2
Зануда, или Перины летают!

– А, черт! – воскликнула Беттина за компьютером. – Гадская Лижа!

Сестер это ничуть не смутило. Беттина обращалась к Безголовой Леди Лиже и ее тринадцати Темным Пампкинсам. Было девять часов вечера.

Лежа прямо на плиточном полу, перед тучным и кривоватым кухонным камином, Энид блаженствовала: Роберто от души топтал ей печень.

Гортензия с увлечением читала (Гортензия всегда читала и всегда с увлечением) «Марджори Морнингстар», опершись локтем на скамью и пристроив левую пятку в резьбу ближайшего буфета.

Где-то на втором этаже Женевьева складывала белье; так она сказала сестрам, и это наверняка была правда, потому что сестры давно усвоили, что Женевьева никогда не лжет.

Стоя у газовой плиты, Шарли ставила кулинарные опыты. В воздухе пахло горячими каштанами.

– А, черт! – повторила Беттина, по-прежнему обращаясь к Леди Лиже.

Это было ее последнее ругательство за вечер, и вновь воцарилось спокойствие. По крайней мере внутри дома. Ибо снаружи бушевала буря. Ветер крепчал с каждым часом, пригибал вереск в ландах, тряс двери и рамы старого дома, завывая с утеса, точно свора голодных собак.

Шарли у плиты повернулась, направив прямиком на линию горизонта деревянную ложку, которую держала в руке.

– Ты уверена в рецепте? – спросила она Гортензию. – У меня не получается добиться консистенции джема.

– Вдохновись мозгами Беттины.

– Дура, – буркнула Беттина.

– Попробуй-ка, – скомандовала Шарли.

Продолжая читать, Гортензия наклонила голову и открыла рот. Шарли влила в него немного варева.

– Получается или твердый, как карамель, – вздохнула она. – Или мягкий, как… э-э…

– …мягкая карамель?

Гортензия проглотила и поцокала языком. Не отрывая глаз от судьбы Марджори Морнингстар, она перечислила:

– Перебор сахара. Слишком твердо. Недоварено. Едали мы и лучше. Шарли крутанулась на каблуках. Потом еще раз (вернувшись к исходной точке) и проворчала:

– Все из-за Беттины. Она должна была следить за пропорциями, когда я сыпала сахар.

– Все на свете знают, что следить надо за Беттиной.

– Дура, – снова буркнула Беттина.

– Перины! – воскликнула Энид, прижимаясь носом к запотевшему окну.

– Что она такое несет?

Энид залезла на встроенный столик под окном. Роберто сидел у нее на плече, Ингрид – на руке, а она всматривалась в темноту, где клубились вихри.

– Похожи на летающие перины, – повторила Энид. – Тучи.

Но вопрос уже был забыт. Шарли поправила большие подставки для дров с медвежьими головами – они открыли пасти, то ли смеялись, то ли хотели укусить. Она поворошила кочергой дрова в камине, подбросила полено, огонь ярко вспыхнул.

– Я больше люблю каштановый крем в банках, особенно из «Гиперпромо», – вставила Энид. – И Роберто тоже.

Она подумала немного и добавила:

– Как Ингрид, не знаю.

Беттина взвизгнула «Телефон!» и, бросив Безголовую Леди Лижу на экране, побежала на звонок.

– Где этот телефон? – рявкнула она. – Энид! Если ты опять забыла его в туалете…

Она отыскала трубку на дне кастрюли и вспомнила, что сама положила ее туда, поговорив со своей подругой Денизой.

– Алло?

На том конце провода зазвучали скрипки. Потом голос:

– Гортензия?

– Нет. Это… Женевьева, – соврала Беттина, узнав собеседницу.

Скорчив гримасу, она прижала трубку к животу в области печени, точно стетоскоп.

– Зануда! – беззвучно проговорила она. – Слушает своего шансонье со смертельным именем!

Это была любимая игра Беттины, когда звонила Зануда, – убедить ее, что она разговаривает с кем-то другим.

– Как ты поживаешь, тетя Лукреция? – елейным голосом спросила она.

– Плохо. Ты же знаешь. В ушах все время звенит. И я уже рассказывала тебе, как неудачно съездила на талассотерапию в…

– Про талассотерапию ты рассказывала Беттине, тетя Лукреция, а не мне.

Беттина чуть не добавила: «А чтобы не звенело в ушах, меньше слушай своего дурацкого шансонье».

– Правда? – удивилась тетя Лукреция. – Я думала, ты Бетт… Ох, вечно я путаюсь в вас пятерых! Надо же было додуматься…

– Гортензия хочет с тобой поговорить, – сказала Беттина. – Передаю ей трубку.

Она и не подумала передать трубку Гортензии. Сосчитала до восьми, скорчив несколько гримас, и продолжала, даже не потрудившись изменить голос:

– Тетя Лукреция? Это я, Гортензия. Как ты поживаешь?

– Ну, как я говорила твоей сестре… э-э, которая это была?..

– Женевьева, тетя Лукреция, – бесстыдно заверила Беттина.

– Женевьева? А?.. Не важно. Я говорила, что моя талассотерапия…

Тут в кухню вошла Женевьева с тазом чистого белья у бедра.

– Кто это?

Беттина состроила физиономию ламы. Потом – морду рыбы-пилы. Доисторической свиньи. Недовольного верблюда. Женевьева взяла трубку.

– Тетя Лукреция, это ты? Женевьева говорит. Можешь повторить, пожалуйста?

Беттина вернулась на свое место, прыская вместе с Энид. Никто особо не любил тетю Лукрецию, но Женевьева одна чувствовала себя виноватой.

Голос тети гулко звучал в трубке, слышный за десять метров. Как всегда, со звуковым фоном из скрипок и голоса… как бишь его звали, этого конфетно-розового певца, от которого она была без ума?

– …Я послала вам чек, – продолжала тетя Лукреция. – Заметь, пришлось идти на почту и обратно по холоду, а ведь доктор категорически велел мне не высовывать носа…

– Чек, – повторила Беттина. – Она его послала!

Женевьева жестом призвала ее понизить голос. Тетя Лукреция была их законной соопекуншей. Такое решение принял после смерти их родителей судья, сочтя груз ответственности слишком тяжким для одной старшей сестры. На практике это сводилось к чеку от тети Лукреции второго числа каждого месяца и ее редким визитам. Такое положение вещей всех устраивало.

Когда Женевьева, рассыпавшись в благодарностях, повесила трубку, они повалились друг на друга и засмеялись, нет, заржали, как табун лошадей.

Но этот смех был слишком громким. Слишком заливистым, чтобы быть веселым, слишком отчаянным, чтобы скрыть еще более отчаянную боль.

– Она слушает что-нибудь кроме этого певца с именем хоть-стой-хоть-падай?

– Если это так поднимает ей настроение, что она выписывает чеки…

– Во всяком случае, этот придет вовремя. И еще…

– Хампердинк.

– А?

– Так зовут ее певца. Энгельберт Хампердинк.

– Такое имечко можно использовать как бигуди.

– Или веревку с узелками.

Они завизжали от смеха.

– Можешь повторить? Что это за имя хоть-стой-хоть-пой?

– Энгельберт Хампердинк.

– Будь здорова.

Они успокоились; буря все равно бушевала громче. Облако грусти накрыло просторную кухню и даже очаг, одни только медвежьи головы смеялись у старого кособокого камина. Казалось, все окутал туман или серая пыль – или свет вдруг померк.

Шарли, Энид, Женевьеве, Беттине и Гортензии Верделен каждый звонок тети Лукреции вновь напоминал о том, что родителей больше нет.

Резкий хлопок заставил их вздрогнуть. Все пятеро повернули головы. Одно из высоких окон распахнулось. Створки с размаху ударились о стену, отскочили и снова хлопнули от ветра. Новый порыв швырнул в кухню охапку листьев и надул занавеску до потолка, как юбку.

Пришлось навалиться втроем, чтобы закрыть окно. Занавеска мягко опала. Беттина метнула обвиняющий взгляд на Энид.

– Кто крутил шпингалет?

– Не я! – возмутилась та.

У нее дрожал голос. Ураган ее напугал.

– Надеюсь, никого сейчас нет в море, – пробормотала Гортензия, и от ее голоса все вздрогнули.

Сжимая в руке кухонное полотенце, Шарли задумчиво посасывала деревянную ложку. Приподняв край занавески, она всмотрелась в разбушевавшуюся стихию.

– Как будто взрывы.

– Это волны бьются об утес.

– Надо бы, – озабоченно сказала Шарли, – срубить старый клен. Боюсь, он не выдержит следующей бури. Давно пора этим заняться.

– Клен? А как же Свифт? А Блиц?

Блицем звали белку, а Свифтом – нетопыря, поселившихся в полом стволе старого дерева.

