автордың кітабын онлайн тегін оқу Тяжелые дороги жизни
Борис Динерштейн

Кітап туралы Қазір оқып жатыр1 Тегін фрагмент

Борис Моисеевич Динерштейн

Тяжелые дороги жизни

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

На склоне своих лет я неоднократно задавал себе вопрос: «Какой след оставил ты в жизни для потомков и в истории?» Но ответа найти не мог.

Мой путь к новой жизни пролегал через тоталитарный бурелом невзгод и лишений, только благодаря неукротимому темпераменту и безграничной силе воли я подхожу к своему девяностолетнему юбилею (12.04.2011) — эта трагическая судьба и есть часть души нашей истории, а поэтому я решил и считаю своим долгом подробно изложить потомкам свой жизненный путь.

12+

Видимо, моя девяностолетняя жизнь на своем пути имела массу морально-физических, как внешних, так и внутренних, препятствий, пробиваясь через которые большинство измученных и лишенных разными методами и путями были отправлены в загробный мир.

Все эти отрицательные негативные величины способствовали только крушению тоталитарного режима — строя Советского Союза, к чему через 70 лет мы и пришли.

Теперь — с девяностых годов двадцатого столетия — мы живем пока при пресловутом советском капитализме, при полной демократии и свободе слова. Однако этот капитализм принес нам немало отрицательных явлений: разрушены сельское хозяйство и промышленность, массовая безработица и нищета, коррупция и мошенничество, обманы и грабежи.

Мой путь к новой жизни, мягко говоря, был далеко не легким и пролегал через тоталитарный бурелом невзгод и лишений, только благодаря неукротимому темпераменту и безграничной силе воли я подхожу к своему девяностолетнему юбилею (12.04.2011) — эта трагическая судьба и есть часть души нашей истории, а поэтому я решил и считаю своим долгом подробно изложить потомкам свой жизненный путь.

Этим предисловием к своей истории жизни я обращаюсь к молодым, которые не пережили ужасов тоталитарного режима.

Родился я в очень тяжелое время, шла Гражданская война. Прошло всего три года, как в России большевики захватили власть и стали создавать новое социалистическое государство: Союз Советских Социалистических Республик — СССР.

Шел 1920 год. Мама, Елизавета Аркадьевна Друйкина, будучи мной беременна, находилась у своих заболевших родителей в местечке Лепель (Белоруссия), вблизи с границей Польши. К новому 1921 году мама выехала к папе (Моисей Иосифович Динерштейн) в город Ростов-на-Дону. Подъезжая к городу Минску, мама почувствовала себя плохо; ее в городе Минске высадили и отвезли в родильный дом, где 12 апреля 1921 года я и родился.

Немного позже, но уже втроем: мама, папа и я — поехали в город Ростов-на-Дону, где у нас была трехкомнатная квартира в двухэтажном доме, на втором этаже, на ул. К. Маркса и Ф. Энгельса. Три комнаты цепочкой, одна за другой, были расположены перпендикулярно улице, куда выходило окно последней комнаты, все комнаты между собой смежные (проходные): вторая примыкала к последней, потолок был застеклен, и днем было светло; третья примыкала ко второй, и окно ее выходило в парадный коридор, правее входной двери квартиры. Коридор был общим, где стояли кухонные столы с посудой, примусами и керосинками, а рядом у каждого стола стояли ведра с совками, вениками и тряпками. Во дворе дома находился ликероводочный завод, поэтому гулять во дворе дома рискованно, так как иногда снуют автомобили.

Вскоре, 20 июля 1923 года, родилась моя сестра Зина, и мы продолжали уже вчетвером жить в прекрасном и уютном городе Ростове-на-Дону, который утопал в садах, скверах и бульварах, где почти никогда не было зимы.

Основным транспортом в то время были трамваи, конки и извозчики на пролетках и тарантасах; автомобилей почти не было. Единственное, что огорчало жизнь ростовчан, — беспредельное воровство, мошенничество, грабежи и обман. Эти криминальные события, к сожалению, не обошли стороной и нашу семью.

Мне было пять лет, а сестре три года; мама поставила в коридоре (общая кухня) разогревать кастрюлю борща с мясом, а сама пошла за чем-то в магазин, заперев нас в квартире на ключ. Вернулась вскоре домой и спрашивает нас: «Кто к нам приходил?» Мы игрались, и у нас никого не было; значит, прямо с примуса сняли кастрюлю с борщом и унесли. Мы с сестрой испугались и заплакали, но мамочка нас успокоила.

Мама нас накормила, а сама ушла по своим делам, заперев нас дома на ключ. Вскоре раздался стук в дверь, спрашиваем: «Кто там?» Отвечают: «Детки милые, здравствуйте, это я, тетя Соня, сестра Сары Ильиничны, решила вас проведать».

У нашей семьи были очень близкие знакомые, с хозяином которого работал наш папа. Его жену звали Сара Ильинична, они жили в своем большом доме, где был огромный сад и огород, они часто приглашали нашу семью в гости. Сегодня из этой семьи живут в Москве их внуки и правнуки, хотя, к сожалению, с ними контакта не имеем.

— Тетя Соня, мы очень рады вашему приезду, но дверь открыть не можем, так как мама нас заперла.

— Вы, детки, не волнуйтесь, а откройте мне окно, и я к вам залезу.

Я с сестрой обрадовались, открыли окно, которое выходило в коридор-кухню, и тетя Соня влезла к нам в квартиру; подошла к нам, обняла, расцеловала и начала с нами беседовать, а затем сказала: «Что я с вами попусту болтаю? Вот вам деньги и идите купите себе гостинцы». Мы с радостью взяли деньги, вылезли через окно в коридор и пошли на улицу. Нагулявшись и наигравшись, мы по пути домой купили сладости и радостные вернулись домой, но ни тети Сони, ни мамочки дома не было. Когда мамочка вернулась домой, мы с радостью рассказали, какой милый и добрый гость к нам приходил и как мы доброжелательно впустили ее в квартиру. Вскоре домой пришел папа, и мы сели обедать, а мама сказала: «Нас сегодня навестил гость, когда меня не было дома, и обокрал квартиру». Рассказала папе, как эта гостья попала к нам в квартиру. После этого случая родители нас никогда не оставляли дома одних, и мы стали постоянными спутниками наших любимых и дорогих родителей.

Мама пошла с нами в магазин, а по дороге мы зашли в аптеку, и нас мама оставила в тамбуре аптеки. К нам сразу подошел молодой человек, сорвал с наших голов белые каракулевые шапочки и убежал. Сестра заплакала и стала кричать, мама сразу к нам подбежала, но воришки и след простыл.

Воспитывались мы дома и очень любили, когда мамочка рассказывала или читала нам сказки и рассказы, учила рисовать и собирать из кубиков разные картинки. Папа был всегда очень занят, но, если находился с нами, это был большой праздник. Иногда в выходные дни мы всей семьей ходили к реке Дон, она казалась нам огромной, ведь по ней плавали большие пароходы и разного рода лодки. Мы иногда тоже на лодке плавали по реке и видели в воде разных рыб. Летом мы не упускали возможность покупаться в реке, а к осени по реке плавала масса арбузов. Наш город был всегда завален разного рода фруктами, особенно бахчевыми культурами и виноградом. Когда по разным делам мы с родителями ходили в город, нам всегда покупали натуральный виноградный сок.

По всему городу стояли столики, на которых были закреплены соковыжималки с большой воронкой, а рядом со столиками стояли огромные плетеные корзины с разными сортами винограда. Память об этом прекрасном городе Ростове-на-Дону, где прошло наше раннее детство, сохранилась по сей день.

В 1928 году папу перевели работать в Москву, где нас поселили в гостинице «Националь», находящейся на углу улицы Тверской и Охотного Ряда. Этот переезд оставил у нас много впечатлений: широкие улицы, большие дома, множество разных магазинов и театральных заведений. По городу ездят автобусы, трамваи, но много было и конной тяги, а автомобили проезжали редко. Рядом с гостиницей по улице Охотный Ряд стоял большой дом — американское посольство; напротив него, через улицу, стоял Кремль, вдоль стен которого расположен сквер. На самой площади Охотный Ряд находился большой фонтан, вокруг которого разворачивались трамваи. Позади этой площади находилась Красная площадь, которая была выстлана деревянными шестигранными кубиками, а в центре площади, у Кремлевской стены, стоял деревянный мавзолей, где покоилось тело бывшего вождя и основателя Страны Советов В. И. Ленина (Ульянова), лежащего в обрамленном стеклом гробу и одетого в костюм цвета хаки (темно-зеленый) военного покроя и в хромовые сапоги.

У мавзолея круглогодично и круглосуточно стоял почетный караул солдат кремлевской службы. Этот мавзолей мы не раз посещали. Вскоре нас переселили в одноэтажный барак-общежитие, находившийся на стыке Второго Обыденского и Курсового переулков; здесь мы жили в комнате 15 м². Кухня, туалет и прихожая были общими. На кухне стояло 10 кухонных столов с подвешенными над ними полками для посуды; на столах стояли примусы, керосинки и разного рода подставки и специи, а рядом у каждого стола стояли ведра с тряпками, совки и веники. Несмотря на такие посредственные жилищные условия, мы были очень довольны, что выбрались из гостиницы.

Вскоре я стал ходить в школу, находящуюся от нашего жилища через несколько домов. Мама с Зиной занимались хозяйственными делами; папа работал и учился в вузе. Моя обязанность была в обеспечении семьи керосином, необходимым для приготовления питания, уборки комнаты и общественных мест, для стирки белья, купания и личной гигиены. Ведь горячей водопроводной воды не было, и поэтому ее приготавливали на примусах и керосинках. За керосином я ходил на противоположный берег Москвы-реки по ее дну. В то время гранитных берегов у реки не было, а на дне реки, за храмом Христа Спасителя, лежали мелкие камни типа гравия, которые не покрывались водой, и я по отлогим берегам реки, с бидонами и бутылками в руках, переходил Москву-реку, не замочив ноги. Керосинная лавка находилась в 500 метрах от нынешнего Театра эстрады, в стороне большого каменного моста. В то время в здании нынешнего Театра эстрады находился первый детский кинотеатр, который нередко мы посещали.

Меня и Зину родители часто отправляли в сельскую местность и на длительное время, где жила семья папиной родной сестры Анны Иосифовны, которую все родственники называли тетя Аня. Эта семья в 30-е годы ХХ века жила в Ярославской губернии Борисоглебского района в селах: Неверково, Великое, Петряевка. И везде у них было личное подсобное хозяйство: корова, две свиньи, две лошади, куры, индюшки, кошка и две охотничьих собаки — русская гончая по кличке Марс и ирландский сеттер (сука) по кличке Леди.

Семья тети Ани состояла из четырех человек: муж Карл Карлович, сын Нил и домашняя работница Эмилия. Дом был большой деревянный, и места хватало всем. Мы с Зиной с большим желанием всегда приезжали к ним в деревню, и нас очень радушно принимали.

Дядя Карлуша был статный мужчина роста выше среднего плотного телосложения с обаятельным взглядом; он имел высшее образование по лесному хозяйству, очень красиво и грамотно писал, был всесторонний эрудит, вел и грамотно содержал свое огромное домохозяйство. Они имели свой большой огород. Сам воспитывал не только нас, но и своих животных: лошадей и собак, последние всегда участвовали во всесоюзных выставках и полевых охотничьих испытаниях и были многократными призерами, победителями и чемпионами, за что награждались дипломами, грамотами и медалями разного ранга. Эти собаки имели на редкость завидную, чистокровную родословную, подтвержденную соответствующими документами. Лошадей дядя Карлуша воспитывал тоже сам; когда жеребята стояли твердо на ногах, выводил регулярно на прогулки и пробежки, а повзрослевших сам объезжал под седлом и запрягал в телеги или тарантас, объезжая по дороге.

Он был грамотным, опытным хозяином и мастером на все руки. Мог отбить косу, наточить и направить бритву, пилу, топор, наколоть дров, накосить сена, сделать скворечник, крыльцо, ворота, настелить полы и покрыть крышу, поставить забор, починить телегу и сбрую. Также он был отличным охотником, завидным и признанным кинологом; его статьи о законах охоты, мастерстве охотника, подборе охотничьего ружья и уходе за ним, воспитании охотничьих собак многократно печатали в журналах «Охотник» и «Охотничье хозяйство».

Нас с Зиной наши дорогие тетя Аня и дядя Карлуша воспитывали собственным трудовым примером: мы помогали убирать дом, двор и хозяйские постройки, скотские помещения, кормить птицу и животных, вывозить на огород навоз и вспахивать его, обрабатывать землю, засаживать огород и убирать поспевший урожай. Поездки в деревню нас с Зиной приучили к труду, и мы с огромной благодарностью и любовью по сей день помним наших дядю Карлушу и тетю Аню и благодарим за достойное трудовое воспитание.

В 1934 году они вынуждены были переехать на Урал, в деревню Дешевая, в 140 км от города Свердловска, где жили в служебном доме, а через год они переехали на станцию Шамары, что в 100 км от города Свердловска, и жили тоже в ведомственном доме лесхоза, где работал дядя Карлуша. На территории станции находился поселок, в низине которого протекала река Сылва, по которой сплавляли даже лес. На этой реке мы часто купались, плавали на лодке, ловили рыбу и раков. Это был сказочный рай, так как на сотни километров вокруг не было никаких промышленных предприятий. Вокруг поселка стоял сплошной лес — тайга, куда дядя Карлуша и тетя Аня ходили в сезон на охоту.

Охота всегда была богатая; вокруг было много разной дичи: рябчики, вальдшнепы, утки, куропатки, бекасы, зайцы, дикие кабаны, медведи и волки. На двух последних животных изредка ходили тоже охотиться и их шкурами застилали в доме полы. Со временем и я с Нилом стали ходить тоже на охоту, а когда я уже был семейным, то приезжали в Шамары со своими детьми, где и Надюша всегда с удовольствием с нами выезжала. Лес был очень плодовитым, любые грибы, ягоды: черника, костяника, клюква, земляника, ежевика и малина. Все эти дары природы были подспорьем к домашнему столу, но отнимали много времени на ходьбу в лес и заготовку, однако мы с радостью и зачастую посещали тот экологически чистейший кладезь бодрости и здоровья. Ежегодное и длительное пребывание в этих оздоровляющих краях значительно укрепляло нашу семью и духовно, и физически.

В этом поселке Шамары поезд, идущий из Москвы, останавливался только на 5 минут, а поезд, идущий на Москву, вообще здесь не останавливался, и, чтобы нам уехать домой, на Москву, мы на рабочем поезде добирались до города Свердловска, а от него на Москву; однако наши выезды постоянно продолжались.

