».

А потом я вижу эти глаза. Холодные и жестокие, они впиваются в меня с первобытной яростью. Это она. Руби.

И тут раздается Глас Божий, сотрясающий основы самого неба:

«Дитя мое, нельзя отказываться от своей матери!»

Я просыпаюсь с колотящимся сердцем и еще несколько секунд не могу прийти в себя. Неужели даже после смерти мне не удастся освободиться от нее?

Моя мать, Руби Гриффитс, родилась 18 января 1982 года, в Логане, штат Юта, и была первой из пятерых детей Чеда и Дженнифер Гриффитс, семьи которых уже несколько поколений являлись преданными членами Церкви Иисуса Христа Святых Последних Дней (СПД), она же Церковь мормонов.

Когда Руби была еще ребенком, ее семья переехала в Рой – небольшой городок штата Юта, где СПД контролировала практически все аспекты жизни. В их сплоченной общине все крутилось вокруг изучения Писаний, быт строился по религиозным канонам, и в первую очередь важна была семья. В конце концов, она – краеугольный камень нашей веры.

Будучи старшей из детей в строгом консервативном семействе, Руби провела детство не в играх и развлечениях – на нее очень скоро легла ответственность за младших братьев и сестер. Я легко могу представить себе маленькую Руби с прямой спиной и решительным взглядом, исполняющую родительские наказы с ощущением собственной праведности и страстно предвкушающую тот день, когда у нее появится своя семья, где уже она будет диктовать законы и править так, как сочтет нужным. Для Руби материнство было не просто будущей ролью – она считала его верхом своих ожиданий, своим главным желанием и долгом.

Такое поклонение материнству свойственно мировоззрению СПД, в котором меня растили. Стать матерью, по моей вере, это духовное призвание высшего порядка, возможность подняться до Господа и принять участие в Творении. Вероятно, именно поэтому физические неудобства – дискомфорт от беременности и родовые муки – не казались Руби препятствиями, которые надо преодолеть, или тяготами, которые надо вынести. Для нее они были священными испытаниями, возможностью лишний раз доказать нерушимость своей веры в Божьи планы и обеспечить себе место в загробной жизни вместе с предками, которые прошли этим же путем до нее.

Как только ей исполнилось восемнадцать, выстрелил стартовый пистолет в стремительной гонке Руби к вечному блаженству, и моя мать приступила к миссии по заселению не только своего земного дома, но и вместе с тем загробного пристанища.

Однако для начала ей требовался муж.

В 2000 году, когда восемнадцатилетняя Руби впервые ступила в кампус Университета штата Юта, у нее на уме было только одно: поиски мужчины. Да, она выбрала в качестве основной специальности бухгалтерский учет, но колледж был нужен Руби не для получения диплома. Ей требовалось найти партнера, за которого она сможет выйти замуж, родить детей и начать исполнять свое высшее предназначение. Как можно скорее.

На своей «доске желаний» Руби записала основные качества, которые ищет в мужчине. «На десять сантиметров выше меня». «Красивый». «Со своей машиной». «Инженер». (Ее отец был инженером, и, вероятно, ей понравилась идея быть похожей на родителей.) Не стоит и упоминать, что ее партнер должен был являться последователем мормонской Церкви.

И тут на сцене появился мой отец, Кевин Франке: старшекурсник, живший в кампусе, на четыре года старше (ему двадцать два), заканчивал факультет гражданской инженерии и посещал церковь СПД. Он был на десять сантиметров выше Руби (галочка), с выразительной нижней челюстью (красавчик – две галочки), а его интеллект и амбиции сулили многообещающее будущее.

К тому же он казался таким… славным. Излучавший искреннюю доброту Кевин был окружен аурой спокойствия, которая бальзамом ложилась на обостренную чувствительность Руби. Она ведь не хотела никакой борьбы за власть – ей нужен был кто-то, кто позволит ей встать у руля, не оказывая особого сопротивления; второй пилот, готовый отдать управление их общим кораблем, оплачивать счета и делать Руби детей, о которых она столько мечтала.

