Оглавление

Глава 1. Борька

Кафе «Даурия» располагалось сразу за углом, всего в двух шагах от невзрачного на вид здания местной гостиницы, больше похожей на ночлежку, где находили приют бездомные и те, кого несчастливо угораздило попасть в несусветную глушь, каковой на деле являлся один из многих поселков, десятками разбросанных по тайге: рабочих, промысловых, рыбачьих…

Молодой парнишка смотрел из окна на кафе, вспомнил о том, что его ждут, решительно двинулся он к двери и на ходу не терпящим возражений голосом обронил:

— Я в «Даурию»! К ужину не ждите! Там перехвачу…

— Не шлялся бы ты по кабакам! — кинула ему женщина вдогонку. — Денег на еду едва хватает! А ты водку лакаешь…

— Цыц! — огрызнулся пацан. — Я в семье за мужика, мне и решать, кому и куда шастать! За Дашкой присмотри, чтоб на улицу она и носа своего не казала! Враз ноги ей раздвинут…

Оставив тетку и ее дочку в облупленном номере грязной гостиницы, Боря, насвистывая себе под нос незамысловатый мотив, быстро спустился по скрипучей деревянной лестнице на первый этаж дешевой ночлежки для всякого нищего сброда.

— Мне одно место всего на одну ночь! — бубнил старичок в выцветшей ветровке, замызганной въевшейся навечно грязью.

— Мест нет! — ответили ему.

— Я приплачу...

Безразличный ко всему взгляд пацана лениво скользнул по толпившимся в вестибюле людишкам в незамысловатой и не первой свежести одежке.

— Всего на одну ночь! — клянчил дедок.

Возле стойки администратора кучно толпились желающие быстро заполучить место в поселковой ночлежке, в былые времена служившей обычным общежитием для рабочих.

Потом двухэтажный барак переделали под гостиницу. Большие комнаты поделили на маленькие закутки, назвали номерами.

Слышимость в тесных комнатушках оставалась преотличной. Когда простуженный жилец оглушительно чихал в одном крыле барака, то его прекрасно слышали и на другом краю.

Все удобства находились во дворе. Вода из кранов давно не шла. А горячей воды тут и отродясь никогда не видели.

Толкнув рукой дощатую дверку, Борька вышел, зажмурился от яркого солнца, бьющего прямо в глаза.

— Пошли, заждался я тебя! — пробурчал недовольно парень, поджидавший Борьку на улице. — Думал, что не придешь…

— Тетка всю плешь мне проела! — оправдывался Зимин. — Вещи ей заново упакуй! Переложи все и подвяжи!

— Бабы… они все такие! Прилипчивые до мужика, хуже банного листа! У меня дома тоже от них нет покоя…

В кафе намедни завезли бутылочное пиво. Невиданное для их глухих краев дело. Мужики тащили с собой сушеную рыбку, в помещении стоял густой запах пива и рыбы.

— Нам по бутылке! — заказал Степка.

Борька познакомился со Степаном всего как несколько часов тому назад. Отец Степки, Алексей Иванович Бурун, набирал в этих самых местах сезонных рабочих в промысловую бригаду.

Записались к Буруну и тетка Бориса, и ее дочка, и он сам. С утра они должны были выехать в сторону поселка Озерный.

— Ты отца-то своего помнишь? — донесся будто издалека голос Степки. — Или всю жизнь с теткой прожил?

— Не помню… — ответил угрюмо Борька, кисло поморщился, потер скулу, уперся взглядом в дальний угол.

Из всех детских воспоминаний у Бориса почти ничего не осталось. Одни обрывки. В одном из обрывков они жили на втором этаже старого двухэтажного общежития. Их насквозь промерзающая зимой угловая комната делилась шкафом на две клетушки.

Одна из комнатушек служила одновременно и прихожей, и кухней. Во второй они все спали. В огромном коридоре постоянно пахло перегоревшей едой и тушеной капустой. Входная дверь в общагу громко хлопала, и тогда жалобно дрожали стекла.

В мальчишеской памяти почти стерлось время, когда его родителей не стало, и мальчика, оставшегося сиротой, забрал к себе его старший брат Константин. Костя был намного старше Борьки, и он давно жил с женщиной по имени Зинаида.

С тех пор в жизни Борьки появились тетя Зина и Даша, дочка тетки от первого брака. А через год Костю или кто-то зарезал-убил, или его в тайге заломил медведь-шатун.

У мальчика из родных никого не осталось. Зинаида не прогнала его, оставила жить у себя, воспитывала сироту, как собственного сына. Выходит, повезло ему, не сдали его в детдом…

Молодые люди осушили по второй бутылке. От выпивки их глаза потихоньку осоловели, и все стало казаться им иначе, чем часом ранее. Языки развязались, разговор стал острее.

— Глянь, Борька, какие буфера у буфетчицы! — уставился восхищенно Степка на мощный женский бюст.

— Знатные дойки баба вырастила! — подтвердил Зимин.

— Хотел бы их пощупать? — прищурился Степка хитро.

— Ну… — замялся с ответом Зимин.

Борьку сильно покоробила развязная прямота его нового дружка, несмотря на то, что ему, конечно же, хотелось собственными руками дотронуться до притягательной и манящей к себе женской груди, помять ее, прижаться к ней лицом.

— Может, у тебя, Борька, и бабы никогда не было? — жег его собутыльник своим полупрезрительным взглядом.

— Ну… — прищурился Зимин.

По правде говоря, Борис не любил вести разговоры на подобные темы. Он не считал нужным и возможным делиться с чужими людьми собственным отношением к этому вопросу.

— Может, ты и бабы голой никогда не видел? — издевался Степка открыто. — С кем я связался…

— Ну… — потер скулу Зимин.

По этому самому поводу у Борьки было что сказать дружку в ответ. Он хорошо помнил, как после смерти брата стали они все вместе ходить в баню и мыться. Тетка, Дашка и он.

Общественная баня располагалась в одном из бараков, точнее, ютилась она в вонючем подвале здания. Мужское отделение шло сразу за лестницей, женское находилось в конце коридора.

Нормальные люди, наверное, в эту баню не ходили. Без фонарика в ней невозможно было ничего увидеть. Лампочки в подвале никогда не горели. Или их специально разбивали, или никому до этого попросту не было дела.

Тетя Зина подсвечивала себе под ноги и спускалась туда первой, украдкой крестилась и ныряла в кромешную тьму.

— Идемте! — говорила она и тянула за собой детей. — Под ноги себе смотрите, рты не разевайте…

Дашка держалась за мамину руку, Борька топтался сзади, крепко хватался за девчоночью ручонку, страшно боялся он упасть и навечно потеряться в кромешной тьме.

Зловонные лужи на полу приходилось обходить гуськом вдоль плесневеющих стен. На головы сверху омерзительно капало с потолка, было жутко и крайне неприятно. Протухший запах плесени, дохлых крыс и помойных котов злюще щипал глаза и нос.

— Детки, потерпите, почти пришли… — успокаивала саму себя, бубнила тетка себе под нос.

Маленький мальчик щурился, он пытался задерживать дыхание и выдыхал, когда они достигали спасительной двери, полусгнившей, со скрипом и с трудом отворяющейся.

На ней давненько не было ручки, и из рваной сквозной дырки сочился к ним навстречу тусклый желтый свет.

— Пришли! — цепляла Зинаида брезгливо пальчиком дверь, дергала на себя изо всех сил. — Слава Богу!

Толкая Дашку перед собой, тетка с опаской входила в душевую, придерживала мальчишку за своей спиной. Борьку предварительно всего заматывали в банное полотенце, и оно спадало на глаза, скрывало его лицо. Пацан мог видеть лишь замызганный грязью пол, покрытый щербатой плиткой, почерневшие от времени деревянные настилы, разбитые тяжелой жизнью женские ноги и потоки струящейся по выбоинам мыльной воды.

«Нельзя поднимать голову, смотреть по сторонам!» — заводил он сам себя, от волнения дыхание у него спирало.

Пряча его от всех, тетка быстро заводила Борьку в одну из свободных ячеек, шумно выдыхала, забирала у него спадающее к ногам полотенце. Он по команде быстро раздевался, пряча глаза от всех и боязливо не поднимая их.

Рядом раздевались тетка и Даша. Мальчишеские руки упирались в женские ляжки, задевали теткины груди. Зинаида делала вид, что ничего особенного не происходит, прижималась к Борьке, прикрывала мальчонку своим телом.

— Шевелись! — шипела она и оглядывалась по сторонам.

Зинаида старательно прятала Борьку от женщин, чтобы они его не срисовали и не подняли злобный хай, чтобы он ничего не узрел из того, чего видеть мальцу было еще рановато.

— Мойтесь! — поступала команда, и пацан становился под горячую струю, бьющую откуда-то с потолка.

Лейки, распыляющей воду, не было. Ее давно украл один плохой дядя. Этот дядя украл и лампочку, и дверную ручку, и водяной кран. Он не смог только украсть целиком весь подвал.

— Быстро, быстро! — становилась тетка сама под струю, подставляла под нее шею, груди, руки.

Водяные брызги летели на пацана сверху, под ними он и мылся, принимал душ. Дашка суетливо толкалась рядом с ним.

Борька старался на нее не смотреть, отворачивал глаза в сторону. Но его руки постоянно наталкивались на девчоночье тельце.

Стараясь уйти подальше от тела Дашки, Борька жался в темном уголочке, упирался носом в холодную стенку.

