1

Держать! —

рубеж последней обороны —

Где выпал снег на головы и кроны,

Где след простыл и зал пустует тронный…

На линии огня, в разгар свечей,

Под звёздами расстрелянных ночей —

Сдержать — в бетон закатанную

плоскость простоты!

У миллионов — помыслы чисты,

Но не способны слышать отголоски,

На глубину дождя, и только холод плоский

Под занавес в ладонях разотрут.

Держаться!

Голосом остывшим

вечность крепла —

С достоинством, с улыбкой на губах

слагающего реквием поэта

Влечёт судьба и волоком согрета

Строка и беспощадная молва.

Цветаева Марина,

Как права!

Как одиночество — громадно, одичала

Душа, как оттолкнули от причала —

И мыслями янтарными т о н у л и

В туманах странствия, под грохот якорей…

Мечтая, мачтами отстав от берегов,

от низкой плоскости погасших очагов;

от изб, усадеб, дум сердешных…

И подхватили волны спешно

Чужие судьбы выдали. И давний,

Как пожелтевшая открытка «С Рождеством!»,

Потрёпан облик счастья, с торжеством

Посредственностей — всех мастей и рангов —

Накатывает — тучной простотой —

И кровью хлюпает траншея под шагами…

Убиты все.

Людьми и их богами.

Лишь двое нас, читатель,

Ты да я…

Скажу тебе, ни слова не тая,

В последнюю минуту тишины,

Мы слабостью, как веточки, сильны,

Перемежав кровавые бинты

С весёлым погруженьем школьниц в банты,

Восходим состоянье вещества,

В сознание…

Вглядись, в цветущий гул,

В котором самосоздаётся

Из впечатлений крох,

В высокой пропасти колодца,

Прозрачная, как смех ребёнка, глубина —

Тончайшей жизни лёгкая цена…

Там — наши:

Три сестры. Вишнёвый пышет сад.

Смеются дядя Ваня и Иванов.

И тень от ветра, покидая ткань диванов,

О дальней, предстающей ввысь дороге,

О человеческом несчастном, душном Боге…

Ты слышишь, друг мой,

Видишь землю неба,

Внутри себя…

Непобедима.

Неподвластна.

как блеск кинжала,

не покинувшего ножны!

Насквозь пронзай скупое бытиё,

Пропитывая кровью поколений

Пусть будет знаком, памяткой, сигналом

О том, в каком безудержном и алом

Чаду, аду — живут…

Вокруг и около…

И над растерзанной душою

клювом клёкала

Судьба — с размахом чёрного крыла,

Смотри, как многих в землю забрала

Земная жизнь…

Не знали.

Не дерзнули.

Им вырывали из груди щипцами пули.

Им пели со святыми упокой.

И солнце восходило за рекой

Для новых мук, для бойни обновлённой,

И, заливая кровью горла клёны,

Есенин умирал —

А Мандельштама, волоком по Каме,

Уже тащили — дни грядущие и люди.

Народу подавали, пир горою,

Идёт, цветы несут отцветшему герою,

И доску лепят на расстрелянную стенку :

Лик в профиль, полочка с цветами…

Ломает строки обыватель об коленку,

И каждый день

Нас, волоком по Каме,

И только ты, оставшийся, однажды,

Остановился…

Ужаснулся…

На попятную

Пошёл… По небу волглой тропкой, вечной, ватною —

За Словом, как за кроликом Алиса

В страну чудес… Всплеснула вскрик актриса

На сцене в первом акте в Камергерском…

Внимай, читатель,

В этом тексте дерзком —

Где пустошь, глушь, пугающе похожи

На большинства раззявленные рожи —

Есть вдохновенная надежда на былое,

Есть ветер в гривах мчащихся коней!

Нас на земле людей —

осталось двое.

Держать! Держаться!

Выстоять. Сильней

Любить — в высоты Слова восходящих,

Не кровь младенцев, не стенанья матерей,

Не деревянный с ленточками ящик,

Но бригантины нарисованных морей!