Кевин родился 9 октября 1978 года в Огдене, штат Юта, и был младшим из семерых детей, причем с предпоследним из них его разделяло аж двенадцать лет. Позднее появление на свет сделало Кевина чем-то вроде семейной аномалии: пока его братья и сестры заканчивали университет и поступали на работу, он учился завязывать шнурки на ботинках и целыми днями играл с соседскими ребятишками или смотрел спорт по телевизору, потому что родителям, которые многократно прошли все это раньше, не было дела до его досуга.

Матери Кевина не нравилось готовить или печь – жизнь вращалась вокруг обедов из полуфабрикатов, телевизора и разговоров о вере. Оба его родителя не слишком напрягались в соблюдении религиозных правил, и в доме царила расслабленная атмосфера, благодаря чему Кевин вырос мягким и уравновешенным.

Как и Руби, Кевин стремился найти вторую половинку: мать для своих детей, которых он рассчитывал воспитать в евангельском духе. Однако он приехал в колледж учиться и обеспечить себе будущее, поэтому не торопился с поисками жены. Пока не встретил Руби.

Он впервые увидел ее на приветственной вечеринке с хот-догами, в ее первую неделю в кампусе. Словно пчелка, Руби порхала от парня к парню, запросто флиртуя со всеми по очереди, – такой уверенности в себе он раньше не встречал. Помогало и то, что она была очень хорошенькая: блондинка с широкой ослепительной улыбкой и стройной фигурой. Руби оказалась полностью его типажом.

Пока она методично окучивала потенциальных мужей, словно кинорежиссер, выбирающий актера на главную роль, у Кевина усиливалось чувство, что часики тикают. Руби была драгоценным трофеем; если он сейчас не выделится из толпы, то девушка оставит его позади в своей гонке к алтарю.

И вот одним вечером Кевин сидел рядом с Руби и держал ее за руку под пледом, смотря фильм с еще несколькими друзьями. Кевину было абсолютно все равно, что происходит на экране: единственное, о чем он мог думать, – это мягкость ее кожи, ласковое пожатие и редкие прикосновения большого пальца к его костяшкам, от которых ток пробегал по руке до самого позвоночника.

Тут Кевин глянул вбок и заметил, что другой парень – один из поклонников Руби – сидит слишком близко к ней по другую сторону. У него упало сердце: Кевин понял, что и его она тоже держит под пледом за руку. Обычно такой уравновешенный, Кевин вскочил; его лицо горело, сердце колотилось. Не сказав ни слова, он выбежал из комнаты; Руби с разинутым ртом глядела ему вслед.

На следующий день Кевин поговорил с Руби и установил правила. Больше никаких посиделок за ручку с другими парнями. И точка. Руби, привлеченная его страстным к ней отношением, потащила Кевина знакомиться с Гриффитсами – ее родителями и самыми суровыми критиками. Они его одобрили, и Кевин, в свою очередь, познакомил Руби со своими родителями, четой Франке, которые вынесли вердикт: Руби кажется очаровательной юной леди и идеально подходит для их сына.

Через две недели после знакомства Руби потребовала определенности.

– Так мы поженимся? – спросила она.

Кевин, застигнутый врасплох, пробормотал самое опасное слово в словаре.

– Да.

Всего за четырнадцать дней они превратились из незнакомцев в жениха и невесту.

Пока Руби и Кевин занимались подготовкой к свадьбе, они немного ближе познакомились друг с другом. Оказалось, что оба любили играть на пианино, хотя их подходы к музыке были диаметрально противоположными. Кевин обладал фотографической памятью и мог наигрывать джазовые вещицы и популярные мелодии без всякой подготовки. Руби же вкладывала в игру всю душу. В подростковые годы она с головой ушла в классическую музыку и видела себя на сцене, где ей устраивают стоячие овации. Каждую пьесу она отшлифовывала с невероятной тщательностью, часами сидя за инструментом и повторяя ноту за нотой. Она не считала музыку развлечением – это был способ добиться совершенства, а если не выходило, на эго Руби оставалась отметина, которую никакими репетициями не залечишь.

