Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Введение

Северная Корея — одно из самых закрытых обществ современного мира. С 1945 года этой страной правили члены одной семьи. Первым вождем КНДР был Ким Ир Сен, пришедший к власти через несколько месяцев после окончания Второй мировой войны. В 1994 году власть унаследовал его сын Ким Чен Ир, а когда сам Ким Чен Ир умер в 2011 году, новым правителем стал его сын Ким Чен Ын, внук Ким Ир Сена. В мировой истории нет другого примера наследственного режима, который правил бы страной настолько долго, сменив уже три поколения вождей, не будучи при этом монархией.

Скорее всего, читатели по крайней мере что-то слышали о Северной Корее. Эта страна регулярно появляется в новостях, чаще всего — в связи с ее успехами в разработке стратегического ракетно-ядерного вооружения. Немало известно и о повседневной жизни северокорейцев, на протяжении десятилетий живущих под неусыпным, всепроникающим государственным контролем — контролем, которому трудно найти аналоги в истории человечества.

Опасность, исходящая от северокорейского ядерного оружия, остается скорее предметом международных опасений, чем неминуемой угрозой. А вот жизнь более чем двадцати миллионов человек, чья судьба — родиться и вырасти в условиях тоталитарного государства, — это суровая и неоспоримая реальность. Эту реальность создал Ким Ир Сен — основатель династии, стоящей у руля Северной Кореи до сих пор.

Нельзя сказать, что Северная Корея не изменилась за десятилетия после его смерти в 1994 году. Северокорейская экономика ныне намного ближе к рыночному укладу, чем когда бы то ни было при Ким Ир Сене. Но во многих других сферах жизни и сейчас, когда я пишу эти строки, Северная Корея остается такой же, какой ее сделал основатель. Страна находится под тотальным контролем правящего режима; практически всем ее гражданам запрещен доступ в интернет. Все легальные потоки информации, поступающие в Северную Корею, подвергаются строгой цензуре. Границы закрыты, выехать из страны нельзя без особого разрешения. Все граждане должны показывать свою любовь и верность правящему семейству, иначе их ждет срок в тюрьме или лагере, а подчас и смертная казнь. Вся эта система была построена Ким Ир Сеном.

Уже несколько поколений сменилось с тех пор, как Ким Ир Сен пришел к власти в 1945 году. Большая часть жителей Северной Кореи не видела другой жизни — жизни не под властью Кима и его потомков.

Кто был этот человек — главный архитектор одного из самых стабильных диктаторских режимов нашей эпохи, режима, пережившего крах социалистического лагеря и отвергнувшего китайский путь реформ и открытости? Человек, сохранявший у себя в стране сталинскую систему десятилетия после Сталина и усиливший ее до такой степени, какую СССР никогда не знал? Человек, которого и сегодня почитают почти как живого бога в стране, которой правит его внук?

О раннем периоде в биографии Ким Ир Сена, то есть о периоде до его прихода к власти в 1945 году, сведений довольно мало. Ведь тогда Ким Ир Сен не был известным человеком. Он родился в колониальной Корее в зажиточной семье школьного учителя. Семья Ким переехала в Маньчжурию, где в начале 1930-х годов он вступил в Коммунистическую партию Китая и возглавил партизанский отряд. В 1940 году он бежал в СССР и позднее служил в рядах Красной армии в звании капитана. И наконец, в 1945-м его судьба повернулась совсем необычно: он, младший офицер РККА, внезапно оказался во главе зарождающегося северокорейского государства.

Здесь стоит отметить и то, что в последующие годы северокорейские власти произвели на свет множество публикаций о ранних годах жизни Ким Ир Сена, и его официальная биография, отраженная в этих книгах, имела довольно слабую связь с его настоящей биографией. Целью официальной пропаганды КНДР было показать, что Ким Ир Сен с раннего детства был величайшим из вождей и что это его партизаны, а не советские войска разгромили Японскую империю в Корее и Маньчжурии в 1945 году. К сожалению, в условиях хронической нехватки источников научное сообщество начало относиться к этим произведениям с большим доверием, чем следовало бы. Увы, зачастую определить, что в официальных публикациях КНДР — правда, а что — очередная выдумка идеологов, бывает непросто.

Писать о биографии Ким Ир Сена — правителя Северной Кореи — тоже не так легко. Конечно, по этому периоду существует множество документов, но почти все они лежат в архивах КНДР, скрытые от внешнего мира за семью печатями. Поэтому историку наших дней приходится опираться на немногочисленные утечки северокорейских документов и информацию из соседних стран — Южной Кореи, Китая и СССР/России.

Эту книгу ни в коей мере нельзя считать окончательной или всеобъемлющей биографией первого северокорейского вождя. Несомненно, когда КНДР фундаментально изменится — или прекратит существовать, — будущие историки расскажут людям тех времен много нового о Ким Ир Сене. Но пока никто не знает, когда это случится, и в этой книге я попытался собрать то, что мы знаем о первом вожде КНДР, используя информацию, которая доступна сейчас, на корейском, русском, английском, китайском, японском и ряде других языков. Русское издание этой книги выходит после корейского, опубликованного в 2022 году, и английского, вышедшего в начале 2025-го, и поэтому закономерно является наиболее точным из них: я смог исправить ошибки, которые были замечены как читателями, так и мной в двух предыдущих версиях.

Я надеюсь, что эта книга будет интересна читателям нашей эпохи и что определенная польза от моей работы сохранится, когда мы увидим Корею после Кимов. Так ли это будет на самом деле — судить вам, дорогие читатели.

Благодарности

Прежде всего я хотел бы поблагодарить моего отца Константина Тертицкого, на помощь, советы и поддержку которого я всегда мог положиться при работе над этой книгой, а также мою маму Марину Филипенко и сестру Анну Тертицкую.

Особую благодарность я бы хотел выразить своей коллеге Наталье Матвеевой. В свое время именно она подала мне идею написать эту книгу, а при работе над рукописью мне очень пригодились и советы Натальи, и ее глубокие познания в северокорейской экономической истории.

Книга, которую вы держите в руках, была выпущена издательством «Альпина нон-фикшн». Хочу выразить искреннюю благодарность как всему издательству в целом, так и его сотрудникам: Юлии Гаевской, Наталье Нарциссовой и Александре Шуваловой. Мое сотрудничество с «Альпиной» было исключительно приятным, и я рекомендую это замечательное издательство всем авторам научно-популярной литературы на русском языке. Особую благодарность хочу выразить редакторам книги Александру Соловьеву и Павлу Рудневу, вложившим немало своего труда в доработку текста.

Работы Андрея Ланькова в свое время привели меня в корееведение. На протяжении многих лет он помогал мне словом и делом — как в работе над книгой, так и во многих других проектах.

Питер Уорд — мой лучший друг, с которым мы знакомы уже почти полтора десятка лет, — прочел черновик книги перед публикацией; его советы сделали ее значительно лучше.

Огромную помощь автору этих строк оказал автор блога botw.egloos.com (Южная Корея); в работе над первой частью она была просто неоценимой. Однако этот человек попросил меня сохранить его анонимность, и поэтому я не называю его имени.

Я очень благодарен Шиле Миёси Ягер, одному из ведущих историков Корейской войны, и ее мужу Джиюлю Киму, историку и полковнику армии США в отставке, за их советы по шестой главе книги, посвященной этой войне.

Рукопись книги прочитали Пак Хэнун, советник южнокорейского издательства «Хануль», и мой друг Анастасия Гой. Их советы помогли автору значительно ее улучшить.

Своими уникальными свидетельствами с автором этих строк поделились Юрий Кан, живший в КНДР в 1940-х годах неподалеку от дома Ким Ир Сена, Дмитрий Капустин, работавший в советском посольстве в КНДР в конце 1960-х, Эдриан Бузо, работавший в посольстве Австралии в Пхеньяне десятилетием позже, Антон Беблер, участвовавший в приеме Ким Ир Сена в Югославии в 1975 году, Ан Чханиль, бежавший из Северной Кореи в 1979-м, и Ким Ёнхван, встречавшийся с Ким Ир Сеном в 1991 году. Я очень благодарен им за их интервью.

Кроме того, я хотел бы высказать мою благодарность Владимиру Дорохову, Ё Хёнчжуну, Ки Квансо, Ким Сонён, Борису Канторовичу, Анастасии Королевой, Таисии Лаптевой, Ли Миён, Брайену Майерсу, Оливеру Машетеру, Пак Чханпхё, Балажу Салонтаю, Игорю Селиванову, Елизавете Семеновой, Алеку Сигли, Татьяне Федоровой, Нику Хольту, Оливеру Хотхэму, Чон Сончжану и Чхве Хёнчжуну за помощь в написании книги.

Из всех архивов, в которых я собирал материалы, самыми открытыми для исследователей и приятными для работы были южнокорейский Архив Комитета по компиляции национальной истории и Российский государственный архив новейшей истории. Я бы хотел выразить свою признательность их сотрудникам и руководству.

К вопросу о трансли­терации

При написании любой книги об истории Северной Кореи на русском языке автор с неизбежностью сталкивается с проблемой транслитерации. Если в русскоязычной японистике общепринятым стандартом является система Поливанова, а китаистике — «новая» система Палладия Кафарова, то в корееведении ситуация куда сложнее.

В отличие от Китая и Японии, почти всю первую половину ХХ века Корея не была суверенной страной. Это привело к тому, что корееведения как особой дисциплины в России и, позднее, в СССР тогда почти не существовало, корейский язык преподавался в очень ограниченном масштабе и Кореей занимались почти исключительно советские корейцы, которые записывали корейские имена и названия в соответствии с привычным им диалектным произношением. Диалект этот сильно отличается от нормативного корейского языка: например, имя корейского писателя Чхве Сохэ по этой записи писалось как Цой Се Хя. От тех же времен пошла и странная традиция разбивать корейские имена на два слова, хотя, если задуматься, записывать, например, имя первого южнокорейского президента как Ли Сын Ман не менее странно, чем писать Маяковский Влади Мир. Поэтому в большинстве современных корееведческих работ имена пишут слитно (тут надо заметить, что в восточноазиатских именах фамилия предшествует личному имени).

Наконец, и в современной научной транскрипции существуют свои подварианты — «петербуржская» система Холодовича и «московская» система Концевича. Хотя отличаются они немногим, ученые не смогли прийти к единому стандарту. Решение о том, какой системой из двух пользоваться, по сути, является чисто вкусовым, и автор этих строк выбрал систему Холодовича (на мой взгляд, она несколько ближе к тому, как корейские слова произносят сами корейцы). При этом имена трех членов правящей северокорейской династии — Ким Ир Сена, Ким Чен Ира и Ким Чен Ына — я оставил в традиционном написании. (Отмечу для интересующихся, что в «правильной» транслитерации они были бы Ким Ильсон, Ким Чжониль и Ким Чжонын соответственно.)

Второй проблемой является то, что на протяжении десятилетий при ссылках на источники на языках с нестандартной (не латинской и не кириллической) письменностью от автора требовалось, чтобы они записывались не в родном письме, а в транслитерации. Вызвано это было в первую очередь техническими проблемами: сначала сложностями с набором текстов восточными шрифтами в типографии, а потом несовершенством компьютерных программ, когда до середины нулевых годов восточноазиатские шрифты могли не отображаться на экране компьютера либо при печати файла на принтере.

Эти проблемы окончательно ушли в прошлое еще с появлением Windows Vista, но, увы, сила традиции приводила к тому, что транслитерированные сноски оставались нормой на протяжении многих последующих лет. Между тем такие сноски — вещь довольно неудобная. Если, условно, в ссылке на газетное сообщение «Сформирован новый состав кабинета министров товарища Ким Ир Сена» вставить фразу не корейским алфавитом, а кириллицей (Ким Ильсон тончжи-эге сэ нэгак чочжик-ыль виим), то особой пользы от этого не будет никому. Для не знающего корейский читателя такая фраза будет бессмысленной какофонией, а знающему корейский потребуется лишнее время и силы на то, чтобы восстановить в голове эту фразу, написанную «родным» корейским письмом, тем более что кириллическая запись отражает не все нюансы корейской орфографии.