— Мойтесь, мойтесь! — поторапливал теткин голос. — Живо трите себя мочалками, соскребайте с себя грязь…

Босые ступни Бори прилипали к противно склизким квадратным плиткам, покрытым зеленоватой тиной. Темнеющий, вечно засоренный слив пугал зарослями волосатых водорослей, тесно вьющихся вокруг ржавой чугунной решетки.

Мальчику становилось холодно, и он старательно грелся, прижимаясь к теткиному бедру, тыкаясь щекой в мягкий теткин живот. В мальчишеские глаза упрямо впечатывался черный треугольник жестких и кучерявых волос, из которого, как ему казалось, исходило живое теткино тепло.

— Хорошенько себя везде три! — указывала женщина, и он старательно водил по себе мочалкой. — Пальчики на ногах не забывайте! Тритесь! Тритесь! Ноги трем, ступни трем!

Пока он и Дашка, согнувшись, ожесточенно терли босые ступни, тетка сама наспех намыливалась. И пацан снизу-вверх видел, как роскошное женское тело покрывалось густой пеной, которая потом радужно сползала под водяной струей.

Темная пена собиралась возле их ног, сбивалась в одну грязную кучу возле темнеющего, покрытого решеткой слива.

— Моем головы и уши! — руководила тетка помывкой.

Проклятый шампунь лез в глаза, мальчик невнятно себе под нос бубнил, и в уши лез уговаривающий его шепот:

— Терпи, Борька! Стой смирно!

Пацан выпрямлял голову, тщательно зажмуривался. Но все равно краем глаза он часто улавливал покачивающиеся в тусклом свете женские тела, хаотично выплывающие откуда-то из тусклого и раскачивающегося полумрака.

Худые и тощие, жирные и с заплывшими складками, с маленькими титьками и обвислыми грудями до самого пупка, с небольшими пупырышками посреди темнеющих ореолов и огромными сосками, практически безволосые и с черными и волосатыми треугольниками под необъятными и дряблыми животами.

Огромные бабы с щербатым целлюлитом на бедрах и на колышущихся при движении ягодицах прикрывались от него шайками и полотенцами, гневно покрикивали на его тетку:

— Ты куда привела пострелёнка? Тут бабы моются! А ты за собой мужичка к нам притащила!

— Он еще несмышленыш! Мал он еще! Не убудет от вас! — вздрагивала Зинаида и затравленно огрызалась в ответ.

А мальчонка никак не мог понять, взять в толк, отчего эти чужие тетки столь остервенело кричат на его тетю Зину, отчего хотят они выгнать его из душевой, что с ним самим не так. Он стыдился себя и боялся злых и сварливых женщин.

— Уходим! Уходим! — накрывала его тетка полотенцем, и они быстренько покидали душевую, пропадали в темноте вонючего подвала. — Ух! Вот и помылись…

Когда тетка устроилась на работу в другом поселке, они поселились на съемной квартире. Тогда новое жилье мальцу показалось огромным, но потом он понял, что это была однокомнатная квартира, где одну комнату перегородкой поделили на две.

Там была ванна, небольшая, но самая настоящая. Раз в неделю мальчик залезал в чугунное корыто с теплой водой, а тетка садилась рядом и поливала ему на голову.

— Три уши, три! — приговаривала весело Зинаида.

Она искренне радовалась тому, что тут не приходилось прятаться от озлобленных на тяжелую жизнь баб, что можно было спокойно и без суеты отмыть бедного пацана до хрустящей чистоты.

Сидя в ванне, мальчик откровенно скучал по наготе ее сохранившего красоту тела, по густо покрытому кучерявыми волосами треугольнику, таившему в себе притягательное и животворящее тепло, по мягко колыхающимся холмам с их остро торчащими и твердо напрягшимися сосками…

Глава 2. Зинаида

Извилистая дорога к Озерному причудливо петляла между невысокими грядами плоских сопок, разбросанных в полном беспорядке первозданного вселенского хаоса.

Допотопная телега натужно скрипела, то ползла в гору, то, подпрыгивая на ухабах, летела вниз, то мерно раскачивалась, плавно плывя по равнинной местности.

— Но! Пошел! — покрикивал возчик изредка на лошадку, в ответ раздавался натуженный храп старого мерина. — Шевелись, зараза, не спи! — шевелил возчик вожжами.

За первой телегой тянулись еще две повозки. Они шли следом, как привязанные, немного отставали на спусках, чтобы избежать возможного наезда на идущую впереди телегу, заранее и намеренно уйти от никому ненужного столкновения.

Унылый ландшафт не радовал путешественников, да они особо им и не любовались. Местный люд давно уже привык к торчащим по кругу сопкам. Ничего удивительного он в окружающей природе с рождения не замечал. Мир так был устроен задолго до их появления на свет, и люди принимали его таким, какой он есть, ничего иного они не видели и ни о чем другом не мечтали.

Удобно развалившись, ехали на скрипучих телегах самые простые рабочие, нанятые леспромхозом на предстоящий сезон. Рубщики леса, удачливые охотники, сведущие в расстановке силков и капканов, ушлые заготовители всякого сырья, подсобники, а также мастера на все руки — плотники и столяры.

На первой телеге путешествовал сам бригадир, Алексей Иванович Бурун. Выглядел он мужчиной преклонных лет с сильно старящей его густой бородой, со следами сильного раздражения на сумрачном лице, с низко опущенными вниз уголками губ.

Рядом с ним сидела женщина по имени Зинаида. Тихая и молчаливая баба, забитая жизнью. Ее обещали устроить на должность поварихи. Она давно отказалась от своей прежней профессии учительницы музыки. В тайге мало кто из местных жителей соглашался тратить время на никому ненужное, по их мнению, бренчанье и треньканье на всяких музыкальных инструментах. Играть на гармошке — куда еще ни шло, а вот на фортепиано — простите и извините…

К отрешенно смотревшей по сторонам женщине привычно жалась ее родная дочка Дашка. Девчушка сонно взирала на проплывающие мимо ее сознания сопки.

Ей до смерти надоело переезжать с места на место в бесполезных поисках лучшей жизни. Своим еще детским умишком девка хорошо понимала, что хорошо живется там, где их нет.

А там, где они появляются, повсюду всякий раз обнаруживается одна сплошная задница, ее самая дрянная и никчемная часть…

— Борька, не спи! — толкнула она ради забавы паренька, сидевшего у ее ног. — Не спи, ить свалишься!

— Иди ты, егоза! — поругивал ее незлобиво парнишка. — Ты смотри, сама не съешь стрекозу!

— А ты, я вижу, муху ить проглотил! — хихикнула девка. — Лицо у тебя все позеленело!

— Отстань, егоза! — отмахнулся от нее парень.

На лице у Борьки прописалось мучительное страдание. Накануне он вместе с дружком перебрал лишку. Хмельное не пошло впрок, просилось нынче обратно. Парнишка с большим трудом сдерживал в себе рвотные позывы, гнал их обратно.

Не менее Борьки страдал и его дружок Степка. Ребята сдружились еще в гостинице и неплохо посидели в кафешке, отмечая зародившуюся дружбу, дегустируя пенящееся пиво.

— Эх, пивка бы сейчас распить бутылочку! — прошептал соблазнительно Степка и покосился на отца. — Или чарочку самогонки жахнуть! — закатил он мечтательные глаза.

Сынок бригадира знал, что у отца имелась целая четверть первача. Дело было совсем за малым — как незаметно от бати наплескать чуток мутной жидкости в алюминиевую кружку.

В пути они находились лишь первый день, петляли по едва различимой на местности колее, местами разбитой, а где и местами сплошь заросшей травой.

Дорога то ускользала, пропадала, то вновь вдруг она себя проявляла следами, продавленными колесами телег или даже заблудившихся в тайге грузовиков с продовольствием или с зимней одеждой для бригад по заготовке пушнины.

— Опять колея пропала! — ворчал сердито Бурун.

Изо всей разношерстной партии, следующей в поселок Озерный, он один мог определить нужное им направление движения.

— Стоять! — выкрикивал Алексей Иванович, останавливал мерина, и тот охотно выполнял команду, резко тормозил.

Отойдя подальше в сторону, бригадир внимательно всматривался в ускользающую в густую траву и каменистые выступы дорогу и периодически поглядывал на старенький компас.

— Борька, подсоби! — выбрал Степка подходящий момент и залез в отцовскую котомку.

Стеклянное горлышко вылезло из сидора. Парнишка в тот же миг вытащил самодельную пробку, щедро плеснул в подставленную дружком алюминиевую кружку.

— Быстрее! Он возвращается! — следила за их возней с интересом Дашка. — Поймают ить вас, пострелята!

— Не шуми, егоза! — пригрозил ей пальцем Борька.

Подошедший к ним Бурун окинул их безразличным ко всему взглядом. Ему было вовсе не до ребят. Он устроился на подстилке, взял в руки вожжи, пожевал сомневающимися губами.

— Третий раз тут езжу, а все до конца не уверен… — произнес он негромко, будто для самого себя. — Но! Пошел!

Воровато оглядываясь в сторону отца, Степка глотнул и закрыл глаза. По всему телу пошло тепло. Приложившись еще разок, он передал кружку напряженно на него глядевшему дружку.

— Хлебни чуток, враз полегчает! — щерился Степка.

На душе у пацанов стало веселее, и дорога покатилась намного быстрее, и время поскакало вскачь.

Вечернее солнце из последних сил цеплялось за дальние верхушки сопок. Трудовой день заканчивался, ему на смену спешила и торопилась сумеречная мгла.

— Баста! Привал! — выкрикнул Алексей Иванович. — Распрягайте лошадей! Ужинаем и готовим ночлег!

