Оглавление

Предисловие автора

Когда я впервые услышала фразу «цвет заката в сепии», она застряла у меня в голове. Что-то в этой игре слов — угасающая красота, пропущенная через фильтр времени и памяти — показалось мне невероятно трогательным. Это было похоже на воспоминание о любви, потерянной, но не забытой.

Так родилась идея этой книги.

«Цвет заката в сепии» — это история о Эдит и Артуре, паре, прожившей вместе почти шесть десятилетий. Шестьдесят лет — это целая жизнь, наполненная радостями, горестями, компромиссами и, конечно же, любовью. Но что происходит, когда любовь, как старая фотография, выцветает и покрывается трещинами взаимных обид? Можно ли ее восстановить?

Эта история — не просто фантазия о путешествии во времени. Это исследование человеческих отношений, о том, как легко потерять друг друга в рутине повседневной жизни и как сложно, но возможно, вновь обрести связь. Это размышление о силе искусства, способного исцелять и возвращать утраченное.

Работая над этой книгой, я много думала о своих собственных отношениях, о своих родителях, о всех тех парах, которых я встречала на своём пути. Каждая история любви уникальна, но все они сталкиваются с общими вызовами: непонимание, разочарование, страх.

Я надеюсь, что «Цвет заката в сепии» заставит вас задуматься о вашей собственной истории любви, о тех моментах, которые вы цените, и о тех, которые, возможно, нуждаются в исцелении.

Ведь никогда не поздно переписать свою историю, даже если все кажется потерянным.

С уважением,

Мадина Федосова.

Введение:

Обида висела в воздухе, густая и липкая, словно застоявшийся сигаретный дым в прокуренном баре. В маленькой, захламлённой гостиной, где каждый предмет мебели, казалось, хранил в себе отпечаток их совместной жизни, медленно, но верно разгорался очередной пожар.

Эдит, с лицом, изрезанным морщинами, словно карта пережитых бурь, стояла у окна, словно заворожённая, глядя на унылый ряд одинаковых домиков, тонущих в серой осенней мороси. Дождь барабанил по стеклу, вторя тоскливой мелодии, звучавшей в ее душе.

В ее глазах, обычно живых и искрящихся, плескалось отчаяние, приправленное горечью многолетнего разочарования. Мечты, когда-то яркие и смелые, теперь казались далёким, несбыточным сном.

Она ведь хотела быть режиссёром, снимать фильмы, рассказывать истории, но жизнь — как всегда — внесла свои коррективы. И вот она здесь, в этом маленьком, унылом пригороде, доживает свои дни, вязая бесконечные шарфы и утопая в воспоминаниях о том, чего никогда не случилось.

Артур, ссутулившись в своём любимом, продавленном кресле, напоминал старого, потрепанного плюшевого медведя, потерявшего былую привлекательность. Седые волосы его поредели, обнажив блестящую лысину. Руки, когда-то сильные и уверенные, теперь дрожали, с трудом удерживая пульт от телевизора.

Он избегал взгляда Эдит, устремив свой взор в мерцающий экран, словно там, среди бесконечного потока новостей, ток-шоу и навязчивой рекламы, можно было найти спасение от гнетущей тишины, разделявшей их.

Тишины, которая кричала громче любых слов, заглушая даже самые громкие звуки телевизора.

Он знал, что виноват. Знал, что он сломал ее мечту, высмеивая ее увлечение кино и заставляя ее чувствовать себя неполноценной. Но признать это было выше его сил. Гордость, эта вечная его спутница, не позволяла ему просить прощения.

Пятьдесят семь лет. Пятьдесят семь лет, превратившихся в долгую, изнурительную войну, где не было победителей, а только проигравшие, увязшие в трясине взаимных упрёков и невысказанных сожалений.

Каждый день был похож на предыдущий: утренний кофе, приготовленный в молчании, скудный обед, съеденный перед телевизором, и раздельные кровати в спальне, где когда-то царила любовь.

Сегодняшний день не предвещал ничего нового, пока Артур, внезапно, не решился на поступок, продиктованный скорее отчаянием, чем злостью.

Он поднялся с кресла, подошёл к старому шкафу, стоявшему в углу комнаты, и открыл его скрипучую дверцу.

Внутри, среди пыльных коробок и старых вещей, покоилась она — старая кинокамера Эдит, символ ее несбывшейся мечты.