Тетя Аня не только занималась профессионально сельским хозяйством, но была еще незаурядным медиком, чудесно готовила, с успехом владела домоводством; была любимой женой, матерью, сестрой, тетей, свояченицей и соседкой; была прекрасным охотником и кулинаром. Они оба — тетя Аня и дядя Карлуша — были очень трудолюбивы, энергичны, доброжелательны и гостеприимны. У них зачастую гостило до восьми человек. Где бы они ни жили, их авторитет был огромный. Двери их дома для всех всегда были открыты.

Селяне и соседи были желанными гостями, а в трудные минуты всегда находили в их доме бескорыстную помощь; пожелания и просьбы прихожан всегда своевременно выполнялись. Они оба были безграничной отзывчивости, дружелюбия, корректности и вежливости. Благодаря нашим постоянным выездам в деревню и радушному приему нас тетей Аней и дядей Карлушей мамочка и папочка получили достойное высшее образование.

В 1934 году папа, как пайщик, выкупил трехкомнатную квартиру в пятиэтажном доме, без лифта, на пятом этаже, по адресу ул. Новослободская, д. 67/69, кв. 96, подъезд 6. Это была благоустроенная, комфортная квартира, состоящая из двух десятиметровых смежных комнат, окна которых выходили на улицу; третья комната 18 м² с балконом и большим окном, выходящим во двор; длинный пятиметровый коридор, восьмиметровая кухня и раздельная ванна и санузел. Напротив дома, через проезжую часть дороги, где ездили и трамваи, находился детский парк, на месте которого когда-то был погост, а рядом средняя школа №18, куда нас мама водила в первые годы учебы. Позже нас мама перевела в школу №207, где не надо было переходить через проезжую часть дороги. В этой школе прошла наша юность, и эту десятилетку я закончил в 1939 году.

Мы постоянно вели плодотворный, насыщенный и энергичный образ жизни; наряду с учебой в школе, мы принимали участие в общественной жизни и пионерском движении; проводили тематические викторины и пионерские сборы, участвовали в различных походах и экскурсиях, посещали разные музеи, выставки, кинотеатры, театры и стадионы; занимались в секциях: стрелковой, кавалерийской, парашютной, санитарной службы. За успешные занятия в секциях нас награждали грамотами и нагрудными знаками: ГТО — «Готов к труду и обороне», ВС — «Ворошиловский стрелок», ГСО — «Готов к санитарной обороне» и другие.

В доме, где мы жили, при помощи райкома комсомола я добился нежилого помещения и организовал Клуб молодежи. С помощью товарищей собрали по дому книги с художественной литературой, и появилась общественная библиотека; жильцы дома подарили нам пианино. Этот клуб нас объединил и позволил культурно и плодотворно в свободное время встречаться и общаться по интересам: читали книги, пели песни, танцевали, играли в шахматы, шашки и домино.

Многому нас научила газета «Пионерская правда», мы в порядке обмена опытом посещали дворцы и дома пионеров других районов. Я лично даже принимал участие в конкурсе проекта Городского дворца пионеров. Во второй половине апреля месяца 1937 года я получил паспорт, став совершеннолетним гражданином. Однако через полмесяца после этого переходного периода в нашей семье — 30 апреля 1937 года — эта прекрасная, познавательная, многообещающая и радостная жизнь рухнула в один день на много десятилетий. В этот предпраздничный день мы с папой ушли в город за покупками к празднику 1 Мая.

Приходим домой во второй половине дня с покупками, мама открыла нам дверь и сказала, что папу ждут какие-то двое мужчин, мы вошли, поздоровались с ними, после чего они заявили: «Мы сотрудники НКВД и пришли произвести у вас обыск». Папа попросил их предъявить удостоверения и ордер на обыск; они ознакомили папу с документами и прошли с ним в его комнату; один чекист сел у папиного стола возле телефона, а второй стал с папой осматривать квартиру. Не найдя ничего криминального, они вернулись в папину комнату и стали осматривать открытый книжный шкаф, где находились профессиональные учебники и справочники, художественная литература и ряд сочинений К. Маркса, Ф. Энгельса, Г. Плеханова, первое издание В. Ленина и политические словари. Осмотрев книги, чекист спросил папу: «Почему у вас сочинения Г. Плеханова, ведь его произведения запрещены?» Папа ответил: «Во-первых, это сочинение Г. Плеханова издано у нас, в Советском Союзе, во-вторых — это моя личная библиотека, которой пользуюсь только я; в-третьих — я никогда свои книги никому не давал, не продавал и не выкидывал».

Затем чекисты спросили у папы: «Есть ли у вас оружие и если есть, то предъявите разрешение». «Да, есть», — ответил папа и, открыв ящик письменного стола, достал личное оружие с документами на него и передал чекисту.

Закончив обыск и не найдя ничего криминального, предъявили папе ордер на арест и попросили одеться и пойти с ними. Мама подбежала к папе, обняв его и рыдая, стала целовать. Чекисты, успокаивая маму, сказали: «Ваш муж через 2—3 дня вернется домой». Мама вскоре отошла от папы и стала собирать его вещи. Папа расцеловался с нами, взял портфель с вещами и ушел с чекистами. У подъезда дома стояла автомашина «Эмка». Они сели и уехали. С этого рокового дня мы никогда больше не видели папу (архивные материалы об аресте см. в приложении).

Однако после того как чекисты увезли папу, мама долго не могла успокоиться, да и я с сестрой наплакались. Вечером, придя в себя, мама сказала нам: «Дети, нас постигла незаслуженная трагедия, я знаю, папа был честным коммунистом, членом ВКП (б) — Всесоюзная коммунистическая партия большевиков — с 1917 года; он был ответственным руководителем в Наркомземе СССР (Народный комиссариат земледелия), занимая должность начальника Главного управления животноводства СССР. В 1936 году по стране проводилась массовая чистка членов ВКП (б), и папа прошел ее успешно под бурные аплодисменты; все эти папины заслуги, безупречный многолетний труд и общественная деятельность вселяют в меня надежду, что папа через недельку вернется к нам домой; завтра день 1 Мая — международный праздник, и ты, сынок, должен со школьными товарищами пойти на демонстрацию на Красную площадь».

Утром 1 мая, придя в школу, встретился с одноклассниками, и вдруг к нам подошла комсорг школы Татьяна Ивановна и, обращаясь ко мне, сказала: «Ты на Красную площадь с демонстрантами школы не пойдешь, так как арестован твой папа». Я, обескураженный, был вынужден уйти домой, а по дороге подумал: «Видимо, теперь для нас радостные дни закончились». Мои предположения вскоре оправдались: соседи перестали с нами здороваться, в квартиру к нам перестали заходить, соученики смотрели на нас с презрением, товарищей и друзей не стало.

Морально было очень тяжело жить и находиться в такой отторгнутой обстановке — мы стали отверженными в родной стране. Мамочка еженедельно посещала Бутырскую тюрьму, думая, что здесь находится папа, но никто не сообщал, где находится наш папа. Однако мама продолжала ходить в Бутырскую тюрьму, пытаясь передать передачу, письмо, деньги, но, увы, ничего не принимали и сведения о папе не давали.

Единственные, кто нам не только сочувствовал, но и поддерживал нас, не оставлял в одиночестве в этом мире, — это папина сестра Анна Иосифовна Рубина и ее семья. Они нас постоянно поддерживали не только морально: письмами, телефонными звонками и наездами, но и материально: регулярно высылали нам продовольственные посылки и овощные и фруктовые консервы своего производства и изредка деньги.

Через полгода после ареста папы — новая семейная трагедия. 4 октября 1937 года арестовали маму, а я с Зиной продолжали жить одни и посещать школу; но через месяц после ареста мамы, 7 ноября, к нам пришли два сотрудника НКВД с намерением взять от нас письмо в газету об отказе от родителей — врагов народа, мы отказались, и нас хотели арестовать, но Зина подняла такой крик и плач, призывая соседей нас спасти, что чекисты не стали нас трогать и ушли. Однако еще через несколько дней после ухода чекистов к нам явилась, как показалось, очень миловидная женщина и представилась как сотрудник отдела опеки. Выслушав историю нашей трагедии, она сказала: «Я сейчас вскипячу чайник, и мы вместе сядем за стол, покушаем и заодно поговорим о вашей дальнейшей судьбе». Мы с Зиной стали помогать ей накрыть стол, а когда сели за стол кушать, эта женщина стала объяснять нам причину своего визита к нам: «Общество опеки, узнав о трагедии в вашей семье, направило меня к вам, чтобы оказать вам помощь. Я вас определю в дом пионеров, где вы будете жить, питаться и одеваться, а учиться будете продолжать в своей школе. Когда закончите школу и пойдете работать, вам вернут эту квартиру, а сейчас давайте соберем вещи и поедем в дом пионеров». Мы с Зиной ей поверили, и она стала нам помогать собирать вещи. Заперев квартиру, мы вышли с ней на улицу, сели в автомашину «Эмка» и поехали, а время было уже позднее. Через какое-то время мы подъехали к большим воротам, они открылись, и мы въехали в большой плохо освещенный двор. К машине подошли сразу двое мужчин в военной форме, открыли дверь автомашины и грубо сказали: «Что сидите? Приехали, вылезайте из машины, берите свои вещи, чемоданы и следуйте за нами». Мы с Зиной вылезли из машины, взяли свои вещи, и нас эти грубияны-чекисты повели в дом на второй этаж. Здесь мы оставили вещи, сняли пальто и головные уборы, после чего эти сотрудники повели нас в одну из комнат, где в разных положениях и позах нас по отдельности несколько раз сфотографировали, а затем сняли отпечатки пальцев.

После той процедуры мы оделись, взяли свои вещи, и нас проводили в другое здание, где наконец поселили, и мы сразу легли спать, ибо время было за полночь, но я долго не мог заснуть и понял, что это за дом пионеров; позже мы узнали, что этот дом находится на территории Даниловской тюрьмы, где содержатся дети репрессированных родителей, от малюток до совершеннолетних. Спали мы по пять человек в комнате, питание было трехразовое, была библиотека и игровое помещение, могли слушать радио и смотреть кинофильмы.

В этом доме вместе с нами дежурили воспитатели, женщины, являющиеся сотрудниками НКВД. Они внимательно следили за поведением каждого ребенка, а закончив смену, в письменной форме давали руководству характеристику на каждого ребенка. Через несколько дней я обратил внимание на отправку детей в разные детские лагеря и колонии. Регулярно приходили путевки в детские дома-колонии из разных республик и городов, куда отправляли временно проживающих здесь детей. Воспитательницы отбирали кандидатов на отправку, а если это были сестры, братья или брат с сестрой, то их отправляли в разные детские учреждения разных республик или городов. В первую очередь воспитатели старались отправить в детские дома малышей.

Через неделю пребывания нас в этом доме меня вызвал майор и предложил у них работать, так как у меня есть паспорт и я отношусь к совершеннолетним лицам. Я его внимательно выслушал и ответил:

— У вас работать я не намерен, ибо вы арестовываете и сажаете безвинных людей.

Майор выслушал доводы моего отказа у них работать и сказал:

— Я искренне намерен оказать тебе помощь, иди к себе в детприемник и хорошо обдумай мое предложение.

Через несколько дней майор снова пригласил меня, и я ему сказал, что свое мнение не изменил. Майор ответил мне:

— К сожалению, мои надежды не оправдались, и мне тебя очень жаль.

Но я беседу продолжил и сказал:

— А мне вас очень жаль.

— А почему? — спросил майор.

— Вы будете меня куда-то отправлять этапом, но я до места не доеду.

— Ты что, в пути покончишь самоубийством?

— Я же еще молодой и не дебил, зачем самоубийство, а вот вас будут ожидать большие неприятности, так как я к месту назначения не приеду.

— Что еще хотел бы ты мне сказать?

— Отпустите меня на волю, у меня есть паспорт, и я буду продолжать учиться и работать.

— Без жилища тебя нигде не примут, если есть хорошие знакомые, которые тебя приютят, дай мне их телефон и адрес.

— Дать телефон хороших знакомых, чтобы и их посадили? Не дам.

— Ладно, иди отдыхай в детприемник, нужен будешь — я тебя приглашу.

После ноябрьских праздников 1937 года майор вновь меня пригласил и, улыбаясь, вручил мой паспорт, дал 30 рублей денег, и сопровождающий сотрудник довез меня до Добрынинской площади, мы распрощались, и я поехал на Белорусский вокзал. Два дня я ездил на пригородных поездах, а на третий день свободы пошел к нашим близким и отзывчивым знакомым Могилевским, которые жили на улице Немировича Данченко, и рассказал им нашу с мамой и Зиной трагедию, дал номер телефона Даниловского приемника, который мне сообщил освободивший меня майор. Несмотря на то что семья Могилевских состояла из пяти человек, проживающих в малогабаритной трехкомнатной квартире, они меня сразу приняли и приютили, и я продолжил посещать школу. Через неделю, как они меня приютили, их бабушка Елена Владимировна взяла из Даниловского детприемника Зину, и мы оба стали у них жить на полном обеспечении; так что новый 1938 год мы с Зиной встретили в семье Могилевских. За оказанный нам с Зиной комфортный приют мы старались отблагодарить Могилевских нашим к ним вниманием: помогали накрывать и убирать столы после приема пищи, подметали и мыли полы, ходили за продуктами в магазин, убирали квартиру и мыли посуду, выносили мусор. Жизнь наша была не сладка, постоянная скука о родителях, про которых не было никаких известий, но зато мы были на свободе.

В феврале месяце 1938 года я пошел на прием к Надежде Константиновне Крупской, которая занималась решением детских проблем. Она внимательно выслушала меня и сказала: «У вас не решен самый главный вопрос — жилищный, который я решить не могу, поэтому вам следует обратиться к Михаилу Ивановичу Калинину, который является всесоюзным старостой и обладает большой государственной властью». Я поблагодарил ее и ушел, не теряя надежды.

Через неделю я с Зиной пошли на прием к М. И. Калинину; военный нас препроводил в кабинет М. И. Калинина, который нас очень любезно принял и, выслушивая нашу семейную трагедию, что-то записывал, а потом сказал: «Я вам сейчас конкретно ничем не могу помочь, ибо главный квартирный вопрос может решить только Н. И. Ежов, к которому я советую вам обратиться. Когда ваш квартирный вопрос будет решен, приходите ко мне, и я вас направлю учиться или работать, куда вы пожелаете, а пока опять присядьте, покушайте, и вот вам 50 рублей на семейные расходы». Об этом походе мы рассказали Борису Петровичу Могилевскому, после чего он нам сказал: «Вам М. И. Калинин дал единственный правильный совет, ведь без жилплощади вы ни на учебу, ни на работу не сможете поступить, так что надо добиваться приема к Н. И. Ежову».

