Оглавление

Часть 1. Зарисовки в блокнотах

Беловы

Янита зарисовывала в блокнот своё отражение, когда открылась входная дверь. В полумрак большой прихожей Беловых проник бритоголовый незнакомец. Из-за его плеча выглядывали ещё двое. Янита выронила блокнот и, вмиг предугадывая их намерения, закричала. Тут же бритоголовый сделал шаг в сторону, пропуская тех двоих вперед. Не успел один из них закрыть Яните рот, как в прихожую выбежал отец. Он набросился на ближайшего верзилу и несколько раз ударил его, прежде чем на него накинулся и второй незнакомец. Отец пошатнулся, но будучи от природы крепким, смог удержаться на ногах и не упасть. Бритоголовый казался совершенно бесстрастным, безучастно наблюдал за возней в коридоре. Когда Янита перевела на него взгляд, он улыбнулся. Во рту не было ни одного зуба.

Отцу наносили один за одним удары, выбежавшую из кухни мать живо усмирили. На линолеуме появлялись новые капли крови.

— Белов, где наш автомат? — обратился к отцу бритоголовый.

По спине Яниты пробежали мурашки. Отец разжал слипшиеся губы и произнёс, что автомат в гараже.

Беловых потащили на улицу. В прихожей остался только распластанный рисунок со следом берца на веснушчатом лице.

Их затолкали в дурно пахнущий автозак. Всю дорогу мать краем домашней футболки пыталась вытереть кровь на лице отца, он храбрился, обессиленно отмахивался.

Вскоре двери машины открылись, им скомандовали выходить. Родители живо выбрались наружу, а Яня оцепенела от ужаса.

— Ты чего застыла?! — взбесился бритоголовый и за волосы вытащил её из машины, она споткнулась, повалилась на землю.

Тут же подбежала мать и помогла ей подняться.

Отец открыл гараж:

— Он там, под столом.

Пока один из мужчин обшаривал гараж, бритоголовый приказал Беловым встать на колени. Пытаясь унять страх, Янита вглядывалась в ровные ряды ржавых вместилищ, между которыми сегодня особенно неуместно теснилось небо.

Вскоре из гаража принесли автомат и протянули бритоголовому. Он оскалился и ударил отца:

— Думаешь, вам всё можно?!

Двое других одобрительно ухнули. Они остервенело молотили отца руками, ногами и прикладом автомата.

Оказалось, что, когда человека избивают, можно услышать разнообразные звуки: от глухих и хрустящих до отвратительно хлюпающих, безнадёжных, протяжных.

— Хватит! — закричала Яня и вскочила на ноги.

— Сядь, руки за голову! — наставив на неё автомат, скомандовал бритоголовый. Яня то ли отделилась от тела, то ли оглохла от ужаса. — Ты слышала, что я сказал?!

Она медленно опустилась землю и завела лишь одну руку.

— Я сказал обе руки! — бритоголовый сатанел.

— Она не может, — завыла мать. — У неё больная рука.

От искажённого страданием голоса стало совсем тошно. Яня взмолилась:

— Пожалуйста, помогите ему, я никогда больше ничего не попрошу.

Ощущение близости смерти повисло в воздухе. Лицо отца искажалось от боли и с каждой секундой всё более походило на тесто, на тёмно-бордовое тесто, сдобренное зубами. Но страшнее был его взгляд, он устремился в кровавую слякоть, будто ища далекое, неуловимое, безвозвратно уходящее.

Понимали ли мужчины, что убивают, Янита не знала, но видела, как бритоголовый на мгновение, точно в сладостном предвкушении, распрямился и облизнул губы.

Пронеслось воспоминание, как на похоронах любимой бабушки, когда Янита не могла справиться с горем, кто-то «милостивый» велел успокоиться, объясняя, что смерть естественна.

Смерть естественна.

Смерть естественна.

Только почему-то колотил озноб, и слёзы текли густо, как у ребёнка.

Марена

Мир рассыпался на цвета. Янита стояла на освещённой солнцем поляне, ощущая, как ступни проваливаются в рыхлую землю, как запах хвои и прелой листвы щекочет ноздри. Яня подняла руку — свет сочился сквозь пальцы, кожа, усыпанная золотистыми волосками, казалась прозрачной.

Внутри у Яниты всё трепетало. Времени не существовало, оно замерло, вручая каждое мгновение, каждый шорох, каждый звук. Свет — ничто иное, как настоящее чудо. Можно ли иначе объяснить происходящее с душой в этот момент уединения?