К счастью, в отношении оформления сносок Россия действует более прогрессивно, чем страны англоязычного мира, и в отечественных книгах постепенно избавляются от транслитерации в примечаниях. Автор этих строк рад приложить руку к столь замечательной тенденции, и поэтому в этой книге все сноски приводятся в оригинальном написании, русским переводом снабжены только ссылки на азиатских языках.

И наконец, еще один стилистический вопрос заключается в том, транслитерировать или переводить иностранные термины, то есть, например, писать ли «инминбан» или «народная группа»? Автор этих строк — сторонник второго подхода. Ведь когда кореец слышит слово «инминбан», он воспринимает его не как набор звуков, а как значимое слово, так же как россиянин, услышавший словосочетание «народная группа», поэтому для точной передачи значения перевод подходит намного лучше.

Вообще иногда транслитерация даже используется для того, чтобы скрыть изначальное значение слова. Классический пример — слово «хунвейбин», которое вообще-то значит «красногвардеец»: понятно, что в годы советско-китайского раскола «Правде» было как-то не с руки писать о «погромах бесчинствующих красногвардейцев».

Автор же этих строк, напротив, ставит своей целью отразить северокорейскую действительность как можно более объективно, поэтому северокорейские термины в книге приводятся в переводе: «происхождение», а не «чхульсин-сонбун», «центр перевоспитания», а не «кёхвасо», «религия Небесного пути», а не «Чхондогё» и т.д. Исключение сделано для официального названия северокорейской идеологии — чучхе. Как увидят читатели, в Северной Корее это слово со временем превратилось в такое же бессодержательное звукосочетание, каким оно стало в русском языке.

Часть первая

Становя­щийся Солнцем

Глава 1

Школьник

Корея начала XX века была одним из самых архаичных и замкнутых государств на нашей планете. Страна находилась в состоянии экономической, культурной и политической стагнации. Главной причиной этого была государственная идеология, которой придерживалась корейская правящая элита. Такой идеологией было неоконфуцианство — доктрина, объявляющая Китай начала первого тысячелетия до нашей эры государством с идеальным общественным строем. Многие десятилетия корейские неоконфуцианцы с усердием, достойным лучшего применения, отвергали почти все попытки инноваций, как технологических, так и социальных. Подобная реакционная идеология неизбежно обрекала страну на крах.

Крах этот произошел в 1910 году, за два года до рождения героя нашего повествования, когда корейское государство исчезло с политической карты мира. Страна была официально аннексирована соседкой — Японской империей — в качестве колонии. Правящая династия была смещена, ей на смену пришел генерал-губернатор, назначаемый из Токио.

В первые годы японского правления Корея переживала поистине тектонические изменения, сравнимые разве что с петровскими временами в России. Тэраути Масатакэ, первый генерал-губернатор Кореи, проводил курс на модернизацию колонии, и проводил его железной рукой, не считаясь с мнением местных жителей. Такая позиция была совершенно естественной для крупного японского чиновника тех лет: как и для многих других колонизаторов, для японцев Корея была отсталой, неразвитой страной, которой надлежало нести свет японской цивилизации — ведь тогдашняя Япония была единственной азиатской страной, принятой в клуб великих держав, и считала себя носителем прогресса.

Многие из перемен, принесенных японцами, остались с корейцами навсегда, став частью местной культуры. Генерал-губернаторство упразднило старую конфуцианскую систему образования и заменило ее школами современного типа. Оно ввело в Корее современную систему бюрократии и документооборота. Японцы широко внедряли в колонии правила гигиены, что приводило к снижению детской смертности и росту продолжительности жизни корейцев.

Прошло полтора года после аннексии Кореи. Нельзя сказать, что понедельник 15 апреля 1912 года был совсем уж обычным днем. В этот день затонул «Титаник», и новости о катастрофе разнеслись по всему миру. Но то, что произошло тогда в Корее, оказало в итоге куда более серьезное влияние на мировую историю и стоило жизни намного большему числу людей, чем трагическая судьба британского лайнера.

В этот день у Ким Хёнчжика, учителя-корейца, тесно связанного с местной протестантской церковью, родился сын [1]. Его назвали Сончжу — «Опора святых». Ким Хёнчжику исполнилось восемнадцать лет, это был его первый родной сын.

Сончжу родился в Чхильголе [1]; если перевести это название с корейского, то буквально получится «Седьмая долина» [2]. Формально Чхильголь считался частью Пхеньяна — второго по значимости города Кореи, но на деле это, конечно, был не городской район, а обычная корейская деревня с домами с соломенной крышей.

Сончжу был первым родным сыном Ким Хёнчжика. На год старше его был Рёнхо — мальчик, потерявший своих родителей и ставший, по сути, приемным сыном в этой семье [2]. Два младших брата Сончжу — Чхольчжу и Ёнчжу — родились, по официальным северокорейским данным, в 1916 и 1920 годах соответственно.

Судьбы братьев в итоге сложились по-разному. Через много лет Чхольчжу был арестован японцами и, видимо, умер в заключении. Ёнчжу стал крупным северокорейским чиновником. О судьбе Рёнхо ничего не известно, и никаких записей о нем не осталось. И наконец, Сончжу, приняв новое имя Ким Ир Сен, стал первым вождем Северной Кореи, которой он правил 49 лет — с 1945 по 1994 год.

Достоверных сведений о его семье совсем мало. Конечно, после прихода к руководству страной Ким Ир Сена власти КНДР опубликовали множество книг о «несгибаемом борце Ким Хёнчжике», но ценность этих рассказов, написанных в условиях строжайшей цензуры, довольно сомнительна. Как увидят читатели, в Северной Корее государственная историография имеет слабое отношение к реальной истории. Возможно, единственная часть официальной биографии первого вождя КНДР, которую можно принять на веру без дополнительной проверки, — это имя матери Ким Сончжу; вряд ли бы его стали подделывать. Ее звали Кан Бансок.

Существуют воспоминания преподавателя университета Ёнсе Ким Хёнсока о том, каким ребенком был Сончжу. Профессор был родом из тех же краев, что и Ким Сончжу, но родился на восемь лет позже будущего вождя, и встречался с ним — уже Ким Ир Сеном — в середине 1940-х. В детстве Ким Хёнсок слышал немало рассказов о семье Ким Хёнчжика и о его детях. Он уверял, что Сончжу помнили как активного, спортивного ребенка-заводилу; когда местные дети играли в футбол, капитаном команды выбирали именно его. Впрочем, стоит учитывать, что, когда профессор Ким рассказывал об этом, ему было около ста лет, а человеческая память — штука ненадежная [3].

В то же время уже из того факта, что молодой Ким Сончжу рос в протестантской семье провинциальных корейских интеллигентов, мы можем сделать определенные предположения об атмосфере в доме. В 1910 годах христианство в Корее — и католичество, и протестантизм — имело довольно четкие прозападные коннотации. Эту религию принесли миссионеры, в большинстве своем они были не в восторге от того, что Корея оказалась под властью синтоистской Японии. Поэтому в те годы большинство корейских христиан не испытывали симпатий к генерал-губернаторству.

Как могла сложиться судьба юноши, родившегося в такой семье, как семья Ким Хёнчжика и Кан Бансок? Скорее всего, он получил бы неплохое образование, по отношению к японским властям был бы скорее оппозиционером, чем лоялистом, и вместе с тем достаточно открытым к новым западным веяниям. Как увидят читатели, судьба Ким Сончжу сложилась именно так.

Много позже Северная Корея объявила официальной родиной Ким Ир Сена деревню Мангёндэ, расположенную неподалеку от Чхильголя. Однако по ряду свидетельств будущий Великий Вождь родился именно в Чхильголе [4]. Дом в Мангёндэ, который в КНДР называют «колыбелью революции», — на самом деле не дом, где родился Ким Ир Сен, а дом родителей Ким Хёнчжика. Да, в какой-то степени это действительно был «дом Ким Ир Сена» — ведь в юности Сончжу провел в нем немало времени, но родился он не там. Чтобы родить своего первенца, Кан Бансок на время перебралась в хорошо знакомый ей дом своих родителей; это был вполне естественный выбор для женщины, рожающей в первый раз. Скорее всего, чхильгольский дом просто не сохранился до создания КНДР — ведь ни Ким Хёнчжик, ни Кан Бансок не дожили до этого времени, — и потому северокорейские власти объявили родным домом вождя тот дом, где он провел свое детство.

Когда Сончжу было четыре года, Токио назначил в Корею следующего, второго генерал-губернатора. Новый хозяин Кореи — Хасэгава Ёсимити — был жестоким человеком. Когда-то он был начальником военного гарнизона в Корее и в этом качестве запомнился постоянными просьбами к начальству дать добро на совершение карательных экспедиций в корейские деревни [5]. В отличие от своего предшественника Тэраути Масатакэ, Хасэгава реформ в Корее не проводил. Своей задачей он считал поддерживать в колонии порядок, который насаждала жандармерия генерал-губернаторства [6].

Политика нового генерал-губернатора привела к тому, что в марте 1919 года в Корее вспыхнуло восстание против японских властей. Совершенно не ожидавший подобных событий Хасэгава опасался, что это может ударить по международной репутации Японии. Официальная пресса генерал-губернаторства стала уверять иностранцев, что «средний кореец — это тот еще врун» и доверять тому, что говорят корейцы, ни в коем случае нельзя [7].

В историю это восстание вошло как Движение 1 марта: названо оно было по тому дню, когда достигло своего пика. Как свидетельствуют документы японской администрации, Ким Хёнчжик принял в нем самое активное участие [8]. Губернатор Хасэгава ответил на восстание старым, проверенным способом — он мобилизовал части жандармерии и приказал им подавить мятеж. Силы были неравны, и колониальная администрация вышла из противостояния победительницей. Чтобы не попасть под репрессии, Ким Хёнчжик и Кан Бансок решили покинуть Корею. В мае 1919 года они перебрались в Китай и поселились в местечке Бадаогоу, неподалеку от корейской границы [9].

Здесь следует заметить, что Китаем это место можно было называть очень условно, так как после падения империи Цин в 1912 году страна переживала период раздробленности. На территории бывшей империи функционировали два правительства — северное, находившееся в Бэйпине (ныне Пекин), и южное. Каждое из них заявляло о претензиях на весь Китай. При этом власть ни одного из них не распространялась на значительную часть Китая — на местах правили различные полувоенные-полубандитские группировки. Территории, которые они контролировали, были де-факто независимы.

Одним из таких регионов была и расположенная рядом с Кореей Маньчжурия. Ее «хозяином» стал Чжан Цзолинь — бывший крупный бандит, сумевший захватить власть в провинции в 1916 году. Он воспользовался хаосом, в который погрузился Китай после революции, свергнувшей империю Цин [3].

В Маньчжурии Чжан Цзолиня не существовало понятий гражданства и пограничного контроля, по крайней мере в современном смысле этих терминов. Граница с Японской империей была де-факто открытой. Если кто-то хотел поселиться в Маньчжурии, при этом был готов не нарушать порядка, не выступать против властей и исправно платить налоги Чжан Цзолиню и его подручным, то маньчжурские власти с удовольствием принимали таких поселенцев.

Так поступил и Ким Хёнчжик. Стоит заметить, что, хотя позже в КНДР утверждали противоположное, его семья, осевшая в Маньчжурии, была довольно зажиточной. По японским оценкам, накопления Кимов на 1925 год оставляли 1000 иен [10], то есть немного больше среднего двухгодичного дохода в Маньчжурии тех лет [4].

