автордың кітабын онлайн тегін оқу Ведьмины дети
Ирина Верехтина
Ведьмины дети
Детям ведьмы, как правило, не везет в жизни, но они не помышляют о колдовстве и наговорах. Они добрые и симпатичные, ведьмины дети. Но на них лежит проклятье, о котором они не знают.
Сын Антониды утонул в деревенском пруду, дочка кашляла и таяла на глазах. И Антонида пошла к бабке Уле, про которую ходили страшные слухи: помогать-то она помогала, но цену брала непомерную.
- Прокляли тебя, девка. Сына потеряла, и дочку потеряешь.
- Я на всё согласная! Только скажи, что делать?
- Дитя тебе надо родить, оно за тебя расплатится, а с тебя заклятье сойдёт-уйдёт. Только знай: дитю этому всю жизнь вместо тебя платить придётся. А другого пути тебе нет.
История длинная, если хотите, слушайте. Полётов на метле не будет, будет просто жизнь.
Все имена и события вымышлены, все совпадения случайны
Глава 1. Двоюродная тётка
Ритина двоюродная тётка по матери была сумасшедшей. Столько лет она казалась Рите нормальной, обыкновенной, а оказалось — у Женьки не всё в порядке с головой. Чтобы поставить тётке этот страшный диагноз, не нужно быть врачом. Достаточно того, что услышала Рита в один из Женькиных приездов в Москву, к своей двоюродной сестре — Ритиной маме.
В тот вечер Риту рано отправили спать: Женя была редкой гостьей, и им с мамой хотелось поговорить наедине. Рите тоже хотелось — поговорить, она обожала свою молоденькую тётку и бурно радовалась, когда та появлялась в их доме. Рита понимала, что Женьке хочется пошептаться с двоюродной сестрой, поведать свои секреты. Она без возражений пожелала им спокойной ночи и ушла к себе.
А дверь оставила приоткрытой. Погасила свет, будто уже легла, накинула поверх ночной сорочки тёплую шаль, уселась на кровати по-турецки и вся превратилась в слух…
Женька
Ритина тётка была старше племянницы на пятнадцать лет, и Рита по-свойски звала её Женькой. Женька жила в Рязани, до Москвы на электричке четыре часа, до электрички двумя автобусами, да от Казанского вокзала до них с мамой — почти час. Выходило часов шесть, но Женька всё равно ездила и дочку, когда подросла, привозила с собой. В те времена в Москву приезжали со всех окрестных городов — за продуктами, которых нигде не было, а в Москве можно было купить всё: колбасу, мясо, сыр, апельсины, бананы, шоколадные конфеты… Люди приезжали целыми автобусами и с утра до вечера бегали по магазинам, а вечером возвращались домой, увозя объёмистые сумки — сколько могли увезти.
Иное дело — Женька, в Москве у неё родня, Ритина мама. Женька приезжала к ним с ночёвкой, иногда и на несколько дней. И для Риты наступали праздники. Собственно, они и были — праздниками либо выходными, но с появлением в их доме Женьки становились особенными, суматошно-радостными и светлыми, даже если шел дождь.
Рите долго помнились эти счастливые дни. Мама радовалась, Рита вертелась под ногами и всем мешала, стараясь помочь. Женька звонко хохотала, рассказывая о своём житье-бытье. Она рассказывала весело и беспечно, и от этого тёткины горести казались Рите пустяковыми, с кем не бывает…
Вера Сергеевна всегда радовалась приезду двоюродной сестры: родных братьев и сестёр у неё не было, одна Женька. Вдвоём они обходили все окрестные магазины и возвращались с тяжелыми сумками. «Добыча» торжественно выгружалась на кухонный стол. На столе уже не было места, а из сумок всё извлекалось съестное — батоны варёной колбасы, разнокалиберные куски аппетитно-жёлтого ноздреватого сыра, прохладные бруски сливочного масла, вкусно пахнущие пакеты с сосисками, шпикачками, конфетами, зефиром… Оковалки говядины и свинины… Авоськи с апельсинами…
Рита никогда не видела — столько! Они с мамой всегда покупали понемногу. А Женька — сколько унесёт. Даже хлеб покупала. Женька была убеждена, что московский хлеб вкусней рязанского, и каждый раз увозила домой румяный батон. Всё принесённое запихивалось в холодильник, а то, что не вошло, складывали обратно в сумки и выносили на балкон. Апельсины и конфеты оставляли в комнате. Их чистенькая, уютная, всегда прибранная квартира напоминала теперь зал ожидания железнодорожного вокзала или пристанище беженцев: чемоданы, сумки, авоськи, узлы…
— Жень, как повезёшь-то? — с ужасом спрашивала Вера Сергеевна.