Яня сделала шаг, время хрустнуло и ожило. И будто ожив вместе с ним, где-то забарабанил по дереву дятел.

— Янита, — раздался голос между ударами.

Яня подняла голову, силясь разглядеть сквозь туго скрученные ветви дятла.

— Янита, — вновь донеслось до неё собственное имя.

Она оглянулась, взглядом нашла брошенные среди травы рисунки и сарафан, кинулась к ним, не раздавив по пути ни одной земляники, которой была густо усыпана поляна.

— Что ты тут делала? — спросила бабушка, продираясь сквозь кусты.

В руках бабушки тяжелела корзина, шляпки плотно уложенных грибов блестели на солнце. Янита выхватила корзину.

— Грелась, — сказала она смеясь.

— Правильно это. А я марену тебе нарвала на краски.

Яня поцеловала ей руку и вложила в ладонь рисунок с ягодами.

Бабушка погладила Яниту по спине и тихо, словно молясь, произнесла:

— Если летняя Янита, то это к любви, а та, что родится по осени, всю жизнь будет искать своё место. Янита весёлый ребёнок, но взрослый из неё выходит сырой — совсем не умеющий выражать эмоции. Вот идёт подросшая Янита по улице, а парень кричит ей: «Яня, Яня, я тебя люблю», тогда Яня резко обернётся, поднимет с земли пух и бросит его в парня. Нет, не жить Яните на земле. Только в бурлящем от огня лесу.

Дома, даже не умывшись, Яня кинулась к бабушкином рюкзаку, кроме марены, там лежали берёзовые листочки. Аккуратно переложила их в таз, залила водой и притопила. Поставила на огонь кастрюлю, стала аккуратно бросать туда вымоченные листья. Яня ещё не разбирала, что такое граммы, лишь в точности воспроизводила рецепт, которому научила бабушка. Пока кипятились берёзовые листочки, Яня отыскала корни конского щавеля для жёлтой краски, очень уж ей хотелось воссоздать в рисунках свет, что был на поляне. Бабушка устроилась на полу, принялась чистить грибы. Аккуратно поддевала ножом плёнку на шляпке и ловким движением полностью снимала её.

— Бабуль, а марену-то как готовить?

— Прокипятишь, пустится коричневый, раствор из соды подрумянит, а с квасцами красно-оранжевый получишь.

— Коричневый, розовый, оранжевый, — повторила Яня, загибая пальцы. — Всё, запомнила.

За печкой она отыскала ножницы, села перед тазом с мареной, резанула по стеблю, корневище отлетело в сторону. Ей было лень подниматься, поэтому она легла набок и рукой попыталась подтянуть к себе корень.

— Чего играешься?! Подымайся давай, — заворчала бабушка.

Она поднялась сама, сунулась к плите, но, когда убедилась, что Яня всё делает правильно, довольно улыбнулась.

— Вот, возьми, — бабушка стянула с шеи и протянула Яните серебряный кулон на капроновой нитке. — Это «Древо жизни».

В лучах солнца кулон блестел так ярко, что Янита боялась даже дотронуться, робея перед волшебными искрами.

Бабушка рассказала о предназначении оберега. «Древо жизни» — символ единства, мост между мирами: мёртвых — Навь и Богов — Правь, через него духи общаются с живыми. Яня слушала вполуха, внимательно разглядывая оберег — непостижимый в своём изяществе.

Такими были счастливейшие дни её жизни.

Реклама

Неизвестная актриса держит в руках ноотропный напиток, она водит головой из стороны в сторону и приговаривает:

— Кажется, будто жизнь должна сложиться подобно хорошему роману — логично и понятно. Но это слишком художественно. Созревание по плану — завязка, развитие, кульминация, финал — невозможно. В мгновении могут скрываться тысячи развитий и кульминаций. А некое «я» выбирает для описания одну-единственную линию лишь потому, что обусловлено. А сколько в этой привычке ещё и придуманного? Ведь невозможно постичь всё.

Моя кульминация сейчас — это выдох, головная боль и скучная книга с предсказуемым финалом. Мостиков на самом деле нет, и никогда не существовало. Мостики придуманы для того, чтобы незнакомые друг другу люди были поняты. Но должна ли я упрощать задачу? В первую очередь для себя. Да, на начальном этапе плавное течение окажет добрую услугу, но ему не сравниться с пробирающим до костей откровением, когда ты расчленил в себе сплав из эмоций.