Ее самооценка строилась на представлениях о собственной исключительности – а если в музыке она не исключительна, зачем стараться дальше? Руби нуждалась в новой мечте, новом источнике уверенности. Если музыка ее не дает, то материнство даст точно. Ангельские личики будут вспыхивать любовью и восхищением, которого она так жаждет. На этих чистых скрижалях она запишет свою мудрость и свои ценности. Сделает их подобиями себя.

Пара детей Кевина вполне бы устроила, но Руби желала большую семью, и Кевин с радостью пошел на поводу ее грандиозных устремлений, поклявшись сдвинуть горы, чтобы исполнить ее мечты. Так была задана динамика их отношений: Кевин на вторых ролях, а Руби, единственная и неповторимая, в центре их эпичной постановки «Идеальная мать».

28 декабря 2000 года, спустя всего три месяца после первой встречи, Руби и Кевин вошли в церковь, чтобы навеки соединиться перед лицом Господа. Руби была чудо как хороша в платье цвета слоновой кости, со светлыми кудрями, спадавшими на плечи. Поверх платья на ней была теплая накидка – уступка зимнему холоду. Даже разные ботинки Кевина – один черный, один коричневый (все из-за того, что он одевался в темноте) – не омрачали ее улыбки.

Это был он – сказочный момент, воплотившийся наяву. Произнося клятвы, она чувствовала себя так, будто ее «жили долго и счастливо» разворачивается впереди красной ковровой дорожкой. Наконец-то начиналась ее настоящая жизнь.

Глава 2

Слезы

– Она устает, – сказал врач. – Придется помочь ребенку родиться.

А потом с помощью устройства, по виду больше подходящего для чистки ковров, чем для появления новой жизни, он вытащил меня из материнской утробы на свет Божий.

Было 3 марта 2003 года, и после девяти непростых месяцев беременности, полных медицинских осложнений, двадцатиоднолетняя Руби наконец-то исторгла из матки меня, свое первое дитя. Каким-то образом, несмотря на боль и утомление, Руби сумела торжествующе улыбнуться. В ее руках был не просто ребенок, а олицетворение женской власти. Ее верховного права выковать новую душу по своему образу и подобию.

Держа меня на груди сразу после родов, она видела не копошащийся пищащий комочек, а свое восхитительное будущее. Я была первой страницей ее великого произведения, начальной главой эпической повести, которая станет доказательством ее уникального материнского дара.

Когда мне было около трех месяцев, Руби отнесла меня к педиатру, чтобы выяснить, почему я все время плачу – вразрез с ее представлениями о блаженстве материнства, – но врач ответил, что это обычные колики. Когда я начала отказываться от бутылочки и стала сонливой, Кевин перепугался и помчался со мной к врачу, где обнаружилось, что у меня кишечная непроходимость, представляющая опасность для жизни. Без срочной операции, которую мне сделали, я могла умереть. Похоже, с самого начала мое детство превратилось в борьбу за выживание.

Когда я, маленькая, плакала, Руби не считала нужным утешать меня – уж точно не так, как делает большинство родителей. Зачем? В ее семье считалось, что надо дать ребенку прокричаться. Детей нельзя баловать. Истерики недопустимы. Это для их же блага, чтобы они знали, кто тут главный. Потом, когда они вырастут, им легче будет справляться с испытаниями, уготованными судьбой. Они не станут плаксами и неудачниками.

Но, как ни удивительно, в моих первых воспоминаниях Руби всегда в слезах. Она рыдала по любому поводу. Радость, печаль, скука – любые переживания сопровождались у нее плачем. Спокойствие было ей незнакомо. Возможно, именно поэтому она хотела много детей. Русскую матрешку из себе подобных, на кого она сможет выплескивать цунами неконтролируемых эмоций. Заполнить мучительную пустоту внутри мини-версиями себя, которые будут смотреть на нее с обожанием. Интересно при этом, как женщина, которая столько плакала, могла оставаться полностью равнодушной к слезам других, включая мои.

