автордың кітабын онлайн тегін оқу  Литературная политика Третьего рейха

Ян-Питер Барбиэн

Jan-Pieter Barbian

Literaturpolitik im NS-Staat
Von der »Gleichschaltung« bis zum Ruin

Fischer Verlage

Ян-Питер Барбиан

Литературная политика Третьего рейха
Книги и люди при диктатуре

Перевод с немецкого Сергея Ташкенова

Individuum, Москва, 2026

УДК 32+9

ББК 63.3(4Гем)6

Б24

Барбиан, Ян-Питер.

Б24 Литературная политика Третьего рейха. Книги и люди при диктатуре / Ян-Питер Барбиан; [пер. с нем. С. Ташкенов] — М.: Individuum, Эксмо, 2026. — 536 с.

ISBN 978-5-04-218839-8

Сожжение десятков тысяч книг 10 мая 1933 года на Опернплац в Берлине — а затем и по всей Германии, — стало прелюдией к всеобъемлющему процессу утверждения и развертывания тоталитарной политики Третьего рейха в сфере литературы. Используя множество различных источников, историк Ян-Питер Барбиан — главный знаток дискурса об угнетателях и угнетенных, властителях и подвластных, — рассказывает историю о том, как книжный рынок стал важнейшей опорой политической пропаганды. Контроль над писателями, издателями, книжными магазинами и библиотеками, их преследование, а также расцвет самоцензуры: в книге воссоздается подробная картина подавленного диктатурой общества, в котором каждый, кто не высказался против, неминуемо становится функциональной частью системы подавления свободы и независимости, будь то писатель, редактор или даже обычный посетитель библиотеки.

УДК 32+9

ББК 63.3(4Гем)6

Originally published as «Literaturpolitik im NS-Staat: Von der

„Gleichschaltung“ bis zum Ruin» by Jan-Pieter Barbian

Copyright © S. Fischer Verlag GmbH, Frankfurt am Main, 2010

© С. Ташкенов, перевод с немецкого, 2026

© ООО «Издательство «Эксмо», 2026

ISBN 978-5-04-218839-8 Individuum®

Вальтер Беньямин, Людвиг Фульда, Георг Герман, Франц Гессель, Бертольд Якоб, Гертруда Кольмар, Вальтер Ландауэр, Теодор Лессинг, Ганс Литтен, Эрих Мюзам, Карл фон Осецкий, Эльза Ури — памяти этих и многих других писателей, уничтоженных немецкими национал-социалистами, посвящается эта книга.

История, какой мы ее проживаем — редко когда в иные, благоприятные столетия она проживалась иначе, — отвратительно интимна. Она мала, при всей обширности ее ужаса.

Генрих Манн, «Обзор века», 1946

Дорогой друг, нас родили неправильно. Вот почему мы назначили Геббельса нашим Пропа-Ганди.

Курт Тухольски в письме Вальтеру Хазенклеверу, 11 апреля 1933

В то время на волне гляйхшальтунга — а он был вполне добровольным, в любом случае, еще не под давлением террора — вокруг тебя словно формировалась пустота. Я жила среди интеллектуалов, но была знакома и с другими людьми. И я поняла, что среди интеллектуалов гляйхшальтунг был, так сказать, правилом. Но не среди этих других. И я никогда об этом не забывала.

Ханна Арендт в беседе с Гюнтером Грассом, 28 октября 1964

Достаточно понять, чего же мы хотим. А хотим мы одного: никогда больше не покоряться мечу, никогда больше не признавать силу, которая не служит духу. Правда, задача эта необъятная. Но наше дело — не отступать перед нею.

Альбер Камю, «Миндальные рощи», 1940 [1]

Введение

В наш век, когда телевидение и интернет, особенно в так называемых социальных сетях, определяют общественный дискурс, а социальная значимость культуры чтения в Германии неуклонно снижается, обстоятельное исследование роли книги во времена нацистской диктатуры кажется почти анахронизмом. Однако «эксперимент Геббельса», генезис, структуру и влияние которого впервые проанализировали эмигрировавший из Вены журналист Артур Вайденфельд и его коллега по BBC Деррик Сингтон в 1942 году, не утратил непреодолимой заманчивости и по сей день [2]. Тщеславный рейхсминистр народного просвещения и пропаганды позаботился об этом лично. Помимо публикации многочисленных книг, передовиц и эссе для прессы, Геббельс записывал свою жизнь и работу с 1923 по 1945 год в «Дневниках». По словам его коллеги Вернера Штефана, «в течение долгих лет он каждое утро тратил много времени и сил на диктовку фактов и мыслей, чтобы оставить как можно более благоприятное представление о себе в будущем» [3]. Вопрос, «как сохранить для потомков записи военного времени, также занимал мысли Геббельса». В конце концов он решил сдать полную копию на фотопластинках в хранилище Рейхсбанка. В 1945 году вихри немецкой истории привели «Дневники» из Берлина в Москву, научное издание рукописных записей 1923–1941 годов и диктовок с июля 1941 по апрель 1945 года стало доступны широкой публике в 25 томах только в 1993 году [4]. Этот «уникальный по важности источник» раскрывает кадровую и институциональную структуру, установки и ожидания государственного и партийного руководства, механизмы осуществления власти и взаимодействия между властителями и подвластными [5]. Давший такую оценку Бернд Зёземан также предупреждал о риске упустить из виду характерные для «Дневников» апологию и создание мифов и легенд, как в отношении самого рейхсминистра пропаганды, так и нацистского государства в целом. Избежать этого можно, только поместив «Дневники» в контекст других источников: дополняя, сравнивая, противопоставляя, чтобы таким образом приблизиться к реалиям эпохи с 1933 по 1945 годы.

Однако создание мифов и легенд началось не с захвата власти Гитлером 30 января 1933 года и не ограничилось нацистской диктатурой. Герман Штрезау, в апреле 1933 года по политическим причинам уволенный с должности библиотекаря в Берлине и впоследствии вынужденный зарабатывать писательством и переводами, 14 сентября 1933 года записал в дневнике: «Вот так и литература, литературная индустрия [Веймарской республики], приобрела размах, порождавший ложные представления о ее истинной роли в жизни. Что, благодаря своему массовому характеру, казалось расцветом, в лучшем случае было иллюзией процветания или болезнью гипертрофии. Литература, надо отдать ей должное, отнюдь не обходила стороной социальные проблемы, напротив; но в ней стало слишком много литературы. В принципе, политическую жизнь это практически не затронуло, и скорее политика использовала литераторов, нежели последние представляли из себя какую-то интеллектуальную власть. Настоящая же поэзия встречалась редко и обладала еще меньшим влиянием» [6]. Столь же критично в 1962 году на два противоположных полюса «двадцатых», романтизируемых после 1945 года, указывал Теодор Адорно: «мир, который мог измениться к лучшему, и мир, возможность которого разрушила установившаяся власть, вскоре обнажившая собственный фашизм, а также амбивалентность искусства, действительно характерную для двадцатых годов и не имеющую ничего общего с расплывчатым и противоречивым представлением о классиках модерна». Катастрофа, последовавшая за двенадцатью годами диктатуры, была для философа в годы Веймарской республики «порождением ее социальных конфликтов, даже в сфере того, что принято называть культурой» [7]. Примерно тогда же Хельмут Плеснер свел культурный расцвет Веймарской республики к Берлину: «Его наивный снобизм [...] поощрял и ослаблял его специфические возможности перевалочного пункта для самых высоких требований, рынка безжалостной конкуренции за сбыт неслыханного, от которого зависело разочарованное послевоенное поколение, конформное в своей обусловленности рыночной экономикой, осознающее свою рыночную рентабельность и осознанно с ней играющее; приходилось учитывать успех у анонимной аудитории и внутреннюю актуальность, которую требовало само дело» [8].

Однако «змеиное яйцо» гитлеровской диктатуры, развитие которого Эужени Щаммар наблюдал в Германии в качестве иностранного корреспондента каталонской ежедневной газеты с осени 1922 года, вылупилось также в Берлине; как отметил Эрхард Шютц, нацистское движение вышло на политическую арену «не как грехопадение, эксцесс или противник современности, а как ее интегративная часть» [9]. Заступив в 1926 году на должность гауляйтером [10] НСДАП в столице рейха, Геббельс разработал совершенно новые методы для своей политической «борьбы за Берлин» [11]. Герхард Пауль подробно проанализировал «восстание образов», которое Гитлер, Геббельс и их соратники подняли против Республики, прежде всего в столице рейха, а также в провинциальных городах, таких как Мюнхен, Нюрнберг и Веймар [12]. Для каждой избирательной кампании в период с 1928 до 1933 года существовали отдельные сценарии, гибкие средства пропаганды во всех доступных медиа-форматах (митинги, демонстрации, изображения, символы, пресса, кино и радио), инсценировка фиксированного репертуара контрреволюционных образов и понятий. Однако успех в ликвидации Веймарской республики и приход НСДАП к власти скрывал промахи нацистской пропаганды в «период борьбы». Ее содержание не отличалось оригинальностью, а организация была неэффективной. В частности, «недораскрытие утопического дискурса в пользу дискурса освобождения и спасения» оказалось нелегким бременем для первых лет после 1933 года: «Поскольку национал-социализм не мог предложить никакой „положительной“ конкретики, ему требовалось находить все более сильные эмоционально-эстетические наркотики и постоянно создавать новые образы врага, против которых нужно было мобилизовать своих приверженцев» [13].

Хотя элементы пропаганды заимствовались из борьбы НСДАП против Веймарской республики, передача рейхсканцелярии Гитлеру 30 января 1933 года привела к фундаментальным изменениям в самосознании и в используемых методах. Воинственную демонстрационную и агитационную пропаганду должна была сменить поддерживающая государственный порядок интегративная пропаганда, которая, однако, с самого начала включала в себя террор как «ложного близнеца» [14]. На первом этапе «разросшиеся и институционализированные коммуникационные возможности» пали жертвой процесса трансформации, управляемого государством и партией [15]. Публичные, равно как и частные институты, партии, профессиональные ассоциации и объединения эпохи Веймарской республики были полностью расформированы — законами, силой, эрозией — или подвергнуты «гляйхшальтунгу» [16]. В процессе нейтрализации демократических структур свободу утратили и средства массовой информации: книги запрещались и сжигались, печать газет и журналов прекращалась или регулировалась, радио и кино национализировались. По словам Тимиана Буссемера, это означало, что «старые институты [...] исчезли из поля зрения, но структуры дискурса и культурные практики остались». С одной стороны, нацистское государство монополизировало и диктовало публичную коммуникацию по вопросам политики, культуры, экономики и общества, с другой стороны, оно брало на вооружение и неполитические темы, желания и потребности населения, вкладывая огромное количество энергии и финансов в их удовлетворение. Только этой амбивалентностью «интеграционной пропаганды» можно объяснить, почему современная индустрия досуга и развлечений, процветавшая во времена Веймарской республики, выжила при нацистской диктатуре. Даже во время Второй мировой войны, когда пропаганда была сосредоточена на контролируемом распространении новостей, на призывах к готовности немецкого народа идти на жертвы и, наконец, на мотивационных лозунгах «окончательной победы», режим старался поддерживать в народе хорошее расположение духа. 30 декабря 1941 года Геббельс отмечал в «Дневнике»: «Несомненно, в настоящее время немецкий народ испытывает очень сильную потребность в чистых развлечениях — не только дома, но и на фронте, поэтому, занимаясь войной, мы поступаем верно, в то же время заботясь о том, чтобы народ необходимым образом мог снять напряжение через искусство, театр, кино и радио. Народ имеет на это право» [17]. «Искусство пропаганды» заключалось для Геббельса в том, «чтобы в каждом конкретном случае приспосабливаться к новому состоянию и не управлять народом, не выходя из кабинета. Пропаганда — не догма, а искусство эластичности». Буссемер приходит к выводу, что «при поверхностном рассмотрении казалось, что реципиентами национал-социалистической пропаганды манипулируют, в действительности же они сами активно выбирали, какую часть пропаганды принять и популяризировать» [18].

Чтобы объяснить несоответствие между намерениями, пропагандируемыми национал-социалистами, и реальностью немецкой жизни 1933–1945 годов, Ханс Дитер Шефер диагностировал «раздвоение сознания» как маркер эпохи [19]. По сути, оно оказалось результатом сосуществования национал-социалистической и фёлькиш-идеологии [20] как с национал-консервативными ценностями, так и с моделями поведения, передававшимися со времен императора Вильгельма II, и c элементами социального и культурного модерна Веймарской республики, и с попытками молодого поколения писателей создавать литературу, не тронутую национал-социализмом. Каспар Маазе, рассматривающий национал-социализм в контексте истории современной массовой культуры, говорит в схожем ключе о «расколотой реальности»: «Национал-социалистический импульс фёлькиш-возрождения оказался фатальным образом скреплен с попытками подавляющего большинства жить в частном мире „нормальности“. Оба фактора необходимо мыслить вместе: двенадцать лет расизма, убийств и войны, а также „долгий срок“ ориентации на частный досуг с чертами повседневного модерна» [21]. Гётц Али ввел в обиход остроумный термин «услужливая диктатура», которую Гитлер обеспечил немецкому народу благодаря гигантскому государственному долгу, жестокой экспроприации имущества евреев и безжалостной эксплуатации стран, аннексированных или оккупированных с 1938 года [22]. Этим отнюдь не исчерпываются более поздние интерпретации нацистского государства.

Эрхард Шютц рассматривает Третий рейх как «медиа-диктатуру»: «как радикальную попытку диктатуры над медиа и через медиа, но в то же время как движение в сторону медиа-господства, которое мы сегодня воспринимаем почти как должное» [23]. В центре внимания находились пресса, кино и радио, к которым предъявляли высокие требования по качеству содержания, технологии и дизайна и с помощью которых поощрялись популярные темы и тривиальные развлечения. Шютц также упоминает о роли книги как жертвы мер по индексации, как инструмента национал-социалистической идеологии, как объекта репрезентации немецкой культурной нации и как объекта государственного «попечения».

Удивительным образом литература и книжный рынок почти не рассматриваются в большинстве исследований пропаганды или в обзорах политики, экономики и общества Германии 1933–1945 годов. Когда Геббельса сводят к «министру развлечений», превратившему средства массовой информации в инструмент достижения целей нацистской диктатуры [24], за кадром остаются существенные аспекты его биографии и деятельности в качестве рейхсминистра народного просвещения и пропаганды, который по совместительству был также президентом Рейхспалаты культуры с 200 000 членов. Хотя Вернер Штефан упоминает о докторской степени Геббельса по германистике и о его в конечном счете нереализованных литературных амбициях, он признает, что у него были «журналистские инстинкты, а не писательские» [25]. Однако это вовсе не означает, что после 1933 года рейхсминистр пропаганды не был заинтересован в развитии литературы. Ведь и сам он в свидетельстве о назначении рейхсминистром был указан как «писатель» и в течение следующих двенадцати лет нередко участвовал в литературной жизни как автор документальной прозы [26]. Записи в дневнике свидетельствуют о регулярном чтении книг и общении с писателями с глазу на глаз или в рамках официальных мероприятий. Адольф Гитлер также владел внушительной библиотекой из более чем 16 000 томов в различных местах проживания [27]. Преобладали книги по военной истории и военному делу, по изобразительному искусству, архитектуре, фотографии и театру, по астрологии, духовным началам и питанию, а также по истории католической церкви. Беллетристика была представлена существенно меньше: что примечательно, почти никаких современных авторов за исключением подписанных экземпляров национал-социалистических бардов, в основном — популярная и бульварная литература, как книги Хедвиг Куртс-Малер, Эдгара Уоллеса и Карла Мая, любимого автора «фюрера». Были здесь и издания произведений Шекспира, которого Гитлер ценил больше, чем немецких классиков Лессинга, Гёте или Шиллера, а также «Дон Кихот», «Робинзон Крузо», «Путешествия Гулливера» и «Хижина дяди Тома». Книги, которые Гитлер собирал и которыми окружал себя со времен Первой мировой, влияли на его мысли и свидетельствовали о том, как он ценил книжный медиа-формат, к которому как к инструменту нацистское государство проявляло особое заботливое внимание.