Нельзя нарушать движение планет, даже если вокруг них космос. Опасно даже пробовать это.

Не для тебя!

Если ты дошёл до этой мысли, то ничего уже не боишься. Ведь чтобы на такое решиться, нужно верить в существование той самой одинаковости, против которой ты всегда выступал. Что правда? Сегодняшняя идея или ощущение последних лет? Вот тебе и вопросик, задачка. А появившееся в тебе сомнение лишь в очередной раз доказывает: ты не таинство и не можешь оказаться прав. Люди таких, как ты, обозвали «самкой». Аналог марионетки. В итоге заговоришься до того, что не сможешь объяснить даже простейшие вещи. Как будто механизмы в мозгу вышли из пазов и стали лабиринтом, а ты в лабиринте маленький человечек, с привязанной к ноге плитой.

Эти обозначенные мостики продолжают ритм. Не будь их, ты не смог бы представить, что следует за трам–пам. Но. Как только у тебя получится угадать концовку, именно тогда накатит ужас множественности. Привычки и ожидания сужают восприятие, упрощают реальность. Да, все человеческие существа к этому стремятся, но если общество оцивилизовывается, то можно видеть приятные сны. С водоворотами и водопадами. Парам-пам.

Жизнь больше похожа на коллаж, поэтому отбрось все свои представления и фантазии о цельном романе. Вот девочка, вот дом, вот картина в руках.

Хотя сравнение с коллажем мне больше не нравится. Лучше пустить свет через витражи.

Так бы вам сказала любая в курятнике.

Самая рыжая из рыжих

С тех пор как Янита впервые сварила краску из марены, прошло восемь лет. Любимая бабушка уже умерла, но Яня и теперь верила, что краски, приготовленные вручную, оживляли картину, вели со зрителем нескончаемый диалог. Некогда выученные рецепты, словно молитва, хранились не в памяти, они залегли намного глубже, упрочились в самом существе.

Димитровград в те годы был удобрен и покрыт копотью. Нещадное солнце тянуло из жителей последние силы. Подобно собственной обожжённой коже, люди черствели, сморщивались изнутри. Примиряли только расстояния: сто шагов под палящими лучами, чтобы оказаться в безопасном месте. Удобно и не хлопотно. К несчастью, не существовало углов, где хотелось бы задержаться: пыльные растрескавшиеся дороги, заваленные хламом квартиры, выжженные леса. Люди маялись от безденежья и тоски, не ждали ничего хорошего в будущем.

Янита не поддавалась общему унынию, пребывая в собственном мире особой восприимчивости и красок. Дар богаче, острее ощущать красоту с годами становился крепче. Но объяснить, что он из себя представлял, у неё не получалось, не хватало слов. В детстве ей казалось, будто все люди обладают такой же способностью, но ей так и не удалось встретить похожих на себя. Лишь в книгах удалось обнаружить отсылки к её особенности, которая, как она узнала позже, называлась «Синдромом Стендаля».

Ровно перед тем, как раздался истошный крик матери, Яня бережно складывала в рюкзак свои сокровища: завёрнутые в чистую тряпочку ножницы, складной ножик, намытые и высушенные полиэтиленовые пакеты, блокноты, уголь, карандаши, рисунки.

— Дочка, ты только посмотри, что он принёс! — воскликнула мать, когда Янита вбежала на кухню.

Яня скривилась: мать называла её дочкой, только когда собиралась сказать или сделать дурное. Эти материнские повадки, умелые извороты залягут в сознании дочери навсегда, и первым позывом на нежное обращение станет желание спрятаться и защититься.

Отец курил на балконе, время от времени проводя огромной ладонью по рыжей голове. Яня подобралась к столу, на нём лежала туго набитая холщовая сумка.

— Немедленно отойди! — крикнула мать.

— Не трогай, — вяло согласился отец.

Через окно, разделяющее балкон и кухню, Яня уловила его виноватый взгляд. Протянув руку, она отодвинула край сумки. Её сердце застучало с такой силой, словно выскочило из тела и повисло в воздухе, возле самого уха. Чтобы убедиться в реальности происходящего, Янита на секунду закрыла глаза, набрала в лёгкие воздуха и на выдохе ещё раз взглянула на сумку. Около десяти чёрных гранат так буднично прижимались друг к другу выпученными боками, точно это были мандарины в сетке.