Я часто задумываюсь, насколько мое взрослое «Я» сформировалось в те начальные годы. Моя склонность держать чувства внутри, являя миру стоическую маску, – что, если это эхо детского осознания: твои эмоции никого не волнуют? Еще до того, как начала говорить и даже думать, я осознавала, что моя боль не имеет значения, как и мои потребности. Если бы на мои слезы отвечали утешением вместо намеренного пренебрежения, выросла бы я другой: более открытой, менее сдержанной? Или мне от рождения было суждено замыкаться в себе, эмоционально дистанцироваться, прятаться за стеной, которую я до сих пор пытаюсь преодолеть?

Наверняка это знать невозможно: природа и воспитание выступают здесь единым фронтом. Но, вспоминая свои детские переживания, я невольно ощущаю грусть за маленькую девочку, которая в слезах звала маму. Которая хотела другой любви, а не той, что получала. Любви, допускающей слабость, слезы – полный спектр человеческих эмоций. Любви, которая делает ребенка свободным.

Глава 3

Мама не очень меня любит

В 2005 году, когда мне было два, в шоу Руби дебютировал новый участник – мой младший брат Чед. Кроме него дополнением к семье стала наша первая собака, Нолли, жизнерадостный щенок лабрадора, полный задора и любви. Она бегала за мной, яростно размахивая хвостом и облизывая при любой возможности. Нолли, как и младшему брату, всегда удавалось меня рассмешить.

В 2007 году на сцену вышел третий ребенок, девочка. Я не буду называть здесь ее имя. В книге все мои младшие братья и сестры, за исключением Чеда, останутся безымянными – моя последняя линия защиты для них.

В более благополучном мире их истории не стали бы темой для книги. Все личные подробности остались бы при них, известные только друзьям и семье, и их не разглядывали бы под микроскопом посторонние люди в Интернете. Но спокойствие и анонимность с самого начала были не для нас. За это надо поблагодарить Руби – и ее ненасытное стремление к вниманию и успеху.

Путешествие моей матери к вершинам славы началось достаточно невинно – с мамского блога под названием «Хорошо выглядим и готовим дома»[6]. Такие блоги были тогда в новинку, и Руби, как ее сестры и братья, очертя голову ринулась исследовать возможности онлайн-медиа.

«Основная цель этого блога – запечатлеть рост нашей семьи и наш опыт, – заявляла Руби в своем свежесозданном профиле. – Я хочу, чтобы у моих детей было место в Интернете, куда они могли бы зайти и посмотреть, как растут и взрослеют».

В Церкви нас тоже подталкивали тщательно документировать свою жизнь, указывая путь следующим поколениям и напоминая им об их корнях. Иными словами, делать за Господа его работу. Благодаря своему маленькому блогу Руби быстро ощутила первый вкус онлайн-существования и возможностей, которые оно дает – как инструмент для самовыражения, способ заявить о себе и собрать аудиторию, публикуя рецепты малинового курда, курицы с медом и лаймом или шоколадного печенья; рисуя картинку дома, полного ароматов свежевыпеченного хлеба и приготовленных с любовью обедов и ужинов.

Правда же в том, что ни одного из этих блюд она, кажется, так и не приготовила. Конечно, Руби вечно что-то пекла (ей нравилось пробовать рецепты из кулинарной книги Энн Ромни). Но большинство рецептов на «Хорошо выглядим и готовим дома» были скорее фантазиями, чем реальностью, частью имиджа улыбающейся мамы, перепачканной мукой, и смеющихся херувимчиков вокруг стола. Даже на ранних стадиях своей онлайн-карьеры Руби жертвовала правдивостью ради показухи.

Были, конечно, исключения: я могу подтвердить, что у нее получался потрясающий хлеб, коронное блюдо наших семейных сходок и пикников. Она нарезала его толстыми ломтями, каждый с батон, и воздушные полости разных размеров лишний раз подтверждали ручной замес и терпеливость хозяйки. Корочка обязательно хрустела, обнажая нежный теплый мякиш. Такой хлеб требовал к себе особого внимания, и самый простой сэндвич с ним превращался в полноценный прием пищи. Одного куска мне хватало, чтобы наесться, хотя обычно я им не ограничивалась.