– Найдут себе другую гостиницу. Мы дадим им путеводитель по парку.

Энид бросилась к Женевьеве, крепко зажмурившись.

– Мне страшно, – пропищала она тоненьким голоском.

И прижалась к сестре, обхватив ее за талию.

* * *

Шарли обычно ложилась последней. Перед сном она делала обход с поцелуями. Она приходила поцеловать всех сестер, даже Беттину, которой было тринадцать с половиной лет, даже Женевьеву, которой уже исполнилось пятнадцать. Их мать делала это каждый вечер, и старшая дочь приняла эстафету.

Сначала слышался «щелк» выключателя – она зажигала свет на первом этаже, – потом ее шаги, четкие, энергичные, на ступеньках Макарони, большой лестницы, на которую выходили все комнаты Виль-Эрве. Наконец надвигалась ее тень, потом слышался голос в дверных проемах.

Когда Шарли вошла в этот вечер в комнату Энид, она застала там Женевьеву за глажкой. Если точнее, Женевьева гладила постель Энид изнутри. Одеяло было откинуто, утюг скользил по простыне. Из него с шипением вырывался пар.

– Это что за дела?

– Я замерзла! – проныла Энид.

– Простыни сырые, – объяснила Женевьева. – Скрипят, когда на них ложишься.

– Зрииикссзеее! – зашипела Энид, довольно точно имитируя скрип голой пятки по непросушенному полотну.

– Этого бы не было, если бы ты проветривала постель, – заметила Шарли. – Каждое утро я тебе это повторяю.

– Зрииикссзеее… Зрииикссзеее…

– Алле-оп, довольно. Баиньки! – скомандовала Женевьева.

Она выключила утюг и поставила его на подоконник, терпеливо намотав шнур на подставку. Женевьева все делала только так: тщательно и аккуратно, потому что ей хотелось, чтобы Виль-Эрве хорошо выглядел.

– Мои окна крепко закрыты? – спросила Энид, забираясь в нагретую постель.

Шарли проверила шпингалеты, ставни, батарею. И сказала высунувшемуся из-под одеяла носику, что все в порядке, ну-ка спать! – и поцеловала этот носик, Женевьева тоже, и две старших покинули комнату младшей.

Энид окончательно спрятала краешек ноздри, который еще высовывался. Остались только глаза, черные-пречерные, оглядывавшие комнату слева направо и обратно. То есть от комода к панелям, от панелей к комоду, где глазок на деревянной дверце был так похож на лягушку, ныряющую в третий ящик.

Энид осторожно выпростала плечо, потом руку и издала что-то вроде «шк-шк-шк» уголками губ. Из темноты тотчас вынырнули две серые тени. Эти две тени знали, что надо сидеть тихонько, ни звука, пока не услышат это «шк-шк-шк». Сигнал, что враг (Шарли, на минуточку) уже далеко. Роберто и Ингрид свернулись в складках одеяла и тут же уснули. Иногда, правда, они поводили ушами – это означало, что, хоть буря их не особо впечатляет, все же забывать о ней не стоит.

– Ничего страшного… два, три, четыре… совсем ничего, – вдруг сказал папа. – Вспомни… шесть, семь… тот ураган… нет, правда… девять, десять… ты была слишком мала, ты не можешь… одиннадцать, двенадцать, тринадцать… помнить…

Он отжимался от пола в ритме ветра. Как и мама, он всегда появлялся в самый неожиданный момент. И, по своему обыкновению, был непричесан.

– Ты непричесан, – сказала ему Энид довольно строго. – И носки у тебя разного цвета.

– Семнадцать, восемнадцать… а? – Он проверил. – Точно. К счастью… двадцать один… есть ты, чтобы мне это сказать.

– Ты пришел поцеловать меня?

Он встал и поцеловал ее крепким и звучным поцелуем, от которого стало щекотно и захотелось смеяться. Она засмеялась. Ладно, пусть папа всегда непричесан, зато от него хорошо пахнет и он ее смешит. Девочка всмотрелась в него, вдруг посерьезнев.

– Это долго – вечность? – спросила она.

И он, конечно, тут же исчез. Можно было догадаться. С тех пор как папа умер, он больше не отвечал на вопросы.

Энид полежала немного, слушая, как ставни рвутся с петель, точно собаки с цепи, как трещат деревья и волны бьются об утес, словно хотят сровнять его с землей.

Она вздохнула, долго, громко, не перекрыв, однако, шум ветра, потом заткнула уши, зажмурилась и уснула.

* * *

Леденящий душу вой разбудил ее среди ночи.

3
Лестница как бездонная пропасть, или Что за дела?

Она рывком села. Потом снова зарылась в подушку, дрожа от ужаса. Значит, буря не кончилась? Энид склонила голову и прислушалась не дыша.

Снаружи что-то хрустело и скрипело одновременно! И у девочки шевельнулось нехорошее предчувствие, что грядет большая беда.

Она зажгла ночник. Ингрид и Роберто тоже проснулись и были настороже, их носы трепетали, усы топорщились. Энид спрыгнула с кровати, быстро сунула ноги в тапочки, подхватила кошек под мышку и побежала к двери.

Стена тьмы выросла перед ней. Выйти невозможно. Невозможно разглядеть ничего в коридоре, ничего из того, что она видела по миллиону раз в день! Где паркет? Где стены, обитые красивой тканью в полоску? А красный сундук? Ничего не видно.

У носков ее тапочек разверзлась черная бездна. Она застыла на пороге, как на краю высокого обрыва. Если она выдвинет хоть пальчик, ее немедленно засосет бездонная пропасть.

Ее бросило в дрожь. Кошки, почувствовав ее страх, вцепились когтями в рукава пижамы.

– Почему это ты не спишь?

Щелк.

Вспыхнул свет. Все оказалось на своих местах. Паркет. Красный сундук. Стены. Обои в полоску. Это был тот самый коридор, который она знала, видела каждый день, по которому скользила в носках, когда натирали пол, старый добрый коридор Виль-Эрве. А посреди коридора стояла Женевьева в ночной рубашке и смотрела на нее довольно строго.

– Что ты тут делаешь в темноте? А кошки? Что они делают с тобой? Энид отпустила двух пушистиков, и они побежали вниз по Макарони с самым невинным видом.

– Я не могла найти выключатель!

– Это не объясняет, почему кошки не в своей корзинке, а ты не в своей кровати.

– Я услышала крик, как будто кому-то очень больно, он меня разбудил, и я испугалась и…

– Это клен. Весь трещит от ветра, но пока держится. А ну-ка живо! В кровать!

Энид вздохнула с облегчением, крик все-таки не был настоящим криком, но ей все равно было тревожно. Ведь в большом клене, который трясло и качало во все стороны, белочка Блиц и летучая мышь Свифт, наверно, умирали от страха в своих дуплах.

– Хочешь горячего молока? – предложила Женевьева.

Да, сделав вам выговор, Женевьева всегда потом старалась доставить удовольствие.

– Не-а, – помотала головой Энид.

– Тогда баиньки. Укройся одеялом с головой, и ничего не услышишь. Энид не стала возражать, что так и делала с самого начала, но все равно всё слышала. Хорошо Женевьеве говорить! Она-то спала в кровати прадедушки Эфрема, эта кровать закрывалась, как шкаф. Единственное сейчас место в доме, где буря, должно быть, беспокоила не больше, чем шорох бумаги. Честно говоря, Женевьева заняла эту кровать, потому что остальные сестры ни за что не хотели «спать в ящике». Теперь она ее обожала и ни за что никому не уступила бы.

Энид потребовала еще один поцелуй и вернулась в свою комнату, оставив дверь открытой для Ингрид и Роберто, которые, разумеется, всё понимали. Кошки вернулись через десять минут.

– Тсс! – сказала им Энид, прижав палец к губам, как будто они собирались читать лекцию. – Ни слова, мне надо выйти.

Дождавшись негромкого щелчка, говорившего о том, что Женевьева в своей комнате погасила свет, Энид встала, надела брюки, толстый серый свитер с надписью «Colorado Territory» на груди и снова сунула ноги в тапочки.

– Я иду в парк, – объяснила она кошкам, дивившимся этой суете. – Я отдам мой желтый шарф Блицу, а красный Свифту. Им будет не так холодно. И они смогут укрыться с головой.

Она вышла на цыпочках, намотав на шею оба шарфа, красный и желтый. Коридоры Виль-Эрве были пусты. Остальные жильцы попрятались по кроватям, откуда мало что могло их вытащить. Однако выскользнуть наружу оказалось нелегко. Коридоры и лестницы были не только пусты, но и погружены во тьму. Показалась луна, но она лишь на миг мелькнула между мчащихся галопом туч, так что ее можно было принять за молнию. И все снова окутала темнота.

