Владимир Владимирович Маяковский

Письмо Татьяне Яковлевой

В поцелуе рук ли, 

  губ ли, 

в дрожи тела 

  близких мне 

красный 

  цвет 

  моих республик 

тоже 

  должен 

  пламенеть. 

Я не люблю 

  парижскую любовь: 

любую самочку 

  шелками разукрасьте, 

потягиваясь, задремлю, 

  сказав — 

  тубо — 

собакам 

  озверевшей страсти. 

Ты одна мне 

  ростом вровень, 

стань же рядом 

  с бровью брови, 

дай 

  про этот 

  важный вечер 

рассказать 

  по-человечьи. 

Пять часов, 

  и с этих пор 

стих 

  людей 

  дремучий бор, 

вымер 

  город заселенный, 

слышу лишь 

  свисточный спор 

поездов до Барселоны. 

В черном небе 

  молний поступь, 

гром 

  ругней 

  в небесной драме,— 

не гроза, 

  а это 

  просто 

ревность двигает горами. 

Глупых слов 

  не верь сырью, 

не путайся 

  этой тряски,- 

я взнуздаю, 

  я смирю 

чувства 

  отпрысков дворянских. 

Страсти корь 

  сойдет коростой, 

но радость 

  неиссыхаемая, 

буду долго, 

  буду просто 

разговаривать стихами я. 

Ревность, 

  жены, 

  слезы… 

  ну их! — 

вспухнут веки, 

  впору Вию. 

Я не сам, 

  а я 

  ревную 

за Советскую Россию. 

Видел 

  на плечах заплаты, 

их 

  чахотка 

  лижет вздохом. 

Что же, 

  мы не виноваты — 

ста мильонам 

  было плохо. 

Мы 

  теперь 

  к таким нежны — 

спортом 

  выпрямишь не многих,— 

вы и нам 

  в Москве нужны 

не хватает 

  длинноногих. 

Не тебе, 

  в снега 

  и в тиф 

шедшей 

  этими ногами, 

здесь 

  на ласки 

  выдать их 

в ужины 

  с нефтяниками. 

Ты не думай, 

  щурясь просто 

из-под выпрямленных дуг. 

Иди сюда, 

  иди на перекресток 

моих больших 

  и неуклюжих рук. 

Не хочешь? 

  Оставайся и зимуй, 

и это 

  оскорбление 

  на общий счет нанижем. 

Я все равно 

  тебя 

  когда-нибудь возьму — 

одну 

  или вдвоем с Парижем.