Запомни голос строк моих,

Заполонивший голос стих,

Мы — сдерживаем кровью чернь

И в снах отозвались —

На каждый крик души смертельной,

Уставшей, схоронившей, постарелой.

Я знаю, как душа твоя смотрела

На небо, в даль, я рядом был с тобой,

Там голуби взвивались в высь гурьбой,

И солнце нам глаза до слёз слепило,

Остаться выжившим? Как все?

Живьём? В живых?

Или по капли крови удаляясь в мир иного

Таинственного, шаткого, больного

Произнесения небесного расклада,

Стяжать величие падения? Ты рада,

Читающая жизнь, душа родная,

Расслышать млечный голос побратима?

Невозвратима, но попытка перевода

С небесного на русский свершена.

Цветаеву увозит в смерть подвода.

Есенину, как голубям пшена,

На грудь цветы бросают, к обелиску

Седого Мандельштама — ставят, близко,

От четверга до воскресенья, до обеда

Ждут чуда…

Обывательства победа —

На всём пространстве убиенных душ и слов,

И мыслей, и порывов, и слогов…

Лишь ты да я…

Сплошь, волны берегов

Остывших скал, и всхлипам арий Верди

Не верьте, счастье плачет под луною…

Читатель, друг,

С отчаянной, больною,

Высокой неизбежностью порога,

Стучится смерть разлук — в жилище Бога!

И всё-таки…

Счастливые поэты —

О том, как луч струится золотой

Сквозь звуки реквиема

в комнате пустой…

P.S. Неизгладимый, осенённый красотой!

1

Как разлеглось — успокоение, дымятся

Останки баснословных партитур —

Соитья медных шорохов и наций

Сапог, в ступень вдавивший дым окурка,

Протопал в сад магнолий и агав.

Века спустя, я тычусь в стенки слепо.

Курка слепая воля взведена

В висок на Чёрной речке… Пилит слепок

Подручной памяти Кремлёвская стена.

Лоб в лоб лучи сошлись в невольной схватке:

Лучистый холодочек «воронков»

И беглый лучик зеркальца, карманный.

— Ты здесь ещё? Живёшь? Ты кто таков? —

Сбивает с ног вопрос, худой и хваткий.

И Томас М а н н, в Б а с м а н н о м, вместо м а н н ы

Небесной — усложняет всё и вся…

Хозяйки чувств на противень гуся

И сочность губ, и суточность победы,

И осени стекольчатую муть…

Роскошна грива благом веющего сада,

Куда свободно залезает пятерня —

Волнообразна, восковая, волосата,

Между полуночью пробившей и тремя…

Какой-то странствующий плотник вторгся лихо

В ночной гармонии прерывистый мираж.

Лишь звякнул бёдрами обмякший ключник, тихо

Упавший замертво… Потом стране отдашь

Дланью прореженные: лежбища сказаний,

Осоловевшие угодья сонной мглы,

Чтобы дожди, от Эривани до Рязани,

Воссоздавали пядей пятые углы.

Как крупна близость! Хищный взор натуралиста :

Из недр воздуха, из веток крючковатых,

Молниеносно высекая топот твиста,

Под колокольный звон подставить слов ухваты!

В захолодавшей простыне, во тьме чулана,

В мясистом ухарстве по локоть продавца —

Узреть зигзаги гроз на карте Магеллана,

Пересыпая — схваченное на живца

В часах песочных — ожиданье, к чувствам тягу

Озвучив гимнами, под сводом ада Дант (а),

Услышать искр высокоструйную ватагу

Над прахом русского под горло эмигранта.

Как близок берег! Речи струнные глубины

Потопят всех прямоходячих и тогда,

Вдаль восходящий трепет крыльев голубиный,

Воздвигнет в небе взгляд, разбудит города!