Эти походы, обращения и ходатайства отнимали много времени, и это в какой-то степени отражалось на нашей учебе. Однако я знал, что под лежачий камень вода не течет, значит, нашу судьбу мы обязаны и должны решить только сами.

В марте 1938 года я пошел на Лубянку в дом НКВД и подал заявление на имя Наркома внутренних дел СССР Н. И. Ежова с просьбой вернуть нам квартиру. Мне дали бумагу с номером телефона, по которому я через неделю должен позвонить, и мне скажут, куда и в какое время прийти на прием к Н. И. Ежову. Когда через неделю я позвонил на Лубянку, мне сказали, какого числа, в какое время и куда я должен явиться на прием. В указанный день и время я явился на Лубянку, и военный меня проводил в кабинет Н. И. Ежова. Последний встал из-за письменного стола, поздоровался со мной за руку и сказал:

— Таких посетителей у меня пока не было, проходите, присаживайтесь и расскажите, какая беда вас заставила явиться к нам?

Я высказал причину своего визита к нему в связи с нашей семейной трагедией, он, внимательно слушая мой рассказ, стал что-то записывать, а потом вдруг спросил:

— Вы в какой школе и в каком классе учитесь?

Я ответил:

— Школа №207 Октябрьского района, в 9 «А» классе.

— А какая у вас оценка по русскому языку?

— Выше четверки у меня по русскому никогда не было. А в чем дело? При чем здесь оценка русского или другого языка?

— В том, молодой человек, что вы не умеете писать заявления.

— Николай Иванович, извините меня, но ведь в школе не учили писать заявления в разные учреждения.

— Ох, какой ты мудрый, ну ладно, я это между прочим спросил, а сейчас мы с тобой попьем чайку с бутербродами и пирожками, а потом продолжим нашу работу-беседу.

Принесли чай, пирожки и бутерброды, я с большим удовольствием покушал, а оставшуюся еду Николай Иванович Ежов попросил прислужника положить в пакет. На душе у меня стало как-то веселей, и мы продолжали беседу. Заканчивая беседу, Николай Иванович сказал:

— Я вам сейчас дам записку с номером телефона, именем и отчеством товарища, который занимается вашим вопросом. Но у меня к вам просьба: убедительно прошу, когда ваш вопрос будет решен, а он будет решен положительно, эту записку, с номером телефона и именем и отчеством, не забудьте сжечь.

— Я, Николай Иванович, как только этот вопрос ваш сотрудник решит, эту записку отдам ему, и пусть сам решает ее судьбу.

— Да ты действительно мудрый, вот тебе 50 рублей на расходы и пакет с бутербродами, что ты не доел; желаю тебе здоровья и благополучия.

Мы попрощались, и я ушел, сомневаясь в его обещании, так как после всех безвинных и бессудебных арестов доверие к сотрудникам НКВД было подорвано.

Как-то в апреле месяце 1938 года я пошел за хлебом в Филипповскую булочную, что на улице Горького. Зашел в булочную, увидел телефон-автомат и стал звонить товарищу Николаеву, который занимался нашим квартирным вопросом. Вдруг он мне говорит: «Езжайте сейчас на вашу квартиру». Я от радости забыл про хлеб и поехал на Новослободскую улицу, где мы жили. Поднялся на пятый этаж, а квартира наша опечатана. Пошел в домоуправление, захожу, а за мной следом заходит какой-то мужчина. Я подошел к столу, где сидит домоуправ товарищ Вахнов, и прошу его дать мне ключи от квартиры №96, где мы проживали. Вахнов встал из-за стола и взволнованным кричащим тоном сказал: «Ты откуда бежал, какие тебе ключи, жидовская морда?» Я оторопел, а стоящий сзади меня мужчина встал впереди меня и говорит домоуправу: «Кто вам дал право кричать на посетителей и нецензурно выражаться? Вы что кричите и оскорбляете молодого человека, вежливо обратившегося к вам со своей просьбой?» Домоуправ повышенным тоном ему заявил: «Это не ваше дело делать мне замечания, здесь я хозяин и без посторонних лиц разберусь с этим предателем». Оказалось, что мужчина, ставший впереди меня и сделавший замечание домоуправу, был сотрудник НКВД, он подошел поближе к столу домоуправа и, показав ему свое служебное удостоверение, спросил: «Вы кто такой, что так грубо себя ведете с посетителями?» Вахнов ответил: «Я домоуправ и несу личную ответственность за должный порядок в своем хозяйстве». Сотрудник НКВД на его ответ сказал: «Сейчас возьмите ключи от квартиры №96, пригласите двух дворников и пройдемте со мной и с этим молодым человеком в его квартиру, где вы и дворники будете понятыми». Мы подошли к квартире, сотрудник НКВД ее распечатал, открыл дверь, и мы все вошли в квартиру. Сотрудник осмотрел квартиру и посоветовал мне занять отдельную и самую большую комнату 18,5 м² с балконом и окном, выходящим во двор. Я поблагодарил за совет и стал переносить вещи из двух 8 м² смежных комнат: книги, учебники, вещи, кровать (оперативник стал мне помогать, чтобы сократить время передачи мне квартиры). Когда я понес в свою комнату папино пальто и бурки, домоуправ меня остановил и сказал: «Это вещи не твои, и положи их обратно, откуда взял». Оперативник услышал это и сказал домоуправу: «Отойдите к входной двери квартиры и молча наблюдайте за передачей молодому человеку вещей и комнаты».

Когда необходимые нам с Зиной вещи и мебель с помощью оперативника перенесли в отведенную мне комнату, оперативник опечатал две смежные комнаты, я расписался в документе в получении комнаты, и он отдал мне ключи от квартиры, мы все вышли на улицу, где я отдал оперативнику записку с его фамилией и телефоном, он при мне достал спички и сжег эту записку, после чего мы распрощались.

Несмотря на то что я был очень уставший и голодный, сразу поехал к Могилевским, купив по пути хлеба. Могилевские моим долгим отсутствием были очень встревожены и напуганы, когда я показал им ключи от моей теперь квартиры, — их лица озарились улыбкой и душевной радостью, тревожный взгляд их пропал, и они, успокоившись, стали к обеду накрывать стол.

Теперь мы с Зиной имели свою жилплощадь и были довольны, что не стали излишней обузой приютивших нас душевно отзывчивых Могилевских. Материально было тяжело, но посещать школу стали регулярно, она ведь теперь рядом с нашим домом. Снова материально мы себя обеспечивали работой в своем доме: Зина убирала у соседей квартиры, выносила мусор, иногда ходила в магазин; я соседям натирал паркетные полы, вытряхивал и чистил ковры. Соседи рассчитывались с нами кто едой, кто продуктами, кто деньгами. Также нам помогала наша дорогая тетя Аня, высылая с Урала продуктовые посылки.

Наряду с учебой в школе, я решил приобрести специальность, чтоб иметь стабильный заработок, — учился еще в ФЗУ при Московском тормозном заводе, которое находилось на Лесной улице, 10 мая 1938 года закончил ФЗУ, и меня зачислили слесарем 6 разряда, но работал я только во вторую смену, чтобы закончить учебу в средней школе и получить диплом о среднем образовании. Через четыре месяца моей работы на заводе в газете «Правда» появилась статья «Молодой рабочий тормозного завода Динерштейн за смену выполнил четыре рабочих нормы». Вскоре после этого меня из цеха сборки валовой продукции перевели в цех опытных конструкций, где я познакомился с известными всему миру конструкторами Матросовым, Казанцевым и его сыном, Шавгулидзе. Их изобретения были признаны во всем мире. Даже сегодня изобретенные ими для железнодорожного транспорта приборы: краны машинистов, тормозные агрегаты, компаунд и тандемные насосы — стоят на железнодорожных вагонах и локомотивах. Начальником этого экспериментального цеха был доктор технических наук Крылов Владимир Иванович. Работа в этом цеху была творческая и интересная. Цех был оборудован всеми металлообрабатывающими станками.

Это был необычный цех, мы, работники этого цеха, были не слесарями, токарями, фрезеровщиками и т. д., а лаборантами, и каждый из нас умел и работал на любом станке. Нам приносили литье приборов и чертежи детализированные; мы планировали порядок изготовления деталей для прибора и приступали к работе. За недолговременную работу в этом цехе я успел подать три рационализаторских предложения, которые были внедрены в производство. На этом заводе в 1939 году я закончил еще школу мастеров социалистического труда.

Вспоминая этот период, не перестаю сегодня удивляться той энергии, титаническому труду, который я вкладывал в столь нелегкий период жизни и сделавший меня настойчивым и одержимым; видимо, эта увлеченность учебой и трудом помогли мне преодолеть одиночество, отверженность, презрение и твердо встать на ноги. Да, был очень тяжелый период в моей жизни, в первую смену учиться в средней школе, а во вторую работать на заводе и повышать свое профессиональное мастерство.

В 1939—1940 учебных годах я закончил среднюю школу №207, а в сентябре месяце 1940 года был призван в ряды РККА Октябрьским райвоенкоматом. День призыва в Красную армию являлся традиционным большим семейным праздником, и к нему заблаговременно готовились; приглашались на проводы в Красную армию родственники, соседи, друзья и товарищи, сослуживцы и соученики.

К призыву в Красную армию — народ и молодежь относились к этому не только положительно, но с нетерпением ждали этого радостного дня — молодежь была подготовлена; каждый учащийся в школе проходил в течение последних лет учебы допризывную подготовку и физическую, и моральную. Мы знали историю Красной армии, рода войск и их назначение, героев Октябрьской революции и Гражданской войны; в физическую подготовку входили изучение оружия, стрельба, обязательная сдача норм по подготовке к труду и обороне, умение оказать первую медицинскую помощь, умение ухаживать за лошадью и верховая езда.

За все эти элементы боевой подготовки молодые люди и даже девочки, успешно прошедшие эту подготовку, награждались красивыми знаками, отражавшими элемент подготовки, и молодежь их с гордостью носила на груди: БГТО — «Будь готов к труду и обороне», ГТО — 1 и 2 ступени — «Готов к труду и обороне», ЮК — «Юный кавалерист», ВС — «Ворошиловский стрелок».

Проводы меня в армию были скромными, но я был доволен, что одноклассники, соседи и заводчане, ребята и девчата пришли проводить меня в армию; мы несколько часов радушно беседовали, вспоминая наши школьные годы и детство, много было добрых пожеланий и напутствий, расставания были очень трогательными, однако я был доволен этой незабываемой встречей-проводами.

Придя на сборный пункт, я распрощался с провожающими товарищами и направился в помещение, где находилась комиссия, направляющая призывников в воинские части. Один из членов комиссии спросил меня: «Какому роду войск вы отдаете предпочтение?» Я ответил, что танковым и кавалерийским частям.

«К вашему сожалению, в эти части набор призывников закончен, но это не самое главное. Вы по своему маленькому росту не подлежите пока быть призванным в ряды РККА».

Я был обескуражен и, попрощавшись с членами комиссии, пошел домой, преследуемый разными печальными мыслями. По пути домой я встретился со своей сестрой, которая, возмущаясь, спросила: «Ты почему с котомкой идешь домой?» Я назвал причину возврата, а сам подумал: видимо, трагические события, постигшие всех членов нашей семьи в 1937 году, лишили возможности выполнить священный долг и достойно отслужить в рядах Красной армии.

Когда мы пришли домой, Зина зашла к соседу Григорию Андреевичу Рудых, занимавшему пост зам. министра, и рассказала об отказе призывной комиссии направить меня в ряды Красной армии. Сосед обещал помочь исполнить священный солдатский долг. Через день я был призван на призывной пункт, и проходить военную службу меня направили в Забайкальский военный округ, город Иркутск, где меня зачислили в 46 стрелковую дивизию, 340 стрелковый полк, во 2 стрелковую роту стрелком. Командиром роты был капитан Белич, командиром взвода — младший лейтенант Комалеев. Началась новая солдатская жизнь в суровом сибирском краю и далеко в не спокойное время, ибо Германия на протяжении нескольких лет ведет на Западе оккупационные войны. Наши одноэтажные бараки-казармы находились в предместье города Иркутска. Наркомом обороны СССР стал маршал Семен Константинович Тимошенко, который издал приказ проводить все занятия в воинских частях, на открытом воздухе и приближенно к боевой обстановке. Распорядок дня соблюдался строго: подъем в 6.00 часов, и мы в нательных рубашках (в любое время года) делали пробежки, затем гимнастику и возвращались в казарму. Стелили постели, наводили туалет, одевались и, выйдя, строились в колонну и строем с песней шли в столовую, находящуюся в 200 метрах от казармы. Кормили трижды в день, еженедельно мылись в бане и меняли нательное и постельное белье. Очень трудная служба была в зимнее время года. Зимы здесь суровые, морозные, с сильными ветрами, вьюгами и заносами. Материальную часть оружия также изучали на открытом воздухе, разбирали на части оружие, а детали примерзали к рукам, отогреешь в руках и продолжаешь изучать. При стрелковой тактической подготовке командир выстраивал отделение, насчитывающее 12 человек, и давал команду («лежа» или «стоя»): «Тремя патронами заряжай!» Мы ложились на снег, клали винтовку на левую ладонь руки, разводили ноги, прижимая пятки к земле, правой рукой брали винтовку за шейку приклада, к левой стороне приклада прижимались щекой и целились в условную мишень. В таком положении мы лежали, пока командир не проверит правильность положения каждого солдата. Не дай бог во время занятий что-нибудь отморозить, получишь взыскание. На тактических занятиях пробегали кросс в боевом снаряжении, учились рыть окопы и ячейки, передвигаться по-пластунски (лежа). В свободное от занятий время, а это обычно после ужина, можно прогуляться по территории части; зайти в комнату отдыха, почитать газету или книгу, поиграть в шашки или шахматы и не забыть написать письмо домой, хотя бы раз в месяц. В выходной день могут разрешить пойти в увольнение по городу, где можно зайти в магазин, кинотеатр, на стадион; но в это городское увольнение уходят с письменным именным разрешением начальства с указанием времени увольнения.