— А-аа… Дотащу как-нибудь, мир не без добрых людей, помогут, — махала рукой Женька.
К вечеру обе валились с ног от усталости, но свет в маминой комнате не гасили до полночи и вели длинные «бабьи» (по выражению Женьки) разговоры.
Женька говорила обо всём весело и беспечно и никогда не жаловалась на жизнь. — «Счастливая!» — думала Рита о тётке. Став старше, она поняла, что это не так.
Золотой мужик
Женьке жилось тяжело. Муж ушёл, когда дочке исполнилось пять, и Ольку она растила одна. Жили они с дочкой в доме бывшего мужа. Точнее, дом принадлежал мужниной сестре Наталье. Федор поставил к дому каменную пристройку, в которой и поселился — с Женькой и маленькой Олькой. Натальин дом стоял в конце улицы, за домом начинался крутой спуск к реке. Так что косогор был Натальин — сажай не хочу. Наталья сажала, но землю весенним половодьем уносило в реку, все посадки смывало дождями, грядки «ползли» по крутому склону…
Отчаявшись вырастить на косогоре хоть что-нибудь, Наталья отступилась, и склон зарос травой и бурьяном, даже кустарник на нём не держался. Федор договорился со знакомым трактористом, вдвоём они разровняли площадку у задней стены дома и вынули грунт — под подвал. Землю сбрасывали вниз — туда, где хитроумный Федор заранее поставил частокол из крепких брёвен, основательно их углубив. Сброшенную землю утрамбовали трактором, и получилась ровная площадка, отделенная от косогора аккуратным заборчиком (находчивый Фёдор прибил к торчащим из земли верхушкам брёвен аккуратные плашки, и получился штакетник!) Сажай, что душа пожелает, никакими дождями не смоет!
На площадке Фёдор поставил примыкавшую к дому каменную пристройку с отдельным входом и подвалом, в котором хранились сделанные на зиму запасы и садовый инвентарь. Ещё он сколотил из горбыля летнюю кухоньку. Законопатил щели, настелил на крышу толь, и Женька ахнула: «Это ж столовая получилась!». Мебель для «столовой» (деревянный стол с двумя лавками, кухонный столик и этажерку) Федор смастерил сам. Женька покрасила светлой краской полы, побелила потолок, поклеила обои в цветочек, стол застелила нарядной клеенкой, а на окна сшила пышные занавески. Кухонька получилась — загляденье!
— Построил бы и мне такую, — просила брата Наталья.
— А на что она тебе, — удивлялся Федор. — У тебя целый дом, а мы втроём в одной комнате. Тесно нам… Зато теперь в самый раз будет! Вот погоди, Натаха, денег заработаю — баню поставлю за огородом. Вода-то рядом! Будет у тебя своя банька… Чем не царская жизнь?
— Мужик у меня золотой! — хвасталась Женька, приезжая в деревню к матери. — Дом поставил каменный, подвал сухой, потолок высокий. Кухоньку сколотил, мебель… И всё своими руками! Огород опять же придумал на косогоре выкопать, ровненький получился, и воду близко таскать. Повезло нам с Олькой! Наталья иззавидовалась вся, своего-то мужика нет, и у меня не отобьёшь — брат родной. Вот и приходится ей со мной дружиться, куда ей деваться… А живём хорошо, не бедствуем. И всё благодаря моему Феденьке!