И еще эта окаянная четвертая дверь… Энид быстро-быстро пробежала мимо. Миновала ее зажмурившись.

Вот и Макарони. Все ступеньки скрипели. Энид готова была возблагодарить бурю, чей шум заглушал все.

С дверью в прихожую тоже было непросто. Не дай бог вырвется из рук, надо держать очень крепко, иначе она хлопнет о стену, и тогда…

Энид осторожно подвинула к створке большое кресло с подголовником. Медленно потянула засов, повернула ключ, откинула крючок.

Дверь была толстая, из крепкого дерева, с тяжелыми петлями. Большое кресло не устояло. Едва крючок был откинут, ветер и дверь с яростью опрокинули его, и оно оказалось ножками кверху посреди прихожей. Упала подставка для зонтиков. Энид только и успела вцепиться в дверь и удержаться за нее.

Сколько шума… Кто-нибудь наверняка придет! Опять Женевьева? Шарли? О-ля-ля! Скорее!

Энид глубоко вдохнула и, даже не попытавшись закрыть то, что больше не могло быть закрыто, нырнула в бурю.

* * *

Сотня рук тянула ее в сотню разных сторон. Ее тащили, толкали, пытались то вогнать в землю, то подкинуть к тучам, которые катились по небу, сталкиваясь, как валуны…

Энид упала, и одна тапочка куда-то улетела. Она вспомнила: Блиц, Свифт, клен… Где же шарфы? А, на шее. На всякий случай она завязала второй узел.

Когда она лежала на земле, ветер не казался таким злым. Но как только попыталась встать, он чуть не оторвал ей голову. Энид распласталась по земле и поползла.

Трава мягко скользила под локтями. Не самый быстрый способ передвигаться, но только так можно было обмануть ураган.

У корней клена Энид высвистала две ноты, которые обычно выманивали Блица из домика. Тот не показался. Спит? Или ничего не слышит в этом шуме?

Она поднялась, ухватившись за пучок травы. Полое изнутри дерево было мертво уже несколько лет. Энид долго думала, что назначение этого клена – служить убежищем насекомым, мышам-полевкам и другим крошечным существам.

– Свифт! Блиц!

Ствол был слишком широким, не обхватить, и девочка вцепилась в кору.

– Блиц! Свифт!

Ветер бушевал, сверху сыпались камешки, пыль, сухая трава. Энид вспомнила легенду о том, как в тайфуне летали коровы. И «Волшебника страны Оз», где торнадо унес в небо целый домик. Неужели она сейчас улетит за утес?

– Ну уж нет! – рявкнула Энид яростно. – Я не улечу, как корова! В тот же миг клен затрясся. Раздался долгий-предолгий треск. Энид испуганно вскинула глаза. Был ли это крик дерева, его кленовый крик? О чем оно кричало?

Она отдернула руки от ствола, словно обжегшись. Порыв ветра, воспользовавшись этим, протащил ее на пузе по газону к цветочным клумбам. Мимо на третьей скорости пронесся бортик колодца.

Энид вытягивала руки, но пальцы скользили. Она визжала, ее мотало из конца в конец газона, точно мячик между гигантскими ракетками. И наконец швырнуло прямо в клумбу цинний.

Энид полежала немного, оглушенная. Открыв глаза, она увидела самое жуткое на свете зрелище: старый клен рос!

Он вырастал с каждой секундой! Корни поднимали его от земли, с газона, они извивались, как щупальца спрута, и земля вздымалась и опускалась, словно в ней проснулось зарытое чудовище.

Вопль Энид смешался с треском клена, когда он рухнул на колодец и раскололся.

* * *

– Он ожил, – рассказывала она сестрам, – он вылезал из земли, как будто великан его вырвал, и тогда…

– И тогда пора на боковую, – перебила Гортензия, дав ей тычка.

Четверо старших решили, что после такого потрясения малышка не должна спать одна. Малышка же, воспользовавшись случаем, потребовала себе закрытую кровать Женевьевы.

– Никто никогда не хотел эту кровать, – поворчала Женевьева для проформы.

– Но ты же обожаешь строить из себя сестру милосердия! – возразила Беттина, вздохнув с облегчением, что не ей придется делить свою территорию (такую славную комнату!) с этим маленьким чудовищем Энид.

– Во всяком случае, никаких кошек! – предупредила Женевьева.

– Каких кошек? – спросила Шарли.

Энид поспешно сменила тему.

– Ни Блиц, ни Свифт не откликнулись! – всхлипнула она.

– Значит, они умнее тебя!

– И остались в укрытии!

– Ты думаешь, они всё еще в клене?

– Вряд ли. Белка умеет прыгать, а нетопырь – летать!

– …А младенцам пора спать!

– Я не младенец.

– Ты и не белка.

Женевьева, стоя на верхней из трех ступенек закрытой кровати, укрыла сестру одеялом и подоткнула его, пока остальные расходились, зевая.

– Тебя могло задеть, поранить, – шепнула Женевьева, выключая ночник. – Разве я не велела тебе лежать в кровати?

Энид не ответила. Женевьева перешагнула через бортик закрытой кровати, юркнула под одеяло рядом с сестрой и захлопнула дверцу. Шум бури превратился в далекий гул.

– Что, если бы клен упал на тебя, а не на колодец?

Но Энид уже сморил сон. За окнами, далеко-далеко, приглушенный стенками закрытой кровати, что-то шептал ураган. Женевьева опустила голову на согнутую руку и тоже уснула.

4
Бойлерша и Бельмонбиш, или На помощь, молоко убежало!

К утру ветер стих и сильно похолодало: мерзли стены, море, небо, ноги.

В еще сонном доме Шарли выбралась из постели, и, брр, сотни мурашек тут же побежали по спине. Осень забыла явиться в сентябре, зато теперь ускорилась, наверстывая опоздание, негодяйка! Быстро-быстро Шарли натянула поверх пижамы самый-старый-самый-толстый свитер, сунула ноги в тапочки и спустилась в кухню.

Брр. И еще раз брр. Невзирая на все усилия самого-старого-самого-толстого, у нее зуб на зуб не попадал. Изо рта шел пар. Первые холода… Значит, придется разбудить госпожу Бойлершу от летней спячки…

Ужас. Каждый год сия капризная дама, обиженная, что ее бросили на долгих полгода, целую неделю мстила, придумывая всё новые кары.

Уже заходила речь о том, чтобы заменить Бойлершу на более эффективное и современное устройство, но, пять раз прикинув расходы, Шарли выбрала статус-кво: цены были устрашающие.

– Мне очень жаль, прости, – сказал отец, усаживаясь по-турецки перед каминной нишей. – Я должен был оставить вам побольше денег.

Шарли взглянула на него. Выглядит, будто кур воровал, ясное дело. А ведь мог быть таким элегантным, когда хотел!

– Зачем ты напялил эти брюки для гольфа? – спросила она.

– Взял первое, что под руку попалось, в шкафу сегодня утром. У вас холодно?

– Холод собачий, – сказала Шарли. – Здесь осень. А где мама?

– Пошла навестить соседку. А насчет бойлера – ты не можешь взять кредит?

Она вздохнула, шаря в поисках спичек.

– Кредит нужен на макароны, на хлеб, на воду, на горчицу, на кошачью еду, на все. Ты не видишь коробка спичек…

Отец показал – на краю приоткрытого ящика. Вид у него был огорченный. Шарли похлопала его по колену.

– Ты никогда не зарабатывал много денег, папа, – ласково сказала она. – И одеваешься как оборванец. Но за это мы тебя и любим.

Она поцеловала его, и он исчез. Отца Шарли любила больше всех на свете. Если бы сестры знали, что она беседует с ним почти через два года после его смерти… У нее вырвался смешок.

Шарли поставила на плиту чайник и кастрюльку с молоком. Потом пошла в соседнее помещение, где обитала госпожа Бойлерша. Та была пузатая и добродушная на вид, никак не скажешь, что зануда. Но внешность обманчива. Эта ворчунья могла быть настоящей стервой.

– Привет-привет-привет, – заговорила с ней Шарли заискивающим тоном. – Как почивали? Хотите ням-ням? Готовы топиться без проблем, не будете доставать нас, бедных? Браво-браво-браво…

Она кормила Бойлершу газетами и щепками уже добрых десять минут, когда в кухне раздались шаги.

– Кто бы ты ни была, – крикнула Шарли, нырнув по пояс в зев бойлера, – пригляди за молоком и поджарь тосты!

По ворчанью она догадалась, что «кто-бы-ты-ни-была» – Энид. Эту догадку подтвердили появление двух кошек и громкое мурлыканье. По всему было ясно, что Ингрид и Роберто спали в кровати Энид. Вечером, пообещала себе Шарли (как и каждое утро), она выгонит их метлой.

– Ты надела теплые носки? – крикнула она.