Руби завела еще блог «Полностью загородная»[7] и мамскую блогерскую группировку «Аппетитные мамочки»[8]. Маркетолог до мозга костей, она начала брендировать наши семейные фото, помещая в угол логотип «Это жизнь Франке».

Три моих тетки, Элли, Бонни и Джули, жившие в полутора часах езды от нас и друг от друга с мужьями и увеличивающимся потомством, тоже активно вели блоги. Кажется, стремление выставить семейную жизнь напоказ и превратить в бизнес было у Гриффитсов в ДНК.

«Все мои дети будут учиться играть на фортепиано», – заявила Руби, и мне, ее первенцу, пришлось выступить в роли подопытной морской свинки. С пяти лет Руби будила меня в шесть утра и усаживала за наш Kawai упражняться под ее пристальным надзором.

– Пальцы молоточками, Шари! Считай! – рявкала она, шлепая по фортепиано ладонью, от чего я подскакивала на месте. – И бога ради, не делай такое лицо!

Я быстро усвоила, что любая реакция, кроме восторженного энтузиазма, повергает Руби в гнев. Одна моя недовольная гримаса – и она била меня по руке или по губам, либо дергала за ухо. Я редко плакала, когда Руби меня наказывала, – лишь одному члену нашей семьи позволялось лить слезы, и это была не я. Поэтому я старалась сидеть как можно тише, с нейтральным выражением лица. Но за этим спокойным фасадом уже зарождалось осознание.

Мама не очень меня любит.

Я была благодарна, что у меня есть Нолли, которая к тому времени выросла из очаровательного щенка во взрослого лабрадора.

Во время этих мучительных фортепианных уроков, когда недовольный мамин голос заполнял все уголки комнаты, Нолли обычно лежала под клавиатурой, прижавшись теплым боком к моим ногам. Под градом маминых упреков я опускала голову и видела устремленный на меня взгляд ласковых карих глаз, полных любви и сочувствия, которые как будто говорили: «Все в порядке, ты не одна».

– Мама, – всхлипывала я, прокравшись в родительскую спальню среди ночи со своей игрушечной лошадкой, Пузыриком, прижатой к груди, – у меня опять животик болит.

Руби тяжело вздыхала, не скрывая раздражения.

– Шари, сколько можно! С тобой все в порядке. Возвращайся в кровать.

Даже тогда, в пять лет, мое тело пробовало бунтовать, как будто каждая клеточка протестовала против среды, в которой мы оказались. Конечно, сейчас я понимаю, что боль в животе была не просто детской жалобой, а физическим ответом на постоянную тревожность.

По ночам непрерывное психологическое напряжение выливалось в кошмары. Я лежала в кровати, ощущая, как темнота давит на меня, убежденная, что в любой момент демон возникнет из воздуха со мной рядом, готовый похитить мою душу. Страх был настолько реальным, что я умоляла Руби оставлять в моей комнате включенный ночник. Но она не собиралась потакать тому, что считала капризом.

– Нет, Шари, учись спать в темноте. В этом доме чудовищ нет, – конечно же, она ошибалась: одно там точно было.

А как только гас свет, появлялись и другие демонические существа с кровожадными усмешками прямиком из средневековых легенд. Их искаженные лица наполняли мои бессонные ночи, а их страшные истории во всех подробностях разыгрывались в моих снах.

Откуда маленькая девочка вообще могла узнать про одержимость демонами? Я уверена, что тут сыграла роль религиозная парадигма, в которой меня растили. Мы все верим в силу Сатаны и в способность его легионов падших душ завладевать живыми людьми. Мы верим, что зло может принимать физическую форму – иногда ненадолго, иногда на длительное время. Воспитанная в убеждении, что сам воздух, которым я дышу, полон невидимых сил, борющихся за власть над моей душой, я с легкостью могла вообразить их битвы в моей спальне.