На начальном этапе в учрежденной осенью 1933 года Рейхспалате письменности [28] было зарегистрировано около 12 000 штатных и внештатных писателей [29]. Кроме того Германия была европейским лидером по производству книг — как по общему годовому объему производства, так и по количеству новых публикаций [30]. В 1937 году почти 3 000 немецких издателей выплатили в среднем 40 млн рейхсмарок гонораров, 30 млн было затрачено на бумагу, 80 млн — на печать, 10 млн — на печатные формы и 40 млн — на переплетные работы. То есть от книжной индустрии в немецкую экономику поступило в общей сложности около 200 млн рейхсмарок. Средняя выручка от продаж книг, составлявшая 650 млн, занимала третье место в товарной статистике после угля и пшеницы. Что касается немецкой розницы, почти 5 000 предприятий розничной книготорговли и еще около 10 000 предприятий поменьше с общим числом сотрудников более 40 000 человек, а также промежуточная книготорговля, сосредоточенная в Лейпциге в лице 53 предприятий, достигли годового оборота в 483 млн рейхсмарок: на тот момент — третье место после сигарет и женской одежды. Внешнеторговый баланс также был положительным: экспорт книг составил 22,715 млн рейхсмарок по сравнению с импортом в 7,698 млн. Цифры демонстрируют уровень производительности, который рейхсминистр пропаганды, отвечавший за немецкую книготорговлю, не мог оставить без внимания. Сюда же следует отнести и порядка 9 500 городских и народных библиотек, финансируемых из муниципального бюджета, а также государственные, земельные и университетские библиотеки [31]. В общем и целом, перед пришедшими к власти национал-социалистами открывалось широкое поле деятельности в сфере литературной политики.

Но возникает вопрос: как нацистское государство использовало этот потенциал? В поисках ответа необходимо провести различие между несколькими уровнями: эпохи, предмета и личности. Сперва в области литературы происходило то же, что и во всех других сферах политической и социальной жизни: профессиональные организации подвергались «гляйхшальтунгу» или сами покорялись новым правителям. Особенностью стали организованные по всему рейху сожжения книг. Они знаменуют начало коренной «чистки» немецкого книжного рынка от политически «вредной и нежелательной» литературы и ее замены на угодную системе книжную продукцию, в которой наряду с издательством Eher участвовали несколько фёлькиш-национал-социалистических и национал-консервативных издательских предприятий, а также, на правах нового игрока, Германский трудовой фронт. Со стороны, этот процесс протекал относительно быстро и гладко, но его внутренняя структура, как будет показано далее, имела последствия далеко за пределами 1933 года. Фаза разрушения или узурпации существующих структур дополнялась созданием и расширением новых бюрократических структур на государственном и партийном уровне. По сути, были созданы условия для тоталитарной литературной политики. Однако и в этой сфере возникла «поликратия ведомств», в жесткости своих административных актов мешавшая выработать и воплотить единую концепцию нацистской диктатуры [32]. На государственном уровне полномочиями в области литературной политики обладали не только Рейхсминистерство народного просвещения и пропаганды и Рейхспалата письменности, но и новое Рейхсминистерство науки, воспитания и народного образования, а также Министерство иностранных дел. На партийном уровне возникло сразу несколько канцелярий рейхсляйтеров, заявивших претензию на участие в политической жизни литературы и пытавшихся отстоять свои амбиции. Как на основании чрезвычайных указов рейхспрезидента от 1933 года, так и в связи с необходимостью дальнейшего «противодействия противнику», Тайная государственная полиция и Служба безопасности СС считали себя вправе действовать в вопросах литературной политики. Вермахт поначалу играл лишь незначительную роль, но с началом Второй мировой войны стал одним из главных тайных акторов.

Бюрократические структуры любят заниматься собой и бороться друг с другом за полномочия и власть. В нацистском государстве они вели себя не иначе, чем в другие времена, хотя и в обостренной форме из-за особенностей структуры власти. К тому же любая бюрократия стремится активно влиять на людей и тенденции: устанавливая законы, запреты, регламенты и неформальные соглашения, распределяя субсидии, вознаграждения и социальные льготы, разыгрывая эффектные и резонансные публичные мероприятия. Весь этот репертуар, в который входило и последовательное устранение евреев и политических противников, применялся в течение двенадцати лет нацистской диктатуры: к писателям, издателям, промежуточной книготорговле, розничным книжным магазинам, разъездной книготорговле и торговле книгами по почте, букинистическим лавкам и книжным сообществам, платным, публичным и научным библиотекам. Контролируемая и управляемая государством книжная экономика и книжная пропаганда были нацелены на внутренний рынок, а также на отношения с зарубежными странами. Наконец, национал-социалистическая литературная бюрократия заботилась и о снабжении книгами немецких солдат на фронтах Второй мировой войны и населения в тылу. Ввиду таких гигантских усилий неизбежно возникает вопрос: чего же на самом деле удалось добиться с помощью «норм» и «мер»? С одной стороны, исходить здесь следует из точки зрения властвующих: литература, книжный рынок и библиотеки должны были превратиться в эффективные и действенные инструменты на службе нацистскому государству. Однако, как показал Буссемер, в период с 1933 по 1945 год власть и коммуникация не были прямой улицей с односторонним движением. Поэтому, с другой стороны, необходимо учитывать и точку зрения по-настоящему и якобы подвластных: отношение и поведение писателей, издателей и книготорговцев, библиотекарей, а также читателей.

Истории людей, институтов и событий можно рассказать только при наличии информации. Это относится к эпохе национал-социализма в той же мере, что и ко всем другим историческим периодам. Материал для этих историй, то есть для предмета данного исследования, можно найти прежде всего в архивах. Документы государственных органов и партийных учреждений, занимавшихся вопросами литературной политики, были перевезены из Кобленца в Потсдам и хранятся в Федеральном архиве в Берлин-Лихтерфельде. Сюда же вошли обширные фонды по Рейхспалате культуры и ее отдельным палатам, по чиновникам рейха и партии, членам НСДАП, Штурмовых отрядов и СС из бывшего Берлинского центра документации, а также фонды бывшего Центрального государственного архива ГДР и бумаги руководства студенческих объединений рейха по сожжению книг в 1933 году из Государственного архива в Вюрцбурге. Однако досье из бывшего Берлинского центра документации, оцифрованные после того, как в 1990-х годах перешли в ведение Федерального архива, были завизированы дважды — пользователю сегодня, к сожалению, их уже не найти в полном объеме. Поэтому я благодарен Михаэлю Шельтеру и Андреа Ладвиг из пользовательской службы Федерального архива в Берлин-Лихтерфельде за их ценную поддержку во время поисков. Политический архив Министерства иностранных дел в Берлине содержит информацию об организации, вовлеченных людях, содержании и стратегиях внешней культурной политики нацистского государства.

Важные аспекты этой темы можно также реконструировать с помощью ряда государственных архивов. Для Саксонского государственного архива в Лейпциге Ханс-Кристиан Херрман каталогизировал фонды Биржевого союза немецких книготорговцев: несмотря на значительные военные потери они содержат множество производственных актов, личных дел и документов компаний. Архив Немецкой библиотеки в Лейпциге позволяет понять, как знания библиотекарей использовались для политической цензуры «вредных и нежелательных» книг, а также всей еврейской литературы. Земельный архив Берлина дает представление о механизмах и последствиях государственной литературной политики на местном уровне благодаря сохранившимся материалам земельного управления Рейхспалаты письменности по гау Большой Берлин. В 2004 году коллекция была дополнена материалами управления местного Рейхссената по делам культуры в гау Большой Берлин из переданных в Федеральный архив документов Берлинского центра документации и полностью реорганизована. Рейнское отделение Земельного архива Северного Рейна-Вестфалии в Дуйсбурге (ранее Главный государственный архив Северного Рейна-Вестфалии в Дюссельдорфе) располагает крупнейшей коллекцией дел регионального центра управления Тайной государственной полиции и Службы безопасности с множеством информативных отдельных процессов. Главный государственный архив Тюрингии в Веймаре предоставляет информацию об устройстве народных библиотек в Тюрингии, ставшем моделью и образцом для их работы на территории всего рейха после 1933 года. Так что источники позволяют основательно реконструировать генезис «гляйхшальтунга», структуру учреждений и их политику — то есть, точку зрения властей. Сложнее уловить точку зрения подвластных. Перечисленные архивные фонды содержат разрозненные документы не только об адаптации, подчинении и коллаборации, но и о возражениях и критике. В дополнение было проанализировано наследие отдельных писателей и издателей в Немецком литературном архиве в Марбахе-на-Неккаре и в архиве Академии искусств в Берлине.

Помимо обширного архивного материала я также обращался к многочисленным печатным источникам и периодическим изданиям 1933–1945 годов. Дневники, письма и воспоминания писателей, публицистов, издателей и книготорговцев, написанные в этот период или позже, довершают перспективу подвластных, даже если после 8 мая 1945 года среди них обнаруживается множество апологетических заявлений или фактологических искажений. С тех пор исследовательская литература значительно расширилась и стала более дифференцированной — как в отношении политической и административной системы нацистской диктатуры, так и в отношении культуры и литературы. Еще в начале 1950-х годов Ханна Арендт, будучи свидетельницей эпохи и политической мыслительницей, начала анализировать и интерпретировать структуры и принципы работы тоталитарной власти Гитлера. За этими штудиями последовали исследования многочисленных политологов и современных историков, которым удалось внести уточнения и изменения, однако фундаментальные идеи Арендт не утратили актуальности. Ее ясное осмысление и глубокое понимание запутанной сущности человека остаются образцовыми по сей день.

Мне также очень помогли исследования и идеи коллег, последние годы и десятки лет занимавшихся различными аспектами этой темы. Некоторых из них я уже успел здесь упомянуть, хотелось бы назвать еще нескольких. Фолькер Дам (1944–2020) не только стал первопроходцем в изучении истории еврейской книготорговли и ее уничтожения в период нацистской диктатуры, но и открыл окно к восприятию Рейхспалаты культуры как центрального института для понимания общественной жизни в 1933–1945 годах. Вернер Миттенцвай (1927–2014), Ханс-Альберт Вальтер (1935–2016), Йозеф Вульф (1912–1974), Анатоль Регниер и Уве Витшток помогли понять, как писатели Веймарской республики обманывались относительно сути национал-социализма и переживали стремительную экспансию его власти в роли более или менее активных участников, зрителей, жертв или эмигрантов. Впечатляющее исследование Йорга Остерло демонстрирует, в какой степени еврейская культура, во многом формировавшая немецкую, находилась под угрозой уже во времена Веймарской республики, а затем, начиная с 1933 года, систематически уничтожалась. Гётц Али и Франк Байор показали, в частности, что процесс так называемой «ариизации», означавший не что иное, как экспроприацию и кражу еврейского имущества, происходил отнюдь не только под руководством национал-социалистических властей, но и при участии множества экономических спекулянтов. От тяжкой необходимости углубляться в литературу национал-социалистических и фёлькиш-национальных авторов меня избавили Рольф Дюстерберг, Уве-Карстен Кетельсен, Карл-Хайнц Йоахим Шёпс, Ханс Саркович и Альф Менцер. Литература и книготорговля эмигрантов не выступают предметом этой книги, но в первую очередь благодаря исчерпывающему изложению Эрнста Фишера удалось проследить пути, которые в 1930-е годы разбросали эмигрировавших из Германии издателей, книготорговцев и букинистов по всему миру: жизнь многих из них, к сожалению, закончилась самоубийством или в немецких лагерях смерти.

Благодаря исследованию Зигфрида Локатиса о Hanseatische Verlagsanstalt я научился понимать структуру, профиль и последствия национал-социалистического массового книжного рынка. Эдельгард и Ханс-Ойген Бюлер (1936–2004), Клаус Кирбах, Олаф Зимонс и Торстен Унгер отточили мое восприятие и знание обширной деятельности вермахта в качестве покупателя и производителя книг во время Второй мировой войны. Истории издательств, работавших на немецком книжном рынке в нацистскую эпоху, обрели рассказчиков, держащихся исторической правды, лишь в 1990-х годах. До этого в посвященных издательству юбилейных сборниках и сочиненных на заказ «портретах» было много апологетической или попросту ложной информации. Некоторые издательства по сей день отказываются проработать собственное прошлое — среди, прочего, ссылаясь на якобы уничтоженные или утраченные архивы. Солидные работы Гюнтера Фетцера, Корнелии Каролины Функе, Томаса Гарке-Ротбарта, Рюдигера Хахтмана, Мюррея Г. Холла (1947–2023), Томаса Кайдерлинга, Андреаса Майера, Давида Эльса, Штефана Ребениха, Забины Рёттих, Хайнца Зарковски (1925–2006), Мишель К. Трой и Анны М. Вальрат-Янсен помогли более точно описать развитие отдельных издательств. То же касается и многочисленных исследований о публичном и научном библиотечном деле, которые начали издаваться в конце 1980-х годов: профессия рассматривается в них гораздо более критично, чем в первые послевоенные десятилетия.

Впрочем, несмотря на всю тщательность поисков и исследований, я могу лишь повторить мудрое изречение Йоахима Сарториуса: «Многое не удалось упомянуть. Особенно то, чего я не увидел» [33].

*

Без постоянной поддержки, терпения и мягкой настойчивости Вальтера Х. Пеле (1941–2021) публикация моего исследования в 2010 году никогда бы не состоялась. Началось все в 1986 году с магистерской диссертации на тему «Рейхспалата письменности в „Третьем рейхе“. История литературно-политических институций при национал-социализме 1933–1945 годов». На ее основе была написана диссертация «Литературная политика в „Третьем рейхе“. Институции, компетенции, сферы деятельности» и опубликована в 1993 году Архивом по истории книжного дела, а спустя два года — в издательстве dtv. Тщательно переработанная и обновленная версия была издана в 2010 году издательством Fischer Taschenbuch, а в 2013 году — в английском переводе издательством Bloomsbury. За возможность опубликовать это новое издание, в котором учтена реорганизация записей в некоторых архивах и дополнена библиография, я благодарен Антье Конциус из фонда S. Fischer и Александру Рёслеру из редакционного отдела нехудожественной литературы издательства S. Fischer. При подготовке меня поддерживала компетентность редактора нехудожественной литературы Мелани Бауман. Наше совместное намерение — представить фундаментальную работу о литературной политике нацистского государства в актуализированном, расширенном и уточненном варианте. С этим связана и моя личная надежда, что современное демократическое общество будет уважать и ценить книги, но не с тем патологическим вниманием, с каким обращалась к книгам нацистская диктатура, используя их в корыстных политических целях.