Рабочие и вместе с ними пацаны отправились рубить сосновые лапы для шалашей и собирать хворост для костра. По указке бригадира костер собирались поддерживать до самого утра. Хищное зверье в тайге промышляло в основном в ночную пору.

Огненные сполохи одновременно и отпугивали, и в то же самое время магически притягивали к себе всякую таежную живность. Дабы избежать большой таежной беды, следовало поддерживать огонь и дежурить у костра всю ночь.

— Первыми дежурят Зинаида и Степка! — распорядился Бурун. — Им на смену Котов и Лещик! Затем Шнур и Вано…

По совету бригадира Зинаида накидала кучу лапника поближе к костру, устроила неплохую лежанку.

— Ты вздремни, а я покараулю… — потрепала женщина парня по обветренной щеке. — Через часок поменяемся…

Вскоре из шалаша раздался могучий храп бригадира, изрядно приложившегося к заветной баклажке.

— Завел папаша трактор! — фыркнул Степка.

Спать ему совершенно не хотелось. После опрокинутой им чарки он всю оставшуюся до привала дорогу клевал носом и откровенно дремал, уткнувшись лицом в охапку соломы.

Первая ночь в пути выдалась теплой и безветренной. И хворост весело трещал в огне, игриво выбрасывал высоко над костром яркие снопы сверкающих в темноте искр.

— Темнотища! — присела Зина на лежанку возле растянувшегося во весь рост паренька, сосредоточенно глядела в пламя костра и прислушивалась к ночному лесу. — Страх один…

Воровато оглянувшись по сторонам, Степка придвинулся к бабе, его голова коснулась женского бедра. Прикидывающийся спящим парень ощущал тепло, исходящее от Зинаиды.

— Ой! — глянула женщина в недоумении на Степку.

Ей не показалось, она и в самом деле ощутила на своей ноге мальчишескую руку бригадировского сынка. А сам он усердно сопел во сне или упорно делал вид, что спит сном младенца.

Заблудившаяся рука сорванца оказалась теплой, мягкой, и лежала она спокойно, не двигалась. И женщине подумалось, что пацан во сне неосознанно выпростал руку перед собой, и она вольготно устроилась на податливо мягкой женской ляжке.

Подумав, Зинаида не стала отодвигать его руку. Парень и сам уберет ее, когда перевернется, много раньше случится оно, чем он сам проснется. Никто и ничего не заметит.

Не стала она лукавить и перед самой собой. Ей и самой особо не хотелось убирать его руку. Случайное или нет, но это прикосновение напомнило ей о том, что она давно не ощущала подобной ласки на своем довольно молодом теле.

— Чай, не убудет от меня! — прошептала тихо Зина.

И Степкина рука осталась почивать на ее мягком бедре. Нечаянное прикосновение мальчишки навеяло полузабытые воспоминания, которые широко разбрелись по сторонам ее не очень богатой на яркие впечатления жизни.

— И что хорошего я в этой жизни повидала? — вопрошала горько женщина, обращаясь к темному небу.

Хорошего в ее жизни нашлось мало. Хуже всего было то, что ее жизнь медленно, но неотступно катилась под откос…

Родилась девочка в вполне благополучной семье. Все у них было. И большая квартира, и достаток. Мама Зиночки нигде не работала, целыми днями сидела дома, сама обучала дочку самым разным вещам, в том числе и игре на фортепиано.

А потом к ним в дом постучалась беда. Отца арестовали, а мать с маленькой девочкой выслали за Урал. Так Зиночка и оказалась в этих самых местах. Из тяжелого детства Зинаида практически ничего не помнила. Все пролетело в сероватой пелене нищенской безысходности вконец беспросветной жизни. Все слилось в горькой и нудной жизненной обыденности.

Зато ярко припоминалась первая брачная ночь после шумной свадьбы. Просватали ее за лесоруба. Не посмотрела мать на то, что Никодим не дурак был хорошенько выпить, имел ершистый характер, частенько лез в любую маломальскую драку.

— Значится, поженили! — валялся новоиспеченный муж на постели в исподнем белье и пялился на нее хорошо залитыми зенками. — Раздевайся, жена!

От Никодима исходил едкий запах сивухи со свадебного стола. Остатки пойла плескались на дне бутылки, дожидались своего часа, который непременно настанет, не заставит себя долго ждать.

— Раздевайся, кому сказано! — грохнул муж криком. — Не жди, что я сам сорву с тебя все твои тряпки!

Повинуясь грозному мужнему окрику, Зина начала медленно раздеваться. Девушка снимала с себя белье осторожно, чтобы ничего не порвать и не испортить. Зиночка аккуратно просовывала ладони под лямочки ночной рубашки, расстегивала лиф и вытягивала его через рукав. Отвернувшись, она стянула с себя трусы и вытянула их из-под рубашки, скомкала в кулаке, спрятала руку за спину, повернулась к жениху, краснея, как рак.

Лежа на брачной постели, Никодим, закинув обе руки за голову, крайне внимательно взирал на процесс целомудренного обнажения молодой жены.

— Посмотрим, на чем меня женили! — хохотнул громко мужик, пугая девушку до смерти.

Когда на Зинаиде не осталось ничего, кроме нательной рубашки, она робко встала со стула и подошла к кровати.

— Наконец-то! — похлопал Никодим жесткой рукой по месту рядом с собой, приглашая жену к себе под бочок.

Откинув уголок одеяла, девушка примостилась на самом краешке и подняла обе руки, чтобы распустить длинную косу, а сама украдкой посматривала на жениха, унимала в себе дрожь.

Коса тяжело легла на девичью спину, и Зиночка подрагивающими пальчиками принялась ее расплетать.

— Ложись уже, мочи нет тебя ожидать! — подхлестнул Зинаиду голос супруга. — Копаешься, глупая курица…

Засуетившись, девушка приподнялась с кровати, босыми ножками прошлепала по всей комнате и загасила керосиновую лампу. Вернулась на кровать, откинулась на подушку, сложив руки на высокой груди, и замерла в ожидании расписанного во всех цветах и красках болезненного ритуала неизбежного лишения девственности.

— Чего у нас тут? — почувствовала Зинка, как ее рубашка поползла вверх по ногам, и влажная от липкого пота мужская рука по-хозяйски втиснулась между ее ног.

Конвульсивно вздрогнув, она попыталась сдвинуть ноги плотнее, руками инстинктивно оттягивала рубашку к ногам. И мужу эта игра скоро надоело. Не для этого он позволил себя оженить, чтобы в брачную ночь играться в бирюльки.

— Живо сними с себя эту тряпку! — приказал он хриплым голосом. — Кому сказано, глупая курица!

Смущенно хватая пальцами подол исподней рубахи, Зина стянула ее с себя и отбросила на стул к остальному ее белью.

— Какие титьки! — провел Никодим восхищенной рукой по ее тугим грудям. — А ты их прятала, глупая курица…

Навалившись на девушку, зажав ее лицо ладонями, муж грубо впихнул вонючий язык в девичий рот. Зиночка крепко зажмурилась, чтобы не видеть перекошенное похотью мужнее лицо. Накручивая жестким языком у нее во рту, мужик снова занялся ее плотными грудями с быстро отвердевшими сосками.

Высокая грудь Зины была точной копией материнской. У девушки выросли точно такие же торчащие крупные соски, что всегда сильно забавляло ее одноклассников. Они манили и притягивали к себе, и ей частенько приходилось отбиваться от слишком настойчивых и нагловатых поклонников.

На уроках к ней за парту подсаживались пацаны. Наглые сорванцы настойчиво лезли к ней под юбку, пытались силой раздвинуть девчачьи стройные ножки.

— Не лезь! — шипела она сквозь зубы.

Зинаида стойко сопротивлялась, но шума не поднимала, знала, что ее попросту поднимут на смех, что все девчонки в их классе время от времени проходили через эту процедуру.

— Ладно, щупай… — сдавалась она под конец и смирялась с неизбежным насилием. — Щупай, но только грудь!

Мальчишеская рука воровато проникала под кофточку и хваталась за упругие сиськи, мацала и мяла их, крутила и вертела торчащие соски. В трусиках у нее влажнело…

Прекратив мучить рот жены, муж целиком переключился на ее грудь. Его сильные пальцы расплющивали округлившиеся дойки молодой жены. Жадным ртом Никодим болотной пиявкой всасывал девичьи груди, до режущей боли сжимал отвердевшие соски упругих сисек желтоватыми и прокуренными до черноты зубами.

— Ах! — вскрикивала Зинка болезненно.

Инстинктивно она отталкивала голову супруга, потом девушка перестала сопротивляться неизбежному процессу, в ней накопились отчаяние и тупая усталость. Она желала лишь одного — чтобы ее мучения поскорее закончились.

Когда Никодим жесткими руками раздвинул ее коленки, навалился на нее сверху, ворвался в нее, разрушил преграду, Зинаида резко вскрикнула от пронзившей ее боли, дернулась под тяжеленным телом здоровенного мужа, хватила открытым ртом спасительный глоточек воздуха, беззвучно вытянулась на постели, зажала в кулачках смятую простынь.

— Ы-ы-ы! — вырывалась боль из ее нутра.

Тянущая боль внутри сменила острую и режущую, унесла с собой последние мысли. На глаза опустилась пелена полной пустоты и равнодушия ко всему происходящему.

— Посмотри на меня! — приказал муж, и она повиновалась.

Потухший взгляд ее всегда живых глаз тупо уставился на озверелый силуэт мужнего лица. Ее расслабленные ноги существовали и жили сами по себе, потеряли живую упругость, безвольно подчинялись не знающим пощады ударам сильного животного тела. Их то и дело подбрасывало вверх от каждого нового толчка…

— Ы-ы-ы! — подвывала она, а мужик смотрел на нее, кривил губы в непонятной для нее ухмылке.