Возможно, постоянная тревожность объяснялась также эмоциональной нестабильностью матери, подкреплявшей эти страхи, как будто мое подсознание, не в силах объяснить себе хаос, царивший в доме, выдумывало сверхъестественные ужасы, чтобы облечь в физическую форму напряжение, которое все мы ощущали.

Как-то я разучила к еженедельному уроку фортепиано пьесу, которую мне задала учительница: отработала каждую ноту и аккорд, так что могла сыграть ее даже во сне. Руби, похоже, была довольна моим прогрессом и решила, что можно переходить к следующему произведению. Но тут настало время урока.

– Пока не совсем правильно, дорогая, – сказала учительница, послушав мою игру. – Давай поработаем над ней еще недельку.

Еще неделя до того, как она даст мне наклейку, означающую, что я сдала пьесу. Для нее это явно был пустяк. Она не понимала, что для меня маленькая золотистая звездочка – вопрос жизни и смерти: как я скажу Руби, что ее суждение опровергли? Неужели учительнице не ясно, в какое мучительное положение она меня ставит и какое тонкое равновесие может нарушить?

Мои глаза наполнились слезами, и я заерзала на табурете. Учительница с недоумением на меня посмотрела – она не ожидала подобной реакции от пятилетки.

– Что такое, Шари? – спросила она.

– Просто… моя мама считает, что пьеса готова, – дрогнувшим голосом ответила я.

Как бы я смогла объяснить учительнице, что ежедневно хожу по минному полю, крадусь на цыпочках по хрупкому льду, по яичной скорлупе?

Почувствовав, что приоткрыла ящик Пандоры, она предпочла по-быстрому его захлопнуть.

– Ну, ничего страшного, вот тебе наклейка, молодец! Ты отлично занимаешься. На следующей неделе разучим новую пьесу?

Ф-ф-ууух! Я выбралась из зыбучих песков… пока что.

Оглядываясь назад, я поражаюсь тому, насколько быстро мой детский разум приспосабливался к смене настроений Руби. В пять лет я инстинктивно понимала, как надо себя вести. Быть податливой. Покорной. Стараться действовать так, чтобы заслужить далекое от безусловного одобрение матери. Я была растением, стремящимся к солнцу, и гнулась, принимая неестественные формы, лишь бы добиться хоть лучика ее любви. Но сколько я ни гнулась и ни клонилась, чего бы ни добивалась и ни достигала, этого всегда было недостаточно. Обруч, через который надо было прыгать, поднимался еще выше, стандарты становились еще суровей.

Ни один ребенок не должен заслуживать родительское одобрение. И никакими достижениями не заполнить пустоту там, где должна быть безусловная любовь. Сегодня от одной мысли о том, чтобы сесть за фортепиано, во мне пробуждаются самые ранние и глубинные страхи. Страхи, связанные с матерью. Очень жаль, что даже такие прекрасные вещи, как музыка, могут омрачаться тенями из нашего прошлого.

Глава 4

Ярость внутри

В 2009 году, когда мне было шесть, Руби родила четвертого ребенка, девочку. Три моих тетки с мужьями присутствовали на родах, и, по их рассказам, моя сестра выскочила наружу очень быстро, словно торопилась присоединиться и поучаствовать в вечеринке.

Помню, в день, когда Руби вернулась домой из госпиталя, я стояла в дверях ее спальни и наблюдала, как ее мать преподносила ей подарок – чудесную шелковую пижаму.

Глядя на эту сцену, я почувствовала нечто, чему не могла подобрать названия. Зависть? Желание? Между Руби и ее матерью была неразрывная связь, близость, которой я восхищалась и к которой ревновала. Они смеялись вместе и улыбались друг другу, от чего я чувствовала себя еще более одинокой, чем обычно.

Я спросила:

– А ты мне подаришь шелковую пижаму, когда я рожу ребенка?

– Ну конечно! – радостно воскликнула Руби. – Когда у тебя появится ребенок, мы сможем по-настоящему дружить.