Чёрная кошка
Жили вроде бы ладно. Бойкая на язык, крикливая Женька с Натальей держалась скромно, не перечила, стараясь угодить золовке. — Фёдор любил сестру, и Женька никогда не жаловалась ему на Наталью (хотя было на что). Жили мирно. А потом вдруг началось…
Между Женькой и Федором будто чёрная кошка пробежала: всё хорошее меж ними кончилось, и они стали чужими. Федор обвинял жену, что она от него «гуляет». И всегда гуляла, только он, дурак, не видел ничего — любил потому что. Да и Олька характером ни в мать, ни в отца, и лицом на него не похожа. Его ли, Фёдора, дочь?
Рассказывая эту историю Ритиной маме, Женька клялась и божилась, что «ничего такого» не было, и с чего это Федька взбеленился, не иначе Наталья ему наговорила-наплела… А ничего и не было!
— И вправду, не было? — спрашивала Вера Сергеевна. Женька отводила глаза, сыпала скороговоркой: «Да говорю же, не было, ничего серьезного, так… С кем не бывает? Кто не без греха? А любила я одного Федьку, и Ольку от него родила.
Федор ей не поверил. Собрал вещи и ушёл. Дома при ней не появлялся, а вскоре подал на развод: нашел себе другую, у неё и остался.
Наталья с порога завила вернувшейся с работы Женьке: «Забирай барахло и шкирдуй в свою деревню. Ты мне таперича никто, и Фёдору не жена. А дом этот мой, твоего тут ни брёвнышка нет. Так что уезжай, без тебя тесно».
Женька ахнула.
— Как это, ни брёвнышка моего нет? Пристройку-то Федька ставил, на свои, и кухоньку сколотил, и мебель своими руками сделал…
— Вот и я о том же, Федька строил, а ты-то здесь причём? — отрезала Наталья. Увидев в Женькиных глазах слёзы, смягчилась. — Ладно, не реви. Чай не звери, не гоним. Поживи пока. А только через месяц чтоб тебя тут не было.
Раздел имущества
Женька поплакала, погоревала… и написала заявление в суд, требуя вернуть им с Олькой каменную пристройку к Натальиному дому, построенную на деньги мужа. Ольке к тому времени исполнилось шесть, с Фёдором они жили одной семьёй почти семь лет, почему же пристройка теперь Натальина? Олькина она! Чья же ещё? О Фёдоре, который являлся хозяином пристройки, Женька и не вспомнила. Ушёл и ушёл, живет где-то, значит, есть где жить. А им с Олькой куда деваться? Всё это Женька изложила в заявлении, как смогла, орошая бумагу злыми слезами обиды.
К негодованию Натальи, суд решил дело в пользу Женьки. Пристройку Женьке, однако же, не вернули — она осталась за Фёдором. Наталье велено было выделить им с Олькой жилплощадь, равную по метражу половине пристройки. Женька воспрянула духом: «Половина моя!». Но пристройку Наталья не отдала — отгородила фанерной перегородкой узкую выгородку, больше похожую на коридор, чем на комнату.
Окно перегородка разделила пополам: половина Женькина, половина Натальина Вот в этом-то коридорчике с половиной окошка и полагалось им с Олькой жить. Охнула Женька, но делать нечего: решение суда Наталья исполнила, положенные им с дочкой девять квадратных метров «наличествовали полностью» (шесть метров в длину и полтора в ширину, шесть на полтора равняется девяти). Оговоренное в решении суда окно тоже имелось — в виде половинки. Не поспоришь.
А жить-то как?
В дальний от окна простенок Женька втиснула кровать, в середину поставила шкаф, у окна стол. Здесь было относительно светло, остальная «жилплощадь» утопала в полумраке. За столом Женька шила, варила на керосинке нехитрую еду, здесь же маленькая Олька делала уроки, сидя на деревянном табурете, который, вставая, задвигала под стол. Больше в выгородке ничего не помещалось, мимо шкафа проходили бочком, на кровать залезали через спинку: по ширине она была такая же, как их «комната».
Вражда
Так и жили — врагами. Входили и выходили через Натальину половину, оставляя на крыльце обувку. Наталья хмуро смотрела им вслед, понимая, что проиграла. Ничего, она своё возьмёт, выживет из своего дома эту змею.