Движение 1 марта в Корее произошло всего через несколько месяцев после завершения Первой мировой войны — войны, в которой Япония оказалась в числе победителей. После окончания боевых действий весь мир надеялся, что теперь, в новую историческую эпоху, планета станет лучше, а прошлое навсегда осталось позади. Затронули эти настроения и Японию. Неудивительно, что в такой ситуации меры губернатора Хасэгавы не вызвали поддержки в метрополии. Правительство предъявило ему ультиматум — добровольно уйти в отставку или быть отстраненным от должности. Губернатор предпочел первый вариант, и его жестокое правление наконец-то подошло к концу.

Преемником Хасэгавы стал отставной адмирал Сайто Макото. В Японии флот славился более либеральными настроениями, чем армия, и назначение губернатором адмирала оказалось компромиссным решением [5].

Сайто радикально изменил политику в колонии. Он отменил сегрегацию в школах, дал христианам свободу вероисповедания, сократил цензуру до минимальной, разрешив критиковать колониальную власть в прессе, поощрял развитие корейского бизнеса и, несмотря на большие сомнения в Токио, открыл в Корее первый в ее истории университет западного типа.

Корейцы хорошо помнили нищую жизнь доколониальных времен, и такая политика Сайто смогла переманить многих на сторону Японии. Экономика Кореи росла довольно быстрыми темпами, к корейцам теперь относились с бо́льшим уважением, чем в 1910-х, и многие жители колонии решили, что можно пожить и при японцах.

Но, в отличие от многих, Ким Хёнчжик лоялистом не стал. Он, как и значительная часть корейской интеллигенции, по-прежнему не доверял Японии, и поэтому семья Ким осталась в Маньчжурии. Согласно официальным биографиям Ким Ир Сена, он сначала ходил в начальную школу в Бадаогоу, потом вернулся в Корею и ходил в Чхандокскую начальную школу в Пхеньяне и потом снова вернулся в Маньчжурию и ходил там сперва в Фусунскую начальную, а затем в Хвасонскую среднюю школу [6].

Вряд ли получится проверить все эти утверждения — школьные записи и документы не пережили всех перипетий ХХ века. Поэтому, возможно, нам следует сосредоточиться на следующем этапе жизни Ким Сончжу, о котором остались документы. Речь идет о его последней по счету школе — Ювэньской средней, расположенной в городе Цзилинь в одноименной провинции. Ким Сончжу поступил в первый «И» класс, что примерно соответствует российскому пятому «Б» [11].

Название китайской школы Ювэнь дословно переводится как «взращивание культуры». Ювэньская школа была основана в 1917 году группой китайских интеллигентов из Тяньцзиня, то есть на момент поступления Сончжу школе было около десяти лет [12]. Конечно, в те времена никто не знал, что ее самым знаменитым выпускником станет именно юный Ким Сончжу.

Таким образом, о детстве нашего героя известно не слишком много. Однако можно обратить внимание, что его судьба уже была довольно необычной. Ким Сончжу родился в зажиточной семье политактивиста и, по крайней мере частично, получил свое образование за границей. С детства на него оказывали влияние и иностранная культура, и иностранные системы ценностей. Он жил в сильно политизированной среде и был окружен людьми, открытыми к западным идеям. Всё это оказало самое прямое влияние и на склад личности, и на невероятные повороты его судьбы.

Глава 2

Партизан

Маньчжурия 1920-х годов была довольно интересным и необычным местом. Миновало уже больше десяти лет с тех пор, как власть в регионе взял Чжан Цзолинь. В 1910-х годах он и его Фэнтяньская армия принесли Маньчжурии стабильность, в которой так нуждалась эта территория. Экономика региона начала расти. Так продолжалось всю первую половину 1920-х годов, когда расположенная между Советским Союзом и Японской империей Маньчжурия стала прибежищем для диссидентов и политэмигрантов из обеих стран.

Корейская диаспора в Маньчжурии 1920-х быстро росла. Многие из этих корейцев как раз и были политэмигрантами. Как и почти в любой политически активной диаспоре, в среде маньчжурских корейцев возникали различные ассоциации и объединения, и часть их симпатизировала новой популярной западной идеологии — идеям коммунизма.

Прошло всего несколько лет, как Гражданская война в России окончилась победой Красной армии и привела к созданию СССР. Коммунистическая идеология, которой придерживался Советский Союз, призывала к независимости колоний и равенству наций и рас, так что неудивительно, что она быстро стала популярной среди антияпонской части корейской интеллигенции.

Другим фактором, повлиявшим на популярность коммунистических идей среди корейцев Маньчжурии, стал начинающийся кризис в регионе. В конце 1920-х годов неудачные попытки Чжан Цзолиня по завоеванию «внутреннего» Китая привели к обвалу экономики Маньчжурии. Да и сама перспектива сохранения маньчжурской независимости стала выглядеть довольно туманной. Большая часть Китая к тому времени была объединена под властью нанкинского правительства полководца Чан Кайши, который планировал присоединить к Китайской Республике и Маньчжурию.

Наконец, еще одним событием стала гибель самого Чжан Цзолиня. 4 июня 1928 года он был убит японскими агентами: Токио надеялся привести к власти в Маньчжурии своего человека. Этим планам не суждено было сбыться: Чжан Сюэлян, сын Чжан Цзолиня, сумел быстро взять власть в регионе в свои руки, став преемником убитого отца.

Да, время, когда Ким Сончжу стал учеником Ювэньской средней школы, было поистине эпохой стремительных перемен. Однако судьба семнадцатилетнего юноши не казалась необычной для молодого человека из высших слоев среднего класса маньчжурских корейцев. Его жизненный путь сулил большие надежды и возможности. Уже само то, что он ходил в среднюю школу, выделяло его среди многих других жителей Китая, большая часть которых в конце 1920-х годов оставалась неграмотной [1]. Кроме того, он учился на иностранном языке, что само по себе не могло не внушать уважения.

Именно тогда, в Ювэньской школе, у Сончжу впервые проснулся интерес к коммунистическим идеям. Довольно вероятно, что на юношу повлиял один из его учителей — Шан Юэ, который преподавал в Ювэне в начале 1929 года. Судя по воспоминаниям Шана, тогда представление о том, что такое марксизм и коммунизм, у него — и, соответственно, у его учеников — было довольно поверхностным. Много позже Шан вспоминал, что материалы для тех уроков, на которых он рассказывал детям о коммунистических идеях, состояли всего из одной брошюры — перевода работы Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма» на английский язык [2].

Самого Сончжу Шан Юэ описывал так: «Школьник-кореец с круглым лицом и большими глазами, немногословный, но пунктуальный» [3]. Десятилетия спустя учитель Шан вспоминал, что он старался привить Ким Сончжу и другим ученикам-корейцам ненависть к Японской империи и корейским помещикам [4].

С учетом того, в какой семье рос Сончжу, вряд ли удивительно, что рассказы Шан Юэ упали на благодарную почву. «Империализм, как высшая стадия капитализма» Ленин написал в 1916 году в Швейцарии. В этой работе будущий основатель СССР утверждал, что сама капиталистическая система приводит к созданию монополий, которые начинают подчинять своим интересам правительства с целью внешней экспансии. Монополии, по словам Ленина, нуждаются в колониях как источниках ресурсов. И, что чрезвычайно важно для нашего повествования, в «Империализме…» была напрямую упомянута судьба Кореи. «И не придется ли признать, что "борьбу" японца против аннексий можно счесть искренней и политически честной исключительно в том случае, если он восстает против аннексии Кореи Японией, если он требует свободы отделения Кореи от Японии?» — писал Ленин [5].

Интересно, что позже Ленин вспоминал об этом пассаже со стыдом. Уже после Февральской революции он объяснял своим читателям, что хотел написать не про Японию и Корею, а про Россию и ее национальные окраины, и был вынужден упомянуть корейскую тему только для того, чтобы его работа могла пройти царскую цензуру [6]. Парадоксальным образом вполне возможно, что этим актом самоцензуры Ленин оказал намного большее влияние на ход истории, чем если бы тогда он все-таки обратился к судьбе Финляндии и Польши.

«Теоретическая подготовка» Ким Сончжу в вопросах марксизма-ленинизма на тот момент ограничивалась одной работой Ленина, и, как замечали знавшие его люди, это привело к тому, что у будущего вождя Северной Кореи сложилось очень поверхностное представление об этом учении [7]. В целом Сончжу мало интересовали теоретические построения Маркса или Ленина о базисе и надстройке, о первоначальном накоплении и тому подобная политэкономия. Его привлекала идеология, вооружившись которой можно было бы свалить ненавистный ему режим японских колонизаторов и построить общество, где государство обеспечит каждому своему гражданину базовые потребности.

Согласно официальной северокорейской историографии, Ким Хёнчжик умер в 1926 году. Это утверждение похоже на правду: примерно тогда же его сыновья разошлись и пошли совсем разными жизненными дорогами. Судьба самого старшего из четверки, Ким Рёнхо, остается неизвестной. Чхольчжу, как уже упоминалось выше, позже был арестован японцами, и сведения о его судьбе теряются после ареста. Но особенно интересно сложилась судьба самого младшего брата — Ёнчжу. Он, единственный из всей семьи Ким, в определенной степени стал японским лоялистом.

Ёнчжу принял новое имя — Ким Ильсон. Имя было выбрано неспроста: «Ильсон» буквально означает «Япония и Корея» [7]. Под своим новым именем Ким Ильсон работал переводчиком в японской армии — тут ему очень пригодилось блестящее владение китайским и японским языками [8]. Позже Ёнчжу рассказывал, что сделал это, чтобы защитить себя: двое из его старших братьев, Сончжу и Чхольчжу, стали на путь партизанской борьбы, и быть родственником сразу двух членов вооруженных антияпонских отрядов представлялось делом небезопасным. Поэтому, по словам Ёнчжу, он решил, что проще всего будет спрятаться, сделав то, чего от него никто не ожидает, — оставшись у всех на виду [9].

Но вернемся к нашему главному герою. В 1929 году Ким Сончжу вступил в Коммунистическое общество корейской молодежи. Эта организация не была связана с Ювэньской школой; она лишь предназначалась для неофициальных встреч местных корейских коммунистов. Сончжу назначили членом Детского союза этого общества и поручили проводить опросы среди школьников вместе с еще одним товарищем. Опрос не должен был носить политического характера: предполагалось, что они просто соберут информацию об именах, происхождении и возрасте учеников.

Опрос следовало производить в течение месяца, и каждую неделю Сончжу и его товарищ были обязаны докладывать о результатах главе общества — корейцу по имени Хо Со. Но Ким Сончжу не довелось даже выступить со своим первым сообщением: очень быстро и он, и все остальные члены общества были арестованы властями [10]. Как позже вспоминал сам Ким, тогда он учился в седьмом классе [11].

Сончжу провел в тюрьме пять месяцев. После того как несколько человек, хорошо знавших юношу, поручились за него, его освободили [12]. Возможно, власти считали, что пяти месяцев в тюрьме будет достаточно, чтобы молодой человек пересмотрел свои убеждения. На практике, однако, заключение оказало на Сончжу прямо противоположное влияние. Он вышел из тюрьмы твердым сторонником коммунистических идей.

Примерно в это же время Ким Сончжу стал записывать свое имя другими иероглифами. Как, возможно, знают читатели, имена в Восточной Азии состоят из нескольких иероглифов, каждый из которых имеет самостоятельное значение. Среди них много омонимов: если какие-то два имени произносятся одинаково, это не означает, что у них будет одинаковое значение.