Во время прохождения службы каждый солдат и командир обязаны поочередно ходить в наряд, то есть заниматься полным самообслуживанием всех строений, находящихся на территории воинской части: дневальные в жилых помещениях; разная работа в столовой: мойка котлов, посуды, полов и столов, чистка овощей и заготовка дров; уборка территории и ее охрана, несение караула у всех строений на территории воинской части и патрулирование в городе. Вот так у нас протекала воинская служба в мирное довоенное время. В середине мая месяца 1941 года нашу часть подняли по тревоге и дали команду в полном боевом снаряжении выйти на построение. Это значит, кроме винтовки, солдат обязан был взять с собой противогаз, каску, саперную лопату, котелок с кружкой и флягой, ложку с вилкой, туалетные принадлежности, выданный неприкосновенный продовольственный паек. Все это, кроме каски и саперной лопаты, складывается в вещевой мешок, одеваемый на спину, затем свернутую шинель в скатку накидывают через голову на плечо. Построившись, пошли строем на станцию, влезли в вагоны и тронулись в путь, куда, мы, солдаты, не знали, но ехали долго, наверное, неделю, не меньше. В один из дней нас высадили в лесу, мы натянули выданные здесь нам палатки, и служба продолжалась. Назавтра, после приезда, принесли газету «Правда», где было опубликовано сообщение ТАСС (Телеграфное агентство Советского Союза); его содержание привожу дословно: «Японское радио сообщает, якобы Советский Союз подтягивает войска в Западном направлении». В частности, сибирские дивизии (идет перечисление номеров дивизий), среди которых и номер нашей дивизии 46, а дальше фамилии командующих этих дивизий и далее: «Советское правительство уполномочено заявить, что это японское сообщение сплошная ложь». Когда я закончил читать это сообщение, то один из солдат сказал: «Если это японское сообщение — ложь, так почему нас из Иркутска, где мы проходили воинскую службу, вывезли на Запад?» На этот вопрос я не стал отвечать, а в душе подумал: «Можно ли в будущем верить подобным сообщениям?» Назавтра мы узнали, что находимся у границы Белоруссии за городом Тамбовом.

Начались интенсивные тактические занятия, приближенные к боевой обстановке.

Где-то в середине июня месяца нам выдали бутылки с горючей жидкостью на случай встречи с фашистскими танками, мы взяли оружие, сели в грузовые открытые автомашины и поехали. По дороге нас несколько раз обстреливали фашистские самолеты, но потерь у нас не было. Числа 25—26 июня 1941 года мы двигались на машине в западном направлении; часа в три ночи, когда мы проезжали по селу Стодолище, фашисты открыли трассирующими пулями огонь по нашим машинам. Машины сразу остановились, и по команде командиров мы спрыгнули с машин и приняли бой. В этом первом бою убило политрука, а мне пробило пулей каску, но голову не задело. Так для меня началась Отечественная война. В августе месяце при штурме города Ельня я был тяжело ранен в правое бедро и был направлен в госпиталь. В ноябре 1941 года я был выписан из госпиталя и вновь направлен в действующую Красную армию в состав 354 стрелковой дивизии, 1199 стрелковый полк (с. п.), 2 стрелковая рота (с. р.). Эта дивизия была сформирована в период Великой Отечественной войны в городе Кузнецке Пензенской области. В сентябре 1941 года 5 декабря в составе того полка вступил в бой в районе деревни Матушкино, на месте которой нынче красуется и работает гордость советско-российской электроники, город Зеленоград. Мой адрес теперь стал «полевая почта 61552-Р». С тяжелыми боями и большими потерями наши воины остановили фашистские войска под Москвой и стали их теснить на Запад. Считаю своим долгом описать одну из уникальных операций в районе Курской дуги.

На Курскую дугу я пробивался в составе 354 стрелковой дивизии, 1199 стрелкового полка стрелком в ожесточенных боях под Москвой и Ржевом. Эти бои носили ожесточенный характер, и боевой опыт давался дорогой ценой. Только за первые дни боев подразделения лишились более 1000 человек.

Эти одержимые наступательные бои значительно ослабили нашу дивизию, в полках осталось по 20—25 человек, и дивизия была направлена на переформирование в район Княжьих Гор, где проводились интенсивные занятия личного состава по тактике и огневой подготовке на основе фронтового опыта. В конце января 1943 года дивизия, находясь в резерве Западного фронта в районе Ульяновки, Княжьи Горы, продолжала переформирование, а с 8 февраля со станции Княжьи Горы переброшена по железной дороге до станции Елец. Выгрузившись, 11 февраля дивизия совершила труднейший трехсоткилометровый пеший переход в район Молотачи, Хмелево, Теплое, утопая в снегу февральских метелей, неся на себе противотанковые ружья, станковые пулеметы, минометы и боеприпасы к ним.

Такого тяжелого марш-броска — в полном боевом снаряжении в зимнее время года под воздействием вражеской авиации — история войн в мире не знала.

Ведь такой марш-бросок отбирает у бойца столько сил, сколько он не затрачивает даже при самом напряженном бое.

23 февраля дивизия в полной боевой готовности вошла в состав 65 армии, а 25 февраля начала наступление в направлении Курбакино, Развестье, Октябрьский.

Однако в районе города Севска фашисты предприняли мощный контрудар, и дивизия вынуждена была с 27 марта по приказу штаба 65 армии перейти к обороне, но своими активными действиями с целью захватить выгодные рубежи мы держали противника в постоянном напряжении, а 9 мая 1943 года наш полк в ночной атаке захватил участок траншеи и два дзота противника и укрепился на стратегически выгодном рубеже в районе села Березовец.

Перед всеми армиями и тыловыми соединениями Курской дуги была поставлена задача — подготовить оборонительную полосу глубиной 150—200 километров, то есть превратить весь курский выступ в неприступный район обороны. Всего войсками фронта за апрель — июнь было отрыто до 5 тысяч километров траншей и ходов сообщений, установлено до 400 тысяч мин и фугасов.

К весне 1943 года образовалась Курская дуга. На фронте установилось относительное затишье. Против нашей дивизии противник активных действий не вел, однако мы продолжали усовершенствовать свою оборону: ставили мины и проволочные заграждения, окапывались. На этом участке вел себя очень осторожно и повысил бдительность.

В обороне возросла численность и активность снайперов, последним уделялось особое внимание, ибо они должны были своими действиями дать понять противнику, что перед ним стоит хорошо организованная и хорошо подготовленная к боям часть, не позволять противнику свободно передвигаться по траншее, вести прицельный огонь и оборонительные работы. Для более эффективных снайперских действий у лихих разведчиков, саперов и снайперов в районе Березовец родилась забавная идея — выманить противника из траншей, установив портрет Гитлера на нейтральной полосе.

Энтузиасты этой уникальной операции нашли художника-чертежника штаба полка москвича Сергея Бокина, в прошлом художника-оформителя, нарисовавшего на большом листе фанеры фюрера с выпученными глазами, крысиным носом и черной полоской усов, а около его носа Сергей нарисовал кукиш, и переводчик Вавилин Виктор Федорович под этим рисунком сделал на немецком языке крупную надпись.

Ночью разведчики вынесли этот щит-рисунок на нейтральную полосу и прочно укрепили в земле. Только рассвело, на позициях противника поднялся шум, послышались крики и команды; перевалившись через бруствер, двое фашистов поползли к портрету. Когда подползли, наши снайперы дважды выстрелили, и фашисты открыли шквальный огонь. Под его прикрытием трое немцев хотели снять карикатуру, но в общем гуле никто не услышал выстрелов наших снайперов, и трое немецких солдат погибли у щита.

Весь день немцы пытались снять щит, но им не удалось, и они открыли по портрету фюрера огонь. Наши солдаты посмеивались: убито пять фашистов, засечена минометная батарея, а сколько боеприпасов истратил противник, никто не считал.

Едва замолкла эта проделка, разведчики придумали новую. Ночью подобрались к колючей проволоке фашистов и крепко привязали к кольям прочный трос, его другой конец закрепили за постромки двух артиллерийских лошадей, спрятанных в лесу за линией наших траншей, и стали нахлестывать лошадей, они рванулись, натянув трос, и зашевелилась колючая проволока перед немецким передним краем, загремели подвешенные к ней консервные банки, побрякушки, разные железки.

Немцы подумали, что наши саперы режут колючую проволоку, и открыли огонь, осветили местность ракетами и долго продолжали обстрел, а тем временем нам удалось засечь их огневые и артиллерийские точки.

Взять языка нам никак не удавалось, а комдив Алексеев Д. Ф. сказал: «Языка достать хоть из-под земли». Начальник штаба дивизии подполковник Френкин Н. В., задумавшись, ответил: «Достанем из-под земли», и с дивизионным инженером-майором Евстратовым разработали уникальную инженерно-тактическую операцию по захвату языка, подобно которой мировая военная тактика еще не знала: прорыть тоннель под нейтральной полосой к окопам противника. Расстояние между нашими и немецкими траншеями отделяла нейтральная полоса, составлявшая 130 метров. Всю операцию по строительству тоннеля готовили в строжайшем секрете, знал ограниченный круг.

За нашим передним краем, в районе деревни Березовец, находился глубокий овраг, что давало возможность скрытно провести данную операцию. В середине июня началось строительство необычного подземного сооружения; саперы и мы стали рыть тоннель, выносить в мешках вырытую землю, подвозить бревна, горбыли и другие крепежные материалы. Участок работы был оцеплен и замаскирован. Работы велись скрытно и с большой осторожностью, чтобы не обнаружить себя. Хозяйничали на этой стройке саперы-забойщики, руководил работами заместитель командира 476 отдельного саперного батальона капитан Н. А. Боровой. Работами непосредственно в забое руководил бывший шахтер — старший сержант И. Н. Еремин.

18 июля строительство тоннеля было закончено, и подразделения полков были готовы к проведению боя с целью захвата пленных и уничтожения опорного пункта противника. Тоннель был высотой 190 сантиметров, шириной 220 сантиметров и длиной 130 метров.

В полдень 19 июля саперы в четырех метрах от траншей противника произвели взрыв, обрушив землю тоннеля, и в образовавшийся провал выскочила 257 штрафная рота в противогазах, впереди которой шел ее первый взвод под командованием лейтенанта В. В. Дебольского.

Работая штыками и кинжалами, ворвались в траншею немцев и по ходу сообщения ворвались во вторую траншею. В первые же минуты боя были захвачены расчеты двух пулеметов, пленен разведчик-наблюдатель и унтер-офицер. Вскоре подошло подкрепление: два взвода отдельной 420 разведывательной роты и специально подготовленные 1199 и 1203 стрелковые полки, которые при поддержке артиллерии и минометов сломили сопротивление врага и овладели господствующей высотой.

За три дня было отбито 26 атак противника, подбито три танка и уничтожено много живой силы. Подразделения 1199 с. п. «девятки» и 1203 с. п. «тройки», введенные в бой, несли чувствительные потери. Опасаясь лишних потерь личного состава и учитывая, что основная задача — взятие языка и не за горами общее наступление, командарм Н. И. Батов отвел полки на исходные позиции.

В декабре 1943 года вступил в члены ВЛКСМ (Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи). В январе 1944 года был легко ранен в левую руку и по излечении вернулся в свой же 1199 стрелковый полк. В апреле 1945 года легко ранен в правую руку, но поле боя не покинул. В этом полку я провоевал до конца войны. За время боев мы форсировали реки: Десну, Сож, Днепр, Буг, Нарев, Вислу и Одер — и освободили города: Калипковичи, Барановичи, Бобруйск, Гданьск, Штеттин, Штральзунд. Войну закончили 7 мая 1945 года в районе острова Рюген, Германия.

354 стрелковая дивизия была очень боеспособная, она за всю войну даже не знала горечи отступления; ею командовал кадровый офицер, очень грамотный и способный — полковник Дмитрий Федорович Алексеев, который пользовался огромным авторитетом и уважением у командующих армиями, в которых дивизия воевала: в 5, 16, 20, 31 и 65 армиях, под командованием генералов: К. К. Рокоссовского, Л. А. Говорова, В. С. Поленова и П. И. Батова. За ратные подвиги дивизии было присвоено звание Калинковичская, и она была награждена орденами: В. И. Ленина, Боевого Красного Знамени и Суворова 2 степени. 1199 стрелковый полк, в составе которого я воевал, за успешные боевые действия был награжден орденом Боевого Красного Знамени и орденом Кутузова 2 степени. Я награжден 22 правительственными наградами, среди которых ордена: Отечественной войны, Красной Звезды. Четырьмя медалями: «За оборону Москвы», «За боевые заслуги», «За освобождение Бобруйска, Белоруссии, Варшавы», «За победу над Германией»; остальные юбилейные.

Война — это самый тяжелый в мире труд с ежеминутным огромным риском. Провоевав в пехоте четыре года, я пропахал брюхом от Москвы до Штральзунда (Германия), находясь в окопах, траншеях под открытым небом, перенося испытания и разные лишения, присущие войне, был неоднократно ранен. Эти многолетние горькие испытания по сей день оставили в душе чувства горечи, скорби, жалости, памяти и ненависти об этом трагическом времени и о войне, поэтому я о войне стараюсь даже не вспоминать.

Однако с большим волнением и горечью я вынужден встречаться — в порядке долга и патриотического воспитания — с населением городов и населенных пунктов, где проходил моей боевой путь и куда нас, ветеранов войны, многократно приглашают и с материнской заботой, любовью и теплотой радостно принимают. Даже эти, по сути мирные, строки меня вновь взволновали и вызвали головную боль; поэтому я ограничился изложением только некоторых эпизодов войны, в которых принимал участие.

Я благодарен Богу и судьбе, которые за мои мытарства, незаконные лишения, горе и завидное терпение до сих пор даруют мне жизнь — после этого трагического времени и самой кровопролитной войны в истории человечества.

Демобилизовался я 8 декабря 1945 года из Германии. В Москву приехал в январе 1946 года, пришел домой на Новослободскую улицу, а моя квартира занята, начались хлопоты за жилплощадь. В домоуправлении мне не дали справку, что я тут проживал. Пошел в райисполком. Они направили меня к военному прокурору. Пришел на прием к военному прокурору, она, выслушав меня, ответила: «У вас нет справки, что вы проживали здесь, нет справки из военкомата, откуда вас призвали, а главное в том, что вы всю войну не платили за квартиру и поэтому потеряли право на жилплощадь в Москве, поэтому я бессильна вам помочь». Я, конечно, расстроился, но решил еще раз подойти в домоуправление к жильцам, живущим в моей квартире. Последние сказали: «Хозяин этой квартиры убит на фронте, поэтому нам дали эту квартиру, и прошу сюда больше не приходить». Действительно, мои родственники на Урале во время войны получили похоронку на меня, которую при встрече после войны тетя Аня мне показала. Таких ошибок, к сожалению, было немало. Вышел я из подъезда и встретил соседку, которая ранее работала в домоуправлении. Она поздравила меня с возвращением с войны и, выслушав о моих трудностях, взяла меня под руку, и мы пошли в домоуправление, по дороге я ей говорю: «Видимо, придется уехать на Урал жить». А Вера Петровна, успокаивая меня, говорит: «Надо все проверить, а потом уже собираться на Урал».