Глава 1. Смена кадров — смена медиа: от Веймарской республики к Третьему рейху

1. Разрыв с демократическим плюрализмом и международным курсом немецкой литературы

Национал-социалисты придали своей власти иллюзию законности. 4 февраля 1933 года рейхспрезидент Пауль фон Гинденбург издал Указ «О защите немецкого народа» [34], подробный раздел которого был посвящен печатным изданиям. Поначалу это не казалось необычным: с тех пор, как в марте 1930 года началась президентская диктатура, пресса нередко запрещалась. Однако чрезвычайный указ Гинденбурга касался уже не только периодических печатных изданий, но и всех «печатных изданий, содержание которых способно угрожать общественной безопасности или порядку» (§7). Со ссылкой на эту крайне гибкую формулировку местные полицейские власти могли независимо от высших государственных органов — или по их указанию — конфисковать ту или иную печатную продукцию. Изданный после поджога Рейхстага Указ рейхспрезидента «О защите народа и государства» от 28 февраля 1933 года ужесточил существующие положения. Во-первых, была отменена статья 118 Веймарской конституции, гарантировавшая право на свободное выражение мнения через «слово, письмо, печать, изображение или любым иным способом» [35]. Во-вторых, правительство рейха получило право «временно» осуществлять полномочия высшего государственного органа, если в какой-то земле не были «приняты меры, необходимые для восстановления общественной безопасности и порядка». Это постановление особенно укрепило позицию Рейхсминистерства внутренних дел по отношению к правительствам земель, еще не захваченным национал-социалистами. Начавшийся государственный террор привел к многочисленным арестам и к изгнанию примерно 8 600 деятелей из сферы политики, экономики, культуры и науки [36]. С принятием Закона о конфискации коммунистической собственности от 26 мая 1933 года и Закона о конфискации антинародной и антигосударственной собственности от 14 июля КПГ и СБПГ, помимо много другого, лишились своих издательств, типографий и каналов распространения книг [37].

Символами разрыва с плюрализмом и интернациональностью литературы в Веймарской республике можно считать как «гляйхшальтунг» писательских объединений и профессиональных союзов, так и сожжение книг. С момента основания в 1926 году Секция поэзии Прусской академии искусств была политически нестабильна. Это объяснялось уязвимостью ее положения: хотя секция была учреждением — бесспорно крупнейшего — рейхсланда Пруссии, ее члены считались представителями всей современной немецкой литературы. Однако уже в 1930 году возникли разногласия по фундаментальным вопросам эстетической принадлежности литературы и роли писателя в обществе, которые привели к отставке председателя Вальтера фон Моло, а в январе 1931 года секцию демонстративно покинули национал-консервативные члены Эрвин Гвидо Кольбенхайер, Вильгельм Шефер и Эмиль Штраус. В то же время секцию покинул и Герман Гессе, поскольку, став ее членом сугубо по желанию Томаса Манна, он больше не хотел иметь ничего общего с постоянными внутренними склоками [38]. Национал-социалистический литературный критик Хельмут Лангенбухер в 1933 году воспользовался этим стечением обстоятельств, чтобы подтвердить несовместимость позиций «берлинских членов Академии и проживающих в регионах» [39]. Таким образом, раскол немецкой литературы происходил параллельно политическому кризису и эрозии Веймарской республики. Неудивительно, что после прихода к власти национал-социалистов Секция поэзии оказалась первым писательским объединением, подвергшимся кадровым перестановкам.

15 февраля 1933 года Генрих Манн, избранный председателем двумя годами ранее, покинул пост после того, как новый министр культуры Пруссии Бернхард Руст пригрозил в противном случае распустить всю Прусскую академию искусств. Виной тому — Срочный призыв Международного Социалистического Союза борьбы к выборам в рейхстаг 5 марта 1933 года, в котором Генрих Манн, Кете Кольвиц и ряд других общественных деятелей требовали создать единый антифашистский фронт СБПГ и КПГ. Покорность, с какой было принято вмешательство пришедшего к власти национал-социалиста в основные демократические права, гарантируемые Веймарской конституцией, и в автономию Академии, благоприятствовала «гляйхшальтунгу», который удалось быстро осуществить после выборов в рейхстаг. 13 марта 1933 года не кто иной как Готфрид Бенн, еще в марте 1931-го выступавший в Академии с хвалебной речью по случаю 60-летия Генриха Манна, инициировал «объявление лояльности» национал-социалистическому правительству рейха, положив начало окончательному расколу литературных лагерей и их центральных фигур. Близкий к Бенну Пауль Хиндемит в письме к жене от 25 мая 1933 года с изумлением комментировал политическую трансформацию «Йотфрида нашего, сверчка за очагом»: «Его, похоже, нехило подкосило. Это как с закутанными детьми: стоит им выйти на свежий воздух, тут же простужаются. Все эти годы он словно прожил на Луне, а теперь удивляется, что мир никуда не делся. Очаровательно, но отсюда до братского поцелуя мог бы лететь и не на всех парах. Посмотрел бы я, как он будет разочарован через пару месяцев» [40].

Президент Академии впоследствии исключил из Секции поэзии Макса фон Шиллингса, Альфреда Дёблина, Томаса Манна, Рудольфа Панвица, Альфонса Паке, Рене Шикеле и Якоба Вассермана, поскольку те отказались подписывать безоговорочную капитуляцию перед национал-социалистическими властями. Рикарда Хух, до того момента занимавшая пост второго председателя, заявила об уходе из Секции по собственной инициативе, поскольку не хотела поддаваться политическому давлению и — как сообщил ей Шиллингс, — придерживалась совершенно иной концепции «немецкости» [41]. Леонгард Франк, Людвиг Фульда, Георг Кайзер, Бернхард Келлерман, Альфред Момберт, Фриц фон Унру и Франц Верфель — очевидно, не испытывавшие трудностей с «объявлением лояльности», — все же были исключены: как сообщил им президент Академии заказным письмом, по «информации, полученной из авторитетных официальных источников», они оказались непригодны «в контексте действующих принципов реорганизации государственных культурных институтов Пруссии» [42]. В случае с Келлерманом и фон Унру имелись в виду их политические взгляды, в случае других авторитетных коллег — их неарийское происхождение: оба критерия расценивались как основание для исключения из Академии искусств в применении Закона о восстановлении профессионального чиновничества от 7 апреля 1933 года. Из прежних 34 членов в Секции остались только Готфрид Бенн, Рудольф Г. Биндинг, Теодор Дойблер, Макс Хальбе, Герхарт Гауптман, Оскар Лёрке, Макс Мелль, Вальтер фон Моло, Йозеф Понтен, Вильгельм Шмидбонн, Ина Зайдель и Эдуард Штукен.

В начале мая 1933 года освободившиеся места заняли «возвращенцы» Кольбенхайер, Шефер и Штраус, а также новые члены Вернер Боймельбург, Ганс Фридрих Блунк, Петер Дёрфлер, Фридрих Гризе, Ганс Йост, Агнес Мигель, Бёррис фон Мюнхгаузен и Вилл Феспер. На должность председателя назначили Ганса Йоста, его заместителем сделали Ганса Фридриха Блунка, а секретарем — Вернера Боймельбурга. Руст отказался сохранить пост за Оскаром Лёрке, до сих пор проявлявшим во всем деятельное участие: помимо зарплаты редактора в издательстве S. Fischer и небольшого дохода от литературного труда поэт зависел от дополнительного заработка на должности секретаря Секции [43], так что он полностью выбыл из игры — как позже и Бенн, осознавший свою политическую ошибку и в 1935 году выбравший рейхсвер в качестве «аристократической формы эмиграции», что вполне соответствовало элитарности его самосознания [44]. В октябре 1933 года последовали назначенные Рустом новые члены Секции: Герман Клаудиус, Густав Френссен, Энрика фон Хандель-Маццетти, Рудольф Хух, Изольда Курц, Генрих Лерш, Якоб Шаффнер, Йоханнес Шлаф и Йозеф-Магнус Венер. Эрнст Юнгер отклонил предложенное ему членство. Тем самым литераторы, определявшие литературный канон Веймарской республики, были вытеснены, а поэты, которым предстояло определять канон Третьего рейха в соответствии с идеями нацистских правителей и национал-социалистической литературной критики, заняли репрезентативное положение. За вышеупомянутыми национал-консервативными и фёлькиш-авторами стояли такие издательства, как Langen-Müller, Hanseatische Verlagsanstalt и Eugen Diederichs: во времена Веймарской республики они уже добились заметных успехов, но теперь, при поддержке нацистского государства, хотели полностью завоевать немецкий книжный рынок. Абсолютно прав в своей оценке оказался Ганс Каросса, отказавшийся от назначения в Академию в мае 1933 года: «Учреждение, находящееся под таким строгим попечительством государства, как реорганизованная Академия, не имеет истинного суверенитета и, следовательно, подлинного достоинства» [45]. Помимо восхвалений в адрес новых правителей и публичных призывов к поддержке национал-социалистической внешней политики поэты в дальнейшем занимались главным образом собой и тускнеющим блеском Академии. В остальном они всегда хранили молчание, если речь шла о человеческих судьбах, особенно когда их еврейских коллег сначала лишали средств к существованию, а затем депортировали, или равнодушно закрывали глаза на случаи их самоубийства. Оставшиеся в Секции поэзии — как pars pro toto выразился Вернер Миттенцвай, — «ввязались в раскол двух миров, и это лишило их лучшей части собственного существа» [46].

Немецкое отделение ПЕН-клуба было основано в 1925 году, и до 1927 года его председателем был Людвиг Фульда. В декабре 1931 года пост председателя занял Альфред Керр после того, как его предшественник Вальтер Блём подал в отставку в знак протеста против солидарности союза с политически преследуемым Карлом фон Осецким. После эмиграции Керра в Чехословакию 15 февраля 1933 года и отставок Теодора Дойблера, Герварта Вальдена и Ганса Мартина Эльстера 7 марта кресло председателя пустовало. В статье Deutsche Allgemeine Zeitung от 17 марта 1933 года Карл Хэнзель, член ПЕНа и многолетний юрисконсульт Союза защиты немецких писателей, публично напал на « интернационализм» немецкого ПЕН-клуба. У писательствующего юриста не вызывало сомнений, «что лишь тот может представлять нацию перед внешним миром, кто до самых глубин укоренен в народности и проникнут ее соками до самой последней пóры». В связи с предстоящим международным конгрессом ПЕН-клуба в Рагузе (Дубровник) новый состав правления следовало назначить быстро. Национал-консервативные представители немецкого ПЕН-клуба, в том числе Вальтер Блём, Ганс Хайнц Эверс, Ганс Рихтер, Эдгар фон Шмидт-Паули и Федор фон Цобельтиц, тесно согласовывали свои действия с национал-социалистическим Союзом борьбы за немецкую культуру. Блём предложил «членам Союза борьбы войти в ПЕН-клуб, чтобы как можно скорее провести там чистку» [47]. Берлинские стратеги Союза борьбы, в свою очередь, преследовали цель «полностью взять под контроль ПЕН-клуб и заполнить Рагузу чистейшими национал-социалистами».

Временный совет директоров, в который вошли Вернер Бергенгрюн, Ганс Рихтер, Эдгар фон Шмидт-Паули и Федор фон Цобельтиц, подготовил очередное общее собрание на 9 апреля 1933 года. На него были приглашены национал-консервативные и национал-социалистические писатели и публицисты: Макс Бартель, Вернер Боймельбург, Пауль Фехтер, Ганс Гримм, Ганс Йост, Эрвин Гвидо Кольбенхайер, Ганс Хайнц Мантау Задила, Бёррис барон фон Мюнхгаузен, Рудольф Пехель, Эрнст Вихерт, Вилл Феспер, а также Альфред Розенберг и Ганс Хинкель от лица Союза борьбы [48]. Однако, как отмечено в протоколе Хэнзеля, во время обсуждения выборов новых членов правления и комитетов «случались и резкие столкновения». Бывшему президенту Федору фон Цобельтицу поручили «назначить комиссию из 10 господ» для составления нового списка — «при непосредственном согласовании с правительственными органами». Позже комиссия действительно представила запрошенные списки кандидатов, однако, когда собрание продолжилось 23 апреля, были избраны и новые члены — в том числе Райнер Шлёссер из Völkischer Beobachter, — которых тут же наделили правом голоса, что противоречило уставу [49]. Укрепленность позиции национал-социалистов дала о себе знать, когда речь зашла о переизбрании президиума. Предполагаемый контроль над национал-социалистическими членами правления со стороны «национальной группы» встретил решительное неприятие со стороны представителей Союза борьбы. Эрих Кохановский, член прусского регионального руководства Союза борьбы, сообщил им, по поручению Хинкеля и Йоста, что два отсутствующих господина «не потерпят никаких советов»: ПЕН-клуб — «важный инструмент во всей государственной структуре. И если здесь будет избрано новое правление, само собой разумеется, оно сочтет своим долгом управлять ПЕН-клубом первейшим образом в интересах государства». Затем Шмидт-Паули ударил в спину национальным коллегам встречным предложением избрать Хинкеля, Йоста и Шлёссера председателями, Иоганна фон Леерса и себя — секретарями, а Эльстера и Кохановского — казначеями. «Если это предложение не будет принято, избираемые председатели и все члены Союза борьбы не будут иметь никакого интереса к делам ПЕН-клуба до следующего общего собрания». В том же стиле шантажа Кохановский заявил, «что мы согласимся на правление только в таком составе». А Вульф Блей добавил, что в случае непринятия нового списка немецкая группа ПЕН-клуба «лишится благосклонности государства». После того как Кохановский отказался от дальнейших обсуждений на том основании, что все опасения уже «приняты во внимание господами Хинкелем, Йостом и Розенбергом» и что он «уверен в новых председателях, под руководством которых новое правление будет работать исключительно в интересах нового руководства рейха», Блём и другие представители «национальной группы» покинули заседание. Это означало, что правление и комитет немецкого ПЕН-клуба можно было «единогласно» назначать в соответствии с интересами национал-социализма [50].

Чтобы развеять сомнения Феспера о сотрудничестве, фон Леерс 27 апреля 1933 года самодовольно сообщил ему, что теперь в немецком ПЕН-клубе все «в плане реорганизации уравнено и разравнено» [51]. Но поскольку издатель журнала Neue Literatur все еще с подозрением относился к некоторым членам клуба, он был готов лишь «пожелать немецкому правлению необходимой решимости и опыта [...] для срочно необходимой тщательной чистки Клуба» [52]. Феспер также посоветовал не участвовать в конгрессе ПЕН-клуба, поскольку «выступление перед международным и по большей части враждебным писательским сообществом [...] не сулит Германии ни малейшего блага». На проходившем с 25 по 28 мая в Рагузе конгрессе предсказание Феспера сбылось: «сплошь неловкие стычки, которые были немецким представителям не по плечу» [53]. Осуждению подверглось противоречащее международным принципам ассоциации исключение из немецкого ПЕН-клуба писателей, политически инакомыслящих или еврейских [54]. Помимо английской и французской делегаций против культурной политики национал-социалистов в первую очередь выступили высланные из Германии авторы Шалом Аш, Эмиль Людвиг и Эрнст Толлер. Немецкая делегация восприняла выступление Толлера как возможность в знак протеста покинуть собрание, так что запланированная речь бывшего капитана третьего ранга и автора военных книг Фрица Отто Буша на тему «Свободный писатель и пресса» была отменена [55]. Однако Бушу, Эльстеру и Шмидт-Паули удалось предотвратить антигерманскую резолюцию, которую заявлял президент ПЕН-клуба Герберт Джордж Уэллс. Вместо нее большинством участников конгресса было принято заключительное коммюнике, сформулированное американскими делегатами в качестве компромисса [56]. Кроме того немецкий ПЕН-клуб сохранил место в Исполнительном комитете, а значительная часть австрийского ПЕН-клуба проявила солидарность с коллегами из рейха [57]. Эти пропагандистские успехи и позволили на заседании комитета немецкого ПЕН-клуба 7 июля 1933 года сойтись на том, чтобы остаться в международном объединении писателей [58].