— Холодная ты! — отвалился муж в сторону, отпихнул Никодим жену от себя. — Как рыба в полынье…

В памяти у Зинаиды крепко остались боль, кровь на простыне, стыд и желание поскорее со всем покончить. Со временем многие неприятные чувства притупились, уступили место легкому возбуждению от прикосновений грубых рук Никодима.

— Ну! Целуй меня! — принуждал ее мужчина, и она безропотно скользила губами по мужскому телу.

Горячая страсть никогда не захватывала Зинаиду. Ни до физической близости с мужем, ни во время близости. О том, что происходило, она никогда с удовольствием не вспоминала и всегда пребывала в уверенности, что у нее вполне заурядная и естественная реакция, свойственная всем замужним бабам.

— Порченая ты! — кричал на нее Никодим. — Не баба! — вскакивал муж с постели и прикладывался к бутылке.

Разнузданные пьянки и дикие загулы мужика однажды закончились закономерным исходом. В одной из пьяных драк Никодим поскользнулся и крайне неудачно упал на железный прут, торчащий из земли. Огромного горя Зинаида не изведала. И даже, напротив, она испытала немалое облегчение.

— На все воля Господа нашего! — сходила женщина в местную церквушку и поставила свечку за упокой души раба Божьего Никодима. — Отмучился раб Божий…

На руках у Зинаиды осталась трехлетняя дочь Дашка. И ей пришлось несладко. Помыкалась она по чужим углам, пока на ее пути снова не повстречался Зимин. Года четыре назад Константин нашел дорогу к ее постели. Она и сама не поняла, как ему удалось на раз-два быстро уложить ее на спину и раздвинуть ей ноги.

Видно, все дело крылось в его магнетическом взгляде. Он столь пристально смотрел на нее, что она чувствовала себя безвольной букашкой, теряла весь разум. Зимин щелкнул пальцами, и она пошла за ним, бездумно отдалась ему при живом еще муже…

Увидев снова ее, переговорив с нею, Константин велел Зинаиде собрать все манатки и перебираться к нему…

— Сегодня гуляем! — играл Зимин в карты, частенько он выигрывал, устраивал разудалые кутежи.

Относительно богатая жизнь захватила Зину, закрутила и завертела. Деньги уходили сквозь пальцы. Их было настолько много, что их практически никогда не хватало. Костя часто приносил на квартиру выигранные им украшения и вещи. Потом все это добро уходило на оплату бесчисленных долгов.

— Зина! — кричал Зимин с порога. — Где брошка, что я намедни тебе подарил? Гони вещицу обратно!

— Снова проигрался? — вздыхала Зинаида и шла к комоду, вынимала шкатулку, доставала украшение, передавала Костику.

— Я подарю тебе другую! — обещал сожитель и исчезал, возвращался через день или через два, приносил выигрыш или снова требовал вернуть ему ту или иную ценную вещицу.

Но самое ужасное заключалось в том, что общительный и веселый на людях, Зимин дома внезапно превращался в сущего тирана. Он не терпел, когда она начинала ему возражать, менялся в лице, вскипал мгновенно бешеным гневом, топал ногами, кричал…

Не сразу бедная женщина распознала в нем эту самую черту и вовремя не сбежала от него. Потом Зинка привыкла к роскоши, к бешеным деньгам, к веселой жизни, когда можно было целыми днями сидеть дома и ничего не делать.

— Собирайся! — влетал Зимин в квартиру, кружил ее по комнате. — Едем в кабак! Гуляем всю ночь!

— А с кем останется Дашка? — взирала она с прищуром.

— Я соседке уже приплатил…

Однажды Зимин вернулся домой не один.

— Это мой родной брат Борька… — показал он пальцем на четырехлетнего малыша. — Пацан этот будет жить с нами!

— А-а-а… — застыла Зина с открытым ртом.

— Я все сказал!..

С этого дня в ее жизни появился еще один ребенок. Со временем она привыкла к Борьке, относилась к нему, как к своему собственному сыну, хотя тот упорно называл ее тетей.

— Оставь, Зин, пока детей, пошли в комнату! — распирала буквально Костика кипучая жизненная энергия.

Ее сожитель не пропускал ни малейшего удобного случая и запросто задирал женскую юбку ей на спину. Его никогда не смущало и присутствие детей. Зина с удивительной для нее самой покорностью шла на удовлетворение его страсти…

Глава 3. Первые шаги

Поутру они скоренько перекусили, затушили головешки, разбросали костры, тщательно присыпали землицей.

— Но, трогай! — взмахнул возчик вожжами.

Снова противно заскрипела старая телега, опять мимо них потянулись унылые таежные сопки.

— Пропустим по глоточку? — ткнул Борьку в бок сынок бригадира и заговорщицки подмигнул.

— Не откажусь… — кивнул Зимин.

Хоронясь от отца, Степка вытащил заранее наполненную первачом бутылку. Сделав по хорошенькому глотку, парни откинулись на солому и прикрыли глаза. Услужливая память вернула Бориса в тоскливо унылое и невеселое детство…

Его тетка одно время работала в школе. А старший брат все время пропадал в компании картежников и кутил. Вечно приходил домой веселый и под приличным хмельком.

Борьке слышался тихий шелест снимаемой одежды, затем раздавался легкий скрип кровати, на которой спали брат и Зинаида.

— Ох! — доносился до него приглушенный стон.

Мальчонка прислушивался к поскрипывающей в темноте кровати, к изредка долетающим усталым стонам. Борька еще не осознавал детским умишком истинной причины тех самых таинственных звуков в ночной тишине квартиры.

Понимание пришло к нему много позже. К тому самому времени Костика давно не было в живых. Старший брат Борьки то ли нарвался на остро заточенный нож, то ли Костю заломал медведь. Может, Костика убили и вывезли в тайгу, там и бросили…

Жизнь без Костика покатилась под откос. Они стали много хуже питаться, сменили много квартир и комнатушек. Докатились до полуразваленной избушки, которую снимали за бесценок.

— Вы спите здесь, а я сплю тут! — разделила тетка одну единственную небольшую комнату цветастой занавеской.

Как-то темной ночью пацан услышал странные шорохи за занавеской, и он вспомнил детство. Борька многое уже понимал, знал, что происходит между мужиком и бабой.

— Ох! — стонала приглушенно тетка.

Чужие мужики в ее постели бывали не так часто, но их присутствие, видно, для тетки было необходимо. Мальчик об этом стал догадываться после едких высказываний соседок и их бабской болтовни. Новое для него чувство ревности лишь добавило тоски в его и до того не слишком легкую жизнь.

В таежной деревушке Боря завел знакомство с соседским мальчуганом. Федька был с ним одного года, и они быстро сошлись. Именно с ним Борис и поделился затаенными мыслями. Дружок долго не думал и с видом знатока уверенно брякнул:

— Баба без мужика долго не может! Выхода у нее иного нет, как кого-то звать к себе за занавеску…

— И что мне делать? — почесался Борька всей пятерней в затылке и задал вслух извечный вопрос.

И тут дружок выдал такое, что напрочь ошарашил его:

— А ты не думал, Борька, что сам уже подрос и мог бы с нею вместо любого мужика сам запросто управиться?

— Да ты чего удумал такое, а? — моргнул ошарашенный до последнего Борька. — Разве можно такое?

— А чё? — пожал дружок плечами. — Тетка твоя видная баба, и желание у нее имеется. Ты подумай на досуге, может, и выгорит у тебя с нею дельце! Дело тебе говорю…

Борька сидел, молча и оторопело глядел на не по годам развитого мальца и обалдело хлопал ресницами.

— С нашими девчонками слишком хлопотное дело! — не унимался Федька. — А вот с твоей теткой ежели правильно все провернуть — одна польза и удовольствие на двоих!

— А сам пробовал по-настоящему со взрослой теткой? — превозмог себя, решился Борька и шепотом спросил.

— До конца не было, — признался честно Федька.

Дружок поведал Борьке про то, что мать как-то отправила его к соседке Наталье за шинковкой. Та и говорит, что надо им в сарай заглянуть, мол, шинковка там лежит. Зашли они, а тетка ему и велит, чтобы подержал он стремянку, а она на полках поищет.

— Ухватился я за стремянку, а тетка Наталья полезла! Я невзначай глянул на нее снизу, а под юбкой у нее ноги голые мелькают! И задница вся голая светится! У меня дыхание аж перехватило! А тетка все шарит и шарит, ногами сучит передо мною и будто ничего не замечает! — сверкнул Федька глазами.

— А ты чего? — затаил Зимин дыхание.

— А я чё? Хотел уже ее вниз стянуть и валить на рогожу, да тут дочка ее заявилась! Чуток времени мне не хватило. Но я к ней снова хочу подвалить! Авось и выгорит дельце!

Открыв рот, Борька слушал дружка, боялся даже и моргнуть.

— А ты тетку Зинку свою видал без всего? — прищурился Федька, глядя на него. — Я свою мамку видал и не раз!

— Видал я, когда мальцом еще был! — поведал Борис, ничего не скрывая. — А сейчас она меня хоронится.

— Чё, и в баньке ты не подсматриваешь? — прищурился Федя и потер зачем-то ладони. — Проще пареной репы…

— Боязно! — вздрогнул Боря. — Боюсь, уши надерет!

Хохотнув, дружок ткнул в него пальцем, похвастался:

— И мать видел в баньке, и даже сеструху как-то в щелку!

— Врешь же ты все ради красного словца! — выдохнул Зимин из себя тревожно-возбужденным потоком.