И Артур, с внезапной, необъяснимой яростью, схватил ее и направился к мусорному ведру.

Эдит вздрогнула, словно от удара. Она медленно повернулась, и в ее глазах вспыхнул гнев, смешанный с болью. «Что ты делаешь?» — прошипела она, словно змея.

Артур молчал, его лицо исказилось гримасой злости и стыда. Он крепче сжал камеру в руке, словно боясь передумать.

Ему казалось, что избавляясь от этой старой вещи, он избавляется и от груза прошлого, от упрёков, которые Эдит никогда не высказывала вслух, но которые он постоянно чувствовал на себе.

Он хотел стереть из памяти ее разочарование, ее несбывшиеся мечты, все то, что он, по его мнению, не смог ей дать. Глупо, конечно. Но в этот момент ему казалось, что это единственный выход.

«Ты не смеешь!» — закричала Эдит, бросаясь к нему. Она попыталась вырвать камеру из его рук, но Артур оттолкнул ее, не рассчитав силы. Эдит пошатнулась и упала на пол, ударившись головой об угол журнального столика. В глазах у неё потемнело.

Артур оцепенел от ужаса. «Эдит!» — прохрипел он, бросаясь к ней на помощь. Он опустился на колени рядом с ней, пытаясь привести ее в чувство. Но Эдит не двигалась. Её лицо было бледным, а на виске медленно расплывалось багровое пятно.

В этот момент, словно в ответ на его отчаяние, комната начала мерцать. Стены поплыли, цвета потускнели, и мир вокруг них стал распадаться на пиксели. Артур почувствовал головокружение, его затошнило. Ему казалось, что он проваливается в чёрную дыру.

А потом все исчезло.

Когда зрение вернулось к нему, Артур судорожно вдохнул, словно вынырнул из ледяной воды. Унылая гостиная с её затхлым запахом и серыми обоями исчезла, словно дурной сон. Под ногами была мокрая мостовая, а не потёртый ковёр. Он стоял посреди незнакомой улицы, залитой дождём, который бил по щекам колкой изморозью.

Вокруг высились величественные здания в стиле ар-деко, словно сошедшие со страниц альбома о золотом веке архитектуры. Артур вспомнил, как читал о них: о строгих геометрических формах, о богатстве орнамента, о стремлении к роскоши и элегантности. Сейчас он видел это вживую, и это зрелище ошеломляло. По мокрой мостовой, словно старинные игрушки, проезжали автомобили 30-х годов — «Паккарды», «Кадиллаки», «Дюзенберги», бликуя фарами в дождевых лужах.

Люди, одетые в элегантные костюмы и шляпы, спешили по своим делам, подгоняя друг друга фразами, словно взятыми из старого кино. «Поторопитесь, мистер Джонсон, билеты на „Мальтийского сокола“ вот-вот закончатся!». «Леди, ваш корсет восхитителен, но боюсь, вы опаздываете на встречу с мистером Капоне!». Артур был в полнейшем замешательстве. Где он? Что произошло? Неужели он сошёл с ума? Или это какой-то безумный розыгрыш?

Но самое главное — где Эдит? Сердце бешено заколотилось, пропуская удары. Неужели он в бреду? Неужели эта «реальность» существует только в его сознании? Он боялся обернуться, боялся, что его худшие опасения подтвердятся.

Но он обернулся и увидел ее, стоящую рядом с ним, растерянно оглядывающуюся по сторонам. На ее лице, обычно испещрённом морщинами, словно карта прожитых лет, застыло выражение изумления и испуга. Морщины, конечно, были на месте, но выражение… Это было что-то новое, что-то давно забытое. Но самое удивительное — на ее голове не было ни следа от удара. Ни синяка, ни ссадины, ничего. Будто и не было той ужасной сцены в гостиной. Будто время повернулось вспять.

«Артур, что это?» — прошептала она, хватая его за руку с такой силой, что у него заныли кости. Обычно её прикосновения были мягкими, осторожными, словно она боялась причинить боль, но сейчас… «Где мы? Что происходит? Это сон? Если это сон, то я хочу проснуться!» В ее глазах плескался такой неподдельный ужас, что Артур невольно поёжился. Она боялась не только неизвестности, но и того, что он, Артур, каким-то образом причастен к этому безумию. «Боже мой, Артур, что ты натворил?».