Энид появилась в дверях. Да, она надела носки, потрепанные после ночной прогулки, но еще вполне носибельные. Шарли мысленно поздравила себя. Растет сестренка. Еще в прошлом году Энид могла весь день ходить в одной рубашке, стуча зубами и повторяя: «Мне холодно, холодно, холодно», – ей и в голову не приходило, что можно просто надеть свитер.

– Колодец весь провалился в себя. Он похож на последний йогуртовый торт Гортензии.

Шарли в точности поняла, что имела в виду Энид.

– Ммм, – промычала она, выбираясь из нутра бойлера – Крышка треснула во всю ширину. Опять вылетят бешеные деньги. Только этого нам не хватало. Ты не забыла про молоко?

Энид послушно пошла посмотреть и нашла молоко тихим и смирным в кастрюльке на огне. Она вернулась.

– Клен тоже весь обвалился, – сказала она. – Как мы его уберем?

Шарли не ответила: наступил ключевой момент, когда надо было повернуть наиглавнейший рычажок у самого сердца госпожи Бойлерши. Миллиметром больше или меньше – и старая карга забастует.

– А, скажи? Как нам быть? – настаивала младшая.

– Энид, – проговорила Шарли ласковым голосом, который посторонний человек счел бы ангельским, но Энид-то знала, как он ядовит, – ты можешь заткнуться на три минуты, пожалуйста?

Энид заткнулась.

Шарли глубоко вдохнула. Взялась за наиглавнейший рычажок и очень осторожно повернула, еще, еще… Именно этот момент выбрал Роберто, чтобы с разбегу прыгнуть ей на плечо. Шарли выпустила наиглавнейший рычажок. Он как будто сам вырвался из руки. А из Шарли вырвалось нехорошее слово. Такое нехорошее, что кот испугался и стремглав унесся под этажерку с чашками.

Энид застыла с открытым ртом. Неужели Шарли, ее старшая сестра Шарли произнесла это… Да, никаких сомнений, она даже повторила это… нет, еще раз повторила!

– Теперь придется ждать два часа! И истратить все газеты! И щепки! И мерзнуть все утро! Если я еще увижу это бл… пробл… перебл… животное, я его…

Ингрид, услышав, как Шарли излагает свои планы, тоже пустилась наутек. Из кухни кто-то завизжал:

– Молоко убегает!

Это была Гортензия. Она выключила газ, подошла и прислонилась к двери. На лицах сестер застыло выражение глубокой растерянности.

– Ну что? – хихикнула она. – Ставим молоко на огонь и оставляем без присмотра?

Энид мимикой предупредила ее, но слишком поздно. Шарлотта испустила крик дикого зверя.

Весь провалился в себя. Энид выразилась очень точно: бортик колодца обрушился вниз под тяжестью упавшего клена, как от подземного взрыва.

– Ясен пень, дело не только в дереве, – объяснил господин из конторы, которому позвонила Шарли.

По правде сказать, это был заместитель заместителя господина из конторы, которому позвонила Шарли, потому что «после ночной бури нет такого дома, который бы не пострадал!».

– Камни были плохо пригнаны, да еще заплесневели, – продолжал господин. – Задень хоть один, и – бац! – снежный ком!

– Бац снежный ком? – повторили девочки.

– Как кусок сахара, который опрокидывает другой кусок, а тот опрокидывает третий? – спросила Женевьева.

– Вот-вот, – кивнул господин.

Его звали Филипп Бельмонбиш. Он жевал жвачку, которая высовывалась между зубов каждый раз, когда он произносил слова с буквами «е» и «и».

Месье Бельмонбиш рассматривал нижнюю половину клена, единственную, которую было видно. Остальное провалилось в колодец. Славное дерево отважно нырнуло туда головой вниз. Корни тянули к небу тысячи своих щупальцев.

– Бедный старик, – вздохнул месье Бельмонбиш.

И у пяти сестер в ту же секунду всплыл в памяти голос отца, вздыхающий: «Бедный старик! – перед стволом клена, еще не упавшим, но мертвым – Он родился в один год с вашей бабушкой Диной. Я не могу его срубить, это будет все равно что похоронить бедняжку дважды».

Тогда клену дали отсрочку. Колючки, плющ, мох еще подпирали его и поддерживали.

– А как же Блиц и Свифт? – воскликнула Энид.

– Ты думаешь, они тоже на дне колодца? – с любопытством осведомилась Беттина.

Жевательная резинка месье Бельмонбиша, похоже, недоумевала, что значат слова «Свифт» и «Блиц».

– Что это… – начал месье Бельмонбиш.

– Блиц! – вдруг вскрикнула Энид.

– Послушай, – начала Шарли тоном, сообразным обстоятельствам. – Если Блиц был в дереве, когда оно упало, есть шанс, что… я хочу сказать, вероятность, что…

– Блиц! – снова завизжала Энид.

Это был возглас, исполненный радости. Маленький рыжий парашютик слетел с соседнего бука и приземлился прямо на грудь девочки.

– Блиц, – ласково повторила Энид, прижимая белочку к себе. Месье Бельмонбиш почесал за ухом кончиком мизинца.

– Сколько будут стоить эти работы? – пошла в атаку Шарли. Он стал загибать пальцы один за другим, перечисляя:

– Вывезти гнилой ствол. Расчистить. Заменить мраморную плиту. Выложить и скрепить каменный бортик. Зашпаклевать. Зацементировать…

– Сколько? – перебила Шарли.

Ей совсем не понравилось, что он назвал «гнилым стволом» почтенное дерево, видевшее рождение бабушки Дины.

Бельмонбиш озвучил цифру, от которой все побледнели.

– За высохший колодец? – возмутилась Шарли.

– Никому не нужный колодец? – подхватила Гортензия. – Который высох сто лет назад?

– Который сохранили для декорации? – вступила Беттина.

– Для красоты? – уточнила Энид.

– На память? – высказалась Женевьева.

– Так дорого? – заключила Шарли.

Окруженный со всех сторон, месье Бельмонбиш попятился, как Ясон от Горгоны, и едва не проглотил жвачку.

– С отделкой спешки нет, – пошел он на уступки. – Этим можно заняться и попозже.

– Сколько без отделки?

Без отделки итог был таким же головокружительным, как и с ней. Гортензия тряхнула короткими волосами.

– Лучше съешьте наши кишки, – проговорила она мрачно. – Под соусом грибиш.

– Я думаю, – начала Шарли, – мы вполне обойдемся без этих ра…

– Другое предложение! – поспешно воскликнул месье Бельмонбиш. – Вывозим это гнилье. (Клен! Гнилье! Шарли затрясло.) Засыпаем колодец. Три четверти работы в минусе. Цена соответственно.

– То есть? – взяла быка за рога Беттина.

Он назвал куда более разумную сумму. Как бы то ни было, при их более чем скромном бюджете даже самая низкая цена их бы не устроила.

Но постоянно смотреть на разрушенный старый колодец с разинутой пастью и торчащий из него клен – ни дать ни взять удав, переваривающий динозавра, – было бы слишком удручающе. Шарли с тяжелым вздохом сказала:

– OK, идет.

– Не сию минуту, – сказал месье Бельмонбиш, и шарик жвачки надулся у зубов.

– Когда?

– От этой бури все пострадали, говорю же вам. Встретимся через пару деньков?

– Хорошо.

Очень грустно было думать, что этой ночью мертвый клен действительно умер.

* * *

– Я бросаю курить, – сообщила Шарли Женевьеве на пляже.

Она потрясла ногой, высвобождая ботинок, медленно погружавшийся в ил, и нагнала сестру.

– Будем надеяться, что на этот раз окончательно, – отозвалась Женевьева. – Ты бросала уже пятьдесят один раз.

Она подобрала пригоршню водорослей и бросила в розовый пластмассовый тазик, который несла Шарли.

– Минуточку. Я не совсем бросаю. Объясняю: выкуривая половину моего недельного рациона, я сэкономлю за год столько, что нам с лихвой хватит заплатить месье Бельмонбишу.

– Да? Ждать целый год, чтобы вывезти клен и засыпать колодец? – воскликнула Женевьева.

В руке ее болталась водоросль, похожая на высушенного человечка.

– Нет. Но откладывать деньги никогда не поздно. Послушай…

И, наполняя розовый таз водорослями, Шарли объяснила, что покупает она пачку в неделю, а значит, выкуривает 2,8571428 сигареты в день, то есть, если она будет выкуривать половину, это составит 1,4285714, стало быть, половина еженедельного расхода и экономия в 52 раза…

– Вернемся? – перебила ее Женевьева, заметив, что вдали над океаном небо начало темнеть. – Дождь собирается!