— Зачем они нам? — спросила Яня.

— Твой отец всего боится, — мать взмахнула полотенцем, которым, надо думать, до этого лупила отца.

— Чего боится?

Пока мать раздумывала над ответом, отец втиснулся на кухню и рывком взял сумку со стола. Мать от испуга взвизгнула. Не мешкая, отец поднял сумку над головой и поставил её на антресоль в прихожей.

— Пусть пока побудет здесь, — заключил он, а после крепко обнял мать.

Янита отошла от них на несколько шагов, как отходят от мольберта, чтобы воспринять всю картину целиком и нанести на холст невидимые мазки. Отец был красив — высокий, широкий, с греческим профилем, внешне мать сильно уступала ему, но она, конечно, никогда бы не призналась в этом. Азартная во всём, она не могла быть на вторых ролях, не любила проигрывать и в любом конфликте последнее слово оставалось за ней. Несмотря на то, что отец якшался с уголовниками, в их семье безраздельно властвовала мать, деспотично отстаивая мещанское мировоззрение. Отец же стал жертвой её манипуляций. Но этого, кроме них троих, никто не знал. Быть может, потому, что Янита знала правду о тиранических наклонностях матери, но не разделяла её убеждений, их отношениям так и удалось сложиться.

Янита провела в воздухе невидимой кистью и поспешила покинуть ставшую интимной кухню.

— Ты куда это собралась? А ну, вернись! — крикнула мать ей вслед, но Яня, прихватив рюкзак, успела выскочить из квартиры.

Неудивительно, что на фоне крупных художественных фантазий, занимавших Яню целиком и полностью, домашние события проходили мимо неё. Они не то чтобы её не касались, просто неуловимо ускользали, и только иногда, словно репейники, цепляли внимание на крохотные крючки. Но и тогда вызывали в ней не больше, чем лёгкое недоумение. Оттого так сильно потрясут Яниту случившиеся в недалёком будущем жуткие необратимые события.

*

Солнце только принялось, но воздух уже налипал на кожу. Богдан попытался его стряхнуть, но лишь сильнее вспотел. Передвигаясь от тени деревьев к тени зданий, он, наконец, добрался до любимого из-за глухой тиши парка. Яня сидела на траве, прислонившись к дереву, вглядывалась в камыши, что росли у кромки воды.

Богдан подкрался.

— В какой руке? — он прятал руки за спиной.

— В левой, — весело отозвалась Яня.

— Угадала!

Он показал ей маленький блокнот, на обложке красовался раздавленный инжир. Янита приняла блокнот и залилась смехом.

Янита БЕЛОВА 1990—2020

Зарисовки в блокноте с инжиром

Поступление: смоква (лат. Fícus cárica) хрустит мякотью в августе. Обнажает костистую свежесть. Может даровать обет молчания, если раздастся клич радости над красной непролазной глиной. Спеет и кидается в ноги девушкам, что бредят туманной пылью. Складывают из костей косы.

Тогда — хрустит мякотью в августе, обнажает.

Не было ничего прекраснее её смеха, но стесняясь сказать об этом, Богдан принялся рассматривать рисунки.

— Ты так часто изображаешь лист крапивы…

— Потому что изумруд искрится в их гребнях, — она снова засмеялась.

Как он не старался проникнуться образами, ему это никак не удавалось.

— Классно, — едва слышно произнёс он.

Яня понуро кивнула, в её непроницаемых серых глазах мелькнуло сожаление, что главное опять не проявилось. Богдану не открылись те неповторимые пути, которые ежедневно проходила она. Не пробрало щекотание, что вздымалось снизу и пронизывало до костей, хватало за затылок и потрясывало.

Она взялась за рюкзак и нашарила белое вафельное полотенце и хлопковый мешочек. Полотенце аккуратно расстелила на земле, высыпала на него свои богатства — сушёные травы. Уложив растения на положенные места, Яня стала зарисовывать их в новый блокнот.

Время близилось к полудню, жара становилась нестерпимой даже в тени.

Богдан, бросив под голову кофту, растянулся у ног Яниты. Задрав голову, он наблюдал, как она старательно придавала объёмы, штриховала, копировала потемневшие на листьях области, пятна в виде кратеров, побуревшие изломы, скрученные края. В напряжённом возбуждении она непроизвольно хмурила брови или открывала рот. Богдана поражала настойчивость, с которой она рисовала. Несмотря на то, что правая рука практически не двигалась, она раз за разом бралась за непосильную, казалось бы, работу.