Однако общий провал идеи превратить немецкую секцию ПЕН-клуба в инструмент внешней политики нацистского государства был обусловлен специфической организационной структурой международного ПЕН-клуба и политической последовательностью британцев в составе его руководства. В начале ноября 1933 года исполнительный комитет в Лондоне в очередной раз принял решительную резолюцию против подавления в Германии писателей иных политических взглядов или еврейского происхождения. Присутствовавший на заседании немецкий делегат фон Шмидт-Паули заявил о выходе немецкой секции из международного ПЕН-клуба [59]. После того как немецкий ПЕН-комитет подтвердил это заявление, 8 января 1934 года был основан Союз национальных писателей [60]. В него вошло большинство прежних членов немецкой группы ПЕН-клуба, а также все, что было в распоряжении у прежнего объединения. Президентом назначили Йоста. Благодаря взаимному уважению новый госпоэт смог привлечь на пост вице-президента Бенна, который 26 октября 1933 года — после выхода Германии из Лиги Наций — вместе с 87 коллегами подписал Клятву верности Адольфу Гитлеру [61]. Секретаря Шмидт-Паули и казначеев Эльстера и Кохановского перевели из состава правления немецкого ПЕН-клуба в состав правления Союза национальных писателей с сохранением должностей. В обращении «К писателям всех стран!», опубликованном в Völkischer Beobachter 1 марта 1934 года, новое объединение писателей предостерегало от мировой опасности коммунизма и противопоставляло национальную немецкую литературу эмигрантской [62]. Функцию ПЕН-клуба примирять народы заменили «репрезентацией культурного облика отечества», определявшейся в национальных и расовых категориях. Впрочем, учитывая раздутость формулировок, неудивительно, что Союз национальных писателей не нашел отклика ни в стране, ни за рубежом и в итоге бесследно исчез.

Союз защиты немецких писателей (Schutzverband deutscher Schriftsteller — SDS) — крупнейшая и политически наиболее значимая писательская ассоциация, в 1932 году насчитывавшая более 2400 членов, — под конец Веймарской республики также оказался глубоко расколот. С 1931 года в столице рейха боролись между собой Берлинская местная группа, в которой доминировали коммунисты, и новая Берлинско-Бранденбургская местная группа, основанная в декабре и насчитывавшая вначале 287 участников. Под председательством Макса Бартеля группировка национал-консервативных писателей к 1933 году разрослась до 483 членов и сыграла решающую роль в «переключении» SDS [63]. Кроме того, в конце 1931 года президиум SDS избрал Вальтера Блёма, лидера сформированного в октябре Содружества национальных писателей, новым председателем. В президиум вошли еще два представителя национал-консервативной группы: Ганс Рихтер, председатель Союза немецких сказителей, и юрисконсульт Карл Хэнзель. Однако в апреле 1932 года Блём покинул пост, поскольку, помимо ПЕН-клуба, президиум SDS, где преобладали социал-демократические и либеральные писатели и журналисты, также участвовал в кампании в поддержку заключенного Карла фон Осецкого. После прихода к власти НСДАП Берлинская местная группа была распущена. 10 марта 1933 года члены Содружества национальных писателей совершили переворот прямо на заседании совета директоров, вытеснив из президиума 18 коллег, которых причислили к представителям республиканской политики и культуры [64]. Оставшиеся члены правления избрали в свой состав десять национал-консервативных и национал-социалистических писателей [65]. Ганс Рихтер был назначен первым временным председателем, Карл Хэнзель — вторым. 15 марта новый состав правления принял решение о невозможности совмещать членство в SDS с членством в КПГ или приближенных к ней союзах. В последующие две недели, по поручению президиума, специальная комиссия проверила реестр членов SDS и исключила из Союза всех политически нежелательных членов. На общем собрании 4 мая Союз возглавил убежденный национал-социалист Гётц Отто Штоффреген [66]. Рихтер стал вторым председателем, национал-социалистические авторы Ганс Хайнц Мантау-Задила и Ганс Хеннинг барон фон Гроте — секретарями. Хэнзель остался юрисконсультом. Заседателями, среди прочих, выступили Вернер Бергенгрюн и Эберхард Мекель. Австрийское отделение SDS уведомили, что работа над планируемым слиянием прекращается, поскольку его правление «не понимает тенденций, развернувшихся в Германском рейхе, и, во всяком случае, не намерено в нем участвовать». «В качестве предварительного условия для вступления» в Союз единогласно принятый новый устав требовал от каждого члена «в форме письменной декларации словом и делом встать на сторону немецкого культурного сообщества» [67].

19 мая, в отеле «Кайзерхоф» в рамках организованного SDS доклада перед писателями и издателями Геббельс объявил, что, будучи носителем идей революции, национал-социализм стремится планомерно и органично вовлечь в себя все сферы духа, науки и искусства, чтобы они непосредственным и необратимым образом соотносились с государством [68]. Вскоре, 9 июня, «по инициативе» Рейхсминистерства народного просвещения и пропаганды был основан Союз писателей рейха (Reichsverband deutscher Schriftsteller e. V. — RDS) [69]. В конце июля SDS, Союз немецких сказителей, Германский писательский союз и Артель авторов-поэтов растворились в этой новой профорганизации. Штоффреген получил звание рейхсфюрера, а Ганс Рихтер остался его заместителем. Преемственность с SDS сохранилась в плане кадров, организации и имущественных прав, а в некоторой степени и в плане содержания и целей. Однако введение «принципа вождя», а также необходимость для вступления доказать принадлежность по рождению к германской крови и политически безупречное поведение означали решительный разрыв с предыдущей практикой Союза. RDS предполагалось «выстроить в обязательную организацию, членство в которой будет в будущем определять, можно ли то или иное произведение издавать в Германии или нет». Так был сформулирован основной принцип последующего законодательства Рейхспалаты культуры. А перевести RDS в Рейхспалату письменности было поручено Хайнцу Висману, референту Рейхсминистерства пропаганды, который уже входил в состав правления.

Параллельно весной 1933 года готовилась «акция против негерманского духа». Анализируя ее в опубликованной в 1934 году статье «Поэты на костре», Вернер Шлегель, тогдашний глава Рейхспалаты письменности, говорил: «Сожжение книг было истинным символом революции, символом окончательного преодоления духовного разложения, знаком победы новой доктрины ценностей. [...] В дореволюционной Германии не было видимого, осязаемого и потому уязвимого института власти. [...] Единственной и известной властью в Германии был синдикат по производству литературы, подчинявший себе общественное мнение» [70].

Эта интерпретация хитроумно резюмирует процесс «чистки» немецкого книжного рынка, в начале апреля 1933 года инициированный Германским студенчеством — головным объединением всех студенческих союзов немецких университетов со штаб-квартирой в Вюрцбурге. Студенты быстро обрели широкую поддержку со стороны государственных органов управления на уровне рейха, отдельных земель и отделений НСДАП, а также библиотекарей, университетских профессоров, школьных учителей и публицистов.

Изначальная цель «Акции против негерманского духа» — «Публичное сожжение разлагающей еврейской литературы студенческими союзами по случаю бесстыдного подстрекательства мирового еврейства против Германии» [71], — в ходе четырехнедельной подготовки была существенно расширена. В Черных списках, которые Комитет по реорганизации публичных библиотек Берлина предоставил студенческим союзам в качестве основы для сожжения книг 10 мая 1933 года, были указаны не только еврейские авторы, но и почти все представители литературного модернизма и авангарда, добившиеся национального и международного признания во времена Веймарской республики. Черный список «Художественная литература», который библиотекарь Вольфганг Херрманн, бывший убежденным национал-социалистом еще до 1933 года, а теперь заведовавший отделом нового Центрального управления немецким библиотечным делом в Берлине, в конце апреля разослал студентам в первой версии, а 1 мая — в расширенной [72], включал, среди прочего, произведения таких авторов как Бертольт Брехт, Альфред Дёблин, Эрих Эбермайер, Казимир Эдшмид, Лион Фейхтвангер, Леонгард Франк, Эрнст Глэзер, Оскар Мария Граф, Вальтер Хазенклевер, Артур Холичер, Эрих Кестнер, Герман Кестен, Эгон-Эрвин Киш, Ирмгард Койн, Александр Лернет-Холения, Эмиль Людвиг, Генрих и Клаус Манны, Курт Пинтус, Теодор Пливье, Густав Реглер, Эрих Мария Ремарк, Людвиг Ренн, Иоахим Рингельнац, Йозеф Рот, Артур Шницлер, Анна Зегерс, Эрнст Толлер, Беньямин Травен, Курт Тухольский, Фриц фон Унру, Якоб Вассерман, Франц Карл Вайскопф, Армин Т. Вегнер, Франц Верфель, Арнольд и Стефан Цвейги. На основе этого Черного списка «боевые комитеты», создававшиеся в отдельных университетских городах под руководством студенческого союза, в конце апреля — начале мая провели обыски в книжных магазинах и библиотеках, конфисковав тысячи книг для запланированной акции сожжения.

Продолжительность эффекта, который состоявшееся 10 мая сожжение книг произвело как на современников, так и на потомков, можно объяснить медиальной зрелищностью инсценировки. Книги на позорных столбах, книги в фургонах для перевозки скота, пламенные речи и огненные лозунги, пылающие костры на открытых площадях — все это продолжало «восстание образов», которое нацистская пропаганда вела против Веймарской республики. Особое внимание привлекло берлинское мероприятие по сожжению книг на площади Оперы: оно сопровождалось выступлением доктора германистики и рейхсминистра Геббельса и транслировалось по всему рейху Немецким радио в прямом эфире, а также через Еженедельное обозрение в кинотеатрах [73]. Однако сожжение книг зафиксировано не только в столице рейха, но и в 93 точках по всей Германии, причем каждое из гастрольных выступлений собирало толпу зрителей и широко освещалось СМИ [74]. В своих выступлениях альянс молодых и пожилых ученых — среди которых было и немало авторитетных германистов, а также учителя, публицисты, писатели, молодые партийцы и ветераны партии — прославлял отрешение от либерализма, пацифизма и интернационализма веймарской демократии и избавление от «разъедающей», «чуждой роду и народу» литературы, считавшейся каноном Республики [75]. Польский журналист Антони граф Собаньский, который в качестве корреспондента издававшегося в Варшаве еженедельника Literarische Nachrichten был свидетелем берлинских событий, записал в дневнике проницательное наблюдение: «Сожжение книг учит нас, что с точки зрения последствий важно не то, что происходит в реальности, а то, что распаляет воображение человека» [76]. Биржевой союз немецких книготорговцев, который с точки зрения экономических интересов должен был бы раскритиковать студенческую акцию как вредную для бизнеса, демонстративно перенял их мерило ценностей. На первой полосе Börsenblatt für den Deutschen Buchhandel от 13 мая 1933 года правление полным составом опубликовало декларацию, согласованную с национал-социалистическим Союзом борьбы за немецкую культуру и Центральным управлением немецким библиотечным делом. В ней говорилось, что писатели Лион Фейхтвангер, Эрнст Глэзер, Артур Холичер, Альфред Керр, Эгон Эрвин Киш, Эмиль Людвиг, Генрих Манн, Эрнст Отвальт, Теодор Пливье, Эрих Мария Ремарк, Курт Тухольский и Арнольд Цвейг «должны считаться пагубными для репутации Германии. Правление ожидает, что книжная торговля прекратит распространение произведений этих писателей» [77]. Эта позиция нашла отклик в национал-консервативных СМИ. Уже 19 марта Фридрих Хуссонг, с 1919 года писавший для издательства Scherl против Веймарской республики, глумился в прессе Хугенберга над Исходом немецкого духа: «Произошло нечто чудесное. Их больше нет. Люди, которых только и было слышно, умолкли. Вездесущие, кроме которых, казалось, и нет никого, исчезли. [...] Никогда еще не было диктатуры бесстыдней, чем диктатура „демократических интеллектуалов“ и гуманистических литераторов. [...] От чистого сердца пожелаем им всем удачного бегства» [78].

Пауль Фехтер, заведующий литературным отделом в Deutsche Allgemeine Zeitung, в майском номере ежемесячного журнала Deutsche Rundschau также настоятельно приветствовал «смену литератур» [79]. Место «литературы буржуазных леваков всех оттенков» и литературы «более или менее коммунистического толка», наконец-то заняла «поэзия в старом немецком духе», которая во времена Веймарской республики была «литературой, скрывавшейся под поверхностью», «поэзией глубины, которая и была, и не была, потому что „в целом“ о ней не знали, а знакома она была разве что некоторым, потому что лишь когда о ней спрашивали, кому-то знающему приходилось ее выискивать и противопоставлять другой, тщательно собранной в академиях и литературных журналах, литературе». Подобными утверждениями Фехтер подтвердил распространяемую политическими противниками Веймарской республики легенду, согласно которой истинно национальная немецкая литература подавлялась в период с 1918 по 1933 год. И действительно: смена политического строя дала ряду национал-консервативных и фёлькиш-национал-социалистических издательств возможность значительно расширить свою отнюдь не маленькую долю на немецком книжном рынке.

2. Реорганизация книжного рынка

Назначение Гитлера рейхсканцлером 30 января 1933 года, вероятно, застало врасплох Биржевой союз немецких книготорговцев, действующим председателем которого с 1930 года был Фридрих Ольденбург, как и многие другие учреждения торговли и промышленности. Это профобъединение с богатой историей и традицией было «донельзя консервативным, донельзя немецким» [80], но явно не национал-социалистическим, поэтому психологически Биржевой союз не был готов к изменившейся расстановке сил. После многочисленных перестановок в правительстве с 1930 года руководство Биржевого союза, очевидно, поначалу хотело занять выжидательную позицию. Только после выборов в рейхстаг 5 марта 1933 года, на которых НСДАП стала лидирующей партией, правление и канцелярия Биржевого союза детальнее занялись утвердившимся во власти правительством рейха. Первым признаком стал опубликованный в марте комментарий Герхарда Менца, главного редактора Börsenblatt für den deutschen Buchhandel [81]. В тексте, озаглавленном «Об экономической ситуации», Менц оценил исход выборов оптимистично: книжная торговля, сильно пострадавшая от мирового экономического кризиса и политики жесткой экономии рейха, земель и муниципалитетов, при поддержке национал-социалистического правительства рейха должна стабилизироваться и вернуться к рентабельности.