Шарли встряхнула розовым тазом, чтобы равномерно распределить водоросли, и задумалась. Хорошая ли это идея? Нет, не вернуться домой – небо хмурилось уже так свирепо, что это было очевидно. А вот стоит ли лишать себя 1,4285714 сигареты в день ради дома, который грозит рухнуть от каждой непогоды? Только ради того, чтобы сэкономить в 52 раза… сколько же?

– Надеюсь, сегодня ночью на нас не обрушится новая буря, – сказала она, продев руку под локоть сестры у крутой лестницы на утес.

Дома Гортензия сидела, съежившись у батареи в гостиной, и писала с таинственным видом. Гортензия всегда писала, и всегда с таинственным видом. Беттина смотрела клип «Дыры в голове» по телевизору. Энид шмыгала и сморкалась.

– Ты плачешь?

– Нет, – ответила Энид, но глаза ее были полны слез.

Женевьева присела рядом с ней.

– Что с тобой?

От Женевьевы пахло тиной и водорослями. Иногда Энид казалось, что пахнет хорошо, иногда – что нет. Сейчас было хорошо.

– Она думает, – вмешалась Беттина, – что ее дружка Дракулу раздавило упавшим кленом.

– Он не Дракула! Его зовут Свифт.

– Все знают, что вампиры превращаются в летучих мышей.

Шарли нахмурила брови.

– А еще бывают, – проворчала она, – рыжие вампиры с конским хвостиком, в кроссовках на пористой подошве и с луженой глоткой.

В ответ Беттина пристроила наушники по обе стороны рыжего хвостика и стала подпевать клипу на экране «Tell те уоииии love me Juniiiie Moon…»[5] Энид запустила в нее подушкой, но промахнулась. Беттина встала и вышла из комнаты.

Энид прильнула к Женевьеве. Она приняла решение. Если Свифт в колодце, раненый, придавленный ветками, она спустится на дно и освободит его.

5
Голубка и недотрога, или Призрак-музыкант

Поднялся ветер, полил дождь. За пятнадцать секунд пробежки по парку Энид вымокла от волос до носков. Штанины джинсов весили по двадцать кило каждая, свитер тянул вниз.

У колодца лежал клен. Вид у него был не очень-то умный – в позе «березки», ногами вверх, головой вниз. Он, впрочем, больше походил не на березу, а на длинный стебель порея. Не очень умный, это точно.

– Свифт? – позвала девочка, перегнувшись через край колодца.

Камни, мусор. Ветви закрывали обзор. Энид снова позвала нетопыря. Отодвинула ветку. Крикнула в образовавшийся просвет:

– Свиииифт! Отзовиииись!

И тут произошло кое-что.

Порыв ветра дунул с моря, нарастая, набирая силу, подхватил охапки веток, которые закружились вокруг колодца. У Энид возникло очень странное ощущение, будто вибрации струн наполнили ее всю, словно ее грудь стала виолончелью или гитарой. Ребра звучали, резонируя до сердца, до легких, глубоким вибрато, скрытым в самом нутре.

В уши ударил звук. Голос? Или рыдания… Оперные рыдания, плачущий голос, странная музыка наполнили воздух, парк, дождь и даже травинки на газоне.

Энид завизжала.

Как в тот раз, когда она увидела кусочек ужастика на видео Беттины. Девочка пустилась наутек с быстротой молнии, а странная музыка за спиной стонала и рыдала все громче и громче.

* * *

Шарли и Женевьева вернулись промокшие, вонючие и озябшие. Они были на огороде, где подкормили водорослями компостную яму. В гостиной на полную громкость орали телевизор и Гортензия:

– Выключи эту чертову музыку! Я не могу сосредоточиться!

– Иди в свою комнату! – отозвалась Беттина и снова запела «Tell теее youuu love те Junniiie»…

– А я хочу сидеть в гостиной! Ты не можешь мне помешать!

Беттина повернулась к двум старшим, которые как раз вошли.

– Скажите этой зануде, что она меня заколебала! – она указала на Гортензию исполненным презрения большим пальцем.

– Она сняла наушники, как только вы ушли! – закричала та. – И врубила телевизор на полную громкость! Только чтобы всем досадить!

Шарли подошла и нажала на кнопку, телевизор издал удивленное «упс» и смолк. Беттина вышла из себя:

– Достали! Пусть пишет свои глупости где-нибудь в другом месте!

– Это не глупости! Не глупости! Не…

Гортензию душили слезы. Ничуть не тронутая этим, Беттина фыркнула:

– Дура!

Она нажала кнопку телевизора, который издал не менее удивленное «ипс» и снова заорал. Гортензия горько расплакалась.

– Довольно! – рявкнула Шарли.

Она выдернула шнур из розетки. Телевизор издал возмущенное «квак» и замолчал, на этот раз окончательно. Вне себя от ярости, Беттина выхватила у Гортензии тетрадь, которую та прижимала к животу. Ручка пролетела через всю гостиную. Беттина расхохоталась и запрыгала как безумная вокруг стола, размахивая тетрадью во все стороны. Гортензия побелела.

– Отдай! – выдохнула она.

– Отдай ей, Беттина! – взмолилась Женевьева.

Гарцуя вокруг стола, Беттина наугад раскрыла тетрадь и прочла басом:

– …обращает на меня не больше внимания, чем если бы я была кофеваркой. Но я наблюдаю и сужу. А кофеварка, которая судит, может сделать очень больно…

Беттина радостно заржала, извиваясь от счастья.

– Кофеварка, которая судит? – выкрикнула она, потрясая тетрадью, как знаменем. – Что за бред ты пишешь, моя милая? И ради этой чуши ты нас всех достала?!

Гортензия так побледнела, что стала почти серой. Она бросилась животом на стол и схватила сестру за свитер. Беттина вырывалась, отталкивала ее руку, била по ней, кричала: «Пусти! Пусти!», но Гортензия держала крепко.

Шарли тоже ринулась через стол, наобум, без определенной цели. Женевьева подумала, что пора принять мужественное решение, которое она никогда не примет. Например, вылить на всех кастрюлю холодной воды.

Услышав внезапное покашливание, все замерли и обернулись.

В дверях гостиной стояла незнакомая девочка. Девочка в темно-синем пальто и с тяжелой косой, спокойно лежавшей на правом плече. Своими ясными вопрошающими глазами она рассматривала четырех сестер. Рыдающую от злости Гортензию на столе, вцепившуюся в свитер Беттины, которая размахивала тетрадью и хохотала как одержимая. Растрепанных Женевьеву и Шарли, от которых воняло тиной и подгнившими водорослями.

– Здравствуйте, – сказала незнакомка. – Я позволила себе войти. Звонила четыре раза.

В ее устах это прозвучало как констатация факта, ни в коем случае не упрек.

– Я Коломба, дочь Андре-Мари. Мама, наверное, вам говорила.

– Коломба! – воскликнула Шарли, выпрямляясь. – Ну конечно!

– Вы ждали меня позже, я знаю, но Национальная компания железных дорог не оставила мне выбора. Либо приехать сейчас, либо к полуночи.

Голос у нее был ровный, мягкий, текучий.

– Ты правильно сделала, – дружелюбно сказала Женевьева.

Беттина с любопытством уставилась на эту голубку, которая ворковала очень странные фразы типа «Национальная компания железных дорог не оставила мне выбора». Внимательно ее рассмотрела и почти сразу же поняла, что никогда не подружится с этой девочкой.

Гортензия, воспользовавшись моментом, выхватила у сестры тетрадь и спрятала под футболку.

Дверь с грохотом открылась вновь. Ветер бросил на ковер бедную Энид, взъерошенную, почти бездыханную, дрожащую.

– В парке живет призрак! – пропищала она. – Он плачет и поет! Я только что его слышала!

Шарли послала Коломбе улыбку, от всей души желая, чтобы она вышла успокаивающей.

* * *

Беттина была в привилегированном положении – она имела ванную для себя одной. Это был не подарок сестер, просто ее комната единственная располагалась у башенки. И всем так было спокойнее, ведь Беттина занимала ванную от сорока пяти минут (если торопилась) до двух часов и больше (по воскресеньям, в каникулы и праздники).

Для Беттины это было в порядке вещей. Но только не в те дни, когда в доме бывали гости. Ее комната соседствовала с гостевой спальней, и ей, хочешь не хочешь, приходилось делить СВОЮ ванную с любым гостем Виль-Эрве.

Ей и выпала честь показать комнату Коломбе.

– Вот, – сказала она, открывая дверь гостевой спальни.

– Очень красиво. И… о, окно выходит на море!

Вечно одно и то же. Как будто они увидели Большой каньон на Марсе. Привычно-пресыщенным пальцем Беттина указала в коридор.

– Ванная рядом.

Она убрала со стула следы своих утренних примерок: свитера, платья, юбки, брюки, рубашки, – скомкав, бросила все в корзину для белья и закрыла ее с громким хлопком.