Из-за травмы плеча, случившейся в начальных классах, Янита бросила художественную школу. Теперь, даже если она невысоко поднимала правую руку, внутри отдавало ожогом. Яня научилась изощряться: укладывала альбом возле себя и рисовала, шевеля только кистью. Ошеломлённые произошедшим родители в последнюю очередь думали о том, сможет ли их дочь стать художником. Родители каждый день заставляли её разрабатывать руку, но вместо этого, закрывшись комнате, Яня рисовала. Погружённая в образы, она не могла понять, как, на самом деле, вредит себе. Состояние дочери, конечно же, не становилось лучше, а мать хоть и сильно переживала по этому поводу, но допустить хирургического вмешательства не могла. Так недуг, от которого можно было избавиться, укрепился навсегда. Для Яниты это означало полную смену планов. Не стоило надеяться ни на академию художеств, ни на почётное место среди других творцов. Однако расстраивалась она недолго. Вскоре, примирившись с новыми обстоятельствами, Яня стала наслаждаться рисованием как никогда прежде: не пытаясь больше творить как все, точнее, это физически стало невозможным. И в лёгкой печали, что её рисунки никогда не смогут приобрести масштаб, Яня часто оставляла зарисовки в маленьких блокнотах.

Янита на секунду замерла, затем в беспокойстве достала из кармана пузырёк с таблетками. С закрытыми глазами подождала, пока боль не снимется, не спрячется, а тело не укроется химическим маревом.

— Больно? — спросил Богдан, приподнимаясь.

— Ничего.

С годами её особенность тонко воспринимать красоту раскрывалась, позволяла проникать в предметы глубже, становиться с ними чуть ли не одним целым. Ещё минуту назад она была камышом, пригретым солнцем, теперь она стала корой дерева и ощущала под собой густую смолу. Но полностью отслоиться, ускользнуть из реальности не позволяло тело: болью в плече оно всё время возвращало обратно.

— Почему не перестанешь рисовать? Неужели это важнее самочувствия? — Богдан вглядывался в её лицо.

— Я и так рисую не каждый день.

— Не обижайся… Мне просто тяжело видеть, как ты мучаешься.

Яня протянула руку, погладила его по щеке.

Она не понимала, чем заслужила любовь Богдана. Разве она его достойна? Он добрый и красивый, а она — калека во всех отношениях. Поэтому, желая сократить расстояние между ними, она старалась рисовать лучше, и хотя бы так привнести в его мир немного красоты. Чуть ли не каждый месяц Яня торжественно вручала Богдану рисунки, сомневаясь, что делает достаточно. Вот если бы только она закончила художественную школу…

— Дома всё в порядке?

— Не знаю, — Яня передвинула на полотенце клевер. У родителей что-то происходит, — но они ничего мне не говорят. Оберегают, видимо.

Мы все тебя оберегаем.

Парк заполнился пением кукушки.

Яня вытянулась, подняла руку вверх.

— Слышишь?

— Ты о чём?

— Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось? Один, два, три…

Богдан считал вместе с ней.

Вдалеке звучал голос бабушки:

— Богдан пригожий. Волосы пышные, как у девочки. Но Богдана любят не за красоту, а за огромное сердце. Даже во сне Богдан помогает перевозить чужие вещи. Ему кажется, что он похож на подорожник. Поскольку любит дороги и раны. Но своих болей у Богдана не меньше. Их он любит ещё сильнее. Если бы боль была водой, то Богдан превратился бы в рыбу. Богдан обожает музыку и не выносит книг. Он не любит всё маленькое и поэтому закрывает уши от муравьёв. Нужно целовать Богдану ступни, но люди этого никогда не делают, они губят его. Особенно те, кто рядом. Ведь пригожее хочется под корень срезать, а не ласкать.

Яня попыталась встать. Богдан не позволил.

— Чего ты хочешь больше всего на свете?

От его кожи исходило свечение. Дрожа от волнения, Яня пыталась ухватиться за этот свет.

— Вот бы научиться отражать красоту.

Богдан машинально отстранился.

— Нам нужно не это, нам нужна белизна, чтобы очиститься.

Тоненькие и лёгкие, они вспорхнули с места и, взявшись за руки, скрылись в зарослях камыша.