Пришли в домоуправление, Вера Петровна просит секретаря достать довоенные домовые книги и указывает, где они лежат. Достали книгу, открыли, а там запись: «Выбыл на военную службу по призыву такого числа». И сразу мне выдали справку, что я тут проживал. Мы вышли из домоуправления, и Вера Петровна повела меня к своему знакомому адвокату, где просила его, чтобы он объяснил мне мои права и обязанности при хлопотах за жилплощадь. Мы с адвокатом около часа разговаривали, я кое-что записал для себя, и адвокат меня предупредил, что время для решения моего квартирного вопроса исчисляется тремя месяцами со времени демобилизации. На следующий день я пошел в военкомат и получил справку, что призвался с Новослободской.

Написав обстоятельное заявление на имя военного прокурора, пошел к последнему на прием. Прокурор заявление от меня не хотела принимать, тогда я ей сказал, что проконсультировался с адвокатом, который пояснил мне — фронтовики за жилплощадь во время войны не должны платить. Прокурор возмутилась, но заявление от меня приняла и расписалась на копии. В назначенный прокурором срок (через две недели) я снова пришел, но она еще не решила мой вопрос и просила зайти еще через две недели, а это уже будет два месяца, как я в Москве, и, если в течение оставшегося месяца я не решу квартирный вопрос, придется ехать на Урал. Я пошел к нашим бывшим соседям Рудых, объяснил им свое критическое положение, и Григорий Андреевич Рудых сказал мне: «Завтра зайдите к нам, я принесу вам пропуск в Моссовет, и вы сразу с ним идите к военному прокурору и просите, чтобы он вернул ваше заявление с любой резолюцией». Назавтра Григорий Андреевич дал мне пропуск в Моссовет на 14 часов. Я сразу пошел к военному прокурору и был первым в очереди на прием, потому что занял очередь с вечера; а на улице мороз, поневоле приходится двигаться, но я демобилизовался в военном полушубке, и меня это спасает от холода. Приблизительно через час стали подходить еще люди, а к 11 часам вечера собралось уже 29 человек. Мы по очереди менялись, чтобы зайти в подъезд соседнего дома обогреться. Наконец наступило утро, прокурор начал прием, и я зашел в кабинет, поздоровался, прокурор ответил:

— Здравствуйте, я вам на сегодня прием не назначала, освободите кабинет.

— Товарищ прокурор, я больше к вам ходить не могу и прошу вас отдать мое заявление с любой вашей резолюцией.

— Я должна вести прием, а не заниматься с вашим заявлением, приходите в назначенный вам срок, — и ушла из кабинета, а я сижу и жду ее.

Через несколько минут открывается дверь кабинета, входят офицер, солдат и прокурор. Последний обращается к офицеру с просьбой вывести меня из кабинета, так как я назначен на прием в другой день; офицер обращается ко мне: «Вы что тут бузите и не даете прокурору работать?» Я достаю пропуск в Моссовет и говорю капитану: «Я уже почти два месяца хожу сюда, и безрезультатно, а сегодня я должен в 14 часов быть в Моссовете, но без своего заявления с любой резолюцией прокурора я не могу явиться в Моссовет», — и подаю капитану пропуск в Моссовет. Капитан внимательно прочел и говорит прокурору: «Я не могу его вывести из кабинета, отдайте ему заявление с вашей резолюцией, и он сам уйдет», — и протянул ей пропуск в Моссовет. Прокурор пропуск в Моссовет положила на свой стол и просила меня выйти из кабинета, чтобы продумать над сложившимся положением. Из кабинета выйти я отказался и просил пропуск в Моссовет вернуть мне. К прокурору подошел капитан из комендатуры, взял со стола пропуск в Моссовет и отдал мне, а сам вместе с солдатом вышел из кабинета. Прокурор опять просит меня покинуть кабинет, но я категорически отказался, она встала из-за стола и вышла. Я сидел, сидел в кабинете и заснул (ночь на морозе простоял). Прокурор наконец пришла, разбудила меня и вручила постановление об административном выселении лиц, проживающих на моей жилплощади.

Получив постановление прокурора, я сразу пошел к своему дому, поднялся на пятый этаж, дверь открыла жиличка и сказала: «Вам муж сказал — больше в эту квартиру не приходить», — и позвала мужа. Я им дал постановление прокурора и просил расписаться на моем экземпляре. Жильцы не стали даже читать постановление прокурора, а вернули его мне и сказали: «Больше сюда ходить не смейте». А жил в моей комнате майор НКВД с женой. Я пошел к участковому милиционеру, и мы вместе пришли к жильцу, последний не стал с нами разговаривать и даже не открыл дверь. Распрощавшись с участковым, я решил уехать на Урал и пошел на вокзал, а навстречу идет военный, подходит ко мне, обнял и говорит: «Дядя Боря, здравствуйте, поздравляю вас с Победой и что вернулись с войны». Мне, конечно, было очень приятно, мы вновь обнялись, поцеловались, и я ему на приветствие говорю: «Лучше бы не приезжал», — и рассказал о своих неудачных пока хлопотах. Этот встретивший меня военный был сосед из пятого подъезда, Коля Макаров. Выслушав ответ на его приветствие, Коля взял меня под руку. Мы пошли к краю тротуара, и он остановил такси. Севши в такси, Коля попросил шофера отвезти нас на Басманную улицу к Военной комендатуре. По приезду Коля расплатился с шофером, а меня попросил подождать его во дворе. Вскоре Коля пришел ко мне, и мы пошли в здание комендатуры, где дежурный майор, выслушав меня и прочитав постановление военного прокурора, вызвал капитана, вручил ему постановление прокурора и приказал ему взять двух солдат и сегодня же вселить этого фронтовика в свою комнату. Мы — я, Коля и наряд комендатуры — сели в дежурную автомашину и приехали к моему дому, в течение двух часов меня вселили. Я через балкон Рудых (сосед) вышел из дома и в хозяйственном магазине купил засов и замок. Тем же путем вошел в комнату, поставил на дверь засов, запер на замок и снова через балкон ушел и пошел на Ярославский вокзал. Купил билет на Урал и уехал. Приехав на станцию Шамары, я пошел к дому дорогих тети Ани и дяди Карлуши. Увидав меня на пороге дома, все выскочили и с восторженным удивлением стали меня обнимать и целовать. Почему с восторженным удивлением? Ведь они с фронта получили на меня похоронку. Я к дорогим и любимым тете Ане и дяде Карлуше явился как привидение, это была встреча возрождения, мы не могли друг на друга насмотреться, разговорам не было конца; вспоминали ранее детство, прошедшие годы воспитания и благородного трудолюбия. Чувство радости переполняло наши души на протяжении полутора недель, которые я провел у дорогих родных. За это небольшое время я поправился и окреп. К концу второй недели дядя Карлуша посадил меня в поезд, и я, нагруженный приличной продовольственной посылкой и деньгами, уехал домой.

По приезду домой я быстро оформил прописку и 20 февраля 1946 года был принят на работу в свой тормозной завод, в цех опытных конструкций. Работал очень много; надо было приобрести мебель, посуду, гражданскую одежду; а вечерами занимался, чтобы поступить в институт. К сожалению, у меня не было аттестата об окончании десятилетки. Были только паспорт, солдатская фронтовая книжка, наградные документы и военный билет, полученный в Октябрьском райвоенкомате города Москвы. К счастью, я нашел моего классного руководителя — преподавателя математики — Дербенева Якова Ивановича, и при его участии и хлопотах были найдены документы, подтверждающие, что до войны мной была закончена средняя школа №207 Октябрьского района города Москвы, и мне выдали свидетельство об окончании этой школы.

В мае месяце 1946 года я познакомился с Надюшей, которая работала на том же заводе, а 2 августа 1946 года мы создали семью. Свадьба в то время у нас была очень скромная. Ко мне пришли Надюшины родители: отец Василий Федорович и мать Мария Васильевна Прибыловы. Выложили на стол буханку черного хлеба и одну селедку. Я отварил картошку, и мы сели за стол. Теща и говорит: «Все-таки ты, Боря, к берегу приплыл, и мы довольны, что ты наконец причалил к пристани». Родители Надюшины были очень довольны замужеством дочери. А насчет «к берегу причалил», так это досвадебная история: я часто заходил в их дом погостить, хотя Надюша до замужества у меня дома не была. После трех месяцев нашего знакомства я в очередной раз был у Надюши гостем (они жили в Карелином тупике в деревянном доме на втором этаже), и Мария Васильевна мне говорит: «Вы знаете, Боря, даже капитаны больших океанских кораблей приплывают к берегу». Я ответил: «На то они и моряки». Придя домой, долго не мог заснуть. Что она мне говорила про океаны и берега и зачем? Потом, конечно, понял. Справили мы свадьбу, все поднялись и ушли, а я убрал со стола, помыл посуду и лег спать.

К сожалению, медовый месяц для меня не был счастливым. 20 августа 1946 года меня пригласил начальник цеха Крылов Владимир Иванович и сказал: «Нас вызывает главный инженер завода», — и мы к нему пошли. Главный инженер любезно нас принял и, обращаясь ко мне, сказал: «Мы получили из НКВД указание уволить вас из цеха и завода, как сына врага народов. Я с вашим начальником цеха уже два месяца платим вам зарплату из своего кармана, ходатайствуя о вашем зачислении в кадры завода, но увы. Даю вам неделю на размышления, как вас уволить, по статье или по собственному желанию?» Я был в шоке, но поблагодарил за их сочувствие и внимание ко мне и 25 августа уволился на учебу.

Однако в вуз принят не был, хотя экзамены сдал, потому что в биографии указал о постигшем меня горе в 1937 году. Как же так? Защищал родину от фашизма, за что награжден правительственными наградами, был трижды ранен, но вернулся живым с этой самой страшной в истории войны и опять стал отверженным в родной стране?

Вскоре о постигшем меня горе узнал фронтовой сослуживец, бывший майор Емельянов Николай Борисович и взял меня в Министерство текстильной промышленности СССР, где он работал, в свой отдел льнозаводов инженером. Но через два месяца он ушел в отпуск. В этот период с периферии стали приезжать разного рода руководители для коррекции планов своих предприятий на будущий год. Текстильная промышленность была для меня дремучим лесом, поэтому с первого дня работы в отделе главного механика с головой окунулся в изучение этой промышленности и ее заводов.

Законспектировал массу справочного материала, чтобы оправдать оказанное мне Николаем Борисовичем доверие. Бывало, приедет с периферии руководитель льнозавода, я любезно и внимательно его приму, познакомлюсь с предъявленными документами и просьбами и, извиняясь, прошу оставить его бумаги и через несколько дней зайти для решения его вопроса, ибо я сейчас занимаюсь вопросами другого предприятия. А за это время я по конспектам, книгам и справочникам готовил ответы по его вопросам. Это был самый тяжелый период работы в моей жизни после войны.

Вскоре, после возвращения из отпуска Николая Борисовича, меня выбрали освобожденным секретарем комитета комсомола министерства, а 6 марта 1947 года Надюша родила дочурку, которую назвали Галчонком. Это время для нас с Надюшей было далеко не легким. Статус отверженного заставил меня, параллельно с работой, осваивать новые профессии, чтобы не подорвать семейный уклад и гарантировать семейное благополучие. Я закончил чертежно-конструкторские и курсы шоферов, получив 19 апреля 1947 года права шофера. Теперь я стал чувствовать себя увереннее, имея уже три специальности: слесарь-лекальщик 7 разряда, чертежник-конструктор и шофер 3 класса. Работа нашей комсомольской организации была признана лучшей в городе Москве, и городской комитет комсомола наградил меня, как секретаря этой организации, дипломом и отрезом на костюм. В декабре 1947 года меня пригласили в партком министерства и предложили подать заявление о приеме в члены ВКП (б); я к заявлению приложил биографию и отдал в партком. Вдруг через несколько дней Николай Борисович сказал мне, что меня будут увольнять по статье, но он договорился с кадрами, чтобы меня уволили по собственному желанию, и 20 декабря 1947 года я был уволен и из министерства по собственному желанию.

С 22 декабря я поступил работать на киностудию «Союздетфильм» шофером. Познакомился с известными режиссерами и артистами, однако эта работа меня не устраивала, ибо рабочие дни были ненормированные, и я не имел возможности уделять должную помощь и внимание Надюше с грудным ребенком и 5 мая 1948 года уволился.

22 мая я поступил работать шофером в Министерство мясомолочной промышленности, откуда по сокращению штата 9 сентября 1948 года вновь был уволен.

С 29 сентября стал работать шофером в Министерстве совхозов СССР. Работал неплохо, и платили хорошо, возил большого начальника, дальнего родственника В. И. Ленина, однако через два года вынужден был уволиться из-за одной неприятности. Хозяина и его семью я постоянно возил на дачу. В один из выходных дней я всю семью с хозяином привез на дачу, и последний попросил оставить машину на даче; меня это устраивало, т. к. не надо было отгонять автомобиль в гараж. В понедельник рано утром я поехал на дачу к хозяину своим ходом, зашел на дачный участок и обалдел — автомашина стоит разбитая. Я спросил у хозяина, как это произошло. «Мы в выходной день поехали с семьей в лес, я не справился с управлением и врезался в столб, но вы не расстраивайтесь, я уже вызвал резервную автомашину, а вы побудьте здесь с хозяйкой, пока за вами приедет буксир». Когда меня на буксире автомашиной притащили в гараж, директор гаража вышел, осмотрел автомашину и спросил: «Как же это произошло?» Я рассказал, что хозяин просил оставить машину на даче, чтобы не расходовать бензин, т. к. последний был строго лимитирован, а в выходной день хозяин поехал с семьей в лес и залетел в столб. Директор гаража выслушал и сказал: «Тебе это обойдется в немалую копеечку, если не поможет хозяин, — это раз, а главное, ты по правилам дорожного движения не имел права оставлять автомашину без присмотра». Я поехал к хозяину в министерство и спросил: «Вы мне поможете деньгами для восстановления автомашины?» Хозяин ответил: «Директор автобазы обязан сам восстанавливать автомашину». Я вернулся в гараж, и директор показал мне составленную смету на ремонт автомашины, которая составила 4700 руб. Я был не в состоянии оплатить данную сумму и написал заявление об увольнении, ибо работать у такого хозяина не хотел. Мою просьбу удовлетворили и 4 августа 1950 года уволили.