Глава 1
Город в оттенках сепии

Дождь, этот вечный спутник Чикаго, хлестал по мостовой с такой силой, что казалось, будто наверху орудует разъярённый небесный водопроводчик, решивший разом промыть весь город от грехов. Капли, ударяясь о тротуар, разлетались мелкими брызгами, словно от взрывов крошечных гранат.

Неоновые вывески, отражаясь в мокром асфальте, создавали причудливую игру света и тени, напоминая Артуру кадры из старых фильмов нуар — «Мальтийский сокол», «Двойная страховка», «Большой сон». «Интересно, настоящие гангстеры тоже так жили? — промелькнуло у него в голове. — Пили бурбон, строили козни, и слушали джаз, пока кто-нибудь не пустит им пулю в лоб?».

Он поёжился, пытаясь укрыться от пронизывающего ветра в своём старом, видавшем виды пальто, которое, казалось, помнило ещё времена его ухаживаний за Эдит — «Хорошо хоть, что я его не выкинул,» — подумал он, с благодарностью вспоминая ворчание Эдит по поводу «этого старого хлама»: «Артур, ты носишь его уже полвека! Пора бы уже расстаться с этой рухлядью! Оно наверняка помнит ещё динозавров!».

И, словно в насмешку, ветер донёс обрывок мелодии из ближайшего бара: «I don’t want to set the world on fire, I just want to start a flame in your heart…» «Иронично,» — подумал Артур, — «Как же мы далеки от этого сейчас…»

Он огляделся вокруг, пытаясь зацепиться взглядом хоть за что-то знакомое, за что-то, что вернуло бы его в реальность. Но всё вокруг было чужим, словно он попал в музей, экспонаты которого ожили.

Величественные здания в стиле ар-деко, словно горделивые небоскрёбы, сошедшие со страниц учебника по архитектуре. «Им бы сейчас в Майами, на Ocean Drive,» — подумал Артур, — «там их бы точно оценили».

Старинные автомобили — «кадиллаки» и «паккарды» с блестящими хромированными решётками, проезжающие по мокрой мостовой с таким достоинством, словно им суждено не просто ездить, а войти в учебники истории и стать иконами стиля. «Наверняка у каждого из них есть своя история,» — подумал Артур, — «история любви, предательства, успеха и краха, как в романах Фицджеральда.»

Люди, одетые в элегантные костюмы и шляпы, как будто только что вышли из джаз-клуба, словно сошли с обложки журнала «Esquire». «Интересно, они вообще слышали о джинсах?» — промелькнуло в его голове. — «Наверное, считают их уделом рабочих и грубиянов. Эх, Эдит, если бы ты это видела! Ты бы точно сказала: «Артур, да здесь все выглядят, как с обложки глянцевого журнала!».

Вся эта картина казалась декорациями к старому фильму, ожившей страницей истории. И Артур внезапно понял: «А ведь это и есть декорации… и, похоже, мы в этом фильме играем главные роли».

«Где мы, Артур?» — прошептала Эдит, дрожа всем телом, словно осиновый лист на ветру, застигнутый врасплох внезапной бурей. Она крепче сжала его руку, и Артур почувствовал, как ее пальцы, обычно прохладные и сухие, словно осенние листья, судорожно впиваются в его ладонь, словно пытаясь найти в нем хоть какую-то опору.

В ее глазах плескался такой неподдельный ужас, что Артур невольно вспомнил слова своей бабушки, Агафьи Тимофеевны, известной своими меткими высказываниями: «Испуг, как ржавчина, точит душу, а беспросветная тревога — хуже всякой болезни».

Он сам не знал ответа. Все произошло так внезапно, так нереально, что он до сих пор не мог поверить в происходящее. В голове крутилась лишь одна мысль: «Наверное, я сплю. Это просто дурной сон, вроде тех, что мучают меня после переедания копчёной колбасы». Но ущипнуть себя он почему-то не решался. А вдруг окажется, что он не спит?

Тогда что? Тогда он — в фильме, в котором нет режиссёра, и сценарий которого пишет какой-то безумный сценарист?

Внезапно, словно выпущенные из клетки разъярённые звери, из тёмной пасти одного из переулков вынырнули двое мужчин в тёмных, плохо сидящих костюмах, словно с чужого плеча, и надвинутых на самые глаза фетровых шляпах.