— Слово даю, что не вру! — перекрестился даже Федька. — Видел Таньку в ее комнате! Никому не расскажешь?

— Могила! — ответил Борька.

Дружок Федька принялся рассказывать, что на днях он смылся с уроков пораньше, завалился к себе домой. Открывает он дверь, а из комнаты старшей сеструхи — характерный стук, голоса. Один был точно Танькин голос, а второй голос незнакомый ему был. Поначалу он забоялся, что сеструха сдаст его со всеми потрохами про то, что он на школу забил, хотя бы потому, что помешал он ей тереться с мужиком. Не дурак, живо просек, что за стук-перестук!

— И чего потом было? — перестал Борька дышать.

Накинув на себя таинственный вид, дружок поведал:

— А потом-то до меня дошло, чё мне дрейфить, если тихо просидеть и не высовываться. Да еще и секреты все сеструхи моей просечь! Стук и стоны затихли, послышались шаги и довольный голос незнакомого мне парня: «Неплохо прошло для первого раза! Еще раза два потремся, и мы с тобой в полном расчете! Ну, чего молчишь? У нас с тобой был твердый уговор на три раза со мной, по одному разочку с дружками! Уговор дороже денег». «Помню я все! — буркнула Танька. — Но я согласна на то, чтоб только с тобой». «Нет, и им ты по разу дашь! — настаивал парень. — Не убудет у тебя. А потом, глядишь, и дружкам моим, козлам драным, и тебе понравится! Сама ты прибегать к нам начнешь! Лиха беда начало». «Вот именно, что беда! — хмыкнула Танька. — Все, отвали! Хватит меня уже лапать! По первому разу получил и вали!» Входная дверь обиженно хлопнула, и Танька ушла к себе в комнату…

Услышанное им ошеломило Федьку и возбудило…

Сеструха была старше его на три года и давно созрела для замужества. Мать всячески оберегала ее от мужиков, лелеяла и пылинки сдувала, рассчитывала на выгодную партию. А тут выясняется, что девочка Танечка давно уже вовсе и не девочка.

— Вот я и решил для себя, — продолжил Федька, — что непременно затащу ее в койку! Есть у меня план. Там, гляди, и с мамкой дельце выгорит! Ежели с умом взяться…

— Свят тебя, Федька! Богопротивное болтаешь! Можно разве оно и с родной сестрой, и с мамкой в постели валяться? — взял Борька и истово перекрестился.

— Дурак же ты, Борька, и не лечишься! — схватился за живот и громко рассмеялся дружок. — Ты церковные книжки хорошо почитай, там про то, как родичи друг с другом живут, хорошо прописано. Слыхал я, что среди староверов наших есть и те, что почитают искать себе женихов и невест среди ближней своей родни! Или живут общим все скопом. Сам таких видал, врать тебе не буду!

— Ну, не знаю… — протянул неуверенно Борька.

Большими познаниями в этих областях он похвастаться не мог. Со староверами парень вместе не жил, обрядов их не видел, о том, что дети живут во грехе со своими родителями, не слышал. Покачав головой, он решительно усомнился в том, что услышал.

— Ну ты и замахнулся на мамку при живом отце! — хмыкнул Борис. — Он тебе уши надерет, всыплет по самое первое число!

— Отец мой редкий месяц дома живет! — усмехнулся криво Федька и желчно сплюнул на пол. — Все по найму в городе батя по полгода и того больше торчит! Мать частенько при нас выговаривает ему, что нормальный мужик должен дома жить, в своей постели со своей женой темной ночкой спать, а не по чужим бабам на стороне по ночам шастать и промышлять.

— Ух ты! — хлопнул Борька ресничками.

У себя дома ничего подобного он не слышал. Правда, и мужа у тетки Зинаиды не имелось. Кому ей выговаривать…

— Мать и спрашивает у отца про то, с кем ей спать, пока он на стороне шастает. Стоящих мужиков в деревеньке и днем с огнем не сыскать, никого путного не осталось. Одни малолетки вокруг и несмышленые подростки. К тем, что повзрослей, на год уже вперед очередь расписана. Что ей теперь с пацанами чужими по углам шарахаться? Был бы жив ее свекор, так она бы, ей Богу, за счастье почла бы с папашей мужа чуток разговеться. Обидно ей при живом муже поститься… — поведал дружок.

— Так и говорит? — отпала челюсть у Зимина.

Потерев затылок, Федька кивнул головой, подтвердил:

— Ага! А еще говорит, что, кроме меня, в доме ни одного мужика. Хотя… меня она еще за мальца держит.

— А что твой батя? — подался Борька вперед.

— Он кулаком по столу, мол, не порти ему сына! Знает он, мол, их породу на весь их передок с рождения слабую. Как, говорит, прихватит их зуд, так удержу на них нету…

Борька молчал, подавленный всем услышанным. Федька же, глядя на него, пренебрежительно ухмылялся:

— Вижу, рано тебе о бабах думать! Сосунок ты еще! Мал, не вырос! Да и я не тороплюсь с бабами начинать. Сперва на сопливых девчонках опыта набраться след, чтоб к взрослой бабе всерьез подкатить и от срама под землю бегом не провалиться!

Раздавленный словами дружка, Борька тяжело вздохнул и тупо уставился перед собой. Ему казалось, что он ни на что не способный тюфяк и жизнь его бесславно кончена…

— Да ты чё нос-то свой повесил? — вывел его из состояния унылой прострации голос Федьки. — Это дело поправимое. Главное в этом деле начать, а там и попрет… как по маслу!

— С чего мне начать-то? — вздохнул Борька снова. — С какого бока и края к нему подойти?

— Бабу можно обломать по-разному! — выдохнул Федька.

Моргнул Зимин и потянулся к дружку вопрошающим ухом.

— Это еще как? — прищурился Борька.

— Можно силой взять! — подмигнул дружок. — Но опасно!

— Опасно! — кивнул Зимин. — Могут и посадить!

— По пьяни может запросто прокатить! — качнул Федька пальцем. — Упьется баба в полный хлам, ты и тащи ее на лежанку!

Пожевав недоверчиво губами, Борька невнятно промямлил:

— Возиться с бревном, какой в том интерес?

— Начни с бревнышка… — прищурился хитренько дружок. — А после и с живой матрешкой, может, что и сладится…

Пожав сомневающимися плечами, Зимин уставился в мертвую точку. Он все думал о том, что у него под боком всегда имеется тетка. Но пацан не знал, как подступиться к Зинаиде со столь, на его взгляд, деликатным предложением. Перед его глазами стояла картина недавно приключившегося с ним казуса…

Как-то тетка послала его в сарай, чтобы он прибрался там и навел маломальский порядок. Умаявшись, паренек прилег на тюк со старым тряпьем и задремал. Сквозь сон вдруг он почувствовал, как кто-то тесно придвинулся к нему, теплый и знакомо пахнущий. Не открывая глаз, Борька понял, что это тетка привалилась к нему под бочок, дышит жарко ему в ухо.

Чего именно хотела от него Зинаида, прознать не вышло, так как вскоре послышались тяжелые шаги. Тетка сразу вскочила и накинула на пацана дырявое покрывало, тряпка тряпкой.

Через дыры в накидке Борька узрел соседа Кузьму. Тот воровато оглядел сарай, шагнул к стоявшей в полутьме тетке, успевшей схватить в руки пустую большущую корзину.

— Зинка, ты тут? — зашептал сосед.

— А кого ты хотел тут найти? — ответила тетка игриво. — Дай мне пройти! Не стой в дверях, как истукан!

— Не спеши, — буркнул сосед, удерживая Зинаиду за руку. — Спросить тебя чё хотел… — шагнул Кузьма к соседке.

Тяжело сопя на всю сараюшку, мужик грузно прижал тетку Бориса к косяку дверного проема.

— Не балуй! — вдавилась Зинка спиной в стенку.

— Спросить у тебя чё хотел…

— Ну, спрашивай, коли сам пришел…

Мужская рука протянулась к женскому бедру, ситцевая юбка поползла вверх по теткиной ноге. Но Зина отчего-то даже не пискнула, никак не отреагировала на откровенную наглость.

Почувствовав ее тихое непротивление, Кузьма свободной рукой протянулся к женской груди, легонько сжал, потянул тетку вниз, одновременно разворачивая ее к себе спиной.

— Тише, медведь, не шуми! — донесся теткин шепот. — Бориска мой, постреленок, умаялся, в уголочке уснул.

— Мы тихо, тихо…

Видать, чтобы не поднимать ненужного шума и избыть излишней возни, женщина сама быстренько скинула кофту и вывалила наружу тяжелые груди с крупными сосками. Сосед мастерски забросил подол юбки ей на спину, ухватил Зинку за бедра, изловчился и прижался к ней всем своим телом.

— Ох! — выдохнула тетка и прикрыла глаза.

Провисшая грудь ее грузно колыхалась в такт сильным толчкам. Время от времени женщина хрипло стонала, изредка она начинала тоненько подвывать. В темноте угадывались ее голые ноги, слышалось прерывистое дыхание соседа.

— Ох! — протянула Зинка с особым чувством.

— Пробрало? — нагнулся к ее уху сосед.

— До самых гланд…

Борьку всего охватило странное чувство к тетке, которая бесстыдно стояла, раздвинув ноги перед чужим мужиком, не переставая, сладостно стонала и тихо подвывала.

— Ох! — вскрикнула тетка напоследок, рухнула на землю без сил, увлекла за собой захрипевшего Кузьму.

Мужик отвалился в сторону, тяжело дышал, одной рукой продолжал шарить по обнаженному женскому телу.