Это же можно сказать и о новом имени нашего героя. По меньшей мере до 1929 года он использовал имя, данное ему при рождении, — Сончжу, «Опора святых» [13]. Скорее всего, это имя отражало христианские убеждения его семьи. Как бы то ни было, такое имя не подходило молодому коммунисту, и примерно с 1930 года Ким Сончжу стал записывать свое имя как «Становящийся опорой» [14]. Иными словами, и его старое, и его новое имя читались как «Ким Сончжу», но старое записывалось иероглифами как

а новое — как

Таким образом, Ким Сончжу взял другой иероглиф «Сон» для своего нового имени.

В конце 1920-х годов антияпонские активисты из числа маньчжурских корейцев предприняли очередную попытку объединить движение в единую организацию. Такой организацией стала Палата граждан, созданная в эти годы. У Палаты было свое боевое крыло — Корейская революционная армия [15].

Палата граждан объединяла людей разных политических взглядов — от правых до коммунистов. Одним из ее членов стал Ким Сончжу. На 1930 год его официальная должность в Палате называлась «член оргкомитета для регионов Фусун и Аньту Объединенного союза корейских крестьян восточных провинций» [16]. Такое длинное и неуклюжее название должности как нельзя лучше отражало всю непомерно сложную и хаотическую структуру Палаты граждан. По некоторым сведениям, как раз в это время один из кадровых работников Палаты, Ли Чоннак, послал Сончжу учиться в частное учебное заведение — Южноманьчжурское училище [8].

Палате граждан недолго удавалось объединять под своей эгидой корейских активистов. Через некоторое время Ли Чоннак и другие левые члены организации покинули ее и создали свою ассоциацию с поэтическим названием «Армия мирового пожара». Ким Сончжу стал членом военно-политического совета этой «армии» [17].

Кто знает, сколько бы еще времени Сончжу провел в этих странных эмигрантских структурах с длинными и пафосными названиями, но в следующем году в Маньчжурии изменилось абсолютно все и в истории региона началась совершенно новая эпоха.

В сентябре 1931 года Квантунская армия Японии, базировавшаяся на арендованном у Китая Ляодунском полуострове, действуя без санкции Токио, организовала провокацию на Южноманьчжурской железной дороге и, использовав ее как предлог, начала полномасштабное вторжение в Маньчжурию. Вскоре весь регион оказался под контролем японских войск. В марте 1932 года японцы провозгласили создание на территории Маньчжурии нового государства — Маньчжоу-го. Формальным главой страны стал последний император Цин Айсиньгёро Пуи, а фактическая власть перешла в руки японского посла. На эту должность назначались командующие Квантунской армией: таким образом Маньчжоу-го стало де-факто ее протекторатом [18].

Новости о быстром завоевании Маньчжурии привели к тому, что Японию охватила патриотическая эйфория. «Теперь во всей Восточной Азии больше никто не осмелится бросить нам вызов», — думали многие японцы. Однако Лига Наций отказалась признать Маньчжоу-го и поддержала Китай. Многие в Японии почувствовали, что международное сообщество нанесло им удар в спину. Такая атмосфера открыла дорогу к власти японским военным. Несколько лет, последовавших после создания Маньчжоу-го, стали временем упадка и гибели японской демократии. Во время японского вторжения наш главный герой какое-то время жил обычной мирной жизнью, работая учителем в школе Цзиньмин в деревне Цзяцзятунь. Сначала молодой учитель Ким, видимо, жил при школе, которая располагалась в доме из трех комнат с соломенной крышей, принадлежавшем китайцу Ли Цие, а позже его позвал к себе на постой другой крестьянин, тоже китаец, по имени Ши Чжэньшань.

Сколько времени Ким Сончжу проработал учителем, точно неизвестно. По воспоминаниям местных жителей — «год-два» [19]. Впрочем, несложно себе представить, как воспринимал эти события наш главный герой. Ни сам Ким Сончжу, ни его семья и раньше не испытывали к Японии никаких верноподданнических чувств. Его родители, братья и он сам бежали из Кореи, чтобы спастись от репрессий за участие в движении за независимость. Его брат Ёнчжу родился на чужбине из-за японцев. И вот теперь враг, уже подчинивший себе его старый дом, захватил и дом новый — и владычествует там безраздельно. Поэтому, конечно, Сончжу был полон решимости сражаться с японцами, которых он, несомненно, считал агрессорами и завоевателями.

И не он один. Завоевание Маньчжурии Квантунской армией влило новые силы в Коммунистическую партию Китая (КПК). Ведь одно дело было выступать под ее знаменами против Чжан Цзолиня или Чжан Сюэляна, и совершенно другое — сражаться с ордой иноземных захватчиков. Немало маньчжурцев из тех, кто раньше совершенно не был готов рисковать своей жизнью и свободой, теперь вступали в ряды сопротивления.

Примерно в это же время Ким Сончжу познакомился с корейцем по имени Ли Чхонсан. Об этом человеке известно совсем немного: он родился то ли в 1900, то ли в 1901 году и жил в местности Аньту маньчжурской провинции Фэнтянь [20]. Но, как позже Ким Сончжу (к тому времени уже Ким Ир Сен) лично написал в своей анкете в 1941 году, именно Ли Чхонсан стал его поручителем в Коммунистической партии Китая [21]. Согласно партийному уставу 1928 года, единственным условием для вступления в партию «интеллигента» (а имевший образование Ким Сончжу мог вполне считаться интеллигентом) было наличие одной рекомендации от члена партии [22]. Ее представил Ли Чхонсан — и Ким Сончжу вступил в КПК. На 1932 год Ким уже был полноправным членом Компартии Китая.

Антияпонское движение в Маньчжурии состояло не только из коммунистов. Многие маньчжурцы поддерживали центральное правительство Китая в Нанкине и выступали на его стороне. Тем не менее КПК попыталась извлечь максимальную выгоду из сложившегося положения.

Одним из первых поручений, которое получил Сончжу от партии, было вступить в отряды сопротивления Ван Дэлиня — бывшего комбата китайской армии [23]. Официальное название этого движения — Китайская гражданская армия спасения страны; Ван Дэлинь создал его в феврале 1932 года. Оно было связано с официальным Нанкином и Чан Кайши, и поэтому на Ким Сончжу возложили задачу стать пропагандистом — убедить как можно больше людей, что эффективнее и правильнее всего сражаться с Японией будет под знаменами КПК [24].

Поначалу подобная задача не выглядела особенно сложной. Ван Дэлинь решил активно сотрудничать с КПК. Он назначил начальниками штабов двух видных коммунистов: Ли Яньлу [9] и Чжоу Баочжуна [10]. Однако курс на сотрудничество с компартией стал вызывать неодобрение у Нанкина. Правительство Китая не доверяло КПК и в конце концов приказало Ван Дэлиню избавиться от коммунистов в рядах своей армии. Ван выполнил приказ: все коммунисты были вынуждены покинуть его подразделения [25]. В их числе был и целый отряд пропагандистов, в котором служил Ким Сончжу.

В таких условиях коммунисты приступили к созданию собственных партизанских отрядов. Поначалу эти отряды были совсем небольшие и насчитывали около десяти бойцов каждый. Ким Сончжу вступил в Аньтуский партизанский отряд, названный так по префектуре Аньту, в которой дислоцировалось формирование. Его сослуживцы вспоминали, что на момент вступления в отряд Ким Сончжу был одет «как студент» и что до этого он работал учителем в школе-трехлетке [26]. Получается, что работа учителем была последним местом трудоустройства Сончжу «на гражданке» до того.

С целью конспирации многие партизаны брали себе новые имена. Так поступил и Ким Сончжу. Отныне его звали Ким Ильсон, или, в традиционном написании этого имени, Ким Ир Сен. Чтобы избежать возможных разночтений, автор этих строк вынужден сделать небольшое отступление по вопросам написания корейских имен.

Прежде всего следует сказать, что хотя кириллицей новое имя Сончжу записывалось так же, как и псевдоним его брата Ёнчжу, означало оно, конечно, не «Япония и Корея». По имеющимся сведениям, некоторое время наш герой записывал его иероглифами, которые значили «становящийся единственным»

и «одна звезда»

пока не пришел к новому варианту — «становящийся солнцем». Все эти четыре фразы — «Япония и Корея

и «становящийся единственным —

и «одна звезда —

и «становящийся солнцем

— в кириллической записи передаются одинаково — «Ильсон», что показывает, насколько ограниченно фонетическая письменность может показывать все оттенки иероглифического написания имен. Традиционная же запись «Ир Сен» появилась много позже, уже в 1940-х. Авторство ее принадлежит советским корейцам, которые ничтоже сумняшеся писали имена корейцев в соответствии со своим диалектом, фонетически слабо похожим и на пхеньянский, и на сеульский.

Почему Ким Сончжу взял себе такой псевдоним? Об этом стоит рассказать отдельно, потому что антияпонских активистов, называвших себя Ким Ильсон (= Ким Ир Сен), в корейской истории было несколько.

Первый Ким Ир Сен родился в 1888 году. Похоже, что Ким Ир Сен было его настоящим именем, а не псевдонимом. Уроженец уезда Танчхон, расположенного в северной части Кореи, он стал довольно известным партизанским командиром. Первый Ким Ир Сен совершал операции против Японии, установившей в 1905 году протекторат над Кореей. В основном он партизанил в районе горы Пэкту, расположенной на корейско-китайской границе. Первый Ким Ир Сен умер в 1926 году [27].

Второй и более известный Ким Ир Сен при рождении носил имя Ким Хёнчхун. Имя Ким Ир Сен было одним из его многих псевдонимов [28]. Отец Ким Хёнчхуна был офицером корейской армии [29], а его брат Ким Сонын — выпускником японского военного училища. Неудивительно, что родившийся в такой семье Ким Хёнчхун поступил в то же училище, что и брат. Он начал учиться там в 1909 году, за год до аннексии Кореи Японией.

Молодой кадет был отличником боевой подготовки. В 1911 году Ким Хёнчхун окончил училище с лучшими среди всех кадетов выпуска отметками. Как выпускнику училища, ему было присвоено звание младшего лейтенанта кавалерии [30]. Казалось, что юношу ждет впечатляющая военная карьера, но к концу 1910-х Ким Хёнчхун полностью утратил какую бы то ни было верность Японии. После восстания 1919 года он покинул Корею, перебравшись в Россию, где в то время полыхала Гражданская война. Ким примкнул к большевикам и после их победы остался жить в СССР [31].

Позже, во второй половине 1930-х годов, Ким Хёнчхун стал жертвой сталинской депортации корейцев с Дальнего Востока. Вместе со множеством других людей Кима переселили в Центральную Азию. Там бывший офицер работал бригадиром огородников, пока 5 апреля 1939 года не был арестован. Его приговорили к восьми годам заключения по статье 58.6 (шпионаж) [11]. Ким Хёнчхун, второй Ким Ир Сен, закончил свои дни в ГУЛАГе [32].

Судьба обоих Ким Ир Сенов привела к тому, что в Корее появилась народная легенда, соединившая их в единый образ «Ким Ир Сена — партизана». Очень возможно, что Сончжу остановился на окончательном написании своего псевдонима — Становящийся Солнцем — как раз для того, чтобы походить на Ким Ир Сена из этой легенды, особенно если учесть, что о «Ким Ир Сене», по свидетельству Ким Ёнчжу, своим сыновьям рассказывал Ким Хёнчжик [33]. Позже на развитие этой легенды повлияла и карьера самого Ким Сончжу, или, как будет правильно называть его теперь, Ким Ир Сена.