Шляпы, кстати, в те времена были не просто головным убором, а своего рода визитной карточкой, знаком принадлежности к определённому кругу. Правда, к какому именно, в данном случае, Артур предпочёл не выяснять, вспомнив поговорку: «Не буди лихо, пока оно тихо».

Они что-то яростно кричали друг другу на каком-то грубом, гортанном наречии, напоминавшем смесь польского и итальянского, размахивая руками, как будто пытались дирижировать невидимым оркестром, исполняющим похоронный марш.

В руках одного из них, словно зловещая искра в ночи, блеснул короткоствольный револьвер — «кольт» или «смит-вессон», Артур, конечно, не был экспертом по оружию, но в кино видел их не раз, особенно в фильмах с Хамфри Богартом.

По статистике, именно в Чикаго 40-х годов на душу населения приходилось больше всего стволов на всем американском континенте. Ходили слухи, что даже у почтальонов был при себе пистолет, на всякий случай.

«Вот тебе и «город ветров» (City of the Big Shoulders),» — подумал Артур с мрачной иронией, цитируя Карла Сэндберга, — «скорее уж «город свинца» (City of the Big Bullets)

Артур и Эдит, словно пара испуганных кроликов, замерли на месте, парализованные ужасом, как будто их окатили ледяной водой. Они никогда не видели ничего подобного не только в своей тихой, размеренной жизни в пригороде, где самым большим преступлением было, пожалуй, нарушение правил парковки, но и даже по телевизору.

Это было похоже не на реалити-шоу, а на ожившую страницу из криминальной хроники, на газетную полосу с заголовком вроде «Чикаго снова в огне! Бандитские разборки на Норт-Сайде!», где каждый кадр пропитан запахом пороха, пролитого виски и страхом смерти.

В тот момент Артур вдруг отчётливо понял, что такое настоящий страх, а не просто лёгкое волнение перед визитом к врачу или просмотром вечерних новостей, полных тревожных сообщений о войне в Корее. Страх, который сковывает движения, лишает дара речи и заставляет сердце бешено колотиться в груди, как пойманная в клетку птица, отчаянно пытающаяся вырваться на свободу. И Артур подумал: «Вот он какой — настоящий ад. Не огонь и серный дым, а этот леденящий душу ужас, от которого хочется забиться в угол и никогда больше не высовываться».

«Мамочки,» — прошептала Эдит одними губами, вцепившись в руку Артура так, что он почувствовал, как хрустят ее кости.

В ее глазах отражался панический ужас, смешанный с каким-то странным, болезненным любопытством.

«Неужели это все по-настоящему? Неужели мы и правда попали в кино?»

Она всегда мечтала оказаться на съёмочной площадке, увидеть, как создаются фильмы, но, кажется, реальность оказалась куда страшнее и опаснее, чем она могла себе представить.

«А ведь я всегда говорила, что кино — это моя жизнь,» — промелькнуло у неё в голове с горькой иронией.

Они свернули за угол, надеясь, что им удалось оторваться от преследователей, хотя Артур, честно говоря, уже чувствовал, что его лёгкие вот-вот взорвутся, а колени предательски подгибаются.

«Не молод я уже для таких забегов,» — промелькнуло у него в голове, «пора переходить на спокойные прогулки с тросточкой».

И тут же, словно по злой иронии судьбы, буквально в нескольких метрах от них, они нос к носу столкнулись с мужчиной, который неторопливо стоял у входа в какой-то полутемный клуб, из которого доносились приглушённые звуки джаза. Клубы в те времена, кстати, были не просто местом развлечений, а своего рода «нейтральной территорией», где могли встречаться представители разных группировок, заключать сделки и решать свои проблемы.

Мужчина был одет в безупречный, идеально сидящий на нем костюм-тройку, который, судя по всему, был сшит на заказ у лучшего портного в городе.

На голове у него красовалась элегантная шляпа «федора», лихо сдвинутая набок, словно он только что сошёл с обложки журнала «Esquire».

Он курил сигарету, выпустив тонкую струйку дыма в дождливый воздух, и презрительно, словно оценивая их как экспонаты в зоопарке, глядел на них исподлобья. В его взгляде читалась смесь скуки, пренебрежения и какого-то странного, холодного любопытства.

«Куда это вы так спешите, полуночники?» — спросил он, его голос звучал мягко, почти б