– Это всё твои коробочки? – восхитилась Коломба. – И эти чудесные флакончики?

Беттина забрала одну коробочку и два флакона, освободив десять квадратных сантиметров на заставленной до упора полке.

– Вот, можешь поставить сюда свои вещи, – сказала она.

– У меня нет ничего такого. Я вообще не умею краситься, – призналась Коломба с виноватой улыбкой. – Пробовала один раз. Жуть. – Она поколебалась: – Ты меня научишь?

– Ммм, – промычала Беттина, ничего не обещая. – Вот платяной шкаф. Он полон, но у тебя, кажется, не так много… э-э… одежды.

Коломба похлопала по своему чемоданчику.

– Верно, – засмеялась она. – Никогда не беру с собой много вещей в путешествия.

Беттина вынуждена была признать, что Коломба лучилась какой-то особенной красотой, когда смеялась. Но эта коса – вообще изврат. А туфли! И эти унылые шмотки!

– Ты много путешествуешь? – спросила она из вежливости.

– Мои родители работали в лабораториях по всему миру. Токио. Рио. Кабо-Верде. Абиджан. Я ездила с ними. Но два года назад мама захотела вернуться. Я была очень рада.

Беттина посмотрела на нее с презрением. На что жалуется эта сопля? Что объехала полмира в тринадцать лет?

– Я люблю долгие ванны, – сказала она. – А ты?

– Я скорее беглый душ, – ответила Коломба. – По-быстрому, – добавила она, заметив выражение лица Беттины.

Беглый душ. Впечатляет. Беттина поостереглась выказать свое облегчение. Она была уверена, что Коломба ответила так нарочно. Напрасный труд. Беттина терпеть не могла, когда с ней пытались быть милыми. Ей это казалось притворством или, хуже того, непростительной глупостью.

– А что это за дела с призраком? – вдруг спросила Коломба.

– Ничего особенного. Это Энид.

– Энид? Что такое Энид?

– Такая штучка, которая носит заколки с Милашкой Мими и очень много болтает. Она же моя младшая сестра.

– О, прости.

– Ничего. Не всем же достаются такие имена, как у тебя.

Беттина сохраняла абсолютно серьезный вид. Коломба неуверенно покосилась на нее. Они вернулись в гостевую спальню. Коломба открыла свой чемодан и начала разбирать вещи. Беттина подавила всхлип, увидев только белые и/или темно-синие одежки, аккуратно свернутые, скатанные, выложенные в ряд.

– Ты боишься призраков? – спросила Беттина.

– Нет. Но тут есть где разгуляться фантазии, правда?

Беттина некоторое время смотрела на нее, открыв рот. Ну и заковыристые же фразы выдает эта девчонка!

– Энид любит сочинять.

– Но вид у нее был очень убежденный. И она, похоже, вправду испугалась.

– Она все выдумывает… Слушай, ты какой размер носишь? – воскликнула Беттина, увидев, как Коломба достает из чемодана белье (разумеется, тоже бело-синее).

Коломба залилась краской.

– 75В, – ответила она. – Я знаю, у меня слишком большая грудь для моего возраста.

Беттина промолчала. Конечно, она же не могла сказать Коломбе, что вовсе нет, не такая уж большая у нее грудь. И что ей это очень даже идет! И что она, Беттина, частенько мечтала носить…

Ничего этого она не сказала. Просто ответила:

– Если она не мешает тебе читать…

Коломба улыбнулась. На лице Беттины не дрогнул ни один мускул. Коломба сложила еще два бюстгальтера.

– Думаешь, Энид выдумала призрака?

Она уже достала с этой историей, подумала Беттина. Типа хочет поддержать разговор.

– Энид еще рассказывает про человечков, которые живут в вереске и под грибами.

– Я тоже в ее возрасте…

– Я тебя оставлю. Я показала тебе все, что может понадобиться. У меня дела.

Только не показывать ей, что ее можно счесть интересной.

– Ладно, – кивнула Коломба. – Пока.

Спускаясь вниз, Беттина невольно подумала, что, помимо суперской улыбки и суперской груди, у этой недотроги просто восхитительные голубые глаза.

* * *

Мягкий и добродушный нрав гостьи подействовал на всех пятерых сестер как успокоительное.

Шарли она напомнила вязаную грелку на чайник тети Лукреции, Энид – детские книги мамы, красные с золотом, в ящике на чердаке, Беттине – их старый Trivial Pursuit[6] без фишек.

Коломба знала ответы на любой вопрос. Даже если спросить, за сколько времени сколопендра обежит ствол такамаки[7], она наверняка ответит: «Девять секунд с четвертью в дождь, пять с половиной в сухую погоду».

Для Женевьевы она была кружевным воротничком фасона «Клодина», который мирно спал, сложенный в шкафу на втором этаже. Гортензии она ничего особенного не напоминала, но благодаря ей заветная тетрадь была вырвана из когтей Беттины, и за это Гортензия навсегда подарила Коломбе свою симпатию.

Для Базиля, навестившего их в тот же день, она стала просто еще одной хорошенькой девочкой в женском бастионе Виль-Эрве.

Было воскресенье, он пришел в пять часов. И, как всегда, когда его визит приходился на пять часов в воскресенье, Базиль принес пирожные.

– Из «Ангела Эртбиза», – уточнил он.

Это была самая знаменитая кондитерская в городе. Энид украдкой показала язык Беттине, которая сделала вид, будто не заметила.

– Я видел бедный клен, – сказал Базиль, разматывая полутораметровый шарф. – Он увлекся спелеологией?

– Небо обрушилось ему на голову.

– Счастье еще, что не на дом.

– Небо или клен?

– Он мог убить Энид. Эта дурочка болталась там среди ночи.

– Что ты делала ночью на улице, Энид?

– Она искала свою летучую мышь. Да и до сих пор ищет.

– Может, это она пела утром в парке?

Энид никому ничего не ответила. Ей не померещилось, она точно знала. Она слышала призрака. Но убеждать старших – все равно что хотеть, чтобы изжеванная жвачка сохраняла вкус. Она смутно надеялась, что Базиль примет ее всерьез. Но он вскоре отвернулся – его больше интересовало, как Шарли на диване рассеянно скрещивала ноги. Зрелище, казалось, его завораживало.

– Очень-очень вкусная эта твоя «маркиза»! – похвалила Гортензия, протягивая мини-кусочек упомянутой «маркизы». – Куда лучше, чем чей-то каштановый джем!

– Спасибо! – саркастически поблагодарила ее Шарли.

– Спасибо, – отозвался Базиль, ничего не знавший о кулинарных опытах своей Дульсинеи. – Ты заглянула в мою книгу? – добавил он, обращаясь к упомянутой Дульсинее.

– Твою книгу? – Шарли только сейчас о ней вспомнила. – Ту, что ты дал Энид? Да, да. Но успела только заглянуть.

– Хочешь попробовать каштановый джем Шарли, Базиль? – прошелестела Гортензия, чтобы добить сестру.

– Откажись, – посоветовала Беттина. – Иначе твои сны о Шарли улетучатся.

– Мои сны… – вздохнул Базиль. – Шарли знает, что она живет в них всегда.

Беттина громко фыркнула: пуфф! Женевьева прикусила большой палец. Коломба подняла голову от чашки и рассмотрела все от Базиля, что могла рассмотреть с того места, где сидела: три четверти левого профиля и мочку уха.

– Банальность, – сказала Шарли тоном, говорившим, что она тронута. – Но красивая.

Коломба увидела, как она склонилась к левому профилю и с улыбкой запечатлела на нем поцелуй.

– Спасибо, – шепнула Шарли мочке уха, которая стала ярко-розовой.

А Энид ломала голову, когда же эти большие тупицы (явно глухие к тому же!) заметят, что призрак играет свою музыку как раз сейчас и что слышит ее она одна!

6
Один шоколад, один! или Жалоба дровосека

Шарли шла, покачивая пустой корзиной для дров. Было уже темно, всего-то в половине шестого, и довольно прохладно. Ветер вновь набрал силу, и она не жалела, что надела свой любимый самый-старый-самый-толстый-свитер. Разумеется, ей подумалось (на минутку), что в этой штуке она вряд ли достигнет вершин великолепия… Ну и ладно. Все равно здесь только старый добрый Базиль.

Шарли бодро шла в сторону поленницы на западе парка. Услышав за спиной знакомые шаги, она притормозила, и две руки обняли ее за талию. Не оборачиваясь, она узнала Базиля, как узнала и его поцелуй, когда он обнял ее. Это был мирный поцелуй, знакомый, почти дружеский. Когда он закончился, Шарли не открыла глаза.

– Кто? – спросила она и прыснула.

Базиль не спеша застегнул воротник ее куртки и освободил Шарли от корзины. Они пошли дальше.