Аньтуский партизанский отряд, в котором служил наш герой, просуществовал недолго. Довольно быстро руководство КПК слило его с двумя другими, образовав Ванцинский антияпонский партизанский отряд [34]. После смерти комиссара этого отряда Ким Ынсика его место занял Ким Ир Сен. Таким образом, первой руководящей позицией Ким Ир Сена в партизанском движении стала должность политработника. Иными словами, командование больше ценило его верность идеям и Компартии Китая, чем чисто военные навыки. В принципе, с учетом того, что военного образования Ким Ир Сен не имел, это выглядело логично, хотя в одной из более поздних его характеристик и было сказано, что «его знания о политических вопросах неглубоки» [35].

Через некоторое время Ким Ир Сена повысили в должности — он стал начальником штаба и одновременно политкомиссаром партизанского полка. Официально эта часть называлась 3-м полком отдельной дивизии 2-й армии Народно-революционной армии Северо-Востока. Тут следует заметить, что, несмотря на громко звучащие названия отрядов, все эти полки и дивизии были намного меньше, чем соответствующие формирования в регулярных армиях. Разница была в десять раз, а то и больше.

В феврале 1936 года КПК провозгласила, что вооруженное сопротивление в Маньчжурии будет объединено в единую организацию — Антияпонскую объединенную армию Северо-Востока (АОАСВ). Объединенной эта армия, однако, была в основном на бумаге — у нее не было ни единого командования, ни своего штаба. Партизан сплачивали общая цель — изгнание японской армии из Маньчжурии — и их общая готовность подчиняться руководству Компартии Китая.

В августе 1936 года ситуация в Корее резко изменилась к худшему. Мягкий и спокойный генерал-губернатор Угаки Кадзусигэ был отправлен в отставку, и ему на смену пришел командующий Квантунской армией — жестокий милитарист Минами Дзиро. С учетом того что Японией на тот момент правила армия, что-то подобное должно было произойти рано или поздно, но Корее не повезло — ее новый хозяин был одним из самых жестоких правителей в истории полуострова.

Немедленно после прибытия в Корею Минами Дзиро покончил со свободами, которые предоставлял жителям колонии его предшественник. Его правление в чем-то напоминало конец 1910-х, хотя жестокая политика Минами имела более четкую цель — ассимилировать корейцев, сделать так, чтобы их культура растворилась в японской.

Еще перед назначением Минами на должность Япония объявила, что теперь все подданные империи, вне зависимости от их вероисповедания, должны в обязательном порядке посещать синтоистские святилища. Губернатор дополнил эту политику сокращением часов и позднее полной ликвидацией преподавания корейского языка в школах и сокращением числа корейскоязычных газет до одной — вестника самого генерал-губернаторства. Минами Дзиро ввел обязательные к произнесению клятвы верности империи и активно использовал политику кнута и пряника, чтобы поощрить корейцев принять японские фамилии и имена [12].

Это было далеко не все. Губернатор постарался сделать так, чтобы само слово «Корея» упоминалось по возможности реже; по его мнению, колонию следовало называть просто «полуостров». При этом официальную дискриминацию корейцев Минами отменять не собирался — условно говоря, Пак мог стать Киноситой, но при этом по бумагам он оставался корейцем — подданным второго сорта.

И наконец, Минами Дзиро начал проводить самую отвратительную акцию за все время японского правления в Корее: призыв девушек с целью работы проститутками в полевых борделях японской армии. В наши дни эта больная тема крайне политизирована и в Японии, и в Южной (да и в Северной) Корее, но научный консенсус говорит, что значительную часть девушек угнали в бордели против их воли [13].

Безусловно, порядок Минами опирался в первую очередь на штыки, а не на широкую народную поддержку, но внешне режим казался стабильным. По мере того как армия укрепляла свою власть в империи, сопротивление ей и в метрополии, и в Корее сходило на нет. К тому времени уже целое поколение корейцев выросло при генерал-губернаторстве и многие не видели никакой реальной альтернативы японскому правлению.

Между тем партизанское движение переживало внутренний кризис, вызванный параноидальными настроениями его собственного командования. По отрядам ходили слухи, что многие партизаны были тайными членами Группы за народное благосостояние (ГНС) — небольшой организации корейских лоялистов, существовавшей в 1931–1932 годах. На самом деле эта организация была давно распущена, но партизанское командование убедило себя, что ГНС продолжает существовать тайно и ряды сопротивления засорены ее агентурой.

Последовали чистки. Тех, кто отказывался признаться в членстве в ГНС, обычно сразу расстреливали на месте [14], поэтому безопаснее всего было «признаться», заявив, что ты очень сожалеешь о своей «ошибке» и полностью раскаиваешься. Ким Ир Сен был одним из тех, кому пришлось «признаться» в том, что он был членом ГНС, хотя, несомненно, он не имел ни малейшего отношения к этой организации [36].

После того как руководство движения осознало и масштабы чистки, и ее потенциальные катастрофические последствия, кампания была свернута. Теперь, по крайней мере, партизанам больше не угрожала смерть от рук своих боевых товарищей [37]. Примерно тогда же Ким Ир Сен получил новое назначение — он стал командиром 6-й дивизии 2-й армии Антияпонской объединенной армии Северо-Востока [38]. Именно в этой должности Ким Ир Сен произвел свой самый известный партизанский рейд — атаку на Почхонбо [15].

Почхонбо — дословно «Крепость широкого неба» — название небольшой деревни, располагавшейся рядом с границей с Маньчжоу-го. Неподалеку от нее находилась гора Пэкту, высочайшая вершина Кореи, и потому населенный пункт был окружен заказником [39]. Неудивительно, что Ким Ир Сен и его подчиненные выбрали для своей атаки именно это плохо защищенное место.

Ночью 4 июня 1937 года группа, состоявшая из около двухсот партизан, пересекла границу и начала внезапную атаку на полицейский участок в деревне. Совершенно не ожидавший удара гарнизон поднял тревогу и запросил подкрепления [40]. К моменту прибытия этого подкрепления многие партизаны уже отступили обратно в Маньчжурию, но некоторых участников рейда японцам удалось поймать. На следствии арестованные партизаны показали, что одним из видных участников атаки был Ким Ир Сен; назвали они и его изначальное имя — Ким Сончжу [41]. К тому времени для японской полиции Ким Ир Сен был уже довольно известной фигурой [42].

Понятно, что рейд на Почхонбо немедленно оказался на первых полосах корейских газет [43], одна из которых даже выпустила по этому поводу спецвыпуск [44]. Ближе к концу 1937 года в корейской прессе появились и сообщения, что Ким Ир Сен был убит [45]. Однако эта информация не соответствовала действительности. Комдив Ким был жив.

После этой операции партизаны решили попробовать создать сеть своей агентуры в самой Корее. Сеть эта функционировала под названием «Общество корейцев во имя возрождения родины» и имела отделения в разных городах, однако вскоре она была разгромлена японской полицией [46].

После того как армия установила полный контроль над всей империей, ее руководство решило раз и навсегда покончить с партизанами в Маньчжоу-го. Квантунская армия, которая де-факто управляла Маньчжурией, назначила генерал-майора Нодзоэ Масанори [16] командующим специальным формированием — 2-м отдельным гарнизонным отрядом, прямой задачей которого была борьба с партизанами. Командование не просчиталось: генерал Нодзоэ, казалось, был создан именно для этой должности. Нодзоэ Масанори любил непосредственные выходы в поле больше, чем работу в штабах. Вообще генерал был человеком, которому нравился риск: например, какое-то время он работал разведчиком в городе Тяньцзинь в Китае [17].

Вместе со своим верным помощником Китабэ Кунио [18] Нодзоэ приступил к борьбе с партизанами. Основной тактикой генерала был хорошо известный метод кнута и пряника. Если партизаны были готовы сдаться, отказаться от коммунистических убеждений и помогать Нодзоэ Масанори в поиске своих бывших товарищей, то генерал тоже был готов пойти навстречу. Он не только освобождал пришедших с повинной от уголовного преследования, но и выплачивал им денежную компенсацию [47]. Кампания оказалась весьма успешной: многие из тех, кто потерял веру в то, что партизаны когда-нибудь смогут одолеть Японию, сдавались Нодзоэ и его людям.

Помимо активных усилий Нодзоэ Масанори и Китабэ Кунио, на упадок партизанского движения влиял и еще один фактор: все усилия партизан, по сути, не привели вообще ни к каким видимым результатам. Маньчжоу-го стабильно функционировало в условиях японского владычества. С течением времени надежда на помощь Нанкина становилась все более смутной. В 1937 году Япония начала вторжение во «внутренний» Китай, и в ходе войны чаша весов медленно, но неуклонно склонялась в пользу Токио. Казалось, что долгая японо-китайская война вполне может закончиться капитуляцией Китайской Республики.

Японская империя выглядела непобедимой, и многие маньчжурцы решили для себя, что будет проще и правильнее смириться с гегемонией Токио. Не стоит забывать и о том, что Китайская Республика тех лет была, по сути, диктатурой Чан Кайши и поэтому была лишена той привлекательности, которой обладают свободные страны. Что же до уровня жизни по обе стороны фронта, то Китай был разорен войной, а в Маньчжоу-го рекой текли японские инвестиции. Наконец, поскольку на бумаге Маньчжурия не была частью империи, то и ассимилировать маньчжурцев Япония не стремилась. Неудивительно, что в таких условиях многие жители страны смогли убедить себя, что альтернативы существующему порядку вещей просто нет, а в целом жить под японцами, возможно, не так и плохо.

Тем временем партизанская карьера Ким Ир Сена достигла своего пика. Его новым — и последним — назначением стала должность командующего Вторым фронтом Армии первого направления [48]. Вряд ли эта большая должность стала утешением для Ким Ир Сена: он был на нее назначен в условиях кризиса и развала всего партизанского движения. С каждым днем приходило все больше известий о партизанах, убитых японцами. Среди жертв были и известные полевые командиры. Непосредственный начальник Ким Ир Сена, командующий Армией первого направления Ян Цзинъюй погиб 23 февраля 1940 года [49]. Начальник штаба Ким Ир Сена Лим Усон, второй человек в его армии, перешел на сторону японцев [50]. В условиях непрекращающегося кризиса КПК приняла решение разбить крупные партизанские формирования на «малые отряды», по сути признав, что движение доживает свои последние дни [51].

Карательные операции сказались и на личной жизни Ким Ир Сена. Неизвестно, встречался ли он с кем-то, когда он учился в Ювэньской средней школе, но в партизанских отрядах Ким Ир Сен встретил девушку, ставшую его первой женой, — Хан Сонхи [52]. Сонхи была командующей женской частью партизанского отряда и занимала эту должность вплоть до ее ареста в 1940 году. Об аресте сообщила пресса колониальной Кореи. Стоит заметить, что Сонхи представилась фальшивым именем Ким Хесун, чтобы защитить своих товарищей. В то же время в сообщениях упоминалось и то, что она принесла клятву верности империи [53].

Конечно, Ким Ир Сен не знал о том, что стало с его женой после ареста; скорее всего, он думал, что Сонхи для него потеряна навсегда. Вскоре он нашел себе новую супругу — Ким Чонсук, одну из бывших подчиненных Хан Сонхи. Чонсук была настолько похожа на Сонхи, что ее иногда принимали за младшую сестру последней [54]. Возможно, это стало одной из причин, почему Ким Ир Сен сошелся с Ким Чонсук: на каком-то уровне он мог психологически воспринимать ее как замену Хан Сонхи.

Ким Чонсук была родом из небольшого приграничного городка Хверён. В партизанском отряде работала портнихой [55]. Она родилась в 1919 году [19]. Таким образом, в 1940-м ей шел всего лишь двадцать первый год.