Однако в национал-социалистических и фёлькиш-национальных кругах весьма скептически относились к способности Биржевого союза к политическим изменениям. Например, Густав Пецольд — в 1931 году будучи управляющим директором издательства Langen-Müller, настроенного против Веймарской республики, — остро полемизировал с Фридрихом Ольденбургом и руководством Биржевого союза, в конце марта он писал своему автору Гансу Йосту, участвовавшему в Союзе борьбы за немецкую культуру, касательно мероприятий по «гляйхшальтунгу» культурной жизни: «Смешно, насколько наш благородный Биржевой союз в Лейпциге пребывает вне времени — возможно, не будет вреда, если герр Хинкель воспользуется этими инцидентами как поводом хотя бы намекнуть господам в Лейпциге, что их ожидает худшее, вздумай они продолжать в том же духе» [82].

Однако Биржевой союз, безусловно, осознавал всю политическую серьезность сложившейся ситуации. Принятая 12 апреля 1933 года Неотложная программа немецкой книготорговли, которая должна была послужить основой для переговоров с Рейхсминистерством экономики и Рейхсминистерством внутренних дел, ясно показала приоритеты Биржевого союза, насчитывавшего 5 066 компаний [83]. Возведение Биржевого союза в ранг «обязательной организации для всех книготорговцев», введение «государственной концессии для книготорговых предприятий», подавление книготорговой деятельности госучреждений, профсоюзов, ассоциаций и партий, «упразднение» книжных сообществ, а также «немедленная и полная ликвидация книгоиздания и книгораспространения в универмагах» вкупе с законодательными «мерами против нездорового и пагубного для народа распространения так называемых современных платных библиотек», — все это должно было очистить рынок и укрепить позиции традиционных книготорговых компаний. В обмен на исполнение этих экономических пожеланий Биржевой союз выступил перед национал-социалистическими правителями с бессовестным предложением: «В еврейском вопросе президиум вверяет себя руководству правительства рейха. Оно будет безоговорочно выполнять их распоряжения, касающиеся сферы своего влияния».

О высокой степени самоадаптации Биржевого союза свидетельствует и традиционное собрание Кантаты [84] в Лейпцигском доме книготорговцев, на котором 14 мая присутствовал новый рейхсминистр народного просвещения и пропаганды. В своей речи Геббельс подчеркнул функцию правительства национального подъема сохранять и возрождать государство, но при этом четко сформулировал неприятие интернационализма, пацифизма и демократического правового государства [85]. Согласно протоколу, пленум встретил авторитарное послание рейхсминистра «бурными аплодисментами» — ни в коем случае это не следует трактовать лишь как акт вежливости или чистого оппортунизма. Напротив, Геббельс выразил все те «ценности», которыми жили различные властные элиты в политике, государственном управлении, экономике и интеллектуальной жизни еще во времена Веймарской республики. Однако правление Биржевого союза пока еще не могло подтвердить наличие национал-социалистов в своих рядах. Поэтому на собрании 14 мая был создан «Комитет действия», в задачу которого входило управление и контроль за «адаптацией Биржевого союза и связанных с ним объединений к профессиональному экономическому строю». В комитет были избраны Карл Баур, директор мюнхенского издательства Callwey, гамбургский книготорговец Мартин Ригель, лейпцигский издатель Теодор Фрич мл., Хайнц Висман из Рейхсминистерства пропаганды и другие участники, в задачу которых входило наладить коммуникацию с партией и государством. Еще одним решением в области кадровой политики стало усиление контактов Биржевого союза с Союзом борьбы за немецкую культуру Розенберга. 15 июня пост главного редактора Börsenblatt занял Хельмут Лангенбухер. Будучи членом НСДАП с 1929 года, он ранее служил редактором в гамбургском Hanseatische Verlagsanstalt, руководил пресс-службой мюнхенского Langen-Müller Verlag и уже во времена Веймарской республики имел тесные связи с нацистской прессой [86]. Как член Союза борьбы, он сыграл ключевую роль в создании в июне 1933 года Рейхсведомства по продвижению немецкой письменности, ставившего перед собой цель устранить в нацистском государстве литературу так называемой «Системы» [87] веймарской эпохи и пропагандировать фёлькиш-национальную литературу. В финансировании этого первого национал-социалистического литбюро участвовали издательство Langen-Müller и Биржевой союз.

Идею сделать Лангенбухера национал-социалистической визитной карточкой Биржевого союза подтверждает Густав Пецольд. В письме от 12 декабря 1933 года он сообщил своему автору Гансу Гримму, что Биржевой союз, который «весной 1933 года попал в затруднительное положение из-за полного провала в области культурной политики и потому имел все основания опасаться за свое будущее», переманил Лангенбухера из издательства обещанием «максимально возможной независимости в управлении делами культурной политики Биржевого союза» и высокой зарплатой [88]. Сам Пецольд согласился перейти по совершенно корыстным мотивам. Из 14 новых членов, которых Руст назначил в Секцию поэзии Прусской академии, не менее девяти были авторами из Langen-Müller Verlag. Лангенбухер мог продвигать бывшего работодателя в двойной роли: как шеф-редактор Börsenblatt и как главный редактор Рейхсведомства по продвижению немецкой письменности. Помимо Хельмута Лангенбухера, редактором Börsenblatt стал его младший брат Эрих [89]. Он также принес с собой опыт работы в издательстве Langen-Müller, где он был секретарем в 1932 году. Такая семейственность была создана в основном за счет издателей, сильно пострадавших от политических изменений. К примеру, Эрнст Ровольт в письме Гансу Фалладе от 21 июня 1934 года по понятным причинам возмущался тем, что за счет членских взносов в Биржевой союз ему приходится софинансировать главного редактора Börsenblatt, опубликовавшего в штутгартской N. S. Kurier разгромную рецензию на недавно вышедший роман «Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды» [90]. В этом же контексте издатель, как всегда обо всем знавший, указал автору, что не только Хельмут Лангенбухер, но и Гюнтер Хаупт, Карл Тульке и Карл Раух, занимавшие видное место в литературной политике, принадлежали к «Ланген-Мюллеровской группировке», которая завидовала успеху Фаллады. Не стоит забывать и о Вилле Феспере: он был одним из авторов, так и не снискавших особой популярности у публики, и на страницах своего журнала Die Neue Literatur, который издавался в Avenarius Verlag, связанном с издательством Langen-Müller, выступал против всех «асфальтовых литераторов» [91] Веймарской республики [92].

Вслед за книжными кострами в мае 1933 года под руководством Союза борьбы за немецкую культуру был создан «рабочий комитет», в который вошли представители Биржевого союза, Рейхсминистерства пропаганды, RDS, а также издательской, розничной и арендной книготорговли. В середине июля комитет представил список произведений художественной литературы, подлежащих изъятию из книжной торговли. Другие списки запрещенных книг касались пяти тематических областей: «Право, политика, государство», «История», «Педагогика и молодежное движение», «Мировоззрение» и «Сексуальные отношения». Отправляя список «Художественная литература» в Рейхсминистерство пропаганды, Союз борьбы предложил запретить указанные в нем произведения на территории всего рейха. Руководитель Союза борьбы уже даже составил текст «оглашения», в котором Комитету действия Союза книготорговцев предстояло распорядиться о запрете и конфискации «произведений, запрещенных к распространению и выдаче во временное пользование». Однако, поскольку ни вопросы имущественных прав, ни нюансы конституционного права не были окончательно разъяснены, реализацию запретительной процедуры пришлось отложить до осени. Только в начале ноября 1933 и в январе 1934 года через лейпцигское отделение были разосланы циркуляры, в которых Биржевой союз книготорговцев «по согласованию с Союзом борьбы за немецкую культуру» информировал заинтересованных издателей, что «наличие в ассортименте и распространение перечисленных ниже произведений нежелательны по национальным и культурным причинам и должно быть прекращено» [93]. Если эти произведения всё же попадали на книжный рынок, издатели могли ожидать исключения из Биржевого союза, который взял на себя задачу «использовать имеющиеся в его распоряжении средства для исполнения пожеланий соответствующих властей». Наконец, Биржевой союз указал «особое» внимание на то, «что данное уведомление должно рассматриваться как строго конфиденциальное»: «компетентные власти примут самые строгие меры против любой неосмотрительности». Таким образом, запрет на книги следовало держать в секрете — в частности, во избежание нежелательной политической реакции за рубежом, где после майских книгосожжений 1933 года и без того с явным неодобрением следили за развитием культурной политики национал-социалистов.

Особенно сильно от запретов на распространение пострадали Deutsche Verlags-Anstalt, S. Fischer Verlag, Gustav Kiepenheuer Verlags-AG, Rowohlt Verlag, Ullstein Verlags-AG и Kurt Wolff Verlags-AG, то есть издательства, публиковавшие произведения натурализма, экспрессионизма, дадаизма, новой вещественности, современную мировую литературу и актуальную критику. Помимо произведений Брехта, Хазенклевера и Генриха Манна Propyläen Verlags GmbH пришлось отказаться от бестселлера Ремарка «На западном фронте без перемен». Бывшему профсоюзному Sieben-Stäbe-Verlags- und Druckereigesellschaft mbH запретили заниматься распространением не менее 21 наименования книг Ганса Хайнца Эверса, несмотря на то что автор еще до 1933 года публично представлял интересы национал-социалистов. Для всех издательств запреты означали огромный экономический ущерб, а для некоторых — и угрозу существованию. Однако издатели, очевидно, уже были настолько запуганы, что в основном не выражали протеста. Только политические редакторы издательства Ullstein обратились 18 декабря 1933 года с жалобой в офис Биржевого союза [94]. В разговоре, который юрисконсульт издательства провел с государственным комиссаром Хинкелем в Министерстве культуры Пруссии, последний объявил, что «упомянутого вами сопряжения с Союзом борьбы за немецкую культуру не существует». Кроме того, Хинкель, в то время еще член Рейхсуправления Союза борьбы, подтвердил, «что полномочие на такого рода вмешательства в издательскую практику реализации книжной продукции еще не прояснено». Никаких правовых оснований для этой процедуры «не имеется». Поскольку ранее Биржевой союз без претензий допускал распространение индексированных книг, а в положения законодательства не было внесено изменений, он «не может сейчас квалифицировать продолжение книготорговли как нарушение членских обязательств». Издательство надеялось на поддержку недавно основанной Рейхспалаты письменности — как вскоре выяснилось, зря.

В конце первого года правления национал-социалистов казалось, что для Биржевого союза все складывается как нельзя лучше. Помимо институциональной, сохранялась и кадровая преемственность в составе руководства. Однако в течение 1934 года всему этому предстояло кардинально измениться. Поначалу создание Партийной аттестационной комиссии по защите национал-социалистической письменности, о котором заместитель фюрера распорядился 16 апреля, вызвало в издательских кругах значительное беспокойство. Поводом послужило указание, что «рукописи, касающиеся национал-социалистических проблем и сюжетов, должны в первую очередь поступать для публикации в центральное партийное издательство, находящееся в собственности НСДАП». В письме к рейхсминистру Гессу от 17 апреля Ольденбург обращал внимание: «На основании требования совокупности буквальное исполнение оповещения означало бы, что, по существу, одно лишь издательство Franz Eher Nachf. может рассматриваться как своего рода центральное государственное издательство политической литературы» [95]. В связи с «вытекающим отсюда ущербом для отрасли в целом», Ольденбург попросил внести «поправку в постановление, чтобы выбор издательства оставался за авторами». Ходатайство было вполне обоснованным, но в его корне лежал фатальный промах в оценке сложившихся политических сил. Ольденбург подписал письмо Гессу от имени «Комитета действия», никак с ним не посоветовавшись — такой подход немедленно вызвал критику Висмана. Из-за поспешной публикации письма в номере Börsenblatt от 21 апреля, где также были напечатаны распоряжение о создании комиссии и первые исполнительные инструкции, Гесс отказался от дальнейшего обсуждения просьб Ольденбурга о внесении изменений. Председатель Биржевого союза также получил резкое «Заказное письмо!» от Вильгельма Баура, воспитанника Макса Аманна и главы берлинского книжного издательства Eher. Он расценил поведение Ольденбурга как «заведомо враждебное по отношению к нашему национал-социалистическому центральному партийному издательству». Поэтому он пригрозил «внести на предстоящем общем собрании [Биржевого союза в Лейпциге] предложение отклонить новый устав, согласно которому Вы будете занимать пост руководителя или главы Биржевого союза следующие три года. Мы решительно возражаем против того, чтобы Биржевой союз возглавлял человек, осознанно с нами враждующий. В национал-социалистическом государстве во главе Биржевого союза книготорговцев должен стоять настоящий национал-социалист, а не какой-то д-р Фридрих Ольденбург».

Увольнение скандального председателя в очередной раз удалось предотвратить благодаря тому, что Ганс Фридрих Блунк в новой должности президента Рейхспалаты письменности, ее вице-президент Висман и издатель Карл Баур лично ходатайствали перед заместителем фюрера. Но когда Ольденбург выступил и против инициированных Висманом и Блунком планов господдержки экспорта немецкой книги, он лишился поста в конце мая 1934 года. Курту Фовинкелю, казавшемуся государственной бюрократии более управляемым, предстояло сломить сопротивление немецких издателей экспортным планам Палаты, привести Биржевой союз к присяге национал-социалистической линии и расчистить путь для фундаментальной реорганизации профассоциации книготорговцев. Впрочем, мелкий издатель геополитических трудов остался лишь временной кандидатурой. 21 сентября 1934 года на собрании президиума Биржевого союза в берлинском офисе главой был назначен 29-летний Вильгельм Баур, фанатичный национал-социалист. Возведение Баура на престол полным составом правления было заранее согласовано Гербертом Хоффманом и Эрнстом Райнхардтом с Висманом и Блунком. Однако по сути это была чистая формальность, поскольку на заседании 21 сентября Баур недвусмысленно заявил президиуму, «что я не прошу вашего голоса, но сама должность [председателя] запрашивалась с нашей стороны [имеется в виду издательство Eher] не в первый раз» [96]. Внеочередное общее собрание Биржевого союза 11 ноября 1934 года в Лейпциге положило конец изначальным попыткам самоадаптации и ознаменовало окончательный национал-социалистический «гляйхшальтунг»: прежний «высший и главный орган» богатого традициями объединения книготорговцев был низведен до «органа подчиненного значения» [97]. Теперь, «в соответствии с принципом фюрера», неограниченная власть находилась в руках председателя, уполномоченного «принимать все меры, необходимые для осуществления целей объединения». Тем не менее в инаугурационной речи новый директор счел своим долгом дополнительно развеять опасения немецких книготорговцев, что «как представитель издательства национал-социалистической партии» он не может «преследовать интересы всей книжной торговли» [98]. В его намерения не входит «строить госиздат по советскому образцу». Напротив, Eher Verlag хочет «и в дальнейшем прилагать все усилия [...], чтобы в качестве немецкого издательства конкурировать с лучшей немецкой литературой с другими издателями». Однако он оставляет за собой исключительное право «на издание партийной литературы. И никто не сможет оспорить это право». Решающее значение для дальнейшего развития событий имели все же не вопросы права, а вопросы власти. На рубеже 1933–34 года Гитлер поблагодарил своего верного соратника Макса Аманна за то, что, учредив Центриздат, он создал условия для осуществления столь важной для нацистского режима литпропаганды [99]. Аманну действительно удалось превратить Franz Eher Verlag, приобретенный НСДАП в Мюнхене в 1920 году, из весьма скромного начинания в политически и экономически значимое предприятие Германского рейха. Общий тираж всех изданий в 1932 году составил чуть менее 14,8 млн экземпляров, а прибыль — около 4 млн рейхсмарок [100]. Бестселлерами были, прежде всего, Völkischer Beobachter (с местными изданиями для Мюнхена, Баварии, южной Германии и Берлина, с 1938 года — для Вены), Der Angriff как печатный орган берлинского гауляйтера Йозефа Геббельса, «Моя борьба» Адольфа Гитлера (тираж 287 000 экземпляров к 1933 году) и «Миф XX века» Альфреда Розенберга (изданный приобретенным в 1928 году издательством Hoheneichen и проданный тиражом в 73 000 экземпляров к 1933 году). Кроме того, Eher Verlag выпускало большое количество других высокотиражных газет и журналов, политических брошюр и книг «изящной словесности», с помощью которых агитировало за цели НСДАП [101].