— Все, будет тебе! — перевела Зинаида дыхание.

Подрагивающими пальчиками женщина потянула юбку на коленки, затем приподнялась с земли, накинула на себя кофту и принялась застегивать пуговки на вороте.

— Ступай, Кузьма, к себе! — велела Зинаида.

— Не спеши, соседка! Еще разок!

— Ступай с Богом, Кузьма! Хорошего помаленьку!

Прижимая бабу к себе, мужик хрипло зашептал:

— Не гони, Зинка! Сладости твоей испить хочу!

— Ступай, Кузьма! — увещевала его тетка. — Не ровен час, женка твоя прознает! Сраму не оберешься!

Упоминание про Прасковью, которая могла в кровь изгваздать ему всю рожу, привело мужика в чувство, он выпрямился, удовлетворенно потянулся, отряхнул штаны от налипшего мусора.

— Сама-то успела? — поинтересовался Кузьма.

— Успела, успела! — улыбнулась ему тетка благодарно. — Ты язык-то свой придерживай! Мне разговоры ни к чему. Я, как ты помнишь, баба одинокая, ко мне и так весь мусор липнет! Ну, ступай! Иди, родимый, от греха подальше…

Покосившаяся дверь скрипнула, сосед исчез в сумерках тихо опускающегося вечера. Зинаида прислушалась. Там, где спал Борька, было тихо. Женщина вздохнула, почувствовала прилив сильного к себе раздражения. Снова она не совладала с собой и поддалась на коварные уговоры похотливого соседа.

А если постреленок все это время не спал и следил за ними? Стыдоба-то какая! Как ему в глаза-то после всего смотреть!

Пацан-то подрастает и все уже понимает. Вона с каким интересом на нее стал заглядываться. Скоро по девкам бегать заладится. В пору самой под него подкладываться. А что? Он ей никакой не родной, чужая кровь. Греха в том никакого нет. И себе оно самой будет всласть, и пацану оно будет в радость…

Через несколько дней Федька сам не пошел в школу и Бориску за собой утянул, в укромном местечке шепнул:

— Сегодня мы себе устроим прогул! Танька сегодня с хахалем своим встречаться собралась!

— Откуда прознал? — прищурился Зимин.

— Просек я, с кем она миловалась! — прижал заговорщицки дружок палец ко рту и шепотом сообщил. — Приезжий наладчик с города. Элеватор у нас чинят! Все эти дни их не было, а вот сегодня с утра приехала с ними полуторка, у правления стоит…

Затаив дыхание, раскрыв рот, Борька слушал дружка. Ему очень хотелось, хоть одним глазком, но посмотреть.

— Запалим Таньку на месте, не сможет она отбрехаться!

Выждали время заговорщики и двинулись к Федькиному дому, спрятались в его комнатке, стали ждать и поглядывать в дырочку в стенке, которую брат Таньки заранее проделал.

Вскорости сеструха Федьки вернулась с утренней дойки, притащилась страшно не в духе, в сильном расстройстве и жутком раздражении из-за предстоящего визита городского хахаля.

На свою голову, решила Танька спереть у наладчиков кое-что из инструмента. Подбил ее, дуру, на это гибельное дело шофер председателя, посулил мешок муки подбросить. Танька и повелась на дармовую муку. Не подумала, чем оно для нее обернется.

Поймали ее за руку на воровстве, пригрозили до суда ее довести, опозорить на всю округу и за решетку посадить.

На голых коленках она перед ними ползала, унижалась и плакалась. Снизошли паразиты городские до горючих ее слез и назначили доморощенной воровке адекватную плату.

— Дома, хозяюшка? — постучали в дверь тихонечко.

Заслышав шум, Таня бегом ломанулась открывать. Дверь отворилась, и она остолбенела. Гость был не один. В глазах потемнело. Не сразу вернулась к ней способность говорить.

— Ты заверял, что сегодня будешь один! — проворчала она. — Мы так с вами не договаривались!

— Где один, там и два! Быстрее расплатишься! — рассмеялись издевательски городские парни и переглянулись.

Федькина сеструха не была готова к этакому развитию событий, но выгонять их не стала, прикинула, что долги можно и совместить, состроила страдальческую мину и отступила в сторону.

— Проходите, раз пришли! — проворчала она.

Приезжие ребята прошли в ее комнатку и по-хозяйски, с полной в себе уверенностью, уселись на скрипучий диван.

Танька вернулась с небольшим полотенцем в руке, кинула его на стул и неприязненно оглядела городских парней.

— Чего расселись, а? Чай, не в кино! — буркнула девка. — Скоро братец со школы припрется! Времени в обрез!

— Мы не против, — встали городские, — начнем!

Бедная девушка бледнела и краснела, переминалась с ноги на ногу, совершенно не знала, с чего и с кого ей начать…

— Сами раздевать меня будете, — выдохнула она, — или мне самой раздеться? Мне недосуг тут вас байками развлекать!

— Как пойдет, — ответил худощавый и запустил руку Таньке под юбку. — Ножки шире расставь…

Сеструха Федьки безропотно повиновалась. Парни особо не торопились. Задрав повыше юбочку, заставили деваху покрутиться на месте. Танька, закрыв глаза, продемонстрировала всю изящную красоту удивительно длинных и стройных ножек.

— Хороша кобылка! — прощупали тщательно тугие бедра две пары мужских сноровистых рук.

— А это что на ней за хрень? — поморщился толстячок.

Картину портили простые байковые трусы, и их ловко стащили, девушке оставалось только переступить ногами.

— Другое дело! — потер ладони худощавый парень.

— Лепота! — выразил восторг приземистый толстяк. — Всего одна тряпка, и совсем другая картина маслом…

Чтобы максимально ускорить весь процесс, Танька быстро и сама расстегнула кофточку и избавилась от нее. Завела она руки назад и расстегнула крючочки на лифчике.

— Хорошо же ты нам, кобылка, попалась! — промурлыкал толстяк. — Век такого бы дива не видал! А тут такая оказия…

— Танька, ложись! — дышал прерывисто худощавый. — У меня уже кровь кипит, и больше невмоготу…

Попавшая в капкан девица покорно разлеглась на диване, сама призывно раздвинула в стороны ноги…

Когда шантажисты с угрозами подступили к Федькиной сеструхе, та напрочь отвергла притязания младшего братца.

— Ишь чего удумал-то он, ирод недоношенный! — фыркнула она. — Еще раз, еще разок, малолетка, заикнешься, так тебе рожу расквашу, что в зеркале себя потом не узнаешь! Да я тебе…

Прочувствовав всю реальность угроз, Федька дал задний ход, не стесняясь присутствия дружка, поспешил загладить неловкость, возникшую вследствие их нескромного предложения.

— Ты, Танька, не так все поняла! — заюлил младший братец. — Я за дружка своего хлопотал. Может, не так выразился!

Сеструха саркастически глянула на братца, прописала ему хорошего подзатыльника. Тот угрюмо сопел и молчал.

— Пошел вон, придурок, из хаты! Чтоб я часа два твоей наглой рожи не наблюдала вблизи! — дала девка пацану пинка под зад.

Схватив кепку, Федька вмиг метнулся к двери. Борька потоптался и решил отправиться вслед за дружком, шагнул к двери. Его остановил грозный девичий окрик:

— А ты… куда намылился, извращенец малолетний?

— Пойду я… — промямлил невнятно пацан.

— Стой! — схватила его за ухо девичья рука. — Куда это ты спешишь? Пришел кавалер к даме, увидел красоту, наделал в штаны и решил дать деру, улизнуть подобру-поздорову?

— Да я, да мы… — взмок весь Борька.

— Стой тут! Никуда не уходи! Я сейчас приду! — велела девка, вытянула перед собой назидательный кулачок.

Выполняя ее строгий наказ, парнишка остался в горнице и тяжело дышал. Он не знал, что ему и подумать.

— Заждался, кавалер? — раздался Танькин голос, и Борька поднял вверх оробевшие глаза.

Преобразившаяся девушка стояла в дорогущем коротком халатике, изящно перетянутом тонким пояском. Таких одежд пацан и отродясь не видал, даже не знал, что этакие бывают.

Стройные девичьи ножки туго обтягивались капроновыми чулочками с диковинным кружевом на манжетах. Из-под полы коротенького халатика выгодно гляделись крутые бедра.

— Ну, как я тебе? — крутанулась Танька на месте.

Внимание парнишки привлекла высокая грудь, с трудом удерживаемая чашечками бюстгальтера. Во время движения каштановые волосы девушки вздымались красивой волной и пышно рассыпались по девичьим плечикам.

— Э-э-э… — застряли слова в горле у пацана.

Простенький макияж сотворил настоящее чудо. Лицо девушки преобразилось, оно стало неузнаваемо городским и недоступным. Танька выглядела намного взрослее и неописуемо красивее.

— Нравится? — прищурилась девушка игриво. — Только не говори мне тут, что ты таковское видишь каждый день на своих бабах! Таковского наряда у нас в глуши не носят! — добавила Танька с неприкрытой гордостью в голосе.

Ей хотелось на соседском парнишке проверить то, как может действовать на мужиков ее новый наряд. Дорогие вещи ей подкатили городские наладчики, не поскупились, хорошо с нею расплатились за ее старание сверх имевшегося долга.

— Ты, Танька, ей Богу, как с картинки писаной сошла! Ты красивая и классная девушка! — закивал Борька.

Еще раз крутанувшись вокруг своей оси, Танька шагнула к нему, хорошенько принюхалась, поморщилась носиком.