По мере того как карательные операции генерала Нодзоэ набирали обороты, Ким Ир Сен и многие его товарищи поняли, что единственный способ не сдаться и не погибнуть — бежать из страны. Но бежать они могли только в Советский Союз. 1940-й стал годом массового исхода маньчжурских партизан в СССР [56]. Согласно китайским источникам, Ким Ир Сен пересек границу Маньчжоу-го с Советским Союзом 23 октября 1940 года [57]. После того как он оказался на советской территории, Ким Ир Сена задержали и вместе с другими партизанами подвергли проверке. За проверку отвечала четверка коминтерновских работников, по крайней мере один из которых — Александр Коган — говорил по-китайски. Ким Ир Сен должен был заполнить на китайском языке анкету, которую коминтерновцы перевели на русский [58]. Кроме того, Ким и его товарищи составили доклад для Коминтерна — в нем они скромно просили связать их с ЦК КПК для получения дальнейших инструкций и указаний [59].

Работу коминтерновской команды курировал лично глава Исполкома этой организации Георгий Димитров. Получив доклад четверки [60] и оценив положение дел со всем руководством партизанского движения, куда входил и Ким Ир Сен, 17 марта 1940 года Димитров записал в своем дневнике: ситуация «крайне неблагополучная» [61]. Такой пессимизм имел под собой вполне конкретные основания. Партизанское движение было разгромлено. Многие командиры были мертвы: кто-то умер от болезни, кого-то настигли японские пули. Это был конец. По сути, Антияпонской объединенной армии Северо-Востока больше не существовало.

У Ким Ир Сена имелась и еще одна причина искать убежища в СССР. К тому моменту, когда он пересек маньчжурско-советскую границу, его жена Ким Чонсук была беременна. 16 февраля 1941 года она родила сына. Новорожденному дали русское имя Юра, то есть его полной формой было то ли Юрий, то ли Георгий [20]. По некоторым свидетельствам, имя Юре выбрал советский доктор, принимавший роды [62], а по другим данным, этим доктором был военный медик Николай Тихонович Никитенко [63], который действительно позднее служил в одном формировании с Ким Ир Сеном [21]. Согласно этим рассказам, доктор Никитенко выбрал для мальчика имя «известного советского командира» [64]. Похоже, это и вправду так; скорее всего, Юру назвали в честь Георгия Жукова.

Нетрудно понять, почему Никитенко выбрал именно этого генерала. Георгий Жуков, командовавший войсками во время боев на Халхин-Голе, был тогда хорошо известной на Дальнем Востоке фигурой. Другой популярный командир, сражавшийся с японцами, Василий Блюхер, к моменту рождения сына Ким Ир Сена был уже репрессирован.

Когда родился Юра, у Ким Чонсук были проблемы с молоком, поэтому кормилицей ребенка стала другая партизанка, Ли Цзайдэ [22], о чем она сама рассказала спустя многие годы [65]. В будущем Юра стал известным человеком. Скорее всего, читатели знают его под корейским именем, которое он принял в дальнейшем, — Ким Чен Ир.

После всех проверок партизан расселили по двум лагерям. Первый из них назывался «северным лагерем», или лагерем «А». Он располагался в деревне Вятское в нескольких десятках километров к северо-востоку от Хабаровска. Второй, «южный лагерь», или лагерь «В», находился, по всей видимости, в поселении Океанская рядом с Владивостоком [23]. Лагерь «А» был назван по протекавшей рядом реке Амур [66], а лагерь «В», что интересно, в честь не Владивостока, а совсем другого города — Ворошилова (ныне Уссурийск) [67]. Решение представляется немного необычным, так как «южный лагерь» располагался ближе к Владивостоку, чем к Ворошилову. Бывших партизан тренировали как разведчиков и диверсантов — советское командование не оставляло надежд когда-нибудь снова забросить их в Маньчжоу-го [68].

Еще одним поводом для разочарования коминтерновцев стало то, что среди бежавших партизан не оказалось Вэй Чжэнмина — одного из самых высокопоставленных командиров движения, и то, что судьба Вэя оставалась неизвестной. В конце концов приняли решение сформировать две поисковые команды — одну под командованием Ким Ир Сена, а вторую под командованием его друга Ан Гиля — и послать их обратно в Маньчжурию искать Вэй Чжэнмина.

9 апреля 1941 года обе команды покинули лагерь «В» и пересекли границу с Маньчжоу-го [69]. Через несколько месяцев, 28 августа, Ким Ир Сен вернулся с частью команды в лагерь; остальные партизаны оставались в Маньчжурии [70]. Ким доложил, что задание выполнить не удалось: по имеющимся у него сведениям, Вэй Чжэнмин скоропостижно скончался от болезни [71]. После этого, 14 сентября, Ким Ир Сен отправился в Маньчжурию во второй раз. Там он встретился с оставшимися членами своего отряда и 12 ноября вернулся в СССР [72].

После долгих лет неспокойной партизанской жизни Ким Ир Сен наконец смог почувствовать, что и он, и его близкие в безопасности [73]. Советский Союз стал его домом на ближайшие несколько лет.

Глава 3

Комбат

Для Дальневосточного фронта Красной армии в начале 1940-х годов наступило довольно странное время. В апреле 1941 года СССР и Японская империя подписали Пакт о нейтралитете, в котором Москва и Токио обязались уважать границы и друг друга, и младших союзников обеих стран — Маньчжоу-го и Монгольской Народной Республики. Что еще важнее, обе стороны приняли на себя обязательство соблюдать нейтралитет в том случае, если другая сторона станет объектом военных действий со стороны одной или нескольких третьих стран. Таким образом, для Советского Союза Япония перестала быть врагом. Однако незадолго до подписания Пакта о нейтралитете Японская империя вступила в союз с гитлеровской Германией. Конечно, с началом в июне 1941 года Великой Отечественной войны факт наличия союзного договора (1940) между Берлином и Токио стал иметь принципиальное значение для СССР.

И расположенное в Хабаровске командование Дальневосточного фронта, и лично командующий этим фронтом генерал Иосиф Апанасенко понимали, что Ставке, мягко говоря, теперь не до них [24]. Смертоносная военная машина Гитлера приближалась к Москве и Ленинграду, и Кремль отзывал все больше и больше частей с Дальнего Востока в попытке остановить наступление германской армии.

С учетом того что недавно пережили и страна, и Красная армия, обычный генерал, оказавшись на месте Апанасенко, скорее всего, предпочел бы не проявлять личной инициативы и ограничиться четким исполнением приказов командования. Ведь прошло всего несколько лет со времен Большого террора, унесшего жизни среди многих других и большей части командного состава Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА) [25]. Всем были памятны и повсеместные чистки «троцкистов», «вредителей» и «фашистских наймитов», и поток арестов и смертных приговоров, сопровождавший их. Даже непосредственный предшественник Апанасенко на посту командующего фронтом — генерал Григорий Штерн — стал одной из жертв репрессий; его расстреляли по обвинению в «участии в троцкистском заговоре» [26].

Апанасенко знал, что, если он будет «высовываться», его может постигнуть судьба Штерна. Но этот умный, широко мыслящий генерал чувствовал слишком большую ответственность за страну, чтобы позволить себе роскошь просто ограничиться исполнением заданий командования. А что, если Япония — особенно видя, как успешно разворачивается кампания у немцев, — решит нарушить Пакт о нейтралитете и напасть на СССР? Дальневосточный фронт должен был быть готов к такому повороту событий, думал Апанасенко.

Поэтому генерал занялся укреплением фронта. Помимо важного вопроса военной инфраструктуры, командующий был озабочен острой нехваткой личного состава. Ставка отзывала все новые части на германский фронт, и Апанасенко поставил перед своими подчиненными задачу — создавать новую дивизию взамен каждой убывшей [1]. Конечно, нужно было откуда-то брать личный состав этих дивизий, причем в стране, находящейся несколько месяцев в состоянии войны и уже призвавшей в ряды РККА значительную часть годных к службе мужчин.

Одним из элементов решения этого вопроса стала массовая амнистия. На Дальнем Востоке было расположено довольно много лагерей ГУЛАГа, и по приказу Апанасенко один из его подчиненных, полковник Петр Григоренко, нанес визит лагерному руководству и потребовал, чтобы часть годных к службе заключенных освободили и передали в распоряжение Дальневосточного фронта.

Лагерная администрация, понятное дело, была возмущена таким наглым вмешательством в свою юрисдикцию и попыталась отказать Григоренко. Полковник ответил, что у него есть приказ с самого верха, и потребовал его исполнять. Гулаговцы были вынуждены подчиниться, но комендант лагеря, с которым говорил Григоренко, затаил злобу на полковника и попытался подвести его под расстрел: Григоренко спасло только личное вмешательство генерала Апанасенко [2].

Помимо заключенных, Дальневосточный фронт решил пополнить свой личный состав и маньчжурскими партизанами. Это был совершенно беспрецедентный ход, так как раньше (да и позже) иностранные формирования напрямую никогда не включали в состав РККА. Однако стоит признать его вполне логичным, хотя и неортодоксальным решением. В мирное время партизан можно было использовать как разведчиков, в случае войны с Японией — еще и как пропагандистов, а в ситуации, когда Советский Союз одержит победу в этой войне, — как временных управляющих территориями, занятыми в ходе военных действий.

В июле 1942 года Дальневосточный фронт снова расстался с несколькими дивизиями, которые перебросили сражаться на запад — под Сталинград. Апанасенко был вынужден пересмотреть свой принцип формирования новых частей. Генерал больше не требовал «дивизию за дивизию», теперь на месте дивизии должна была быть создана хотя бы просто бригада [3]. И именно в это время на службу в РККА были приняты маньчжурские партизаны. Лагеря «А» и «В» были реорганизованы в новое соединение — 88-ю отдельную стрелковую бригаду, ставшую своего рода «иностранным легионом» Красной армии на Дальнем Востоке.

Номер бригады не имел какого-то особого смысла, он был просто следующим в очереди. Раньше в РККА уже состояла одна 88-я отдельная стрелковая бригада, сформированная в основном из жителей Туркменской ССР. Ко времени создания «маньчжурской» бригады «туркменская» 88-я была как раз распущена, а ее номер присвоен вновь созданной бригаде из бывших партизан. Слово «отдельная» в названии бригады означало, что она подчиняется не дивизии, как было бы в нормальной командной цепи, а вышестоящему формированию — Дальневосточному фронту (если быть точнее, то курировавшему бригаду разведотделу). Наконец, «стрелковая бригада» — это слегка устаревший термин для пехотной бригады. Здесь можно заметить, что, во-первых, служба в пехоте требует меньшей подготовки, чем в остальных родах войск, а во-вторых, реальный опыт партизан был ближе всего именно к боевым операциям пехоты.

Опытным партизанским командирам были присвоены звания командного состава, несмотря на то что военного образования они не получали [27]. Хотя Антияпонской объединенной армии Северо-Востока больше не существовало, звания партизан в целом отражали их позицию в командной структуре бывшей АОАСВ. Командиром бригады был назначен баец [28] Чжоу Баочжун, на тот момент самый известный командир из всех партизан, находившихся на территории СССР. Возможно, читатели помнят, что еще в далеком 1932 году он был заместителем Ван Дэлиня в его Китайской гражданской армии спасения страны. РККА присвоила Чжоу Баочжуну звание подполковника.

Фактическим заместителем Чжоу стал Ли Чжаолинь — политкомиссар, а позднее замполит бригады; ему было присвоено звание майора. Ким Ир Сен оказался прямым подчиненным Чжоу и Ли — он был назначен командиром одного из четырех отдельных батальонов и получил звание капитана.

Четыре батальона составляли костяк этой необычной бригады. Капитан Ким Ир Сен, или, как его тогда называли, Цзин Жи-чен [29] — по китайскому чтению иероглифов имени, командовал первым из них. Вторым и третьим командовали китайцы, а вот с четвертым ситуация была немного сложнее. Изначально его командиром был китаец Чай Шижун [30], но в августе 1943 года Чая перевели на работу в штаб бригады. Новым командиром четвертого батальона стал кореец Кан Синтхэ, больше известный под своим псевдонимом Кан Гон [31].