Шпана

Узловатыми пальцами больной руки Янита держала кору дуба, другая рука вцепилась в банку с водой. Никогда её тело не бывало в таком согласии, как при приготовлении краски. Яня замерла, внимательно прислушиваясь к тому, как потрескивал огонь под небольшой металлической кастрюлей. Взмахнув рыжей копной волос, она плеснула в кастрюлю воду. Пузыри на поверхности жижи опали.

— Что ты опять здесь делаешь? — спросил отец.

— Добываю золото из недр земли, — хохотнула Яня.

— Интересно, дождусь ли я, когда ты добудешь из недр что-нибудь съедобное.

— Когда я нарисую ту самую картину, ты будешь сыт, как никогда.

— А разве мать не запретила тебе на кухне грязь разводить?

Он вышел на балкон и прикрыл дверь, ему нужно было позвонить. В последнее время он всегда закрывался, Яня подозревала, что его поведение как-то связано с гранатами, но спросить не решалась.

Она достала из тумбы марлю и резинкой закрепила её у горловины банки. Когда краска будет готова, её следует процедить.

Янита никогда не начинала примерять к картинам краску, пока с точностью не отрабатывала способ её приготовления. Нельзя допустить, чтобы краска закончилась, а Яня не знала, как воссоздать цвета.

— Я на работу, — сказал отец у неё за спиной.

— Зачем? У тебя же сегодня выходной.

Отец не ответил, отчего у Яни вмиг изменилось настроение. Она выключила огонь, хотя вода ещё не закипела. Ждать, когда её особенность проявится в полную силу, было больше невозможно. Пришло время действовать.

На улице шёл дождь. Яня запрокинула голову, холодные капли били по глазам, губам, подбородку, отчаянно прижимались к шее, чтобы через мгновение улизнуть, скрыться глубоко под футболкой. Янита не знала, как уговорит бывшего преподавателя заниматься с ней, ведь родители не дадут денег на рисование…

Значит, нужно будет устроиться на работу, бросить институт… Ну и ладно, всё равно он только время отнимает!

С неотвратимой решимостью она быстро дошла до дома, на первом этаже которого располагалась художественная школа. Заветная дверь оказалась запертой. Яниту обдало жаром.

Этого не может быть!

Задыхаясь от бессилия, она нажимала на звонок снова и снова, пока не открылась соседняя дверь.

— Чего звонишь? — спросила пожилая женщина. — Нет там никого, непонятно что ли?!

— Здесь была художественная школа, — промямлила Яня.

— Была да сплыла! Он ещё в том году в Москву уехал. Раньше приходить надо было.

Казалось бы, что ей стоило прийти сюда раньше, двадцать минут пешком, и вот она — та самая дверь. Однако нет никаких сомнений, что тонкая связь Яниты с миром, давно бы привела её сюда, если бы это хоть как-то могло повлиять на её судьбу. И конечно, Яня признается себе в этом позже, ну а пока, она повалилась на мокрый пол и достала из кармана маленький блокнот.

*

Звуки расходились то в одну, то в несколько линий, перемешивались, складывались в образы. Проявился грохот качелей, мелкий шорох кошачьих лап, раскаты грома и тысячи голосов. Янита набрала на кисть красную краску из ягод зверобоя, отвар настоялся как следует, и цвет выдался насыщенным. Улыбаясь, Яня в такт музыке начала накладывать на лист уверенные мазки: от светло-красного до бардового. Контраст создавал напряжение. Яня старалась не обращать внимание, что плечо и рука болели сильнее обычного. Не вытерпела, побежала к домашней аптечке за таблетками. Нашёлся только «Промедол», набрала шприц и вколола его в левую ягодицу. Успокоилась.

Вернулась к рабочему столу, схватила кисть и погрузилась в августовский закат. Цветовая гамма уплотнялась, и мало-помалу картина ожила, стала настолько реальной, как если бы сейчас открыли окно, и в квартиру проникло летнее тепло и запах малины.

Но этого было мало. Вот если бы кто-то помог ей, подсказал, как глубже передать ту красоту, которая переполняла её, мир, вселенную. Если бы она только научилась размножать свет…

— Мне кажется, или у тебя всё время играет одна и та же композиция? — с порога крикнул пьяный отец.

Яня вздрогнула, затем вскочила со стула и кинулась к нему в объятия.