Женька помалкивала — боялась, что Наталья станет вымещать зло на маленькой Ольке. Из деревни привозила свежие яйца, домашний вкусный творог, сливочное масло (мать держала корову и овец). Выставляла на стол Наталье. — «Не побрезгуй, всё свежее, своё… На рынке-то не накупишься» — говорила Женька и торопливо проходила на свою «половину». Денег с Натальи она не брала.
Подарки Наталье нравились, деревенская сметана была густой, творог жирным, масло душистым. А то, что Женька не брала с неё денег, сразило Наталью окончательно. Она оттаяла, не злобствовала. Случалось, кормила Ольку обедом, совала горсть конфеток или петушка на палочке — «Бери, бери, чая не чужая. Я ж тебе родная тётка, а ты мне, сталыть, племяшка».
Олька молча брала угощение, смотрела снизу вверх ореховыми серьёзными глазами в густых ресницах. «Глаза-то Фёдькины, — думала Наталья. — И нос Федькин, и лоб, и волосы в рыжину. А он, паскудник, дитё своё бросил, забыл совсем. Сволочь всё-таки Федька!»
Наталья поутихла, не смотрела люто, но Женька знала: тут ей житья не будет. На заводе встала на очередь на кооперативное жильё, копила потихоньку деньги. И удивила всех, выплатив вместо первого аванса сразу всю сумму за двухкомнатную квартиру.
Глава 2. Вы спросите — как можно?…
Вы спросите, как можно скопить такую сумму, живя на одну зарплату с маленькой дочкой? Ответ на этот вопрос Рита знала: она сама покупала для тётки надувные шарики — синие, зеленые и желтые (красные не годились).
— Сколько вам? Пятьдесят? Это куда же столько? — любопытствовали бдительные продавщицы. Ответ на такой вопрос у Риты был заготовлен:
— Для детского сада, к празднику. У нас там четыре группы, да ещё комнаты украсить надо, — бойко отвечала Рита, наученная тёткой, что отвечать, если спросят.
— Красненьких не хотите взять? Все красные просят, а вы зеленые… — предлагали продавщицы, но Рита неизменно отказывалась: «Красные уже купили» — и отправляла шарики в Рязань ценной бандеролью.
Шарики для детского сада
В шариках Женька выносила с завода спирт. Здесь пора уже сказать, что завод, на котором работала Ритина тётка, был винно-водочный, а водку в те времена достать было трудно, её продавали по талонам, как страшенный дефицит, хотя спирт стоил копейки. Женька разбавляла его водой, честно добавляя в 400 г спирта 600 г кипяченой воды, и разливала в трёхлитровые банки, запечатывая их железными крышками на закаточной машинке. У оборотистой Женьки имелся широкий круг покупателей — товар был «ходовым»…
Шарики с налитым в них спиртом Женька крепко стягивала обыкновенной катушечной ниткой-сороковкой и прятала…в бюстгальтере, для чего покупала лифчики на два размера больше. На проходной ни о чём не догадывались, и Женьке всё сходило с рук. Годились все цвета, кроме красного и фиолетового, потому что красную краску спирт растворял.
— Ну, с красными всё ясно. А фиолетовые почему нельзя? — спрашивала Рита.
— Тебя в школе не учили, как фиолетовый цвет получается? — смеялась тётка. — Синюю краску смешивают с красной. А от красной спирт закрашивается, кто ж такой купит?
В школе их не учили составлять краски, они рисовали готовыми, купленными в магазине. Рита, однако же, предпочитала карандаши, которые вдохновенно слюнявила, добиваясь желаемого эффекта. Рита не знала, как составлять цвета, зато она знала другое: то, чем занимается её тётка, называется воровством, даже ещё хуже — хищением у государства (завод-то государственный, и спирт тоже государственный). За это Женьку могут посадить в тюрьму. А она, Рита, помогает тётке воровать. А ведь она комсомолка!