В указе о полномочиях рейхсляйтера по делам печати НСДАП от 19 января 1934 года Гитлер наделил Аманна правом распоряжаться всеми периодическими изданиями партии [102]. Таким образом, тот получил право «издавать общие распоряжения для всей издательской индустрии по всей прессе, издаваемой членами партии», а также право «принимать решения по всем издательским вопросам, имеющим принципиальное значение за пределами отдельного издательства». Кроме того, Аманн получал «доступ к информацию обо всех партийных издательствах, включая их хозяйственную организацию и управление, а также право и полномочия оказывать на них любое влияние». Все издатели и руководители партийных изданий оказались ему подвластны. Назначить ответственного директора издательства могло только по согласованию с рейхсляйтером органов печати НСДАП. Ходатайство об увольнении руководителя издательства следовало «при необходимости удовлетворять в форме немедленного временного освобождения от должности». Помимо нацистской прессы Аманн вмешивался в работу еще остававшихся гражданских печатных органов. 24 апреля 1935 года — в качестве президента Рейхспалаты письменности — он издал три декрета, запустивших «волну закрытий, слияний и вынужденных продаж крупных и мелких газетных издательств» [103].

До 1945 года Аманн также установил на книжном рынке монополию, которая была уникальной в истории немецкого книгоиздания. В 1934 году издательство Ullstein перешло в его собственность по смехотворно низкой цене. Самый важный, самый влиятельный и экономически самый успешный медиаконцерн Веймарской республики располагал выдающимся ассортиментом газет и журналов, владел книжным издательством Ullstein с импринтами Propyläen, BZ-Karten-Verlag, а также одной из крупнейших и самых современных типографий в Германии, расположенной в Темпельхофе [104]. И дистрибьютрская сеть, и маркетинг, и цепочка реализации различных издательских продуктов были уникальными. Но уже с марта 1933 года смысловую сущность и финансовую ликвидность издательства начали ослаблять целенаправленные меры бойкота, запрета и принуждения, запугивание и временное помещение под стражу Хайнца и Курта Ульштайнов, создание Национал-социалистической партийной ячейки компании, смена состава правления и наблюдательного совета, изгнание заслуженных еврейских сотрудников, включая 70 редакторов одного только подразделения Ullstein-Presse [105]. 31 марта 1934 года прекращен выпуск знаменитой Vossische Zeitung; 25 марта конфисковано уже отпечатанное издание Berliner Illustrirte Zeitung; начата публикация военных мемуаров Германа Геринга; в ответ на критическую статью главного редактора Эма Велька от 29 апреля в адрес режима на три месяца запрещена многотиражная Grüne Post — всеми этими мерами Геббельс готовил требуемую Гитлером ликвидацию еврейского издательского предприятия. Однако в марте 1934 года Геббельс и Аманн договорились не разрушать прибыльный медиа-объект, а использовать его в интересах нацистского государства. В 1933–34 годах стоимость концерна составляла около 60 млн рейхсмарок [106]. Однако еврейским владельцам предложили только 12 млн, из которых вычли еще 25 % налога на вывоз капитала. Контракт на покупку получил Макс Винклер. Расторопный управляющий и единственный акционер Cautio Treuhand GmbH ранее выступал в роли доверенного лица Рейхсминистерства финансов и Высшей счетной палаты, а также был финансовым советником Альфреда Хугенберга и его медиаконцерна. Контакты в национал-социалистических партийных и правительственных кругах наладил Вальтер Функ. Договор о покупке, заключенный Винклером 30 июня 1934 года, предусматривал, что акции Ульштайна должны быть внесены в Немецкий банк на имя Cautio Treuhand GmbH. Получив от Банка немецких рабочих кредит в размере 26 млн рейхсмарок на приобретение других издательских компаний, Eher Verlag выкупил пакет акций у Cautio Treuhand. Ранее Аманну удалось убедить Гитлера, что концерн Ullstein не должен переходить под контроль Рейхсминистерства пропаганды, ему лучше продолжать существовать как частному предприятию в руках партии. Для внешнего мира в структуре владения ничего не изменилось: название Ullstein поначалу сохранялось, Фердинанд Баусбек оставался председателем наблюдательного совета, а Макс Виснер — директором издательства. Только в 1937 году компания была переименована в Deutscher Verlag [107]. В 1938 году акционерное общество стало коммандитным товариществом с лично ответственными учредителями Винклером и Баусбеком [108]. В 1940 году Вильгельм Баур также вошел в состав совета директоров, состоящего из семи человек [109].

Ullstein Verlag, в котором работало около 8000 человек, а оборот во много раз превышал оборот Eher Verlag [110], стало лишь началом сенсационного ряда приобретений. С одной стороны, за ниточки дергал Рольф Риенхардт, игравший в концерне ключевую роль на должности руководителя штаба рейхсляйтера по делам печати НСДАП и в качестве заместителя главы Союза издателей немецких газет в Рейхспалате письменности. С другой стороны, на развитие немецкой книготорговли в интересах концерна Eher мог влиять Вильгельм Баур, который как глава Биржевого союза, руководитель Книготорговой группы и вице-президент Рейхспалаты письменности получил доступ ко всей важной внутренней информации. После свержения Риенхардта в ноябре 1943 года Баур также взял на себя его обязанности. Помимо штаб-квартиры в Мюнхене с издательством (руководитель — Йозеф Пикль) и книжным магазином (руководитель — Йозеф Берг), основанного в январе 1933 года книжного издательства в Берлине (руководитель — Вильгельм Баур) и открытого в 1938 году венского филиала (руководитель — Генрих Корт), во время Второй мировой войны Eher Verlag открыл отделения в Брно, Граце, Клагенфурте, Линце, Зноймо и других городах [111]. Кроме того официальный партийный список от апреля 1943 года насчитывал 37 издательств, которые теперь входили «в сферу деятельности рейхсляйтера по делам печати НСДАП» [112]. Помимо ряда нацистских гау-издательств в нем обнаруживаются и такие престижные имена, как Deutsche Verlags-Anstalt GmbH, Frankfurter Societätsdruckerei GmbH, Knorr & Hirth KG, Albert Langen-Georg Müller Verlag GmbH и Rowohlt Verlag GmbH. Затем в начале сентября 1944 года последовала покупка принадлежавшего Хугенбергу издательства August Scherl GmbH [113]. Однако, в отличие от истории с концерном Ullstein, проницательный бизнесмен заставил Аманна заплатить ему реальную стоимость своего издательства газет, журналов и книг в размере 64 106 500 рейхсмарок. В 1944 году тресту Аманна принадлежало, вероятно, порядка 150 компаний в старом рейхе, в Австрии и на оккупированных территориях с общей численностью сотрудников около 35 000 человек [114]. По сути он состоял из четырех крупных конгломератов: двух дочерних компаний Standarte Verlags- und Druckerei GmbH, через которую выпускалась и распространялась «гаупресса», и Herold Verlagsanstalt GmbH, которая была головной компанией для различных издательств, типографий, промежуточных и розничных книжных магазинов; Europa Verlags GmbH, с помощью предприятий которого издательство распространялось по оккупированным странам Европы; а также восьми предприятий, непосредственно подчинявшихся материнской компании. К 1939 году Центриздат НСДАП уже стал крупнейшим коммерческим предприятием Германского рейха [115]. Годовой объем продаж был даже выше, чем у I. G. Farben. Они выросли с 98,9 млн рейхсмарок в 1940 году до примерно 110 млн в 1944-м. Прибыль была огромной: по оценкам самого Аманна, после 1945 года она составила около 500 млн рейхсмарок. В систему коррумпированного нацистского правления вписывается то обстоятельство, что в период с 1940 по 1945 год партийное издательство не платило ни налог на прибыль, ни налог с оборота, ни налог на имущество, ни промышленный налог, а также не выплачивало отчисления от прибыли немецкой экономики, введенные для финансирования войны. В администрации Центрального партийного издательства, которая во многом была идентична администрации рейхсляйтера по делам печати НСДАП, работали почти 200 человек. А вот в редакции с 1933 года числился только один сотрудник — Карл Шворм. Центральная редакция была создана лишь в апреле 1943 года: возглавил ее Бернхард Пайр из Главуправления по делам письменности партийного ведомства Розенберга.

Германский трудовой фронт (Deutsche Arbeitsfront — DAF) превратился в крупнейшую общественную организацию нацистского государства еще до появления НСДАП. В 1942 году он насчитывал почти 25 млн членов, а еще 10,7 млн работников (например, из Рейхспалаты культуры) были связаны с ним корпоративно [116]. После конфискации всего имущества независимых профсоюзов 12 мая 1933 года в распоряжение DAF перешло значительное количество издательств, типографий и центров дистрибуции книг. С июля 1933 по август 1935 года Хорст Штоббе действовал «по поручению партии как руководитель издательства DAF» [117]. Штоббе, владевший престижной мюнхенской «Книжной лавкой у Триумфальной арки», вступил в НСДАП только 1 мая 1933 года. Однако, будучи шурином Лея и работодателем будущей жены Рудольфа Гесса, он имел прекрасные политические связи [118]. Издательство DAF включало в себя издательскую компанию Всеобщей федерации немецких профсоюзов и Sieben-Stäbe-Verlag Федерации профсоюзов служащих, а также отвечало за печатную продукцию 16 производственных коллективов рейха, образованных в конце ноября 1933 года [119]. Arbeitertum, боевой журнал Национал-социалистической организации ячеек предприятий, в 1933 году стал административным органом всех членов DAF и увеличил общий годовой тираж с 44 614 891 экземпляра в 1935 году до 88 099 867 экземпляров в 1938 году [120]. В общей сложности издательство DAF выпускало около 110 газет и журналов, суммарный годовой тираж которых, по оценкам, составлял более четверти миллиарда экземпляров. В плане распространения и привлечения подписчиков, этим чрезвычайно прибыльным рынком занимались профессиональные компании, такие как Deutsche Verlags-Expedition (Штутгарт / Берлин), среди владельцев которой с 1937 года числился Георг фон Хольцбринк [121]. В программу издательства входили также специализированные книги и календари, Календарь Немецкого Труда, Немецкий производственный календарь и Календарь KdF [122], а также большой ассортимент книг по культуре. В соответствии с гигантским ростом производства число сотрудников издательства DAF выросло с 16 (1933) до 876 (1938).

DAF продолжил работу Büchergilde Gutenberg, основанной в 1924 году Просветительским сообществом немецких букинистов, в качестве отделения берлинского издательства Buchmeister. После ареста Бруно Дресслера 2 мая 1933 года Эрнст Хайнсдорф и штурмфюрер СА Отто Ямровски взяли на себя руководство до января 1936 года [123]. Уничтожение свободных профсоюзов и волна отставок сократили число членов с 84 264 на 1 января 1933 года до примерно 25 000 на 1 января 1934 года, но к 1936 году оно снова выросло до 95 000, а к 1 января 1941 года —примерно до 490 000 членов [124]. В Австрии Büchergilde также удалось привлечь около 30 000 новых членов с 1933 по 1938 год через Bücherstube Stadttheater GmbH — подставную компанию DAF в Вене. Количество проданных книг, которые были на 70 % дешевле, чем в книжных магазинах, выросло с 200 000 (1934) до более чем миллиона (1938), что сделало Büchergilde Gutenberg прибыльным бизнесом для издательства Buchmeister. Благодаря хорошим продажам капитал компании к 1938 году вырос с 5000 рейхсмарок (1933) до 100 000. Кроме того, после расформирования Немецкого объединения торговых служащих (Deutscher Handlungsgehilfen-Verband — DHV) в собственность DAF перешли три издательства, специализировавшихся на беллетристике. Мюнхенское Albert Langen Buchverlag, основанное в 1893 году и объединенное с Georg Müller Verlag в 1932 году, и берлинское театральное издательство Albert Langen — Georg Müller еще во времена Веймарской республики имели в программе авторов, которые теперь стали госпоэтами [125]. С 1933 года издательство выпускало недорогую серию книг по образцу успешной Insel-Bücherei под названием Малая библиотека, 122 тома которой к 1939 году разошлись тиражом более 2,5 млн экземпляров. Лейпцигское издательство Eduard Avenarius Verlag, основанное в 1855 году и перешедшее в собственность Albert Langen Verlag в 1928, с 1923 года издавало журнал Die Neue Literatur под редакцией Вилла Феспера, а с 1925-го — ежегодный каталог Der Buchberater, который полемизировал с литературой Веймарской республики и агитировал за националистическую литературу. Даже если розничные книжные магазины в Берлине и других крупных городах, чьи покупатели предпочитали книги иного толка, поначалу сдержанно отреагировали на изменение ассортимента продукции [126], смена политической системы принесла издательству Langen-Müller свои плоды: его продажи выросли с 1,2 млн рейхсмарок в 1932 году до 3,2 млн в 1937-м и еще до 5,5 млн в 1940 году [127]. Гамбургская Hanseatische Verlagsanstalt (HAVA) была основана в 1917 году в результате слияния двух издательских и полиграфических предприятий. В 1933 году ее капитал составлял 4 млн рейхсмарок. Оборот вырос с 3,7 млн рейхсмарок (1933) до 8,4 млн (1937), достигнув пика в 14,3 млн в 1941-м и 13,9 млн в 1942 году, а затем снова упал до 6,5 млн в 1943-м после сокращения основной деятельности до издательской [128]. В 1938 году в компании работал 751 человек. К HAVA примыкало Bücherborn Deutsches Bücherhaus GmbH в Гамбурге, где работало еще 166 сотрудников в разъездном книжном магазине и в книжном сообществе Deutsche Hausbücherei. Основанная в 1916 году Deutsche Hausbücherei и имевшая торговые точки в Гамбурге (книжный магазин Генриха Бандхольдта) и по всему рейху, в 1938 году входила в тройку крупнейших книжных сообществ Германии, насчитывая почти 150 000 членов (173 912 членов в 1941 году) [129].