— Нет, треки всё время разные. Музыка помогает мне рисовать. С моих глаз словно снята завеса. И я вижу всю красоту в первозданном виде, как будто выпила белизну и очистилась. — С умилением она приподняла рисунок, точно распознавая каждый аккорд мелодии в линиях, пританцовывала то ли в такт музыке, то ли подстраивалась под контрасты цветовой палитры. — Вот смотри…

Отец замер в дверях её комнаты, не решаясь приблизиться.

— Странная ты всё-таки, Янька. Собирайся, пойдём шпану погоняем!

— Можно мне остаться дома?

Янита с трудом представляла, как оставит рисунок незавершённым, ведь вдруг он станет тем самым бесконечным переживанием мира. Но и отца Яня боялась оставлять без присмотра, уверенная, что без неё он в очередной раз попадёт в аварию. Ведь как бы отец не был пьян, его заботило благополучие дочери. Но, к сожалению, не настолько, чтобы он мог усмирить внутренних «демонов» и не садиться пьяным за руль.

Полумрак улицы разряжал только свет фар. Отец уже сидел в машине, врубив на полную громкость шансон. Яня не понимала, как бывший музыкант мог довольствоваться такой музыкой теперь.

Она села в машину и выключила магнитофон.

— А мама где?

— Как всегда нигде, — он заржал.

Из-за брошенного дома рисунка Яниту как никогда раздражало поведение отца.

— Хочу вот так умереть. На скорости вылететь из поганой жизни! — гоготал он, сильнее давя на газ.

— А мне нравится жить.

— Ты ещё молодая. Когда-нибудь и ты станешь ненавидеть этот чёртов город!

Отец скалился и стучал по рулю, алчно предвкушая чужой страх перед собой — таким грозным, недружелюбным, несущим опасность. Вновь отдавшись своей особенности, Янита расширилась, впустила в себя мелькающие за окном дома, деревья и машины, словно спрятанные под тёмным пледом ночи. Образы глубоко оседали в ней, чтобы в любой момент она смогла извлечь их наружу и поделиться.

Отец резко нажал на тормоз. На улице окончательно стемнело.

В глухом дворе под мерцающим светом фонаря шумела «шпана». Девчонки пили пиво, пацаны отчаянно спорили, силясь выяснить, кто из них альфа.

Отец начал рыться под сидением, пока не извлёк оттуда пистолет.

— Сиди в машине, — приказал он и двинулся к компании.

Приметив приближающуюся фигуру, ребята утихли. Через мгновение отец вынул из-под куртки пистолет. Ребята не издали ни звука. В непроницаемой тишине нарастало ощущение опасности. Безмолвие прекратил озлобленный шёпот отца. Яня знала, он произнёс лишь одно слово: «Беги». Ребята бросились в разные стороны. Никто не беспокоился о том, чтобы помочь отстающим девочкам. Каждый сам за себя. Из раза в раз. Раздался выстрел. Отец выпалил в воздух. За многоэтажки упала единственная звезда.

На шум выстрелов никогда никто не приезжал. Может быть, какой-нибудь забулдыга иногда задирал голову, ища искры в темноте, но быстро забывал, для чего он обратился к небу, и только луна продолжала кружиться перед его глазами.

Отец ввалился в машину, сунул пистолет Яните в руку. Рукоятка была горячая. Яня сжала пистолет, смутно различая происходящее.

— Хочешь пострелять? — спросил отец.

Яня содрогнулась и тут же убрала пистолет в бардачок.

— Я против насилия.

Погодя, вглядываясь в тяжёлый профиль отца на фоне мелькающих заборов, она попросила отвезти её к Богдану.

— Опять будешь бездельничать?

Нет, не учительские замашки в нём проснулись, это отчаяние, напряженное ожидание встречи с женой.

Янита никак не могла разгадать, откуда в требовательных, властных женщинах так часто бывает дар вызывать к себе сочувствие, нежность и даже любовь. Правда, она быстро отвлеклась и провалилась в пустоту, где под защитным экраном воображения снова могла зарисовывать бескрайнее небо.

*

С порога определив настроение любимой, Богдан крепко обнял её. От него пахло странной смесью цитрусовых и залежалой одежды.

— Родители будто с ума сошли, — у Янита никак не получалось расстегнуть замок на толстовке. Богдан помог ей раздеться.

— Понимают, наверное, что после защиты диплома съедешь от них.

— Даже не знаю. Это ведь уже через пару месяцев. Как они справятся без меня?