Не зная, куда теперь податься на работу, пошел к Могилевским и излил свою душу. Борис Петрович выслушал меня и сказал: «Вчера мне звонил один профессор и просил найти ему шофера, у него собственная автомашина „Победа“, подойди к нему по адресу Потановский пер., д. 6, кв. 120, это в районе метро „Кировская“». Я назавтра пошел к этому профессору, и мы познакомились. Он, Колесников Николай Васильевич, обещал мне платить 80 руб. в месяц, а если я буду сам ремонтировать автомашину, то будет доплачивать еще 100 руб., я согласился на эти условия и 7 августа 1950 года приступил к работе. Так как обещанные условия работы — режим рабочего дня и дополнительная оплата за ремонт — постоянно нарушались, я вынужден был 10 ноября 1950 года уволиться.

Иду домой расстроенный и возле своего дома у пятого подъезда встречаю соседа Сергея Арлашина. Разговорились с ним, и он мне говорит: «Бросай эту рабскую работу, я тебя устрою работать в цыганское посольство, где хорошие условия работы и приличный заработок». «Да ты о чем говоришь, Сережа? Кто меня примет в посольство с моей биографией?» Он мне ответил: «В этом посольстве работают те, кого нигде не берут на работу, — это посольство называется таксомоторный парк такси. Надумаешь, приходи, и вместе пойдем в таксомоторный парк». Через день после этого разговора Сережа проводил меня в таксомоторный парк. Я походил по территории гаража, посмотрел стоянку машин и ремонтную зону, а потом поднялся в диспетчерскую, откуда водители получают путевки для работы в городе, а по приезду со смены сдают путевые листы и выручку. В этот день здесь выдавали водителям зарплату. Водители в выходные пришли хорошо одетые, в кожаных пальто, в бурках. Вдруг я услышал обращение кассирши к водителю: «Соловьев, тебе зарплату не начислили, так как с тебя причитается 42 руб.». И так, пока я наблюдал за этими шоферами, кассирша человек пять отправила без зарплаты, так как они должны были государственную энную сумму денег. Я разочаровался в этом «посольстве» и стал уходить, а идущий навстречу мужчина меня остановил и спрашивает: «Ты что, солдат, пришел к нам, что-то в такси оставил или отказали подвести тебя шофера?» (Назвал он меня солдат, ибо я был в солдатской одежде, и, хотя прошло уже 4 года, как я вернулся с войны, костюма и одежды гражданской у меня еще не было.) «Нет претензий у меня к такси, пришел поступить на работу, да вижу, людям здесь зарплату не платят». Мужчина взял меня под руку, и мы стали выходить из диспетчерской, он мне говорит: «Это не люди, это жулье, от которого мы со временем избавимся, а вы, если будете честно работать, будете получать хорошую зарплату». Оказалось, это был начальник одной из автоколонн Грачев Алексей Антонович. После беседы с последним я пошел в отдел кадров и с 25 ноября 1950 года стал работать шофером в такси 7 парка. Работал я через день и помогал Надюше по хозяйству, чем она была очень довольна. Если до работы в такси мы мясо ели не более двух раз в месяц, а сливочное масло покупали по 100 грамм только для детей, то теперь, работая в такси и получая хорошую зарплату, после каждой отработанной смены приносил 50—70 руб. чаевых. Мы стали лучше питаться и кое-что приобретать. Работа была нелегкая, и выручку за смену я сдавал большую, от 400 руб. и выше. Сдавая как-то выручку в кассу, стоящие рядом шоферы поинтересовались, какую я сдаю выручку. Я ответил: «Сегодня 405 руб. (при плане 350 руб.)». «Вот дурак, кто вас, таких идиотов, берет на работу в такси?» Это было время, когда в такси многие шоферы-жулики сдавали государству по 100—200 руб. за смену, а себе в карман клали по 600 и более руб. Со временем систему работы в такси усовершенствовали, и шоферы-жулики, не привозившие плановую выручку, увольнялись.

Уже через полгода моей работы в такси мы с Надюшей стали одеваться, и у меня наконец появился гражданский костюм, мы часто с Надюшей стали посещать разных знакомых и приглашать их к себе. Однако эта мера нашего поведения не принесла мне душевного спокойствия и удовлетворения от печального чувства отверженности и недоверчивости.

28 августа 1951 года Надюша родила вторую дочку, которой дали имя Леночка. К сожалению, дома я находился мало и только изредка мог оказать помощь Надюше по хозяйству и воспитанию детей, ибо многолетнее чувство отверженности и недоверчивости постоянно тяготило душу. Чтобы уйти от этих постоянно гнетущих душу мыслей, я всецело отдался работе, учебе, спорту и общественной деятельности.

Морально я был удовлетворен, и Надюша, конечно, не только понимала мое гнетущее состояние, но по возможности старалась помочь справиться с этим печальным недугом и зачастую посещала автомобильные соревнования, где я принимал участие. И на традиционные встречи однополчан в дни Победы 9 мая она с детьми всегда приходила. А теперь уже внуки и правнуки также принимают участие в этих победных встречах, ибо это самый дорогой и священный праздник нашего народа.

20 июня 1956 года был посмертно реабилитирован мой папа, расстрелянный на Лубянке в сентябре месяце 1937 года.

7 июля 1956 года реабилитировали маму, отсидевшую с 1937 года 17 лет в Средней Азии в исправительно-трудовой колонии.

В 7 таксомоторном парке отработал 21 год; за это время стал шофером 1 класса, затем механиком автоколонны; занимался автоспортом и стал мастером спорта СССР — был неоднократным призером и чемпионом в автомобильном спортивном многоборье и чемпионом СССР по шоссейно-кольцевым гонкам; закончил вуз, получил диплом инженера-механика и был назначен на должность замдиректора автохозяйства по безопасности движения, а в 1966 году получил от предприятия квартиру, в которой живу по сей день. На старой жилплощади — в комнате 18,5 м²— мы проживали вшестером: я, Надюша, двое наших детей, моя сестра Зина, а с августа 1956 года — вернувшаяся после семнадцатилетнего незаконного лишения свободы моя мама Елизавета Аркадьевна. И хотя жили мы в страшной тесноте, благодаря доброжелательному характеру Надюши все жили дружелюбно и мирно. Комнату, находившуюся на ул. Новослободская, д. 67/69, кв. 96 на пятом этаже без лифта, я оформил на старшую восемнадцатилетнюю дочь Галю.

Моя работа и карьерный рост в автохозяйстве неожиданно закончились печально для всей семьи. В сентябре 1971 года я был в отпуске, отдыхая по соцстраховой путевке в санатории города Адлера. Вдруг 26 сентября меня арестовали. Следователь Карпов при обыске в номере ничего криминального не обнаружил, но удивился, что при мне было только 38 руб. денег и спросил: «А где же 100 руб., которые вам выслал помощник Бура?» Я ответил, что никаких денег не получал. Взял свой чемодан с вещами, и мы втроем (два сотрудника с Петровки, 38, один из которых следователь Карпов) поехали в аэропорт. В аэропорту я с одним из оперативников ждал следователя Карпова, который установил в отделении связи города, что на мое имя никакие деньги не приходили. 27 сентября меня поместили в одиночную камеру на Петровке, 38. 28 сентября ко мне явился следователь Гулютин, а 15 декабря я познакомился с адвокатом В. Г. Викторовичем. Пока на протяжении года я находился в Бутырской тюрьме, меня часто навещали следователи и адвокат. Несколько раз мне давали свидания с членами семьи, последние мне постоянно оказывали моральную и материальную помощь. Перед судом адвокат сказал, что я должен рассчитывать на 5 лет лишения свободы, я возмутился и просил его больше меня не посещать. С 20 по 25 апреля 1972 года проходили судебные заседания, на которых я был предельно внимателен и записывал все вопросы, задаваемые судом мне и свидетелям, и ответы на них.

25 апреля я был осужден на 10 лет лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии усиленного режима. После суда я стал знакомиться с уголовным делом. Меня конвоир из камеры сопровождал в служебную комнату, куда по необходимости приходила девушка из суда (будем ее называть секретарем). Она приносила мне уголовное дело из суда и присутствовала, пока я знакомлюсь с делом, дословно выписывая из дела показания участников судебного процесса. Прошел только час, как я занимаюсь с уголовным делом, вдруг секретарь говорит мне: «Хватит писать, у меня нет времени с вами здесь сидеть, вот наряд-направление, подпишите его, это будет означать, что я с вами была», — и протянула мне наряд- направление. Я взял эту бумажку и написал на ней время начала знакомства с делом, время окончания, число и расписался: «А зачем поставили время? Я просила расписаться только». Я ей ответил: «У меня дома такие же дочери, как вы, они хотят, чтобы папа был с ними дома, а то, что у вас нет времени сидеть со мной, лишает меня возможности выписывать из дела показания, чтобы не сидеть в колонии 10 лет». Мы распрощались, и охранник проводил меня в камеру. Вскоре в камеру охранник передал от адвоката записку следующего содержания: «Я с вашим уголовным делом досконально ознакомился, поэтому прошу вас просто прочесть дело и подписать протокол ознакомления с уголовным делом, чтобы не затягивать время». Я, конечно, возмутился, разорвал эту провокационную писульку и продолжал знакомиться внимательно с делом. После ознакомления с делом я написал в суд 10 поправок к судебному заседанию, ибо во время судебного заседания секретарь суда иногда неправильно записывала в протокол судебного заседания некоторые показания участников процесса. Обращает на себя внимание позиция адвоката, он убедительно просит меня не писать эти замечания, ибо их суд не утвердит. Однако я написал, ибо его отношение к делу вызвало у меня недоверие, и я перестал с ним контактировать, а из 10 поправок, направленных в суд, 4 были утверждены и впоследствии сыграли положительную роль для моего досрочного освобождения из мест лишения свободы. До сих пор вспоминаю одного конструктора, с которым познакомился в камере Бутырской тюрьмы, благодаря его грамотным правовым советам я через 5 лет вышел из мест лишения свободы.

6 мая 1972 года меня из Бутырской тюрьмы перевели в Краснопресненскую пересыльную тюрьму, где ожидал отправки в колонию.

12 июня 1972 года в судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР рассматривалась кассационная жалоба, направленная адвокатом, однако коллегия Верховного Суда РСФСР своим определением приговор Мосгорсуда оставила без изменения и жалобу без удовлетворения.

18 августа в 18 часов получил пайку хлеба, одну селедку, 2 чайных ложки сахарного песку и тронулся на этап: в 22 часа с Ленинградского вокзала тронулся поезд, увозивший меня через Калинин, Ленинград, Петрозаводск в Мурманск, куда я прибыл 26 августа в 4 часа (ночь), то есть был в пути 7 суток и 10 часов. А в 15 часов снова этап, и я прибыл 27 августа в 2 часа на станцию Княжая в поселке Зеленоборском. И только 28 августа в 11 часов я прибыл в колонию, где направили в отряд №1. Начальник отряда — младший лейтенант Кондалинцев; в 12-ю бригаду, бригадир — осужденный В. И. Ильченко. В этой колонии усиленного режима отбывали наказание отпетые уголовники и рецидивисты. Вот в такое «интеллигентное общество» наш «объективный суд» направил бывшего защитника отечества, фронтовика, трижды раненого, инвалида Великой Отечественной войны, многократно награжденного, не указав эти данные даже в приговоре суда.

В колонии было 2 зоны: жилая, с одноэтажными деревянными бараками, где стояли рядами двухэтажные металлические кровати. Я спал внизу, и в первую ночь надо мной зарезали заключенного, но кто это сделал, не могли установить. Вторая зона — производственная с большим количеством разных цехов и станочного оборудования, где изготавливали и выпускали мебель.

29 августа меня направили работать в слесарно-механическую мастерскую слесарем. Работа в мастерской на меня действовала успокаивающе. Занимались здесь ремонтом оборудования, станков и разного рода спецзаказами; последними были замки, на изготовление которых уходило много времени, и я решил сделать штамп. Вскоре подошел бригадир и сказал: «Наряд на зарплату я тебе не подпишу, ибо за 3 дня ты не сделал даже одного замка». Я ничего не ответил и продолжал работать. Через 23 дня я сделал штампы и за один день изготовил столько замков, сколько бригада из четырех человек делала за 15 дней. Назавтра подошел ко мне мастер и заявил: «Мы без тебя здесь спокойно и хорошо работали, и нам стахановцев здесь не надо, перевожу тебя работать на токарный станок, и будешь нарезать резьбу на прутьях для винтовых шпилек мебели; так как токарный станок не работает, в передней бабке станка закрепишь прут и плашкой вручную будешь нарезать резьбу». Я решил: сначала отремонтирую токарный станок, ибо крутить целый день вручную не намерен. Станок отремонтировал за три недели и за один день сделал 106 винтовых шпилек для мебели. Назавтра опять подошел бригадир и сказал: «Ты должен здесь работать, а не изобретать и заниматься рационализацией, здесь рабочий цех, а не конструкторское бюро». Через несколько дней пришел в мастерскую капитан — главный инженер производства и заявил мне: «Вы тут самовольничаете, и коллегам вашим это не нравится, а я в ваших действиях заметил желание к рационализации и изобретательству, поэтому перевожу вас работать наладчиком станочного оборудования предприятия, подберите себе необходимый инструмент и проверьте правильность работы каждого станка».

С 28 по 30 ноября включительно 1972 года состоялось первое трехдневное свидание с дорогими Надюшей и Леночкой, я был безмерно доволен, оно меня вдохновило и придало уверенности в моих действиях по реабилитации и в производственных делах. После работы всегда занимаюсь написанием надзорной жалобы, в которой аргументированно доказываю свою невиновность, и 21 января 1973 года отправил первую надзорную жалобу в Московскую прокуратуру, только 12 марта получил на нее ответ, что «моя вина подтверждается показаниями гр. Буры, Тетерева и Капылова», которых Байчицман заставил оговорить меня, чтобы занять мою должность. Ответ на эту жалобу подписал прокурор отдела по надзору за рассмотрением в судах уголовных дел гр. Старостина.

Почти через месяц получил радостную весть: Леночка 8 апреля 1973 года родила сына, которому дали имя Павлуша; теперь внук, как и я, тоже апрельский.

16 сентября 1973 года я перешел работать наладчиком станочного оборудования предприятия. Взял сумку с подобранным мной инструментом и пошел по цехам знакомиться со станочным оборудованием. Быстро освоился на новом месте, но обнаружил, что некоторые станки выдавали брак, и я тут же их настраивал. Все станки и оборудование цехов содержались в хорошем рабочем состоянии.