Повальные панельные домины :

Рубашки на балконах сохнут, блузки,

Но кончились ножи и мысль, одна и та же,

Выказывая милосердие и норов,

Ведёт, как бы под ручку, помогая,

Дорогу перейти… Вдруг, Улагая

В которой с кровью грязные бинты,

Листочки с почерком и шоры с глаз сняты —

За кухонным столом, на табуретках

Внимают, перекашливаясь редко,

Доносит колобродный, колкий, яркий

В кромешности басов речитатив…

Гостей разводит по каморкам снов и на панели

Выходит солнца тень и стрелки Спасской онемели…

Грохочет лифтом в недрах этажей —

Облезлый день, очередной, и надо же

Такому среди бела дня произойти :

Жить дальше некуда…

И больше некому…

И не к кому идти —

Оставшимся за кухонным столом

Поэтам, поделом им, поделом!

Прямоходящие с глазищами приматы…

И плоскость крыши крыта благим матом!

Грохочут костылями мыслей шатких

Цветные деревянные лошадки

И плоские панельные домищи…

Все на панель пошли!

И жизнь давно не ищет —

Ни прошлое своё, ни нас самих…

Роняет дождь с лица поэта —

Ночь и стих.

Сиюминутный зырк читающего взгляда

На обнажённую просроченную суть

Строк, захлебнувшихся в потоке звукоряда…

Как будто бритвою по горлу полоснуть —

Произносимое, как вскрик о смерти, бахнуть оземь,

В себя вобравшее распятых дочерей и сыновей,

Превозмогающее слово вскрикнуть: Осип, осень.

И тишина в руках, как навсегда умолкший соловей.

И чтоб на всю судьбу — оставшуюся всуе —

С лихвой хватило двух минут или пяти,

Потраченных на стих, вниз, в пропасть вознесу я

Порыв мятежный что дряхлеет взаперти:

Вдрызг несогласие, всей кровью сердца — ни с утратой,

Ни с коченеющей по городам и весям пустотой.

Как рюмка об пол, вдребезги, как навсегда Паратов,

Жизнь брошена… И выстрел в сердце не бывает холостой.

Здесь в пропасть взлёт — всем существом, напропалую,

В один конец билет — готовы всем рискнуть?

Я на руках несу, я мёртвого целую,

Целую жизнь роняя ввысь, в бездомный путь!

С изящной деловитостью рубанка

Снимает столяр стружку с той округи,

В которой выше камня — суть огранка

И вьюжной ночи звончатые дуги;

И взгляд в нутро разлуки негасимый,

И в горле ком от взгляда на неё;

И пепел в лёгких в створе Хиросимы;

И чёрное средь бела дня бельё…

С тяжёлой невесомостью полёта

Горит к земле аэроплан и даже,

Увидев, рассказав, как струйка пота

Смешалась с кровью, суть, одна и та же:

Горящим словом обжигаясь, веря

В богатство арсенала языка,

Лишь шлейф смертельный, не сама потеря

Останется на день иль на века.

С последнею надеждой на земное

Провозглашение горящей кромки,

— Все, кто в паденье ввысь, вперёд, за мною! —

Сгорает в небе эхо нёба громко…

Этих взглядов из окон — не счесть, не собрать воедино.

Излучают глаза: свет, хрустальных мечтаний и звонов, струящийся вдаль.

С высоты этажей — будто лампа в руках Аладдина —

Ночь видна, ждёт касания глаз —

вера сладкая в жизнь,

в славно горький миндаль…

Там за окнами: снег, разминувшихся встреч отголоски,

Пятна выпавших чувств, угол ветра, краюхи побед, тишины пустота.

Даже воздух за стёклами окон окажется плоский,

Даже жизнь, вдруг покажется смертью как будто бы только что снятой с креста!

Молчаливый исход в окна канувших взглядов извечен.

Так смотрели и смотрят, и будут смотреть, не сказав никому никогда

О забвенной мечте иль о том, что бахвалиться нечем

Перед бездною сумерек, или о том как скончались в проулках года!

Этим взглядам из окон я верю чуть больше, чем Богу.

В них струится душа, как свеча на ветру и готова расстаться с огнём,

Вознесённая вдаль, оглянувшаяся на дорогу,

По которой так трудно идти.

…И так мало людей.

…И уже не свернём.

Врем