– Тебе не тяжело? – спросил он.

– Шутишь? Корзина же пуста.

– Я про этот дом, про нагрузки, про твоих сестер…

Шарли остановилась.

– Что ты виляешь? Хочешь на мне жениться и стать главой семьи?

– Почему бы нет?

После паузы:

– Ведь вы одни уже больше полутора лет, верно?

– Ты хочешь сказать, с тех пор как умерли мама и папа?

– Да.

– Девятнадцать месяцев и двадцать два дня. Она забрала у него корзину и повертела ее в руке.

– Нарубим дров?

– Почему бы нет? – повторил Базиль. – Жизнь будет для тебя намного проще.

– Если это твой единственный мотив, то ответ – нет, доктор.

Он снова обнял ее. В темноте парка он видел только маленький сияющий полумесяц ее улыбки, ничего больше.

– Дурочка, – прошептал он. – Ты же знаешь, что…

– Что?..

Он наклонил голову, чтобы разглядеть улыбку. Они с детства были одного роста. Он долго надеялся перерасти ее хоть на три-четыре сантиметра. Теперь было слишком поздно. Он поцеловал ее. Маленький полумесяц продолжал сиять.

– Ты же знаешь, – снова начал он, – что я всегда…

– Тсс. Послушай.

Кто-то заплакал вдалеке, по ту сторону деревьев. Горькие жалобы накатывали волнами вместе с порывами ветра.

– Это призрак, дружок Энид, – сказал Базиль.

С нервным смешком он обнял Шарли чуть крепче.

– Их, кажется, несколько. Армада привидений.

Она легонько оттолкнула его, задрав голову.

– Замолчи. Слушай.

– Я только это и делаю, детка. Ну, еще целую тебя, конечно.

– Ты больше ничего не слышишь?

Хруст веток, шорох сухой листвы… Шарли отстранилась от Базиля. Кто-то шел за ними в зарослях. Замаячила короткая тень.

– Энид? Это ты так плачешь?

Тень Энид покачала головой.

– Нет, это не я, – сказала она. – Это призрак. Это он плачет, а кажется, будто поет.

Далекие рыдания накатывали, как прибой в холодной ночи. После паузы Энид спросила тоненьким голоском:

– Теперь вы мне верите?

Шарли молча обняла ее за плечи. В конце концов, она и сама регулярно беседует с призраками мамы и папы. Интересно, видела ли малышка, как они с Базилем целовались?

* * *

– А я говорю, это связано со Свифтом. С его исчезновением.

Это происходило на следующий день. Вокруг Гулливера и Энид ложились осенние сумерки вместе с опавшими листьями, а одноклассники торопились к автобусам.

– Свифт – это белка? – спросил Гулливер.

– Нетопырь. Я тебе сто раз говорила. Бельчонок – Блиц, он просто перебрался с дерева. А Свифта я так и не видела после бури.

Гулливер любовно почесал бурую корку, украшавшую его локоть. Он обжегся на прошлой неделе, изготовляя египетские факелы собственного изобретения.

– Может быть, – предположил он, – это призрак нетопыря?

Взгляд Энид заледенил его на месте.

– Свифт не умер! – крикнула она. – У него есть крылья. Когда клен упал, он улетел. Наверняка.

Кто-то хлопнул ее по плечу. Она обернулась и увидела ДББ – Дивизию БезБашенных. То есть Денизу, Беотэги и Беттину. Беттина выпалила, что не поедет на автобусе, а зайдет за Шарли в лабораторию в шесть часов и они вернутся вместе на машине.

– Ты с нами? – закончила она.

Энид отлично знала, что у Беттины нет ни малейшего желания таскать ее с собой. Но Шарли не разрешала Беттине нарочно опаздывать на автобус и болтаться в городе с подружками, а присутствие Энид служило своеобразным оправданием ее похождениям.

– Женевьева выйдет через четверть часа, – буркнула Энид. – Попроси ее пойти с вами.

– У нее сегодня беби-ситтинг, а мы угостим тебя шоколадом. Вообще-то Энид отнекивалась для проформы. Даже без обещания шоколада и невзирая на Беотэги и Денизу, которые слишком громко и слишком часто хихикали, она обожала ходить с Беттиной в город после школы.

– Я знаю, куда вы собрались, – сказал Гулливер, победоносно отодрав корку от локтя.

Его египетские факелы были похожи на те, которыми светили себе ученые в кино, когда их преследовала злая мумия. Он сделал их своими руками – вот и доказательство. Он очень гордился собой.

– Да ну? И куда же? – фыркнула Беотэги, скорчив гримасу.

– В «Ангел Эртбиза». И знаю почему!

– Продолжай, сопляк!

– Из-за официанта! – выкрикнул Гулливер и быстренько юркнул в автобус.

Высунувшись в приоткрытое окно, он проорал еще громче:

– Чтобы увидеть Хуана! ДББ влюблены в него без памяти!

Он увидел, как рассмеялась Энид за спиной Беттины.

Дениза, Беотэги и Беттина толкнули дверь «Ангела Эртбиза».

– Он здесь? – пробурчала Беттина себе под нос. – Посмотри, Энид, пожалуйста.

– О ком ты? – невинно спросила Энид.

– Пожалуйста, не строй из себя дурочку.

– Да, Хуан здесь.

– Пожалуйста, не так громко.

– Он нас видит?

– Нет, – ответила Энид. – Как обычно.

– Язва.

– Так это же правда, он никогда на вас не смотрит.

– Ой, пусть она заткнется!

Из-за столика в углу им помахал мальчик. Кловис Булесте, из коллежа. Беттина поколебалась.

– Сядем с ним? – прошептала она.

– Почему бы нет? – отозвалась Беотэги. – Может, Хуан приревнует.

Они уселись за столик Кловиса.

– Ну, – сказал он, – что там с вашей кровожадной вечеринкой, когда вы ее устроите?

– Вечером в Хеллоуин.

– На Хеллоуин будет суперский праздник в городе. Почему не раньше? В пятницу, например?

Он заказал крем-брюле по-бретонски с черносливом, девочки – шоколад.

– И еще торт, – потребовала Энид.

– Давай, не стесняйся! – буркнула Беттина. – Торт с чем-нибудь, пожалуйста, мадам Эртбиз!

Беттина встретилась глазами с Хуаном, но не прочла в них ни малейшего интереса. Энид, паршивка, права. Ему на них глубоко плевать. И на нее в том числе. Она надеялась, что он принесет заказанный торт, но их обслужила мадам Эртбиз.

Беттина, вздохнув, повернулась к Кловису:

– Ты прав. Будет сразу два случая повеселиться. Но…

Кловис приступил к крем-брюле.

– Но, – продолжала Беттина, – мы собирались устроить вечеринку для девочек.

Проглотив ложку крема, он невозмутимо ответил:

– Вы передумаете, когда…

Он умолк. Ему попалась черносливина. Посмаковать ее потребовало нескольких секунд.

– …когда вы узнаете, что… – продолжил он и облизал ложку.

– Рожай уже.

Он вытер руки.

– …у меня есть гиперкровожадное видео. Дядя Пьетро прислал мне его из Ньюарка.

– У тебя есть дядя Пьеро в Нью-Йорке?

– Пьетро в Ньюарке.

– И что это?

– Город в Нью-Джерси.

– Я про фильм, балда. Что это?

– «Возвращение Чапи».

Все заахали. Как? «Чапи, кукла-убийца, возвращается»!!! Восторгаясь, Беттина незаметно склонила голову в сторону Хуана. Он чистил фильтр кофеварки и сам не подозревал, до чего же мил с отблеском нержавеющей стали на левой ноздре.

– Загвоздка: нет французских субтитров, – уточнил Кловис.

– Ба, – фыркнула Беотэги, – в фильмах ужасов все диалоги одинаковы: «Oh my God!» значит «На помощь, убийца заперт в одной комнате со мной!».

– A «Fuck him!» значит «Я стреляю в него из „Магнума-357“ уже целый час, почему он еще жив?!».

– А я достала «Помнишь, что вы делали на чердаке этой зимой – 2» и «Вопли психоза – 3». А ты, Бео, что принесешь?

– Куриные ножки по-мексикански.

– Опухнем, – сказал Кловис.

– Суперкласс, – возразила Дениза.

– Черт, – прошипела Беттина, застыв на стуле.

Проследив за ее взглядом, Энид увидела Коломбу. Коса все так же ровненько лежала на погончике синего пальто. Она стояла спиной и не видела их, Хуан ставил перед ней на стойку миндальное печенье.

– Ты ее знаешь? – спросила Беотэги.

– Симпатичная, – заметил Кловис.

– Если любить допотопных пернатых.

– Что такое «допотопный»? – спросила Энид.

– Доисторический. Вышедший из употребления.