Кроме производственной работы, я занимался общественной работой: заведовал корреспондентским постом, куда поступали разные газеты и журналы, выдаваемые мной осужденным, а также проводил тематические беседы. На территории жилой зоны находилось учебное заведение, где осужденные могли повышать свое образование, получить аттестат о среднем образовании и приобрести разные специальности. Я тоже пошел учиться на киномеханика, закончил достойно этот курс и получил соответствующий документ, дающий мне право работать в кинотеатрах, санаториях и местах, где есть киноустановки. Практику я прошел в местном клубе, где многократно запускал к демонстрации очередные кинофильмы.

3 августа меня вызвал главный инженер и заявил, что «в одном из цехов пошел брак, постарайтесь исправить и настроить станок, ибо брак на производстве равнозначен вредительству, и за это могут вам прибавить срок заключения». Подобный случай был, и бригадир просил меня настроить станок, а я ему пояснил, что этот станок я настроил утром и проверил. Почему же брак пошел? Бригадир ответил: «Кто-то из рабочих цеха сбил настройку станка, чтобы поиграть в карты или почефирить». Станок я, конечно, настроил. Назавтра пошел к главному инженеру и попросил амбарный журнал; пронумеровал листы, разграфил. Теперь я стал в присутствии мастера или бригадира настраивать и проверять работу станка, а затем отмечать в журнале дату, часы и в присутствии кого настроил и проверил станок. Просил присутствующего расписаться о принятии исправного станка. Этот мой метод работы полностью исключал мою вину в случае бракованной продукции, которая вообще теперь прекратилась. 3 декабря 1973 года умерла мама, но я лишен был участия в ее похоронах, хоронили ее сестра и моя семья.

Под новый 1974 год меня вызвали в штаб колонии, и руководство колонии просило меня стать заместителем главного инженера, я, конечно, поблагодарил за оказанное доверие и вежливо отказался от этого предложения по двум причинам: первая и главная, что все неприятные случаи на производстве будут ставить в вину мне; и вторая в том, что одна из статей УПК (Уголовно-процессуальный кодекс) гласит: «Заключенный, осужденный по тяжелой статье (как я), не может использоваться на руководящих и легких работах».

1 марта 1974 года меня перевели работать в прачечную, а труд здесь очень тяжелый; надо заготовить дров, и немало, чтобы нагреть воду и сушилку до 100°; стирать надо постельное и нательное белье, которое меняют еженедельно, на 700 человек, а также для столовой, санчасти, жилых, производственных и штабных помещений. Видимо, после отказа быть замом главного инженера меня отправили на тяжелейшие работы. 4 июля меня вновь перевели на работу в лесоцех, где мастер цеха попросил меня построить площадку для приема древесины. За полмесяца я оборудовал площадку для приема древесины, и мастер обязал меня принимать привезенную древесину, при этом предупредил, чтобы я лично подсчитывал количество кубометров привезенных бревен и только после этого подписывал шоферу документ с указанием кубометров привезенной древесины.

Такой тщательный прием древесины вызван тем, что до меня принимали древесину по количеству кубометров, указанных в накладной, поэтому на производстве не хватало древесины для выполнения плана. Оказывается, шоферы, привозившие в колонию лес, по дороге часть древесины продавали. Первые дни приема древесины сопровождались спорами с водителями, и в присутствии главного инженера была установлена правильность подсчитанных мной кубометров леса, воровство древесины по дороге прекратилось, и через неделю я принимал древесину без споров.

4 августа состоялось заседание наблюдательной комиссии, состоящей из членов местной районной или городской власти и администрации колонии, где рассматриваются поданные осужденными заявления о помиловании и другие. Месяца за три до этого заседания зам. начальника колонии по политической части пытался меня уговорить написать помиловку, не гарантируя моего освобождения; я, конечно, отказался, ибо по приговору суда я преступление не признал, так как его не совершал.

Замполиту я сказал, что на наблюдательную комиссию подам заявление, но не помиловку. В заявлении я изложил автобиографию и аргументированные цитаты из уголовного дела, подтверждающие не только мою невиновность, но и отсутствие состава преступления, также указал на халатное отношение правосудия к своим обязанностям, выразившееся в отсутствии в приговоре факта, что я являюсь инвалидом Великой Отечественной войны 2 группы по ранениям на фронте. На комиссии мне выразили сочувствие, и я ушел, надеясь на надзорные жалобы.

В Москву я отправил не одну надзорную жалобу, аргументированную материалами судебного дела, однако все ответы были отказными. Главная причина отказных ответов на мои жалобы далеко не объективная — отрицательные характеристики администрации колонии, прилагаемые к моим жалобам, и в большинстве своем не только к моим жалобам. Чтобы подтвердить это мое мнение, приведу несколько примеров.

1. Я как-то зашел в помещение штаба колонии и оказался свидетелем разговора нач. колонии со своим замом по политчасти. Начальник бранил зама за то, что, когда начальник был в отпуске, замполит самовольно подписал одному осужденному помиловку, и начальник заму сказал: «Мы с тобой призваны здесь не помиловки подписывать осужденным, а гноить их здесь».

2. К характеристике, приложенной к моей первой надзорной жалобе, которую отправили в Москву только через два месяца, было указано: «Осужденный преступление не признал и не осознал, ведет обособленный образ жизни, производственный план не выполняет, с осужденными не контактирует, общественной работой не занимается». Об этой характеристике я узнал от Надюши, которую убедил, что это сплошная ложь. 11 ноября 1974 года подал нач. колонии заявление о незаконных и незаслуженных взысканиях, наложенных на меня, и ложных отрицательных характеристиках, отправляемых с моими надзорными жалобами. Начальство равнодушно выслушало меня и обещало разобраться.

22 ноября был впервые приступ стенокардии, видимо, от неоднократных волнений и потрясений. Доктор дала валидол и просила, чтобы был валидол всегда при мне. 20 декабря в жилой секции повесили очередной номер отрядной газеты «За чистую совесть», где была помещена следующая заметка: «Есть члены СВП, которые только числятся в списке, но никакой предупредительной работы не ведут, к таким членам СВП относится Динерштейн». 6 января 1975 года получил приятное известие из дома — 29 декабря родилась внучка Наташенька. 20 января напомнил нач. колонии, что прошло больше 40 дней со дня подачи ему заявления по поводу незаконного наложения на меня взысканий и отправки ложных отрицательных характеристик к моим надзорным жалобам, направляемым в прокуратуру СССР, но до сегодняшнего дня ответа от него я не получил. Начальник колонии тут же при мне вызвал начальника отряда и попросил принести из отряда мое личное дело, спросил нач. отряда: «У Динерштейна что, не было никаких поощрений и взысканий? Почему его дело чисто? Как же вы писали на него характеристики?» Нач. отряда ответил: «Я брал данные из характеристики личного дела Динерштейна, находящейся в штабе колонии». Нач. колонии с возмущением заявил: «Мне сейчас с вами не о чем говорить, заполните дело, находящееся у вас в отряде, данными, характеризующими Динерштейна, и из штаба тоже возьмите его дело и в четверг вместе с Динерштейном зайдите ко мне». Вот так относятся к документам, к людям, к работе непосредственные воспитатели колонии, ибо все у них течет по воле волн, без надлежащего контроля и проверок, без требований исполнения законов, при полном равнодушии и безответственности. Получил сообщение, что 4 марта 1976 года Леночка родила дочку Марину.

Очередную надзорную жалобу направил генеральному прокурору СССР Руденко. Вскоре получил ответ, подписанный заместителем генерального прокурора СССР Моляровым, следующего содержания: «В приговоре присутствуют элементы оговора Динерштейна, однако основания для принесения протеста на приговор отсутствуют», — и приговор был оставлен в силе. Я, конечно, такому безграмотному ответу удивился, ибо одна из статей УПК гласит: «Если в материале уголовного дела присутствуют элементы оговора — приговор опротестовывается и дело всех участников процесса подлежит пересмотру». Этот формально безграмотный ответ заставил меня обратиться в проходивший в это время 25 съезд КПСС, куда я приложил и ответ Генеральной прокуратуры СССР. А вскоре получил от Надюши телеграмму: «Сообщи день выезда и № поезда и вагона».

Значит, специальная комиссия 25 съезда КПСС наложила свою резолюцию на мое заявление с приложенными к нему документами и направила его в Президиум Верховного Суда РСФСР, который 4 августа 1976 года вынес постановление, где указано: «Приговор Мосгорсуда от 25-го апреля 1972 г. и судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР от 12 июня 1972 г. изменить, переквалифицировать и назначать наказание 5 лет с конфискацией имущества, но на основании статьи I Указа Президиума Верховного Совета СССР от 6 мая 1975 г. об амнистии в связи с 30-летним юбилеем Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов от наказания освободить». Подобные постановления и решения судебных органов, к сожалению, в большинстве своем не объективны, являются соломоновым решением; они не отменили приговор на меня, хотя для этого были законные основания, а почему? Потому что, отменив приговор и освободив меня, им пришлось бы признать ошибку правосудия. А как же честь мундира? Честь мундира для наших чиновников выше объективного правосудия. Вернувшись домой, я хотел опротестовать это соломоново решение халатно-безответственного правосудия, но Леночка убедила меня закончить переписку с этим правосудием, дабы не подорвать и без этого шага свое слабое здоровье.

18 августа 1976 года я освободился из мест лишения свободы. Давать домой телеграмму не стал, чтобы не обременять лишними хлопотами. Домой приехал ранним утром; встретили с восторгом, и вскоре все сели завтракать. Неделю я наслаждался контактом с родными и домашним уютом, а затем оформил паспорт и прописку. С трудоустройством долгое время испытывал трудности, так как к освободившемуся из мест лишения свободы относились с недоверием. На старое место работы я так и не пошел, ибо там работали люди, оговорившие меня. Однажды встретился с бывшим председателем месткома Меклером Ефимом Анатольевичем, и он мне помог устроиться на автопредприятие «Мослифт», и 20 ноября 1976 года я наконец начал работать, быстро вжился и освоился в коллективе предприятия и с большим усердием работал на аварийной автомашине, затем мастером по ремонту автомашин, а впоследствии начальником мастерских по ремонту автотранспорта.

11 апреля 1974 года Галя родила вторую дочку, Ириной назвали; теперь семейство значительно разрослось: три внучки и один внук; жизнь протекала спокойно, и мы с Надюшей помогали дочкам воспитывать наших любимых внучат, которые с большим желанием и любовью проводят с нами увлекательно время.

Вскоре стали приближаться наши с Надюшей юбилейные даты — шестидесятилетие сперва Надюши, она на 45 дней старше меня, родилась 26 февраля, а я 12 апреля 1921 года. Надюша с тревогой и волнением приближалась к этой дате, потому что все ее родственники и родители покинули этот мир до 60 лет. Она как-то мне сказала: «Я, отец, скоро умру». «Ты что такую глупость говоришь? — я ей возразил. — Выкинь из головы эту ерунду, у нас с тобой сейчас самое прекрасное время, мы должны еще внуков в школу проводить, а там новые задачи и заботы, так что запомни: у нас нет времени умирать, ведь мы родились с тобой, чтобы жить и радоваться». Она, выслушав мое напутствие, обняла меня, поцеловала и засмеялась. В это тревожное для нее время старался всегда быть рядом и создавать условия, вызывающие положительные эмоции. Мы чаще стали посещать театральные заведения, встречаться с друзьями и знакомыми; постоянно выезжали на дачу, где обихаживали наши плодовые насаждения и наслаждались природой; в День Победы вместе с детьми, внуками и моей сестрой ходили на встречу с моими однополчанами — это у нас была традиция; обязательно раз в год мы с Надюшей выезжали в санаторий, пансионат и дом отдыха.

В апреле 1981 года я оформил статус пенсионера. Трудовой стаж составил 54 года, включая фронтовые годы; сумма пенсии составляла 1363 руб. 87 коп. В то советское время я мог на свою пенсию купить 500 бутылок водки, а картошки 1 тонну, а транспорт тогда стоил городской от 3 до 5 коп., а такси 10 коп. за километр. Так что на ту пенсию мы жили безбедно.

Вскоре в апреле месяце 1988 года местком выделил мне земельный участок в районе города Воскресенска, где когда-то был торфяник, заросший кустарниками и пнями отпиленных деревьев. Несмотря на то что нам с Надюшей было уже 60 с гаком лет, мы с большим энтузиазмом регулярно выезжали своим ходом на участок и облагораживали его: выкорчевывали кустарники и пни, засыпали ямы привезенной землей. Огромное спасибо директору «Мослифта» Резнику Д. М. и месткому, выделявшим в выходные дни постоянно автобус, и все будущие садоводы с членами своих семей, шансовым инструментом и скарбом с палатками с комфортом добирались до участков и возвращались домой. В 1989 году на облагороженном земельном участке всем семейством начали обустраивать участок.

Я купил и поставил хоз. блок, где можно было укрыться от непогоды и хранить шансовый инструмент. Затем вывез стройматериалы, и с помощью местных строителей выстроили трехэтажный выложенный деревянным брусом дом, облицевали декоративным кирпичом и синтетически-пластмассовым материалом; затем поставили легкую баню и пробурили скважину для воды, которая оказалась родниковой и очень хорошего качества (анализ воды проделали в санэпидемстанции).

Провели везде электричество и поставили счетчик. Параллельно со строительством посадили кусты разной смородины, крыжовника, малины и деревья фруктовые: яблоки, груша, вишня, сливы и облепиха, а также цветы. На грядках мы высевали помидоры, огурцы, лук, чеснок, кабачки, перец, горох, редиску, укроп, петрушку и клубнику. Так что на зиму семья был обеспечена фруктами, овощами, соками и вареньем, соленьями и маринадами. Надюша с большим желанием и увлечением занималась огородничеством и садоводством, и дурные мысли и тревожное состояние ее покинули. С 1991 года мы с Надюшей регулярно с ранней весны выезжали на дачу своим ходом и находились там до глубокой осени. Целый час на электричке ехали до станции 90 км, нагруженные разным скарбом, затем пересаживались на местную электричку и через три остановки выходили на станции Берендино, где в бутыли из водопровода брали воду для питья и готовки и, прилично нагруженные еще и продуктами, шли пять километров лесной тропинкой до участка. Первые годы питьевой воды на участке не было, и все приезжавшие набирали в бутыли или канистры питьевую воду на станции Берендино. Как видим, путь к нашему участку «Нефтяник» был длительным, 2—2,5 часа, и нелегким, но мы всегда бодро, наслаждаясь природой, и с хорошим настроением добирались к дачному участку.

5 февраля 1992 года мы прописали в свою квартиру Галину дочку Наташу. В августе 1993 года я себя плохо почувствовал и оформил дарственную Галиной семье на свою дачу. 14 мая 1996 года я уволился и стал оказывать всестороннюю помощь Надюше. В январе месяце 1999 года Надюша перед входом в подъезд дома поскользнулась, упала и сломала шейку бедра правой ноги; в 59 городской больнице ее прооперировали и через 21 день выписали домой. Мы стали учиться ходить на костылях.