В 1937 году DAF принадлежало не менее 389 бумажных фабрик и типографий с объемом заказов в 9,5 млн рейхсмарок [130]. В их число входили давно существующая компания August Pries GmbH в Лейпциге, специализировавшаяся на печати книг, в том числе по искусству и на иностранных языках, Buchdruckwerkstätte GmbH в Берлине, получавшая заказы на печать от партийных учреждений и ведомств, Bochumer Druckerei GmbH и Geesthachter Druckerei-GmbH для выпуска продукции от Hanseatische Verlagsanstalt, а также крупная переплетная фабрика Franz Wermke в Берлине [131]. Однако компании, поглощенные, купленные или — как в случае с издательской компанией Aufbau в Кельне в 1936 году — учрежденные DAF, представляли собой массу, которая трудно поддавалась контролю с точки зрения содержания и администрирования. Движущей силой всеобъемлющей реорганизации стал Эберхард Хеффе, который, по его же словам, был назначен Леем в августе 1935 года «доверенным лицом всего издательского дела DAF», но на самом деле первоначально руководил только издательством DAF и издательством Buchmeister с Büchergilde Gutenberg в Берлине [132]. Хеффе, родившийся в Берлине в 1899 году и активно участвовавший во фрайкоре после Первой мировой войны, занимался издательским делом с 1924 года: сначала в August Scherl и Julius Springer, а с 1930 года значился управляющим директором «важного сельскохозяйственного издательства в Берлине». Однако в рамках империи DAF Хеффе пришлось вступить в борьбу с авторитетными издательскими боссами Пецольдом и Бенно Циглером. С этой целью 23 ноября 1936 года он представил памятку, в которой объяснял необходимость «упорядочивания отношений между отдельными издательскими компаниями и типографиями DAF» [133]. Ранее независимую деятельность руководителей и редакций издательств предполагалось ликвидировать в пользу единой политической ориентации. Централизованное распределение работ в секторе производства и дистрибуции должно было увеличить прибыль. Хеффе рекомендовал основать «материнскую компанию» (холдинг) для всех издательских компаний и типографий DAF, создать центральную редакцию и центральную службу распределения заказов. На центральную редакцию накладывались функции цензуры — как пояснил Хеффе, «чтобы публиковались только произведения и сочинения, совместимые с национал-социалистическими взглядами, и чтобы стереть протоптанные либералами тропы». В каждом конкретном случае «особым мерам правительства» следует «уделять особое внимание, и настраивать производство соответствующим образом».

В то время как Циглер сумел с успехом защититься от этой централизации и сохранить независимость Hanseatische Verlagsanstalt, Пецольд пал жертвой интриги. Еще весной 1934 года он нажил врагов в концерне DAF, поскольку издательство Langen-Müller проталкивало в прессу оплаченные им рецензии, позиционировало себя как «поистине немецкое издательство поэтов», «постоянно перекупало авторов» у конкурентов и якобы «по-прежнему выпускало на рынок книги евреев или полуевреев» [134]. Хотя Пецольд и признал, что в 1931 году напечатал роман еврейского врача и писателя Макса Мора «Дружба в Ладице», он отстаивал заслуги Мора перед Германией в Первой мировой войне и его художественное изображение «мужского сообщества в духе лучших национал-социалистов» [135]. Пецольд жаловался своему автору Фесперу не только на молодых карьеристов в министерствах и нацистских организациях, но и на их неприязненную критику в адрес его руководства издательством: «Да, если бы я издал Стефана Цвейга, или Альфреда Ноймана, или Вассермана, или Эмиля Людвига, меня, вероятно, оставили бы в покое, ведь, продемонстрировав немедленную готовность подавить все свои прежние стандарты, я бы доказал добрую волю или благие убеждения» [136].

В октябре 1936 года печатный орган СС Das Schwarze Korps подверг резкой критике эссе Рудольфа Тиля, опубликованное в журнале Das Innere Reich к 150-летию со дня смерти Фридриха Великого [137]. Запрет на журнал, наложенный Рейхсминистерством пропаганды 11 октября, был снят благодаря заступничеству Гесса, однако теперь руководство DAF пыталось избавиться от слишком независимого директора издательства. Для этого оно сначала обратилось в Рейхспалату письменности: 25 января 1937 года по ходатайству Вильгельма Баура она направила в издательство трех аудиторов для расследования обвинений в уклонении от уплаты налогов [138]. Целью Баура было «проверить делопроизводство издательства Albert Langen / Georg Müller и, в частности, выяснить, какая тактика используется в отношениях с авторами издательства и книготорговлей». Аудиту со стороны компании Cura-Revisions- und Treuhand GmbH следует «добыть документацию, а также постараться взглянуть на предыдущие аудиторские отчеты, возможно, проведенные другими сторонами». В июне 1937 года в рамках двух встреч в Палате Баур предъявил Пецольду обширный список претензий в отношении экономических и политических нарушений [139]. После того как эта тактика изматывания не привела к желаемому результату, к беспартийному Пецольду приставили лояльного партии национал-социалиста Вальтера Фишера в качестве управляющего директора. Пецольд, которому подписанный в 1930 году десятилетний трудовой договор гарантировал «полную независимость» в управлении издательством, совсем не хотел лишиться власти. В декабре 1937 года он не только подключил Эрнста Шульте Штратхауса из штаба заместителя фюрера, но и мобилизовал своих авторов: от Альвердеса, Бриттинга, Гримма, Хольбаума, Кольбенхайера и Мехова до Шефера, Штрауса, Феспера, Вайнхебера и Циллиха, которые 4 января 1938 года выразили недовольство в телеграмме на имя президента Рейхспалаты культуры [140].

16 января 1938 года Хеффе, не впечатленный этим «мятежным обществом», сообщил Пецольду, что наблюдательный совет Langen-Müller Verlag снял его с должности директора и уволил «без предупреждения с немедленным вступлением в силу» [141]. Вильгельм Баур, которому президент Палаты Йост поручил это дело из-за собственной предвзятости как автора издательства, выдвинул против Пецольда серьезное «обвинение», что он «не обладает благонадежностью и пригодностью для руководства издательством в национал-социалистическом смысле» [142]. Во время состоявшейся 23 февраля 1938 года в Берлине встречи Лей — в присутствии Баура — упрекнул его, среди прочего, в публикации клерикальных стихов Пауля Эрнста и Йозефа Вайнхебера [143]. Как сообщил Пецольд Гримму, противоречие между издательством, которым руководил DAF, и орденсбургами [144], в которых новая немецкая элита должна была воспитываться в «духе национал-социализма», привело главу рейхсляйтерской организации НСДАП, и без того вспыльчивого, в ярость [145]. Однако мировоззренческие разногласия, обусловленные совершенно разной оценкой литературы, были лишь предлогом для свержения Пецольда, остановить которое в конечном итоге оказались не в силах ни заступничество Гесса и Геббельса, ни неустанная активность Гримма [146]. Ключевую роль сыграли экономические интересы. Не только Пецольд стоял на пути планов Хеффе по созданию «огромного, капиталистического, не облагаемого налогом издательского предприятия», как выразился Гримм в письме к издателю Хуго Брукману [147]. Вильгельм Баур, который в роли содиректора издательских компаний DAF и вице-президента Палаты целенаправленно форсировал увольнение Пецольда [148], тоже хотел подобраться к прибыльному издательству Langen-Müller с его известными авторами в интересах Eher Buch-Verlag, которым руководил. Не стоит забывать и о Гансе Йосте: недовольный издательским продвижением собственных произведений, он завидовал коллегам Гримму и Кольбенхайеру, заключившим «звездные контракты» с Пецольдом [149].

В центриздате DAF, созданном Хеффе, в 1937 году числилось 690 рабочих и служащих, в конце 1938 года — 876, а в 1944 году — более 1000, а в издательстве Buchmeister — еще 43 [150]. Среди издательских компаний DAF также значились кёльнское издательство Aufbruch-Verlagsgesellschaft mbH, Lehrmittelzentrale der Deutschen Arbeitsfront GmbH, Arbeitswissenschaftliche Verlags GmbH и Verlag Freude und Arbeit GmbH; после «аншлюса» Австрии и Судетской области в 1939 году к ним присоединились Adolf Luser Verlags GmbH (переименованная в Wiener Verlagsgesellschaft mbH в 1940 году), Wiener Chic Parisien-Bachwitz AG (с 1941 года — Wiener Weltmoden-Verlags AG), которая специализировалась на журналах и книгах о моде, и Adam Kraft Verlag в Карлсбаде. С помощью этой медиаимперии Германский трудовой фронт достиг огромного числа читателей и покупателей. Годовой оборот одного только Центриздата составлял от 28,1 млн рейхсмарок в 1938 году до 42 млн в 1943-м. Партийные журналы, информационные бюллетени и учебные пособия для более чем 25 млн членов DAF, Немецкая рабочая корреспонденция для многочисленных функционеров DAF, периодические издания для производственных коллективов рейха (с 1938 года — профуправления) DAF, профильные журналы и календари были распространены в 1938 году общим тиражом в 256 млн экземпляров [151]. С помощью Редакции досуговой литературы, которую с 1935 года возглавлял Фриц Ирван, Hanseatische Verlagsanstalt удалось создать «массовый национал-социалистический книжный рынок», который обслуживал как разнообразный досуг НСДАП и ее ячеек, так и организуемый «Силой через радость» коллективный туризм [152]. Deutsche Hausbücherei и Büchergilde Gutenberg в функции книжных сообществ обеспечивали еще одну постоянную группу покупателей. В то время как на фабриках «доверенные лица» пропагандировали членство в Büchergilde и ее недорогие книги, Хеффе привлекал гау-руководство НСДАП к пропаганде программы Büchergilde внутри партии [153]. В корпоративных библиотеках, которые Германский центр народного образования с 1936 года все активнее создавал и расширял, книгам издательства DAF уделялось особое внимание [154]. DAF доминировал и в области профессиональных специализированных журналов и книг любого вида, которые после введения Четырехлетнего плана оказались в центре внимания литературно-политического стимулирования. Таким образом, на немецком книжном рынке DAF добился миллионных продаж и доходов. Уставный капитал был увеличен с 800 000 до 2 млн рейхсмарок в 1939 году, до 5 млн в 1940-м и до 10 млн в 1941 году [155]. Во время войны DAF-Verlag планировало открыть филиалы в Амстердаме, Брюсселе, Будапеште, Бухаресте, Копенгагене, Осло, Париже, Праге, Братиславе, Риме и Риге, чтобы использовать зарубежный рынок для производства и сбыта книг [156]. Фронтовая книготорговля, субсидируемая государственными властями и вермахтом, была новым прибыльным массовым бизнесом, в котором DAF участвовал как издатель и, через центральный офис созданных и управляемых им фронтовых книжных магазинов, как дистрибьютор. Их продажи начинались с 8 млн рейхсмарок в 1940 году, выросли до 12 млн в 1941-м, затем до 16,7 млн в 1942-м, до 42 млн в 1943-м, а в 1944 году, опустившись до 25 млн, все равно держались на выдающемся уровне [157].

Однако вряд ли сам Лей, известный отсутствием организаторских способностей, когда-либо имел полное представление о своей широко разветвленной издательской империи. Еще в 1938 году Геббельс жаловался, что Лей скупил для D. A. F. все, что можно было купить [158]. В 1942 году DAF принадлежало в общей сложности более двадцати издательств, семь типографий, два книжных сообщества и бумажная фабрика [159]. Миллионные прибыли во все еще непрозрачной структуре концерна почти неизбежно привели к ненадлежащему финансовому управлению и коррупции [160]. 1 июня 1943 года человек, ранее дергавший за ниточки в наблюдательных советах всех издательств DAF, выбыл из игры: Хеффе был снят с должности из-за обвинений в коррупции [161]. Его сменили опытный книготорговец Эрнст Третов (для Центриздата DAF) и дипломированный коммерсант Хайнц Брюгген (для издательства Buchmeister) — два давних, но бесцветных доверенных лица издательств DAF. Под их руководством прекратилось издание беллетристики. Основанное в 1938 году Wiener Verlagsgesellschaft, зарегистрированное в том же году Adam Kraft Verlag в Карлсбаде, специализировавшееся на литературе судетских немецких поэтов, и Langen-Müller Verlag были проданы. Альфред Залат из издательства Knorr & Hirth взял на себя руководство Langen-Müller Verlag, принадлежавшего теперь Централиздату НСДАП [162]. Hanseatische Verlagsanstalt было разделено: DAF сохранил за собой Hanseatische Druckanstalt, книжное издательство было продано предыдущему директору Циглеру, а Deutsche Hausbücherei — Центриздату НСДАП [163]. Büchergilde Gutenberg было закрыто в 1944 году по согласованию с Рейхсминистерством пропаганды. Таким образом, последней крупной монополией на немецком книжном рынке остался только трест Аманна.

3. Реорганизация публичных и научных библиотек

В эссе «Власть и народное образование», вышедшем в начале 1933 года в специализированном журнале Bücherei und Bildungspflege, Йоханнес Беер заявил, что нынешний государственный строй «в действительности не поддерживается ни большинством, ни даже значительным меньшинством народа» [164]. Из этого заместитель директора Городских народных библиотек во Франкфурте-на-Майне вывел следующее требование: «Мы должны стремиться создать государство, имеющее реальный авторитет; как воспитатели народа, мы должны четко осознавать эту высшую цель, тогда у нас будет цель образования». Прежнюю «свободную» народно-просветительскую работу надлежит «связать» задачей «помочь реализовать это авторитарное государство, поскольку его у нас еще нет». В апреле 1933 года эти требования стали официальной политикой Ассоциации народных библиотекарей Германии (Verband Deutscher Volksbibliothekare — VDV). В публичной «декларации» основанная в 1922 году профассоциация распрощалась с «теориями самоуправности (автономии) педагогики и позитивного нейтралитета, которые ранее обеспечивали публичной библиотеке защиту от посягательств партийного правления, меняющегося от провинции к провинции и от города к городу» [165]. Теперь ее обязанность — «извлечь самое ядро из того, что произросло из глубочайших источников немецкой крови и духа, и от него продвигаться к народной общности в новом германском государстве». Вначале VDV стремилась активизировать сотрудничество с военизированным национал-социалистическим Союзом борьбы за немецкую культуру [166], поддерживавшим тогда тесные отношения как с Министерством культуры Пруссии, так и с Министерством народного образования Тюрингии, которые стали первопроходцами в «гляйхшальтунге» публичных библиотек [167]. Кроме того Макс Визер, директор городской библиотеки Шпандау, был также членом НСДАП и Союза борьбы и входил в комитет, созданный обер-бургомистром Берлина в апреле 1933 года для реорганизации всех городских и народных библиотек Берлина [168]. В этот комитет входили еще два члена НСДАП: Вольфганг Херрманн и Ганс Энгельгардт из городской библиотеки Кёпеника. Не порывая с Союзом борьбы, летом 1933 года исполнительный совет провел переговоры о включении VDV в DAF [169]. Это не только соответствовало бы желанию руководства сконцентрировать всех причастных к профессии в одном месте, но и отвечало бы разработанным в DAF планам создать централизованное объединение работников, охватывающее все профессиональные сферы. Но и Рейхсминистерство пропаганды раздумывало над тем, чтобы присвоить и инструментализировать народные библиотеки. В большом меморандуме от июня 1933 года региональные публичные библиотеки, которыми пользовались все слои населения, рассматривались как «чрезвычайно ценное и практически идеальное средство обработки и трансформации мышления и мировоззрения всего народа» [170]. Однако чтобы «выполнить и завершить задачи рейха по духовному укоренению революции» необходимо было через рейхсведомство «заново наладить» организацию и наполнение народных библиотек. В свою очередь все «частные образовательные и профессиональные организации [...] подлежали корпоративному выключению, даже если их прежнее руководство полагает, что ему удалось „уравняться“ путем внешнего перехода на сторону НСДАП, против которой оно до сих пор в основном боролось».