В действительности Янита хотела жить с Богданом не меньше, чем он. Ведь родители слишком часто отвлекали от творчества. Однако необъяснимая, невидимая нить точно удерживала её.

— Перестань об этом беспокоиться! Сейчас нужно думать только об учёбе.

Янита скривилась, ей не нравилось учиться на экономиста. Покорно следуя заученному сценарию, она никогда не проявляла ни инициативы, ни интереса к учёбе. Но это вполне всех устраивало. Родители были счастливы, что дали дочери образование, Янита — что могла выиграть время, пока не поймёт, как быть дальше.

— Мне не хочется о ней думать.

— Только не начинай тему с картинами. Ты же знаешь, что тебе не стать художником. Зачем мучить и себя, и меня?

— Я так не считаю. Возможно, мне не хватает навыков и насмотренности, но это быстро восполняется. А пока я могла бы работать куратором.

— Но ведь тогда целыми днями придётся находиться на людях, — он на секунду задумался. — Ты же слишком стеснительная для такой работы.

— Просто мне кажется, что я могла бы стать полезной миру искусства, — она постеснялась сказать «людям, тебе». — Разве это не стоит усилий?

— Ты обманываешься! Все твои мечты эгоистичны. Ты послушай себя: «Идеальная картина, которая принесёт радость каждому», — он театрально растягивал каждое слово. — Такое невозможно!

Серые обои за его спиной в тусклом свете лампы казались Яните фиолетовыми, от теней они словно колыхались, волновались кружевом узоров.

— Яня, — примирительно выдохнул Богдан, взяв её за руку, — в тебе не дар, а повышенная чувствительность. Прошу, услышь меня, наконец!

Он прижал её голову к груди. Янита расширилась и услышала неуловимый для него звук, отдалённо напоминающий скрип половиц — так звучали её волосы под его пальцами.

— Сегодня я отправила в ту галерею в Москве, о которой я тебе рассказывала, свою картину, — поспешно выговорила она и замерла в ожидании «приговора».

— Теперь ты уже и в Москву собралась?! — Богдан отстранился. — Мы же дальние города не рассматривали! Ладно, обсудим позже.

Перед сном Яните вспомнилось то роковое падение с лестницы. Она вглядывалась в каменное лицо Давида, когда поднялась мелкая вибрация. Вибрация становилась сильнее, отчего волосы на голове Яниты в секунду наэлектризовывались. Не спеша она протянула руку, чтобы коснуться скульптуры, но Давид надул щёки, сложил губы трубочкой. Забыв, что позади неё лестница, Яня в ужасе попятилась назад. На секунду она зависла в воздухе, пытаясь удержать баланс. Но Давид всё же выдохнул.

Чёрное небо, розовое море

— Закрывай дверь, закрывай! — радостно кричал Яните отец, забегая в квартиру и придерживая руками автомат.

— Чьё это?

— Отнял. Тупицы юные совсем не шарят, кто перед ними, — ухмыляясь, отец поставил автомат в угол и скинул китель. На лице красовался фингал.

— Ты о ком? Ты отдашь его?

— Дай пудру глаз замазать, — сказал он, разглядывая себя в зеркале.

Янита достала косметичку.

— У нас не будет проблем? — спросила таким тоном, словно это она была родителем.

Он отмахнулся, в каждом его движении проявлялось ребячество и озорство. Яня невольно улыбнулась.

В эту же секунду раздался дверной звонок.

— Прыгай в окно! — смеясь, произнёс отец.

— Но я только начала рисовать.

— Давай! — настойчиво повторил он.

Яня замешкала, тогда отец подтолкнул её к двери в комнату. Она обречённо вздохнула и, не взглянув на рисунок, где залитые солнцем поля искали своё продолжение, взяла сумку и открыла окно. Хоть они и жили на первом этаже, прыгать было страшно. Раздался ещё один звонок, и Яня выпрыгнула.

— Чёрт, — вырвалось у неё, когда она взглянула на свои сине-розовые носки. Помедлив, она набрала на телефоне номер однокурсницы, живущей рядом с институтом. — Привет. Ты в общаге? Не одолжишь кроссовки?

Ступая по израненному лужами асфальту в одних носках, Яня ругала себя за то, что была так мягка с отцом. Но в автобусе раздражение отпустило, поскольку проплывающие мимо дома, гаражи, баннеры с рекламой подрагивали в серебристой дымке тумана. Незамеченным для Яниты осталось лишь то, что па