— Ты-то чем виновата? — успокаивала Риту мать. — Ты ж не воруешь, ты шарики покупаешь. А уж для чего они ей — не твоё дело. Женьке жить негде, Наталья её выживает, дом-то Натальин. Олька ослепла совсем, в выгородке полутёмной, уроки готовит впотьмах, книжки читает впотьмах… У неё глазки не видят почти, — всхлипнула мама. — Я тебе не говорила, расстраивать не хотела… Зрение всё хуже и хуже. А на кооперативную квартиру деньги немалые нужны, Женьке нипочём не заработать, вот и выносит спирт… Не от хорошей жизни. Думаешь, она не переживает, не нервничает? Сколько раз на проходной попадалась…
Ритина мама говорила правду. Женьку ловили со спиртом не единожды, судили товарищеским судом, всерьёз угрожали увольнением, грозились передать дело в народный суд. Нарсуд это уголовная статья, это уже серьёзно…
Но не увольняли и дело в суд не передавали — из-за Ольки. Если Женьку посадят, куда ж тогда Ольку, в детский дом? Здоровье у неё слабое, зрение плохое, слепнет, в детдоме совсем пропадёт. Тем и спасалась хитрая Женька, которую каждый раз отпускали «на поруки». От бесконечных Натальиных намеков, переживаний и товарищеских судов Женька получила язву желудка (на нервной почве), но на кооператив всё же накопила.
Искусство сорить деньгами
Перебравшись в новую квартиру, Женька развернулась вовсю: купила цветной телевизор, холодильник и стиральную машину, обставила комнаты новой мебелью. А старую великодушно оставила Наталье, с которой расцеловалась на прощанье по-родственному, в обе щеки: «Прощевай, Натальюшка, не держи на нас с Олькой зла, всё же не чужие, какая-никакая, а родня». Наталья, не ожидавшая такого от Женьки, смахнула со щеки слезу и широко перекрестила «родню»: «Ну, коли так… Идите с богом, заходите кады ни то, не чужие…»
Из всех Антонидиных детей Женька жила лучше всех, не отказывая себе ни в чём. В Москву наезжала три-четыре раза в год, накупала без счёта платьев и игрушек для маленькой Ольки, а однажды приволокла большой — во всю комнату — ярко-синий пушистый ковёр с лимонно-жёлтыми цветами и рыжими яркими листьями. Цветы и листья казались Рите настоящими, словно они только что упали на этот необыкновенный ковёр. От Женькиного ковра, который она расстелила на полу («показывала»), в комнате стало нарядно и явственно запахло осенней листвой.
— Его дождём намочило, пока везла, — объяснила Женька. — За ночь высохнет и не будет пахнуть. Я его скатаю и в ванну отнесу, там выдохнется.
— Нет, пусть лежит, — запротестовала Рита. — Он осенью пахнет! И листьями!
Рита сказала правду: небо и рыжая осень соединились в Женькином ковре! И ведь не выбирала (ковров в Москве в те времена днём с огнём было не найти, но Женьке всегда везло).
— Не выбирала, схватила, что было, я узоры не разглядывала, в кассу побежала, пробивать, пока не расхватали. Думаю, возьму какой есть, на пол брошу, всё уютнее будет, а то у меня голый паркет…
— Сколько отдала-то? — спросила Ритина мама.
Ковёр был сказочно дорогой. И сказочно тяжёлый. О том, как они втроём волокли его до электрички, потом через площадь до Казанского вокзала, а потом втаскивали в вагон, у Риты остались тяжёлые воспоминания, такой вот «неподъёмный» каламбур.
— Как же ты одна домой его повезёшь, на двух автобусах? — ужаснулась Вера Сергеевна.
— Дотащу как-нибудь, — весело сказала Женька. — Такси возьму.
— Такси?! Это ж деньги какие!
— Ты же сама говоришь, не донести. А у меня ещё сумки…
Денег Женька не считала.
Двое других детей Антониды, Галя с Николаем, также приходились Ритиной матери двоюродными сестрой и братом, но в Москву никогда не приезжали. Рита расспрашивала о них тётку, но любившая поговорить Женька рассказывала о них неохотно и мало. Зато о их матери, Антониде, Рита знала всё — от бабушки, родной сестры Антониды. И глядя, как беззаботно сорит деньгами Женька, думала: «Лучше бы матери отвезла, если лишние»
Антонида, баба Тоня, всегда жила в нужде, берегла каждую копейку и работала на износ: днём в совхозе, вечером на огороде, с которого кормилась вся семья. Была Антонида трудолюбивой, экономной, работала изо всех сил… И всегда жила трудно, как ни старалась.