Уникальность бригады заключалась и в наличии в ней сразу двух парторганизаций — ведь в ней состояли члены двух партий, ВКП(б) и КПК. Комитет китайской парторганизации тоже возглавлял кореец, его звали Чхве Ёнгон. Таким образом, вместе с Чхве Ёнгоном и Кан Гоном Ким Ир Сен входил в число трех самых высокопоставленных корейцев 88-й бригады.

В будущем все они заняли ключевые посты в северокорейской правящей элите. Кан Гон стал первым начальником штаба северокорейской армии, Чхве Ёнгон — первым министром национальной обороны. И конечно, капитан Ким Ир Сен стал главой всего северокорейского государства.

Такой потрясающий взлет ждал не только эту тройку. Практически все корейцы из 88-й бригады, дожившие до воцарения Ким Ир Сена, в итоге стали большими начальниками в Северной Корее. Чхве Ёнчжин, командир роты в 88-й бригаде, в КНДР занимал должность зампредсовмина. Командир взвода Чхве Хён работал министром народных вооруженных сил. Командир отделения Пак Сончхоль исполнял обязанности вице-президента КНДР.

Вообще полный список корейцев из 88-й бригады, вознесенных в КНДР на самый верх социальной пирамиды, составил бы более двух десятков имен. Здесь, впрочем, следует сделать одно важное замечание — речь идет только о мужчинах. К женщинам Ким Ир Сен относился на редкость высокомерно даже по патриархальным стандартам общества тех лет.

В бригаде служили и советские корейцы. О двух из них, наверное, следует сказать особо. Первым был Эрик Александрович Мун. Его корейское имя — Мун Иль — стоит запомнить, поскольку в нашем повествовании он появится еще не раз. В то время Мун Иль служил радиоинструктором в 88-й бригаде. Там он познакомился с Ким Ир Сеном и стал его близким другом и, как потом увидят читатели, позже сыграл чуть ли не ключевую роль в восхождении Кима на северокорейский политический олимп.

Вторым был Ким Боннюль — бывший председатель колхоза, арестованный по обвинению в финансовых растратах и спасенный от заключения амнистией, инициированной Апанасенко [4]. После 1945 года он, как и многие, перебрался на Север, но его судьба была очень нетипичной, так как ему, одному из немногих, удалось пережить чистку советских корейцев, развернутую во второй половине 1950-х годов Ким Ир Сеном. Ким Боннюль, которого в 88-й бригаде все знали в первую очередь как водителя трактора [5], умер в Пхеньяне в 1995 году в звании вице-маршала [6].

Можно только представить, что потом думали о карьерах всех этих людей их бывшие сослуживцы по 88-й. Но, конечно, все понимали, что единственной причиной их взлета было то, что их соратник — комбат Ким Ир Сен — стал вождем Северной Кореи.

Наконец, в бригаде служили и простые советские граждане — не корейцы и не китайцы. Большая часть из них не были русскими; в бригаде служили нанайцы, нивхи и представители других малых народов Дальнего Востока. Причина была простой — бригаду готовили к разведработе, а для того, чтобы вести ее в Маньчжурии или Корее и не вызвать подозрений, следовало внешне походить на местных жителей.

88-я бригада унаследовала инфраструктуру партизанских лагерей «А» и «В» и, таким образом, дислоцировалась в двух деревнях на Дальнем Востоке. Основная база располагалась в бывшем лагере «А» в Вятском — к северо-востоку от Хабаровска. Там жил личный состав бригады и их семьи. Вторая, малая база располагалась на месте лагеря «В» в Океанской рядом с Владивостоком. Именно со второй базы служащие бригады совершали разведывательные вылазки в Маньчжоу-го и Корею.

Следует заметить, что Ким Ир Сен в них не участвовал [7]. Вернувшись в СССР после поисков Вэй Чжэнмина, он провел несколько месяцев в лагере «В» [8]. В конце марта 1942 года, после того как значительная часть партизан была переброшена в лагерь «А», Ким был назначен ответственным военным и политическим работником лагеря «В» среди остававшихся там партизан [9]. В июле того же года Ким Ир Сен был вызван в Хабаровск, где 22-го числа генерал Апанасенко провел ему, Чжоу Баочжуну и Ли Чжаолиню сорокаминутный инструктаж о целях и задачах бригады [10]. После этого Ким Ир Сен передислоцировался в Вятское [11].

В том же 1942 году, когда была создана 88-я бригада, Ким Ир Сену поручили написать историю Армии первого направления АОАСВ, в которой он ранее служил. Большая часть командиров этой армии была мертва, Ким Ир Сен оказался единственным, кто занимал в ней высокое положение и кому удалось выжить, поэтому задача легла на его плечи [12]. Много лет спустя, в 1987 году, работа была опубликована в Китае [13]. В сборнике, в состав которого она вошла, не указывался автор. Но через несколько лет, когда атмосфера в Китае стала более свободной, редактор сборника Цзинь Юйчжун [32] подтвердил авторство Ким Ир Сена [14]. Видимо, это самая ранняя из всех сохранившихся работ будущего вождя.

В целом Ким Ир Сен написал доклад в довольно сухом стиле, хотя в нескольких местах все равно чувствовалась рука автора. Так, Ким регулярно подчеркивал, как нелегко было китайцам и корейцам сотрудничать друг с другом. Ким Ир Сен рассказывал, что взаимное недоверие корейцев и китайцев в армии и так было нередким, но оно еще и активно подогревалось японской пропагандой. Особенно эмоционально Ким вспоминал о чистке корейцев в ходе дела Группы за народное благосостояние — по оценке Ким Ир Сена, пятьсот человек было расстреляно по ложным обвинениям в ходе этой чистки [15].

Личный состав бригады проходил подготовку для работы в составе разведотрядов и ударных частей. В первую очередь бойцов планировали использовать для сбора информации о противнике [16]. Кроме того, у командования оставались какие-то надежды на будущее возрождение партизанского движения в Маньчжурии, и оно надеялось, что личный состав бригады можно будет использовать как агитаторов, призывающих жителей Маньчжоу-го вступать в ряды сопротивления [17].

Бойцам преподавали самые различные дисциплины. Среди курсов, пройденных служащими бригады, были химзащита, метание гранат, ликвидация индивидуального противника, стрельба из стрелкового оружия, противотанковые операции, разведывательное дело, строевая подготовка, ходьба на лыжах [18] и даже десантирование с парашютом [19].

Кроме того, бойцы учили русский язык — и мало кто относился к этому занятию с таким энтузиазмом, как капитан Ким Ир Сен [20]. Командование хвалило комбата за его прилежность и успехи в изучении русского языка [21]. Некоторые китайские сослуживцы думали, что Ким Ир Сен тратит на язык слишком много сил: они не теряли надежды, что в какой-то момент вернутся на родину из СССР, и тогда русский будет им не очень и нужен [22]. Конечно, то, что к 1945 году Ким Ир Сен довольно свободно говорил по-русски, означало, что ему было намного проще общаться с командованием, и, несомненно, языковые навыки сыграли большую роль в его будущем приходе к власти [23].

К 1944 году японской контрразведке удалось поймать нескольких разведчиков из 88-й бригады. От них японцам стало известно о существовании базы в Океанской [24]. Тем временем информация, которая поступала от тех, кому удавалось вернуться, не внушала командованию особого оптимизма. В Корее полным ходом шла политика ассимиляции; и на полуострове, и в Маньчжурии сопротивление Токио было полностью уничтожено [25].

Жизнь в Вятском текла тихо и размеренно [33], по крайней мере по меркам военного времени. Бригада жила полностью отрезанная от внешнего мира под наблюдением органов советской госбезопасности. Тех, кто вызывал подозрения, отправляли на север, в лагеря у озера Эворон; назад эти люди уже не возвращались [26].

88-я бригада была тыловым соединением, поэтому ее снабжение не входило в число приоритетных задач командования [27]. От бригады ожидался переход на самообеспечение, и поэтому при ней существовало несколько крестьянских хозяйств, где выращивали коров и свиней. Судя по русским кличкам животных — Зорька, Красуля, Рябуша [28] — и по свидетельствам потомков военнослужащих бригады [29], заботы о животноводстве и вообще о снабжении бригады ложились на плечи советских солдат.

Таким образом, сам Ким Ир Сен не принимал прямого участия в этой странной военно-крестьянской жизни, но воспринимал ее как норму — и образец для подражания. В 1940 году его партизанская карьера закончилась сокрушительным поражением. Годы жизни, потраченные на борьбу с Японией, ушли впустую; он был вынужден бежать из Маньчжурии. Здесь же, в Вятском, он жил спокойной и безопасной жизнью советского офицера-тыловика.

Позже, в 1945 году, он увидел, как Япония объявила о своей капитуляции всего через неделю после вступления в войну Красной армии, и, конечно, для него это было самым главным доказательством высокой боеспособности РККА. Единственным формированием Красной армии, которое он знал по личному опыту, была 88-я бригада, поэтому неудивительно, что позже он организовал Корейскую народную армию (КНА) по образу и подобию этой бригады [30]. Даже на момент написания этой книги, десятилетия спустя после всех событий, описанных в этой главе, от солдат КНА ожидается поддержание самообеспечения части, как когда-то оно ожидалось от бойцов 88-й бригады. И кто знает, быть может, если бы Ким Ир Сен на собственном опыте почувствовал, сколько времени и сил занимает уход за животными, возможно, миллионы солдат КНА были бы избавлены от тягот сельскохозяйственных повинностей.

Существуют свидетельства, что во время службы Ким Ир Сена в бригаде произошел по меньшей мере один эпизод, который в итоге мог стоить ему карьеры. В июле 1944 года в бригаде состоялось очередное заседание парторганизации КПК. Происходило оно в обычной шумной атмосфере — выступающие не просто читали, а выкрикивали свои речи. И тут один из политработников китайского батальона поднялся и стал обвинять капитана Ким Ир Сена. Он заявил, что многими годами раньше, в ходе рейда Кима и его отряда в провинцию Цзилинь, они убивали мирных жителей и коммунистов, а сам отряд Ким Ир Сена был тесно связан с двумя бандами хунхузов, наводивших ужас на местное население.

Нужно ли говорить, какое впечатление эти обвинения произвели на участников собрания! Ведь если Ким Ир Сен на самом деле убивал коммунистов, это могло означать только одно: он предал все партизанское движение. Посреди выкриков и шума Чжоу Баочжуну и Ли Чжаолиню удалось навести хоть какой-то порядок, и собрание потребовало от Кима объяснений.

Ким Ир Сен не стал отрицать, что все эти события действительно имели место. Но, объяснил Ким, люди, которых он убивал — а, как признался Ким Ир Сен, он расстреливал их лично, — были не настоящими коммунистами, а троцкистами. Это объяснение не принесло ему особой поддержки, но в конце концов собрание решило запросить мнения советских товарищей. На следующий день Ким Ир Сен, ожидая худшего, сильно напился, но санкций не последовало — командование решило спустить инцидент на тормозах [31].

Судьба некоторых других бойцов 88-й бригады сложилась менее удачно, чем судьба комбата Кима. Бывший командир четвертого батальона [32] Чай Шижун и его замполит Цзи Цин были арестованы Смершем по обвинению в шпионаже в пользу Японии [33]. Но документы японской разведки показывают, что они не знали ни о существовании 88-й бригады, ни о базе в Вятском [34], а значит, Чай и Цзи стали очередными несправедливо осужденными жертвами сталинской репрессивной машины. Ким Ир Сену действительно повезло, что он смог избежать такой судьбы.