– В этом есть своя прелесть, – заверил Кловис. – Кто она такая?

– Драма из зоны С.

– …

– Дочка коллеги Шарли. Ее зовут, сидите крепче, Голубка.

– Коломба, – поправила честная Энид. – Она приехала к нам на неделю.

Услышав свое имя, Коломба обернулась. Она просияла при виде Энид и Беттины. Беттина нахмурилась. Коломба, чуть поколебавшись, направилась к ним.

– Я съездила в город забрать почту родителей, – объяснила она. – Заодно купила миндальное печенье.

Холодное молчание. Энид ломала голову, что бы такое дружелюбное ей сказать. Коломба весело тряхнула пакетиком, который держала в руке.

– В Виль-Эрве любят печенье?

– Без голубиных перьев! – шепнула Беттина Беотэги и Денизе, и те прыснули.

Коломба неуверенно улыбнулась.

– Садись, – по-джентльменски пригласил ее Кловис.

– Нет, спасибо, – покачала она головой. – Автобус на Колиньер вот-вот придет. Ведь этот автобус идет до Виль-Эрве?

– Беттина и Энид поедут на машине с Шарли, – сообщил ей Кловис с коварным простодушием. – Забудь про автобус, поедете все вместе.

Он стоически выдержал боль в пальцах ноги, придавленных каблуком разъяренной Беттины. Ладно, Коломба – невозможное имечко, но у нее красивые глаза, так мило косящие в его сторону, ради этого можно и потерпеть.

Коломба села, держась чуточку напряженно.

– Что ты закажешь? – спросил Кловис.

– Горячий шоколад.

* * *

Женевьева заканчивала растяжку, когда месье Кол Мой принес ей новые перчатки.

– Сегодня у нас упражнения на выносливость, – сказал он своим теплым певучим голосом.

– С грушей?

– С грушей. Ты дашь настоящий бой. Скажем, минут на семь.

Женевьева бросила долгий взгляд на других боксеров, тренировавшихся в зале, потом на собственное отражение в высоком зеркале.

– Готова?

– Готова.

Она направилась к длинной колбасе из черной кожи. Месье Кол Мой улыбнулся. Он был худенький, и по его изящно-небрежным движениям никак нельзя было предугадать сокрушительную силу удара в бою.

– Не эта груша, – сказал он. – Вон та помягче, тебе будет не так больно.

Женевьева встала в стойку – локти расставлены, кулаки у лица.

– Работай кулаками и локтями два раунда, потом ступнями и коленями.

Женевьева улыбнулась про себя. Знали бы сестры, что вместо беби-ситтинга она занимается тайским боксом… Ее рука взлетела в молниеносном прямом ударе. Она это обожала.

* * *

Хуан принес Коломбе шоколад, держа поднос на согнутой руке, словно обнимая партнершу в танце. Его глаза и волосы были необыкновенно нежного рыжего цвета.

Девочки уже провели расследование и узнали, что красавчик Хуан, пятнадцати лет, живет с отцом в Париже (зона С), приехал на каникулы к матери и помогает ей в кафе.

Он обошел стол, чтобы поставить чашку перед Коломбой. Энид перехватила странный взгляд, брошенный им на Беттину. Но Беттина слишком злилась из-за присутствия Коломбы, чтобы хоть что-нибудь заметить. Энид удивилась, но так и не поняла, что значил этот взгляд Хуана.

И тут произошло одно событие – короткое, неприятное и громкое. Чашка Коломбы вдруг спрыгнула со стола, пролетела прямо под носом у Энид и со звоном разбилась об пол. Все посетители обернулись. Коломба ошеломленно уставилась на расплывающееся по пальто шоколадное пятно.

Энид понадобилось пять секунд, чтобы понять, что это быстрая рука Беттины столкнула чашку. И еще одна, чтобы догадаться, что она сделала это нарочно.

– Беги скорей отмывай! – воскликнула Беотэги.

– Прости! Извини! – повторяла Беттина с неприметной улыбкой, которую уловила одна Энид.

Коломба бросилась в туалет. Энид пристально посмотрела на сестру. Беттина спокойно стирала со стола шоколадные брызги уголком бумажной салфетки.

Коломба терла пальто туалетной бумагой, которая оставляла кучу белых крошек, смотревшихся на темно-синем не очень.

Позади открылась дверь. Она увидела в зеркале рыжего официанта, который подавал ей миндальное печенье и шоколад. Его красивые глаза смотрели сокрушенно, но он улыбнулся прекрасной улыбкой, тронувшей ее до глубины души.

Он протянул чистое полотенце:

– Этим будет лучше.

Он помог Коломбе отмыть пятно, потом снял с нее пальто и включил сушилку для рук. Горячий ветер из аппарата обдул их склоненные лица. Коса Коломбы скатилась на передник Хуана. Он улыбнулся.

Когда ткань стала почти сухой, а пятно – едва заметным, он попятился к двери. Коломба тем временем надевала пальто.

– Сойдет?

– Все отлично.

Она, кажется, покраснела, но не решилась взглянуть в зеркало, чтобы проверить. Застегнув пальто, она еще раз сказала:

– Спасибо.

Вернувшись к столику, Коломба посмотрела на Беттину, но та отвела глаза.

– Я все-таки поеду на автобусе, – сказала Коломба.

И отошла. Беттина наконец посмотрела на нее, на ее спину – и возненавидела ее еще сильней. Да, возненавидела. Та прекрасно знала, что она опрокинула чашку нарочно, но делала вид, будто так и надо.

– Эй! – крикнула в спину Коломбе Энид. – Поедем с нами на машине!

– Да, не смеши людей! – презрительно фыркнула Беттина. – А то Шарли подумает, что ты нами пренебрегаешь!

Коломба поколебалась – и вернулась. Лицо ее было спокойно, хотя на щеках выступил ярко-розовый румянец.

– Ничего подобного, – сказала она. – Хорошо, я поеду с вами.

7
Балдахин, арфа и паннакотта, или Ночь с призраками

Она проснулась с бешено колотящимся сердцем. Дождя не было, но ветер дул довольно сильно и трепал шпингалет ставня. Это ли ее разбудило? Нет… Был еще звук… Звук, который она уже хорошо знала.

ООООоооооохххххоооооОООО…

Призрак.

Его горькая жалоба перекрывала стон ветра, накатывая дрожащими волнами изнутри стен, из самого чрева дома. Слышать это было жутко.

Энид выбежала из комнаты и заколотила в дверь Женевьевы. Женевьева была уже на ногах. Даже в закрытой кровати нельзя было не услышать душераздирающие жалобы, которые шли из стен. Она кинулась зажигать свет на лестничной площадке, а перепуганная Энид так и висела у нее на руке.

Шарли, Беттина и Гортензия тоже вскоре вышли… Все закутанные: ветер проникал в каждую трещинку старого дома.

– Вы слышите?

– Это призрак.

– Прекрати, Энид! Призраков не бывает.

– Не кричи. Она тут ни при чем, бедный котенок.

– Но звуки-то есть!

– Как будто дети поют… или плачут. Или плачут и поют. Может быть, они замурованы много веков…

– Замолчи, Гортензия. У меня мороз по коже.

Беттина вдруг взвизгнула и испуганно показала куда-то пальцем.

В плохо освещенном углу длинного коридора двигалась бледная тень… Энид зажмурилась и уткнулась в бок Женевьевы. Прозвучал нервный голос Гортензии:

– Что это за фигня?

Следом – голос Шарли, громче, с раздражением:

– Коломба! Кончай изображать привидение, слышишь?

Энид открыла один глаз. Бледная фигура действительно оказалась Коломбой. Очень странной Коломбой, которая шла пошатываясь, кулаки сжаты, глаза закрыты. Зрелище было жуткое, особенно под этот плач из стен.

– Она лунатик, – сказала Женевьева. – Не надо ее будить, я отведу ее в кровать.

Она осторожно взяла Коломбу за руку, сделав остальным знак молчать. Эту команду все выполнили без труда, оцепенев от страха и холода.

– Ну все, в постельку! – распорядилась Женевьева, вернувшись через несколько минут. – Завтра утром – в школу.

Разумеется, уснуть никто не смог. Поворочавшись в постели добрых полчаса, Энид спустилась в кухню выпить горячего молока.

Она нашла молоко и стаканы на столе, а вокруг стола – четырех сестер и двух кошек, которым пришла в голову та же мысль.

– Ты тоже не спишь? На, поешь.

Гортензия протянула ей миндальное печенье.

– Коломба спит?

– Сном младенца. Как только ей это удается при таком шуме?

Шарли лизнула глазурь своего печенья.

– Завтра, – сказала она, – я упрошу Базиля переночевать здесь.

Все захихикали. Она и бровью не повела.

– Может быть, – спокойно п