В этот момент все встало на свои места. Одиночество, которое я всегда ощущала, стремление сблизиться с матерью – все стало для меня понятно. Мы с Руби не могли подружиться, пока я не стану женой своего мужа и матерью своих детей. Пока у меня не появится собственная семья. Пока я не буду ей равной. Руби пришлось выйти замуж и родить, чтобы добиться уважения своей матери, и мне предстоит сделать то же самое. Надо подождать, прежде чем меня полюбят.

Наблюдая за тем, как Руби с матерью восхищаются шелковой пижамой, я дала себе молчаливую клятву. Когда-нибудь у меня будет собственный ребенок. Когда-нибудь я получу такую же пижаму. И в этот день, наконец-то, мы с Руби станем подругами.

Руби сразу же начала стараться снова забеременеть – хоть и было ясно, что постоянный стресс от вынашивания детей сильно сказывается на ней. Бывали дни, когда она ходила с прищуренными глазами и губами, сжатыми в тонкую бескровную полоску, любуясь хаосом в доме, полном крошечных человеческих существ. Она осматривала наш дом с холодной расчетливостью генерала, оценивающего поле битвы и решающего, какие приказы отдавать. Тому, кто попадался ей под руку, приходилось несладко. Ваза, сдвинутая с места, валяющаяся на полу игрушка, стакан со следами пальцев – что угодно могло стать причиной ее нападок.

Как только дети начинали ходить, Руби включала их в свою бесплатную клининговую команду. Философия у нее была простая: все вносят свой вклад, все должны быть заняты. Свободные руки – прибежище для дьявола. Одной из ее любимых тактик была блиц-уборка. Она собирала нас перед собой и объявляла:

– Итак, войско! Я ставлю таймер на один час. Мы вычистим этот дом от крыши до подвала. На старт, внимание, марш!

Мы рассыпались по дому и начинали вытирать пыль, драить полы и раскладывать все по местам. Это было шумно, утомительно, но, как ни странно, приносило облегчение. Я с радостью соглашалась на роль маминой маленькой помощницы и брала на себя часть обязанностей младших братьев и сестер, исполняя все возрастающие требования Руби.

С деньгами была напряженка, но карьера Кевина как инженера-геотехника шла в гору. Он по-настоящему увлекался тектоническими плитами и размыванием почв, существуя в научном мире, где время измерялось не днями и часами, а тысячелетиями. Его сфера деятельности являла собой разительный контраст с мелодрамами у кухонной раковины, поглощавшими Руби, и с ее срывами, во время которых мы все ходили на цыпочках.

Однажды в Руби что-то изменилось. Вечная слезливость приобрела какую-то другую окраску, и даже я с моим ограниченным пониманием сообразила, что у нас горе. У Руби случился очередной выкидыш – третий – на семнадцатой неделе. Беременность успела развиться до того, что она ощущала шевеления плода и знала пол – мальчик. Она даже выбрала ему имя. Этот выкидыш ощущался совсем по-другому: она потеряла сына, часть себя.

Руби никогда не давала себе время скорбеть, – ее учили, что, когда жизнь чинит препятствия, надо затянуть пояса и продолжать двигаться к цели. Продолжать беременеть, продолжать печь хлеб, продолжать суетиться по дому.

Как-то ночью ей приснилось, что она пошла за продуктами и увидела маленького мальчика, в одиночестве стоявшего у прилавка с яблоками. Она спросила, где его мама, а мальчик ответил, что мамы у него нет.

– Хочешь пойти со мной домой? – сказала она. – Я буду твоей мамой!

Он кивнул, и Руби посадила его в магазинную тележку поверх хлеба и бананов. Месяц спустя она снова была беременна. Когда у нее начал расти живот, Руби внезапно стала удивительно спокойной. Беременность оставалась для нее наивысшим женским призванием, исполнением священного предназначения. В редкие минуты тихих размышлений, когда рука Руби покоилась на округлившемся животе, я видела ее в самом мирном и удовлетворенном состоянии. Как бы мне хотелось ощутить такое же удовлетворение, пуститься в собственный духовный путь и открыть для себя подлинный смысл жизни!

Глава 5

Пионеры

Когда мне было восемь, мы переехал