В 1944 году у Ким Ир Сена и Ким Чонсук родился второй сын. Его назвали Шурой. Существуют свидетельства, что имя Шуре тоже подобрал доктор Никитенко и что, как и в случае с Юрой, он дал младенцу имя известного советского командира [34]. Единственным высокопоставленным Александром в РККА тех лет был маршал Александр Василевский. Возможно, Никитенко был впечатлен успехами Василевского под Сталинградом. За эти победы Василевский получил звание маршала меньше чем через месяц после того, как он стал первым генералом армии, произведенным в это звание с начала войны.

Война в Европе тем временем приближалась к своему неизбежному концу. В феврале 1945 года на Ялтинской конференции Сталин согласился на то, чтобы через три месяца после капитуляции Германии СССР вступил в войну с Японией. Для Советского Союза открывалась возможность принять участие в послевоенном разделе этой страны и ее зоны влияния.

4 апреля того же года нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов вызвал в НКИД посла Японской империи Сато Наотакэ и проинформировал его, что Советский Союз выходит из Пакта о нейтралитете. По условиям пакта, договор продолжал действовать еще год после выхода из соглашения одной из сторон, и Сато спросил Молотова, будет ли придерживаться этого пункта СССР. Нарком заверил посла, что да, пакт будет действовать еще год — до апреля 1946 года.

Однако обе стороны понимали, что, скорее всего, Москва не сдержит этого обещания, и начали готовиться к будущей войне. Дальневосточный фронт был реорганизован в два новых — Первый и Второй Дальневосточные фронты, причем 88-я бригада была переподчинена Второму фронту. Оба Дальневосточных фронта и соседний Забайкальский были подчинены Главному командованию советских войск на Дальнем Востоке. Возглавил его маршал Александр Василевский — тот самый, в честь которого, судя по всему, назвали второго сына Ким Ир Сена.

К началу мая 1945 года стало ясно, что нацистская Германия доживает свои последние дни. Примерно в это время Чжоу Баочжун стал готовить бригаду к будущей войне с Японией. Корейскому и китайскому личному составу приказали организовать группы, которые будут отправлены соответственно в Корею и Маньчжурию после начала боевых действий. Руководителем корейской группы был назначен Ким Ир Сен, а Чхве Ёнгон представлял в ней Компартию Китая [35].

6 августа 1945 года США впервые в истории применили атомное оружие в Хиросиме, открыв тем самым новую эру в истории человечества, эру атомного оружия. Через два дня посол Сато получил ноту, уведомлявшую его, что в полночь с 8 на 9 августа СССР будет считать себя в состоянии войны с Японией. В Москве было 17 часов, но в Токио уже 23. Посол должен был немедленно связаться со своим правительством, которое в свою очередь передало бы информацию на фронт. Одного часа было явно недостаточно, и к тому времени, когда сообщение достигло адресатов, Красная армия уже начала боевые действия.

Девятого августа, в тот же день, когда началась советско-японская война, вторая атомная бомба была сброшена на Нагасаки. Было ясно, что капитуляция Японии — вопрос самого ближайшего будущего. В этой ситуации США опасались, что вся Корея может оказаться под контролем Красной армии, если только с Москвой не будет немедленно подписано какое-то соглашение о разделе зон влияния.

Пятница, 10 августа 1945 года, стала историческим днем для Кореи. Принятое в этот день в течение получаса решение двух американских полковников — Чарльза Боунстила и Дина Раска — определило судьбу всех корейцев на долгие десятилетия. В будущем обоих полковников ждала впечатляющая карьера: Боунстил стал полным генералом, а Раск — госсекретарем США. Но именно этот августовский день оказался главным для них обоих, ведь в этот день их руками вершилась история.

Задача, поставленная тогда перед Боунстилом и Раском, заключалась в выработке плана раздела Кореи на две оккупационные зоны. К тому времени американская армия уже высадилась на Окинаве, а советские войска наступали с севера. Поэтому было понятно, что север Кореи должен отойти СССР, а юг — США. Вопрос был в том, как пройдет разграничительная линия.

Единственной картой, имевшейся в распоряжении полковников, была Asia and Adjacent Areas Национального географического общества, выпущенная в 1942 году [36]. Как видно, на этой карте не были отмечены провинции Кореи, только города, меридианы и параллели. Полковники решили, что зоны должны выглядеть примерно равными (иначе Москва отклонила бы такое предложение). Кроме того, они стремились к тому, чтобы в американскую зону вошел административный центр Кореи — город, который тогда назывался Кэйдзё, а сейчас — Сеул [37].

Первой идей полковников было провести разграничение по линии Пхеньян —Вонсан (на карте Хэйдзё [Heijo] и Гэндзан [Gensan]). Но такую границу было бы очень сложно провести на практике (наряду с прочими встал бы вопрос и о том, а как делить сами города), и поэтому в действие был пущен план Б — разделить Корею по 38-й параллели северной широты [38]. План задумывался как сугубо временный, но именно так страна разделена вот уже больше семи десятилетий, и до сих пор никто не знает, сколько еще лет это продлится. Корея была единым государством с X века. Тысяча лет истории неразделенной страны подошла к концу в этот судьбоносный августовский день.

План Боунстила и Раска успешно прошел утверждение всеми инстанциями и был официально предложен Сталину президентом Трумэном. Поскольку соглашение по Корее было только частью большого плана по разделу Японской империи и ее сателлитов, Кремль одобрил корейскую часть без каких бы то ни было замечаний. Сталин сосредоточился на попытке получить для СССР зону оккупации на Хоккайдо — попытке, которая в итоге оказалась безуспешной [39]. Что же до Кореи, то ее судьба была решена.

Война с Японией продлилась еще несколько дней. Токио вел переговоры с Вашингтоном об условиях капитуляции, а тем временем группа фанатиков из числа японского генералитета попыталась свергнуть правительство империи, стремясь не допустить окончания войны. Переворот не удался, и 15 августа император Хирохито лично обратился ко всем подданным, сообщая, что Япония сдается союзникам на выдвинутых ими условиях.

Возможно, это была самая важная неделя во всей истории Восточной Азии: между 8 и 15 августа судьба ее жителей приняла совершенно другой поворот. Для Японии конец войны означал утрату всех колоний и даже части метрополии (Курильских островов), но в то же время и окончание страшной эры правления милитаристов. Для Китая это означало неожиданную победу в почти безнадежной войне, но одновременно и то, что Маньчжурия оказалась под властью СССР, и то, что над страной снова замаячил призрак гражданской войны. Наконец, для Кореи завершение войны означало и независимость от Японии, и разделение страны на советскую и американскую зоны управления.

Во время этой войны советское командование, по сути, забыло о существовании 88-й бригады. Комбриг Чжоу Баочжун был не в восторге от сложившейся ситуации. Во-первых, Чжоу хотел сражаться с японцами. Во-вторых, он понимал, что с разрушением старого порядка наступает критический период, когда те, кто окажется в нужное время в нужном месте, смогут занять очень высокое положение при новом строе. СССР были нужны китайцы для управления занятыми территориями. Если бы он находился в Маньчжурии, а не в хабаровской глуши, то стал бы одним из главных кандидатов на должности в оккупационной администрации. После того как несколько попыток комбрига привлечь к себе внимание не увенчались успехом, Чжоу решил обратиться на самый верх — лично к маршалу Александру Василевскому.

Чжоу Баочжун попросил направить китайскую часть личного состава в Чанчунь — бывшую столицу Маньчжоу-го, где они будут помогать советской администрации и станут «ядром» «народной армии в Маньчжурии», а также смогут «объединить всех членов Коммунистической партии в Маньчжурии». Подполковник Чжоу обещал «вести борьбу против всех реакционных элементов и течений» и «проводить повседневную работу в массах и воспитывать китайский народ в духе дружбы и любви к великому соседу — Советскому Союзу, к народам Советского Союза, к Великому Сталину» [40].

Чжоу Баочжун знал, как пишутся подобные письма. Подтекст его обращения был довольно ясен: «Товарищ маршал, СССР собирается создать новый режим в Маньчжурии, режим, который будет следовать советскому политическому курсу. Я и мои бойцы — опытные, проверенные товарищи. Подумайте о том, чтобы назначить нас управлять Маньчжурией. Мы вас не подведем».

Хотя маршал принял Чжоу Баочжуна только 2 октября [41], план подполковника был приведен в действие намного раньше. Хотя в конце концов на месте Маньчжоу-го не было создано никакой «Маньчжурской Народной Республики», после создания КНР и Чжоу Баочжун, и многие его соратники-китайцы вошли в число элиты коммунистического Китая. Некоторые из них, впрочем, позже стали жертвами репрессий во время советско-китайского раскола — не в последнюю очередь из-за того, что когда-то служили в Красной армии [35].

Корейским бойцам тоже предстояло вернуться на родину, в Корею; с ними отправлялись и советские корейцы, служившие в 88-й бригаде [42]. Разумеется, капитан Ким Ир Сен был первым в списке личного состава своего батальона, предназначенного для возвращения на родину [43]. Но перед тем как корейцы и китайцы должны были покинуть СССР, оставалось решить еще один, последний вопрос. Только что закончилась война с Японией, и командование Красной армии награждало ее участников. Хотя 88-я отдельная стрелковая бригада не принимала участия в боевых действиях, командование Второго Дальневосточного фронта, которому она подчинялась, решило, что ее бойцы тоже заслуживают наград. 30 августа командующий фронтом генерал Максим Пуркаев подписал приказ о награждении орденами и медалями личного состава бригады. Пятым в списке значился капитан Ким Ир Сен. Он был награжден орденом Красного Знамени [44].

Наконец пришло время возвращаться домой. По изначальному плану корейцы из 88-й бригады должны были ехать в Корею через Маньчжурию, но от этой идеи пришлось отказаться: мост между корейским Синыйчжу и маньчжурским Аньдуном был поврежден бомбардировками. Поэтому группа репатриантов отправилась во Владивосток, где они поднялись на борт судна «Емельян Пугачев». «Пугачев» был построен на американской судоверфи как грузовой пароход типа Liberty, один из тех, что достались СССР в рамках программы ленд-лиза [45].

Крейсерская скорость «Емельяна Пугачева» составляла 11,5 узла, из чего можно сделать вывод, что вся дорога до корейского порта Вонсан заняла полтора дня [46]. В Вонсане корабль пришвартовался 19 сентября, и Ким Ир Сен ступил на корейскую землю впервые после атаки на Почхонбо. Корейцев встречал недавно назначенный комендантом провинции Канвон полковник Владимир Кучумов [47]. Семья Ким Ир Сена — Ким Чонсук, Юра и Шура — все еще оставалась в Вятском, они вернулись в Корею позже. По некоторым свидетельствам, это произошло 16 ноября [48].

Многие бойцы 88-й бригады глубоко переживали этот момент долгожданного возвращения на родину. «Кажется, как будто сейчас у меня в ладони весь мир!» — воскликнул Чхве Ёнчжин, один из группы [49]. Но Ким Ир Сен предпочитал соблюдать осторожность. Он проинструктировал остальных бойцов не говорить о нем, а если их спросят напрямую, отвечать, что Ким Ир Сен вернется на родину позже с большим отрядом [50].

Вскоре Ким, все еще одетый в форму капитана Красной армии [51], сел в автомобиль: местная советская комендатура направила его в Пхеньян [52]. По совпадению следующий день, 20 сентября, был началом трехдневного праздника Середины осени, когда в Корее принято посещать свою малую родину и встречаться с родными. Как чувствовал себя Ким Ир Сен, когда смотрел на родную Корею из окна этого автомобиля? Сбылась мечта — японцев изгнали из Кореи, и его родина больше не была колонией, но его заслуги в том не было, независимость Корее принесли иностранные державы.

Тогда еще никто не знал, что именно он будет править этой страной в течение следующих сорока девяти лет.