После того как разработанная Рейхсминистерством пропаганды модель объединения всех культурных профессий в рамках Рейхспалаты культуры взяла верх, 23 декабря 1933 года было обнародовано Объявление о структуре Рейхспалаты письменности: для всех штатных сотрудников публичных библиотек, а также совместителей и стажеров членство в VDV стало обязательным [171]. Однако этим реорганизация системы народных библиотек не завершилась: в Министерстве науки, искусства и народного образования Пруссии, которое лишь после тяжелых переговоров в октябре 1933 года дало согласие на включение VDV в состав Палаты [172], широкомасштабные распоряжения Палаты неожиданно натолкнулись на сопротивление. Уже в июле 1933 года Руст создал Консультативный комитет по народным библиотекам [173]. В его состав помимо представителя Министерства культуры Пруссии вошли библиотекари Вильгельм Шустер, Фриц Хайлигенштедт и Вольфганг Херрман, а с октября 1933 года — Альберт Майер-Люльман из Германского конгресса общин и Готхард Урбан из Союза борьбы за немецкую культуру. В конце 1933 года этот комитет вместе со «Спецкомитетом по каталогам» был объединен в недавно созданное Прусское земельное отделение по делам народных библиотек [174]. В качестве «органа надзора», подчиненного непосредственно Министерству культуры, ему предстояло координировать деятельность всех консультационных органов по народным библиотекам в рейхсланде Пруссия, заботясь в первую очередь об установках библиотек «в духе национал-социалистического государства». Унификации подлежали и специализированные журналы. Указание на то, что журнал Die Bücherei должен стать печатным органом регионального отделения, следовало понимать как уведомление о принудительном слиянии двух специализированных органов: Hefte für Büchereiwesen и Bücherei und Bildungspflege.

Хотя это положило начало централизации и единой направленности народных библиотек, к которой давно призывали в специализированных кругах, указ Руста от 28 декабря 1933 года, озаглавленный «Еще сегодня!», будет интерпретироваться главным образом как реакция на случившееся несколькими днями ранее посягательство Палаты на систему народных библиотек. В то время как сотрудники публичных библиотек были интегрированы в контролируемое Геббельсом профпредставительство, Руст обеспечил себе сферу профессиональных полномочий — изначально в рамках Пруссии. Внутренняя борьба за власть подпитывала шизофрению, а требуемый национал-социализмом «принцип фюрера» доходил до абсурда. Наглядный пример — Вильгельм Шустер. Как председатель VDV он теперь подчинялся президенту Рейхспалаты письменности, а как глава Прусского земельного отделения по делам народных библиотек — Министерству культуры Пруссии, а как директор Гамбургских публичных читален, а затем, с 1 мая 1934 года, и Берлинской городской библиотеки — обоим работодателям одновременно [175]. Это означало, что пререкания с Рейхсминистерством пропаганды по поводу подведомственности были неизбежны. Разразились они в мае 1934 года, когда учреждением Рейхсминистерства науки, образования и народного просвещения были урезаны претензии Геббельса на единоличное руководство культурной политикой в рейхе.

В контексте запланированных на середину июня 1934 года «переговоров с фюрером о переводе всех вопросов искусства из отдельных земель в ведение рейха» [176] министерство пропаганды в очередной раз подчеркнуло необходимость полного перехода публичных библиотек в его сферу полномочий. Ведь публичные библиотеки, имеющие дело с письменностью как «средством формирования человека», «по своей сути никак больше не связаны со школьным образованием, школьной педагогикой или народным просвещением в старом смысле слова» [177]. Напротив, они — «совершенно самостоятельные, независимые факторы великой работы по питанию народа духом национал-социализма». Поскольку поощрение и продвижение литературы уже были «единообразно обобщены» Рейхсминистерством пропаганды, не хватает «лишь интеграции системы публичных библиотек, чтобы все вместе превратилось в институцию формирования жизни исключительно на службе интересов государства». Особый же интерес к библиотечному делу Рейхсминистерство воспитания проявляет лишь потому, что сюда можно будет пристроить «избыток педагогов и учебных ассистентов, которых уже не вмещает в себя школьная система». Однако на Рейхсминистерство воспитания не произвели впечатления ни изобретательные аргументы подобного рода, ни настойчивые ссылки Рейхсминистерства пропаганды на положения закона Рейхспалаты культуры [178]. Палате разрешалось только «корпоративно курировать» библиотекарей публичных библиотек, а 1 октября 1934 года она взяла на себя финансовое управление VDV [179]. Рейхсминистерство воспитания, напротив, успешно настаивало на своем профнадзоре над системой публичных библиотек и до 1945 года успело заложить векторы ее развития в нацистском государстве. Однако с проведением требуемой библиотекарями централизации системы народных библиотек было утрачено не только самоопределение в отношении формирования фондов публичных библиотек, но и самоуправление профассоциации. На съезде немецких народных библиотекарей, проходившем в Лейпциге с 24 по 26 сентября 1938 года, собранию членов — в отсутствие «призванного на военные учения директора ассоциации д-ра Шустера» — пришлось на основании распоряжения Палаты от 21 сентября принять решение о роспуске VDV [180]. Теперь Рейхспалата письменности «корпоративно курировала» 1126 членов ассоциации как «Библиотечную группу».

Чтобы в долгосрочной перспективе обеспечить политическую направленность народных библиотек подходящим персоналом, для начала — в соответствии с «Законом о восстановлении профессионального чиновничества» от 7 апреля 1933 года, — были уволены все политически или «расово» неугодные сотрудники публичных библиотек. Оставшиеся в профессии библиотекари прошли «переподготовку» — был подготовлен «новый тип» народного библиотекаря. С 1938 года государственным народным библиотекам предписывалось при приеме на работу запрашивать в ответственных органах НСДАП не только подтверждение арийского происхождения каждого кандидата (в том числе и супруга или супруги), но и справку о политической благонадежности [181]. С мая 1935 года при «приеме кандидатов на обучение для работы в народных библиотеках» помимо профессиональной квалификации должны были соблюдаться требования «живой связи с народом и политической безотказности» [182]. Если оценка кандидата давала «повод к очевидным сомнениям в этом отношении», это никак не компенсировалось «доказательством уже пройденного обучения или особых отдельных знаний». В 1930-е годы были преобразованы учебные планы библиотечных школ в Лейпциге, Кёльне и Берлине [183]. В 1942 году в Штутгарте открылся новый учебный центр для публичных библиотекарей. С одной стороны, это означало политизацию в национал-социалистическом смысле. С другой, вмешательство государства привело к унификации различных методов и содержания обучения [184]. Важным шагом на пути к стандартизации стало то, что в сентябре 1939 года Государственное аттестационное ведомство по народным библиотекам, базирующееся в Прусской государственной библиотеке, получило право регулировать подготовку и распределение молодых народных библиотекарей по всему рейху [185].

Однако в небольших городах и деревенских общинах народными библиотеками управляли, как правило, не выпускники библиотечных школ, а сотрудники, не имевшие серьезной профподготовки. Чтобы исправить ситуацию, Рейхсминистерство воспитания в июне 1938 года предложило соответствующим сотрудникам сдать дополнительный экзамен [186]. Первое условие допуска гласило, что претенденты «к 1 июля 1938 года проработали в публичной народной библиотеке не менее четырех лет без существенного перерыва и были уполномочены выполнять самостоятельную специализированную библиотечную работу». Кроме того, требовалось заявление о принадлежности к НСДАП, а также «равносильное присяге заявление о том, принадлежал ли кандидат к какой-либо политической партии, ложе или организации, сопоставимой с ложей или ее замещающей». Однако подготовка нового поколения библиотекарей не успевала за ростом числа народных библиотек, которого требовало и продвигало Рейхсминистерство воспитания. В результате возникла нехватка новых кадров и дефицит персонала, резко обострившийся в контексте войны [187]. В Инструкциях по работе народных библиотек от октября 1937 года руководителям государственных ведомств по делам народных библиотек предписывалось не только оказывать профессиональное наставничество, но и проводить политический инструктаж штатных и внештатных заведующих библиотеками в зоне их ответственности [188]. К примеру, заведующих сельскими библиотеками полагалось приглашать на обучающие курсы не реже одного раза в год. Для руководителей библиотек малых городов рекомендовалось организовывать несколько конференций выходного дня. Штатные сотрудники средних и крупных городских библиотек, напротив, должны были проходить дальнейшую профессиональную переподготовку и политические тренинги в трудовых объединениях. Как и реорганизация системы обучения, меры по переподготовке кадров служили адаптации народных библиотекарей к установкам властей нацистского режима.

Для Объединения немецких библиотекарей (Verein Deu tscher Bibliothekare — VDB) приход к власти национал-социалистов поначалу также не знаменовал каких-то коренных изменений. На 29-м съезде 8 июня 1933 года в Дармштадте председатель Адольф Хильзенбек объявил, что еще с 1920 года Ассоциация научных библиотекарей «выступала за профессиональную структуру как за лучшую основу для политики и жизни в противовес партийной бессистемности» [189]. Поэтому было необходимо не «перестроиться, а лишь встроиться в новый трудовой фронт». «Гляйхшальтунг», которого потребовал рейхсминистр внутренних дел в циркуляре от 27 апреля 1933 года, ограничился тем, что Фридрих Сменд — советник Прусской государственной библиотеки, а с 6 мая и председатель недавно созданной Ассоциации национал-социалистических библиотекарей — был назначен заместителем переизбранного председателя Объединения [190]. Помимо Хильзенбека, на прежних постах были также утверждены секретарь и казначей. Теперь комитет из одиннадцати человек насчитывал 6 членов НСДАП. Один из них, Иоахим Кирхнер, директор Городской библиотеки современных языков и музыки во Франкфурте-на-Майне, связал собравшихся в Дармштадте библиотекарей присягой выполнять их новые задачи в национал-социалистическом государстве [191]. Библиотекарь, одетый в коричневую рубашку SA, начал с восхваления «сожжения книг марксистских, коммунистических и еврейских авторов, которые мы воспринимаем как противные нашему немецкому национальному восприятию и тлетворные». В то же время он дал понять, что научные библиотеки теперь должны «активистски продвигать культурно-политические цели гитлеровского движения». Поэтому «научные и общепознавательные труды, касающиеся политических целей движения и его предводителей, национально-политического воспитания молодежи, немецких культурных ценностей прошлого, немецкой истории, немецкого права, ответов на философские и религиозные вопросы в немецком духе, краеведения и фольклористики, расовых и генеалогических исследований, расовой гигиены и т. д., [...] должны быть доступны читателям не в одном, а, по возможности, в нескольких экземплярах». Как и пользователи библиотек, так и все, кто занимает или претендует занять должность в рамках высшей и средней библиотечной службы, должны быть «всецело проникнуты национальной идеей».

После того как в конце декабря 1933 года Ассоциация научных библиотекарей была сперва включена в состав Рейхспалаты письменности, 5 января 1934 года Министерство культуры Пруссии приняло решение о том, что госслужащим «до дальнейшего уведомления» нельзя становиться членами Палаты [192]. В итоге 22 мая 1935 года Рейхсминистерство воспитания сообщило VDB, что «в связи с §1 Закона о Рейхспалате культуры для Объединения, равно как и для его членов, принадлежность к одной из палат, входящих в состав Рейхспалаты культуры (например, Рейхспалаты письменности) не подлежит обсуждению» [193]. Далее, 6 июня 1935 года, VDB было вновь выведено из состава Палаты и продолжило свою деятельность в качестве независимого научного профессионального объединения с добровольным членством [194]. Проект нового устава был представлен на общем собрании 14 июня 1935 года в Тюбингене и передан на утверждение «в соответствующие инстанции» [195]. Преобразованный в соответствии с принципом фюрера устав окончательно вступил в силу в октябре 1935 года [196]. Изнуренный распрями, происходившими за кулисами между различными лагерями национал- социалистической библиотечной политики — в случае со Смендом они даже привели к его исключению из НСДАП, — Хильзенбек ушел со своего поста в Тюбингене. Новым председателем стал директор Университетской библиотеки Тюбингена Георг Лей. Перенять эту должность его заставил Рудольф Куммер, новый референт по делам научных библиотек в Рейхсминистерстве воспитания. Однако срок пребывания Лея на этом посту оказался недолгим, в течение 1936 года все чаще возникали разногласия с Рейхсминистерством воспитания по поводу обхождения с еврейскими библиотекарями и в связи с фундаментальными профессиональными вопросами. В результате председателя VDV — вероятно, из-за отсутствия партийной принадлежности — не включили в состав новой Рейхскомиссии по делам библиотек и, соответственно, лишили возможности получать информацию о текущих тенденциях библиотечной политики. На членском собрании 21 мая 1937 года в Кёльне Объединение возглавил ярый сторонник национал-социализма Густав Абб, который с мая 1935 года руководил Берлинской университетской библиотекой и уже был членом Рейхскомиссии, — процесс «гляйхшальтунга» завершился [197]. Его заместитель Рудольф Буттман, с октября 1935 года генеральный директор Баварской государственной библиотеки и с 1936 года наряду с Леем соиздатель Zentralblatt für Bibliothekswesen, даже принадлежал к гвардии Старых бойцов под членским номером четыре в НСДАП.

Закон о восстановлении профессионального чиновничества спровоцировал волну увольнений по расовым и политическим причинам и в научных библиотеках [198]. До конца 1935 года с должностей были уволены в общей сложности 100 еврейских библиотекарей. Больше всего пострадали Прусская государственная библиотека в Берлине, которая лишилась десяти заслуженных еврейских ученых и библиотекарей, и Городская университетская библиотека во Франкфурте-на-Майне, откуда уволили семь еврейских библиотекарей. В результате Нюрнбергских расовых законов ряд коллег, «вступивших в родство с евреями», также были вынуждены оставить библиотечную службу после 1935 года. К концу 1933 года Немецкая библиотека уволила библиотекаря Бертольда Альтмана, ассистентку Элеонору Файзенбергер, заместителя директора Отто Эриха Эберта, стажерок Беатрикс Бреслауэр и Кете Лёвенштайн, поскольку они были евреями, а по политическим мотивам — младшего специалиста по книгохранению Карла Фридриха Таушера, переплетчика Йоханнеса Крёцша и секретаря библиотеки Эрнста Адлера. В Австрийской национальной библиотеке в Вене, которая с марта 1938 года подчинялась законам Германского рейха и новым директором которой стал убежденный член НСДАП и СС Пауль Хайгль [199], четверо сотрудников были по «расовым» мотивам отправлены на пенсию, одна сотрудница — уволена без предупреждения [200]. Политические причины стали решающим фактором при снятии еще семи человек с библиотечной службы. «Чтобы обеспечить плановый порядок в соответствии с едиными принципами национал-социалистической концепции государства», 11 октября 1934 года Рейхсминистерство воспитания предписало ответственным региональным администрациям получать согласие Министерства «при замещении должностей директоров и библиотечных советников во всех научных библиотеках рейха, государственных, университетских и региональных библиотеках» [201]. Следовало также уведомлять Министе