— Ты давненько в баньке бывал, женишок? — хмыкнула она. — От тебя несет, как от козла, который забрался в вонючее болото…

От ее ироничных слов Борьке стало невыносимо стыдно, словно его взяли и всей мордой измазали в дерьме.

— Беги в баньку! — велела Танька. — Вода еще теплая…

Со всех ног парнишка бросился к выходу. Не прикрыв как следует покосившуюся дверку, он плеснул в таз воды и принялся наспех намыливаться, тереться жесткой мочалкой.

Опрокинул он на себя тазик с едва тепловатой на ощупь водой и, напялив длинные, по самые колени, черные сатиновые трусы, ринулся обратно к ожидавшему его чуду.

— Скор ты, однако, на мытье, дружок! — посмотрела девушка на него с добродушной улыбкой на губах. — Готов?

— Ты тут… понимаешь… — опустил голову к полу и стеснительно замялся парнишка. — Я это… я того…

— Ты особо не переживай… — отвернулась Танька в сторону и негромко произнесла. — Если ты передумал, я тебя принуждать не стану. Без обид! Ручкой махнем, разбежимся! Вдругорядь у нас, может, чего и сладится. Дело оно житейское…

Вспыхнув жаром, Борька встрепенулся, заговорил:

— Не передумал я! С чего ты взяла? Думал, у тебя и без меня хахалей полно корыто! Вон красоту на себя навела! Стала бы ты за ради деревенского простачка этак мазаться!

— Ха, сказанул, как в лужу пузырей напускал! — всплеснула девица руками. — Для тебя и старалась, дурень!

— Для меня ты ради? — отвалилась челюсть у пацана. — Не! Не морочь мне голову, она и эдак в пляс уже пошла!

— Для тебя, женишок! — усмехнулась Таня. — Как-никак, а первой я у тебя стану! Баб у тебя в жизни еще много будет, а меня ты на всю свою жизнь запомнить должен! Первых баб своих мужики всегда помнят! Ну, иди же ко мне, малохольный…

Послушно шагнув вперед, Борька уткнулся носом в ее мягкое плечо. Нежные пальцы Таньки скользнули по его щеке и остановились возле его полураскрытых губ. Почувствовав ее ожидание, парнишка решительно приблизился к ее лицу.

Едва ощутимые касания девичьего рта, незнакомый ему аромат женских духов пьянил сознание парня, кружил голову.

— Смелее! — обняла его Танька сама, повлекла за собой. — Кто из нас двоих у нас за кавалера, а? Ты или я…

— Ну, я… — моргнул пацан.

Расслабившись, Борька сжал тонкую девичью талию и, нащупав пояс халатика, распахнул его. Красивое девичье тело бросилось в его разгоревшиеся глаза, разожгло желание.

Девушка изящно скинула, освободилась от лифчика, и налитая грудь качнулась прямо перед ним. Ножки, обтянутые чулками, медленно раздвинулись, Борька чувственно ощутил нежное прикосновение пушистого треугольника…

— Вот и все, а ты боялась! — хихикнула тоненько Танька, когда парень судорожно вздрогнул на ней в самый последний раз и замер. — И даже юбка не помялась!

— Ты это про что? — моргнул непонимающе Борька.

— Это я так. Забей…

Глава 4. История Фимы

Старая телега заунывно скрипела и убаюкивала, навевала липкую дремоту. Очнувшись от удара колеса об очередную кочку, Зинаида посмотрела на прикорнувшего Борьку, перед ее глазами промелькнули события трехлетней давности.

В ту пору Зина работала в фабричной котельной. Она то открывала краны, то закрывала их, поддерживала давление в котлах. Сдружилась она с разбитной напарницей Фимой.

Как-то под самый конец смены хлопнули они чекушку с водочкой и под немудреную закуску разговорились за жизнь…

У Фимы оказалась непростая судьба, схожая с ее горькой судьбой. И у Серафимы муж погиб по пьяни, придавило его на фабрике катившейся по рельсам тяжело груженой вагонеткой.

По странному совпадению и она воспитывала чужих детей, но не одного, как сама Зина, а двух племянников по мужу.

— Мне скоро уже под сорок, — плакалась Фима на плече у подруги, — а жить без мужика все одно невмоготу!

— Найди себе, заведи мужичка, — посоветовала Зинаида, хотя и понимала, что свободные мужики на дороге не валяются, острая нехватка их существует по всей стране.

Закадычная подруга махом опрокинула в себя стаканчик, зажевала малосольным огурчиком, шмыгнула носиком:

— Да и где его найдешь? Нигде! Да и найдешь мужика, куда приведешь? Хулиганы мои подросли, десятый заканчивают…

Сорванцы-погодки, как и их сверстники, шкодили, девок по углам в школе тискали, покуривали, винцом баловались. За бабами в бане навострились подглядывать.

Случайно Серафима прихватила племянников, застала сорванцов за непристойным занятием. Братья-племяши пялились в щель у фанерной перегородки, засматривались на купающихся баб. Зацепив балбесов за их торчащие уши, Фима втихаря пихнула сорванцов к выходу, серьезную разборку учинила дома.

— Негодники, чего удумали! — кричала она. — Вам гнилых пересудов не хватает? Охламоны, вас в школе лишь на честном моем слове держат, не гонят взашей и прочь! Да вы...

Старший племяш Мишка не стерпел и ляпнул:

— Побоку нам эта школа! Надоело зря штаны протирать!

— Толку нет от учения! Один черт, в армию загребут! — добавил вдогонку младший пострел.

Обозленная на их слова, тетка деревянной ложкой по лбу одному и другому пристукнула, остудила их головы.

— Без аттестата нынче дороги по жизни нет! — заявила она. — Вас даже к машине не допустят, в шоферы не определят! Специальности не получите! Будете до конца жизни лопатой чужое дерьмо грести, за другими задницы подтирать!

— Ну ты, тетка Фима, и сказала! — набычились племяши.

— Правду сказала! — стукнула баба по столу. — Об учебе думать след, а вам баб подавай! Мало вам девок-одногодков!

Старший племяш поморщился всем лицом и бухнул:

— А что нам с ними, сопливыми, делать-то? Скучно и хлопотно с ними! Опыта никакого, а кочевряжатся! Тьфу!

— Может, оно и так! — вздохнула Фима тяжело и согласно кивнула. — Но и вы, негодники, отнюдь не кудесники, нет у вас опыта, как с девками запросто ладить! Это плохо…

Новый поворот в задушевном разговоре парней заинтриговал, на лицах у них проснулось вовсе не показное оживление, они задвигали задами, стулья под ними обиженно заскрипели.

— Тетка Фима, куда ты клонишь? — пробасил младший.

— Чтобы с девками ладить, надобно опыта набраться!

— Где же мы его, сидя дома, и наберем?

— Эту проблему запросто и дома решить! — хмыкнула Фима. — Намек мой уразумели? Но все не за просто так!

— Тетка Фима, поясни-ка! — переглянулись недоуменно братья, старший один за двоих и протянул.

Умудренная жизнью женщина раскрыла перед ними все свои козырные карты, пояснила на словах:

— Метод кнута и пряника с вами по любому не проходит. Вы, охламоны, всегда выбираете для себя кнут. Он вам много милей и привычней! Я вам, балбесы, предлагаю взамен кнута пряник один. И этим самым пряником для вас могу стать я!

— А кто за кнут у нас сойдет? — прищурился младший.

— Попробуем мы обойтись без кнута! Вы согласны?

В ответ племяши поспешно закивали. Они еще не верили на все сто в то, что тетка пойдет до самого конца, но им до чесотки в спине хотелось посмотреть на то, чем оно все может обернуться.

— Они уже согласны! — покачала Фима головой. — Я и не сомневалась! Ладно, слово свое сдержу, хоть и опрометчиво оно вылетело. У меня к вам есть свои условия-предложения…

Пацаны вытянули к ней уши, выдерживая долгую паузу, проверяя действие своих слов, женщина надолго замолчала.

— Говори, тетя Фима, не тяни!

— Вы повзрослели, это факт. Выросли вы, бугаи, на вас пахать можно! Хоть завтра в поле выгоняй! Но работать вам пока не придется! От вас требуется хорошая учеба! Надо вам окончить школу с приличным аттестатом и в город! Поступите учиться в институт, получите приличную профессию, в жизни у вас все на лад пойдет! Женитесь, детишками обзаведетесь…

Слушая тетку, племянники чесались в затылках. Хорошо учиться — не самая легкая работа, тут всерьез попотеть придется.

— В противном случае, балбесы мои, одна дорожка вам в армию! А там не сахар и не мед. Живыми бы вам вертаться из пекла того. А тут вас ждут-ожидают друзья-собутыльники и девки с дурной репутацией. С этими шалавами хорошую семью вам-то никогда и не создать. Ждет вас грошовая, тяжелая работенка. А я выгоню вас из дому, найду себе путевого мужичка, выйду замуж, позабуду про вас, пропащих. Как вам эдакий вариант?

— Разрисовала, тетя Фима, хоть завтра в петлю головой… — завздыхали родные племяши.

На этом самом месте и закончился пока что для них не самый в их жизни лучший и радостный день...

Позавтракав, братья отправились в школу, где уроки в голову им не шли, ибо все мысли их были заняты совершенно другим.

По дороге домой Мишка обратился к младшему братцу:

— Тетка дело говорит с учением. Придется подналечь!

— Ха, мы учиться начнем, а Фима раз и в кусты! — поморщился Тишка и высказал все свое скептическое недоверие.

— Обговорить с ней надобно, потолковать!