2 февраля 1999 года я получил статус пострадавшего от политических репрессий. В мае месяце ВТЭК установил Надюше II группу инвалидности с постоянным посторонним уходом. Эта Надюшина травма ноги была большой трагедией для всей семьи. Через несколько месяцев Надюша сменила костыли на палочку, и я все-таки продолжал ее всюду сопровождать. 28 февраля 2001 года Надюше установили бессрочно 1 группу инвалидности, а 27 августа 2001 года я был реабилитирован по событиям 1937 года (был арестован органами НКВД вместе с 13-летней сестрой, как родственники — дети родителей — врагов народа). Хотя усатый деспот всюду провозглашал, что «дети за родителей не отвечают», но увы.

В 2003 году пешие прогулки для Надюши стали утомительными, и в общественный наземный транспорт она войти не могла; я вынужден был через райсобес получить автомашину «Жигули» пятой модели. Теперь для Надюши появилась возможность общаться с внешним миром. Мы стали всюду передвигаться на машине: в поликлиники, больницы, аптеки, магазины, рынки, театры, санатории, парки культуры, на дачу и в пригород. Вскоре Надюша стала ходить без палочки. Несмотря на большие физические нагрузки, ограничения и соответствующую многолетнюю тяжелую болезнь — анемию, она всегда оставалась общительной, доброжелательной, гостеприимной, жизнерадостной, веселой и самой любимой женой, мамочкой, бабушкой и прабабушкой.

В 1952 году умерли Надюшины родители, мы их достойно и с почестями похоронили на Миусском кладбище.

Трудовая деятельность Надюши складывалась в зависимости от условий семейных обстоятельств. Где бы она ни работала, была всегда очень аккуратна, исполнительна, вежлива и уважаемая коллективом.

После тормозного завода работала в детском саду, где воспитывались наши дети, с 6 марта 1959 года она работала в гостинице «Украина»; с января 1962 года работала в системе УПДК (Управление по обслуживанию дипломатических корпусов). С этого места работы 31 декабря 1980 года ее проводили на заслуженный отдых, и стала она теперь пенсионеркой.

Коварная хроническая болезнь анемия с каждым днем прогрессировала, и я с мая 1996 года неотступно находился с Надюшей, прилагая максимум усилий, чтобы поддержать ее здоровье. Врачи многократно настаивали поместить Надюшу в Боткинскую больницу, где она состояла на учете и несколько раз лежала у них на лечении, но безрезультатно — гемоглобин падал до 50, и мы дома восстанавливались. Поэтому каждый раз мы отказывались от больницы и давали врачу подписки. Дома она постоянно была окружена заботой и помощью моей семьи. В связи с тяжелым состоянием здоровья Надюши я обратился в управу района об улучшении жилищных условий, и 5 октября 2004 года внучка Наташа с семьей переехали от нас в однокомнатную квартиру в районе метро «Кузьминки». С 2004 года состояние здоровья Надюши стало ухудшаться, и мы вынуждены были прекратить выезды на дачу, где отсутствует скорая медицинская помощь и нет комфортных условий жизни. Однако при удовлетворительном состоянии ее здоровья, самочувствия и благоприятных погодных условиях мы всегда из города выезжали в лесистую местность, прихватив с собой провиант. С мая месяца 2006 года состояние здоровья Надюши становилось иногда критическим, и мы вынуждены были с ней перейти на домашний образ жизни без всяких выездов. Она стала чувствовать, что скоро расстанется с нами и в один из дней июня месяца попросила меня похоронить ее в могилу к маме. Мое состояние в то роковое время трудно выразить, я почти все ночи обливался слезами, да и сейчас, когда пишу эти строки, плачу.

13 июля 2006 года где-то в 14 часов Надюша стала уходить из жизни, прощаясь с нами. В этот день все дочери и их дети пришли проводить в последний путь самую дорогую и любимую мамочку и бабушку. Надюша умирала в полном сознании, и я, прощаясь с ней, ощущал, как холодеет ее прекрасное лицо и тело. Я был в страшном шоке и не способен был что-либо соображать и тем более решать. Всю процедуру похорон Наденьки взяли на себя дочери Леночка и Галя, и 17 июля 2006 года мы нашу самую дорогую и любимую похоронили на Миусском кладбище в могилу к ее мамочке.

Первые месяцы после похорон Дюнички я не мог покинуть кладбище. Дочери меня не раз просили, чтобы я перестал ежедневно посещать кладбище, дабы не беспокоить дорогую мамочку, но и сегодня, по прошествии почти четырех лет после ухода из жизни нашей самой дорогой и любимой жены, мамочки, бабушки и прабабушки, мы все слезно продолжаем скорбеть.

Через год после похорон Дюнечки, когда я стал способен думать и кое-что соображать, стал заниматься подготовкой памятника. Ведь на могильном участке находятся два холмика, где похоронены ее родители и Дюнечка; позади каждой могилы стоят два больших металлических креста, к которым прикреплены алюминиевые пластины с датами и именами захороненных. Я решил сделать хороший памятник для всех троих захороненных. Пошел на Ваганьковское кладбище и попросил бригадира по изготовлению памятников проехать со мной на Миусское кладбище, чтобы на месте определить, какой памятник должен стоять у могил. Бригадир оказался очень отзывчивым человеком. Он осмотрел участок с могилами и сказал: «Я сделаю эскизы памятников, а через несколько дней подъедете ко мне и выберете понравившийся вам эскиз памятника, и мы изготовим памятник и установим на могильном участке».

Я выбрал понравившийся мне проект памятника; мне через месяц позвонили, мы с бригадиром, двумя рабочими и памятником приехали на Миусское кладбище, и бригада установила памятник при мне. Памятник всем понравился, а в 2009 году внук Павлуша весь участок захоронения по периметру обложил декоративным камнем, а площадку захоронения застелил декоративной плиткой. У меня в комнатах на стенах висят большие Надюшины фотографии в рамках с траурными лентами, у каждой из которых стоят в вазах цветы. Где бы я ни находился, в душе и памяти со мной Дюнечка; иногда в разговорах я называю женщин Надюшей. Для всей нашей семьи это самая большая утрата в жизни и не заживающая никогда душевная рана. По сей день я одинок, и дети меня не осуждают, а постоянно звонят по телефону и изредка навещают. Ни за какой помощью я к детям не обращаюсь, пока сам справляюсь с домашним хозяйством и бытом. Правда, изредка младшая дочка Леночка приходит, наготовит мне разной еды, хотя я ее никогда об этом не прошу. Ведь у нее очень большая нагрузка и пенсионный возраст, 59 лет, и с 9 марта 2008 года живет без мужа (умер), а семья у нее сейчас большая, пять человек: сын Павлуша, дочка Мариночка, внучка Настенька, родившаяся 18 апреля 2009 года, и моя очень больная 85-летняя сестра, за которой она ухаживает и о которой заботится с 2008 года. Кстати, Леночка еще работает и содержит дачный участок, который тоже отнимает немало времени и сил. Так что у доченьки постоянно не хватает времени полноценно отдохнуть или выспаться. Мне ее, конечно, жаль, и я иногда их навещаю, гощу и помогаю малость материально.

Сам я продолжаю безрадостную холостяцкую жизнь — с букетом разных заболеваний — в полном одиночестве. Однако отдушиной от тоски печальной являются встречи: с детьми, внуками, ветеранами и однополчанами, с молодежью в порядке патриотического воспитания. С августа месяца 2009 года мое здоровье начало хандрить, и много сил и времени отнимают поход в поликлиники и аптеки.

Однако продолжаю вести активный образ жизни. Стараюсь строго соблюдать режим гигиены, питания и отдыха. Просыпаюсь постоянно в 6.30 и занимаюсь зарядкой, которая насчитывала 28 упражнений, и каждое из них выполняю 10 раз, затем прохладный душ, туалет, уборка постели и горячий завтрак. В свободное от хозяйских дел время читаю периодическую печать и книги. Всегда после приема пищи выхожу на часовую прогулку. Ежегодно ветеранов — нашей 354 Калинковичской, трижды орденоносной стрелковой дивизии — приглашают на встречи в города, которые мы освобождали: Истра, Волоколамск, Зеленоград, Ржев, Варшава, а также Пенза и Кузнецк, где в 1941 году формировалась эта дивизия. В этих городах мы были желанными гостями. Посещали предприятия, воинские части, учебные заведения. На этих встречах мы рассказывали о нашей довоенной жизни, боевом пути, послевоенной тяжелой и трудной жизни по восстановлению разрушенной страны фашистами. Совместно с жителями этих городов и поселений отдавали должную память нашим погибшим и умершим воинам, возлагая цветы на могилы и памятники. К сожалению, на сегодня (июнь месяц 2010 года) ветеранов дивизии — москвичей осталось только 8 человек инвалидов Великой Отечественной войны, из них только четверо ходячих, остальные лежащие.

Взаимные встречи ветеранов войны с населением — это наш священный долг перед потомками, которым мы обязаны передать исторические события, участниками и свидетелями которых были, и раскрыть пути патриотизма и долга поколения для создания цветущей и могучей родины — отчизны. Ведь слава ветеранов вечна, а память о них — священный долг наших поколений. Меня также бодрит сердечное внимание и память руководителей предприятий, где мне довелось работать. Они всегда к нашим патриотическим и национальным праздникам присылают красочные поздравления здоровья и счастья и приглашают посетить предприятие, где оказывают иногда материальную и духовную помощь.

Большое внимание и заботу нам, бывшим спортсменам, ветеранам автомобильного спорта, оказывает РАФ (Российская автомобильная федерация), ведь я автомобильному спорту отдал 30 лет, пройдя все виды автомобильного спортивного многоборья. Однако основным видом автоспорта были для меня шоссейно-кольцевые автомобильные гонки на спортивных и гоночных автомобилях. К сожалению, только десяток ветеранов-автогонщиков остался из тех, кто в 50-х годах ХХ века одержимо и увлеченно занимались этим, далеко не легким и очень рискованным видом автомобильного спорта; я доволен, что оставил свой след в этом виде спорта, будучи многократно призером и чемпионом Советского Союза. Ведь наше поколение спортсменов соревновалось не за деньги, мы были фанатами и заядлыми энтузиастами, и наш спортивно-ратный труд вознаграждался: грамотами, дипломами, медалями и майками призеров и чемпионов, памятными подарками, высшим спортивным званием «Мастер спорта СССР» или «Заслуженный мастер спорта СССР», этого высокого звания я был удостоен в 1957 году. Нас РАФ часто приглашает на разного ранга автомобильные соревнования и выставки. Ежегодно, по традиции, мы несколько раз встречаемся в РАФе и МАДИ (Московский автодорожный институт) за накрытыми щедро столами и вспоминаем пройденный спортивный путь, чествуем призеров и победителей прошедших соревнований, поздравляем с юбилеем ветеранов автоспорта и не забываем помянуть наших коллег, ушедших в загробный мир.

Спасибо нашему молодому поколению за их трепетную и благородную память и заботу об ушедших в мир иной ветеранах Великой Отечественной войны 1941—1945 годов. Ведь мне сегодня (июнь 2010 года) 89 лет. Мной пройден огромный тернистый жизненный путь в очень тяжелые и сложные годы ХХ века: Гражданская война, голодовка, НЭП (новая экономическая политика), коллективизация, массовые и беззаконные репрессии, Великая Отечественная война — где мы, народ, шли в бой не за государство и режим, не за славу, а защищали свою землю-отчизну и родину ради мирной жизни на земле; восстановление страны после фашистской оккупации и разрухи и, наконец, перестройка, новый ХХI век и новый строй, уничтожившие сельское хозяйство, деревни и села, промышленные предприятия, восстановленные титаническим трудом нашего народа после фашистского нашествия, вследствие чего распалось самое могучее в мире многонациональное государство СССР; зато пороки разного рода родились: безработица, нищета, беспризорность, коррупция, преступность, проституция и наркомания.

Как я только уцелел и выжил в наше тяжелое время, как прошел сквозь страшные бури нашего жестокого тоталитарного двадцатого века, который многих ломал и уничтожал?

Обидно, что нашим детям, внукам и правнукам выпала такая горькая доля и беззащитная жизнь; но я уверен, недалек тот день, когда наши потомки будут жить в хорошее время, в цивилизованном могучем государстве, достойно, не опасаясь за свою жизнь и завтрашний день.

Заканчивая свои воспоминания, я постоянно с большой благодарностью вспоминаю наших дорогих родственников: тетю Аню и дядю Карлушу, воспитавших в нас с раннего детства любовь к труду, уважение и внимание к старшим — это не только стало нашей привычкой, а образом и обычаем всей жизни.

Впервые с антисемитизмом наша семья столкнулась в период работы нашей дорогой мамочки Надюши в УПДК. Состав посольства, в котором работала Надюша, менялся, а персонал русских, обслуживающих посольство, не работал, пока полностью не будет решен вопрос нового состава посольства; тогда обслуживающий посольство персонал возвращается к работе в закрепленное посольство. Когда Надюша пришла к кадровику, курировавшему посольство, в котором она работала до замены его состава, и сообщила, что пришла продолжать работать, кадровик вдруг спросил ее: «Ваш муж еврей?» «Да», — ответила Надюша. На что кадровик сказал: «Для вас работы пока нет, зайдите через пару недель». Я возмутился, и через пару дней мы пошли в ЗАГС и оформили развод. Через две недели мы пошли в УПДК, и Надюша пошла к начальнику отдела кадров (отдел кадров УПДК имеет определенный штат сотрудников, где каждый кадровик курирует посольства определенных стран) и рассказала, как ее кадровик отстранил пока от работы по национальной причине, но «я справилась, с мужем-евреем оформила развод и живу теперь отдельно». Начальник отдела кадров возмутился, извинился за нетактичное поведение сотрудника его отдела и направил Надюшу работать в прежнее посольство.

Второй случай. Старшая дочка успешно закончила среднюю школу, и в аттестате была написана рекомендация для поступления в вуз на факультет физмата. Дочка на экзамене по письменному русскому языку (изложение на заданные темы) получила оценку единицу. Правда, в школе по письменному русскому языку выше 4 оценки не было, но по содержанию ее работы выставлялись на конкурс и выставки.

Когда я собрался пойти в вуз, чтобы воочию убедиться, за что поставили оценку единицу, дочка была против, но ради интереса я пошел. В беседе ректор показал ее изложение на трех листах, где стояла оценка 0/1/10/1 я просил объяснить эту оценку, ибо в наше время подобных оценок не было. Мне ректор тут же задал вопрос:

— Из биографии дочери

...