— Легко сказать, да сделать непросто…

После ужина ребята подступили к тетке с вопросами:

— Если мы согласимся, то…

Выслушав все их потаенные мысли и опасения, женщина обрадовалась. Ее, на первый взгляд, безумная затея немного расшевелила племянников, заставила их призадуматься.

— Я от слов не откажусь! — подтвердила Фима. — Докажите желание делом! Понимаю, вам поскорее не терпится убедиться, что я вас не кину, не обману. Я готова выдать вам аванс!

— Мы готовы! — вскочили племяши.

— Эка какие вы торопыги, братцы-кролики вы мои! — скользнула усмешка по женским губам. — Запомните, что в любовных делах спешка никак неприемлема! Чем больше хочешь ты чего-то получить от бабы, тем больше тебе следует приложить усилий, чтоб подготовить ее к взаимным ласкам.

— А чего надо бабу готовить? — уселся Мишка на теткиной кровати и озадаченно хмыкнул. — Чай, не картошку жарить…

Женская ладошка прошлась по его шее, взбила вихры.

— Ох, и охламон же ты! — усмехнулась Фима. — Вымахал в коломенскую версту, а ума еще не нажил. Запомните хорошенько! Бабу любую надобно готовить на взаимное желание отдаться мужику. Силой и грубостью иную бабу не взять, хорошего расположения к себе не получить! Оно же, как зелье-дурман испить! В голове тяжелый туман, а вот радости и блаженства никакого!

— А чего нам делать с бабами надобно? — смотрели погодки на родную тетку с открытыми ртами.

— Готовить бабу следует! — пояснила Фима. — Она всем своим нутром должна осознать твое огромное хотение и свое горячечное желание. Надобно, чтобы бабе самой до самых ее печенок захотелось близости с мужиком. Мужик, как спичка, вмиг загорается желанием, бабе надобно времечко, чтобы созреть для желания любить. Тут спешить — все дело на корню испортить.

Братья заерзали, им не терпелось на деле испробовать силу теткиных советов, испытать их на практике.

— Вижу, совсем невмоготу уже вам, соколики! — качнула баба головой. — Предлагаю начать, а потом поговорить…

Как старший, Мишка кинул взгляд на братца, и Тишка не стал противиться, молчаливо одобрил решение брата.

— Я, тетя Фима, начну? — поднялся старший племяш.

— Подступай…

Неуверенно шагнув к тетке, Мишка положил руки на ее талию, слегка притянул женщину к себе, та послушно к нему придвинулась. Племяш губами неуверенно коснулся женской шеи, поднялся к уху, коснулся его края кончиком языка. Осмелев, парнишка слегка прикусил мягкую мочку теткиного уха, опустил широкие ладони на пышные бедра Фимы, ощутил мягкие ягодицы под ситцем простенького халата.  По всему Мишкиному телу прошла волна жаркого озноба и горячего возбуждения.

— А теперь можно поцеловаться… — шепнула Фима. — Ты уже немного подготовил женщину, пора переходить к следующему шагу! — улыбнулась тетка.

Женщина сама обняла племянника, сама нашла его сухие и обветренные губы. Последовал глубокий и нежный поцелуй. Стояли они и долго целовались. Выходило у них чувственно и возбуждающе. Тишка не стерпел искушения, и Серафима ощутила, как на ее груди легли изучающие ладони младшего племяша.

— Присоединяйся, Тиша, помоги брату, — одобрила Фима его порыв. — Только не спешите…

Развязав на тетке пояс халата, племяши спустили его с женских плеч. Фима стояла перед ними совершенно нагой. Они неотрывно глазели на ее покатые плечи и полные груди, дивились тому, как все складно было устроено в женском теле.

Вершины молочных желез завершались темными кружочками с ровными кнопочками небольших сосков. Чуточку отвисшая грудь выглядела красиво и вполне достойно для женщины ее лет. Красивые ноги, а между ними темнеющий треугольник…

— Раздевайтесь! — предложила Серафима негромко. — Или вы меня все еще стесняетесь, мальчики?

Племянники бегом скинули с себя одежки, и женщина с удовольствием обозревала их ладные фигуры. Насладившись юношеской красотой, Фима продолжила:

— По всему телу баб Господь наш раскидал чувственные местечки, которые ждут от мужиков умелых и нежных ласк. Запомните, что поначалу мужик сам возбуждает и настраивает бабу, а потом она дарит ему райское наслаждение!

— Да поняли мы, тетя Фима, поняли про это самое! — закивали братья. — Невелика, однако, премудрость…

Удобно расположившись на кровати, женщина поманила к себе родных племяшей, взмахнула приглашающей кистью.

— Продолжим, мальчики… — улыбнулась Фима.

Еще не совсем смело, с боязливой опаской Тишка нежно потрогал пальцем затвердевший сосок левой груди родной тетки, на время ставшей для них наставницей, коснулся его языком, нежно втянул губами его маленькую пуговку.

— Неплохо, малыш, хорошо… — откинула Фима голову назад. — Теперь и ты, Миша, давай…

Вступая в дело, Мишка кончиком языка провел по всей наружной стороне женского бедра, добрался до темнеющего треугольника между пока еще тесно сдвинутыми теткиными ногами. Фима неторопливо согнула ноги, раздвинула колени.

— Смелее, малыш, не останавливайся! — произнесла она поощрительно. — Ты все делаешь правильно!

Старший братец, раздвинув пышный волосяной покров, осторожно приоткрыл розовую раковину нежных валиков.

— Поцелуй там! Ну, не кривись! — велела учительница довольно способному к обучению ученику. — Срама в том никакого нет! А для бабы это самое что ни на есть сладкое блюдо…

Мишка повиновался, припал ртом к ее раковине, и Фима томно застонала, прикрыла глаза от получаемого ею удовольствия.

— Хорошо! — выдохнула женщина неподдельным восторгом. — Очень хорошо! У тебя неплохо получается…

— Дай и мне! — толкнул Тишка брата в бок.

Поначалу Серафима хотела было предоставить право быть первым старшему племяннику, но потом она вдруг передумала, отодвинула его в сторону, пригласила к себе младшенького.

— Тиша, начинай… — повелела Фима.

Не успев обидеться, Мишка отстранился от теткиного тела, уступил свое место братцу. Он был удивлен решением тетки, лишившей его права начать, но потом подумал, что ему достанется самое сладкое — завершить начатое братцем.

— Сказано тебе, приступай! — приказал Мишка брату.

Торопясь, боясь, что тетка передумает, Тишка улегся между полнеющими ногами Серафимы и жадно устремился в манящую и хорошо подготовленную братом глубину женского чрева.

Фима утробно вскрикнула, уронила руки на плечи племянника. Тишка, не уставая, двигался, возбуждение Серафимы нарастало.

Но довести тетушку до долгожданного финала младшенькому племяшу не удалось. Острая волна сладостного угара согнала Тишку с дистанции, и он преждевременно выбыл из борьбы.

— Я уже все! — содрогнулся в сладких конвульсиях Тиша и припал к торчащему соску, вобрал его в себя.

Умоляющий шепот старшего брата заставил паренька оторваться от желанного тела тетки и уступить место Мишке.

Протяжные женские всхлипы возобновились с завидной частотой. Мишка старался и шел по широко проторенному пути, что снижало остроту женских ощущений. И Серафима предложила немного поменяться местами, передвинуть декорации.

— Я буду теперь сверху, — шепнула она в Мишкино ухо, — а ты ляжешь спиной на кровать!

— А токмо что, можно? — поразился парнишка.

— Не токмо можно, но и очень полезно! — щелкнула Фима по носу обалдевшего племянника.

— Ежели так… — пожал парень плечами, опрокинулся на спину, смотрел во все глаза на усаживающуюся на нем родную тетку.

Порывисто поднимаясь и резко опускаясь вниз, женщина громко вскрикивала, хваталась за свою тяжелую грудь. Миша тетке помогал, подкидывал вверх ее тяжелые бедра, наминал ладонями расплывающиеся на нем женские ягодицы.

— Ох! Ох! — стонала Фима все громче и чаще.

Через несколько минут ее лицо осветилось мучительной улыбкой, напрягшиеся коленки сжали Мишкины бока. Фима наклонилась к племяшу, упала ему на грудь. Приятная тяжесть внутри ее таза вязко расплылась по уставшим ногам.

— Ах! — сорвался с женских губ шумный и протяжный вздох.

С головой утонула вся Серафима в обморочном чувстве, родившемся в глубине ее тела. Ей понадобилось время, чтобы привести дыхание в нормальное состояние.

Уставшие и опустошенные участники соглашения были удовлетворены результатами первого и пробного эксперимента.

Серафима нашла верный стимул для племяшей, приведя их к правильному пониманию условий договора…

Прошел год, снова подружки откупорили чекушку.

— Не поверишь, Зина, — качала в руке опьяневшая подруга наполненную до краев рюмку, — и с того самого вечера дела пошли на лад. Учебу племяши подтянули, получили хорошие аттестаты. Уехали они в город, поступили учиться в институт. И снова я осталась одна-одинешенька!

Насколько верно и правдиво поведала Серафима про историю свою, судить Зинаида не бралась. И без того услышанное ею никак не укладывалось в гудевшей звоном голове...

Глава 5. Уговор

Старый мерин едва передвигал копыта, и бригадир принял решение остановить обоз и перекусить, дать лошадям чуточку отдохнуть, немного набраться сил.

— Стой! Обедаем тут! — спрыгнул Бурун ловко с телеги, размял затекшие ноги. — Ставьте очаг!

Подручные быстро метнулись в ельник, чтобы насобирать сухих сучьев, развести костер и сварганить на скорую руку съедобное варево, побаловать желудки горячей пищей.