16+

 

Ron Rash

SERENA

Copyright © Ron Rash, 2008

All rights reserved

Настоящее издание выходит с разрешения Elyse Cheney Literary Associates LLC и The Van Lear Agency

Перевод с английского Анатолия Ковжуна

Серийное оформление и оформление обложки Татьяны Гамзиной-Бахтий

 

Рэш Р.

Серена : роман / Рон Рэш ; пер. с англ. А. Ковжуна. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2024. — (Песни Юга).

ISBN 978-5-389-27381-8

Когда молодой лесопромышленник Пембертон привозит жену в свой лагерь посреди хребтов Аппалачей, его ждет неприятный сюрприз: отец прежней возлюбленной, простой кухарки, беременной ребенком хозяина, планирует убить подлого соблазнителя на глазах у дочери. Но судьба распоряжается иначе, и жизни нескольких людей сплетаются в тугой клубок на фоне Великой депрессии 1930-х. Здесь сходятся воедино алчность и честь, любовь и жестокость, воля и слабость… Пембертоны готовы уничтожить всех, кто мешает им подняться к вершинам власти, — но выдержит ли их союз бремя греха?

 

 

 

Посвящается моему брату, Томасу Рэшу

 

 

Вот та рука, что может мирозданье сжать целиком своей железной хваткой.

Кристофер Марло

Часть первая

Глава 1

Когда Пембертон вернулся в горы Северной Каролины, проведя три месяца в Бостоне за оформлением бумаг на отцовское наследство, среди встречающих на платформе присутствовала девушка, беременная его ребенком. Девицу сопровождал ее отец-фермер, который прятал под полой потертого плаща длинный бойцовский нож, с великой тщательностью заточенный этим утром ради единственной цели: как можно глубже всадить лезвие в сердце Пембертону.

Кондуктор выкрикнул: «Уэйнсвилл!», и поезд замер, дернувшись напоследок. Выглянув в окно, Пембертон увидел на платформе своих деловых партнеров; готовясь к первой встрече с его супругой, оба нарядились в лучшие костюмы. Свадьба состоялась всего два дня тому назад: нежданная награда за месяцы пребывания в Бостоне. Бьюкенен, как и подобает денди, подкрасил усы и умастил волосы помадой. Его начищенные туфли блестели, а накрахмаленная сорочка из белого хлопка была прилежно выглажена. Уилки, по обыкновению, был в серой фетровой шляпе — он носил ее в надежде уберечь от солнечных лучей оголившуюся макушку. На цепочке часов старшего из двоих мужчин поблескивал ключ принстонского отделения «Фи-Бета-Каппа» [1], а из нагрудного кармана торчал уголок синего шелкового платка.

Откинув золотую крышку собственных часов, Пембертон обнаружил, что поезд подошел к перрону точно по расписанию, минута в минуту. Лесопромышленник повернулся к своей новоиспеченной жене. Та дремала; прошлой ночью сны Серены были особенно тревожны. Дважды за ночь Пембертона будили ее рыдания, и только в надежных объятиях мужа Серене вновь удавалось уснуть. Теперь же она проснулась от легкого поцелуя в губы.

— Не лучшее местечко, чтобы провести медовый месяц?

— Оно вполне нам подходит, — возразила Серена, приникая к плечу супруга. — Главное, что мы здесь вместе.

Вдохнув бойкий аромат талька «Тре жур», Пембертон вспомнил, как на рассвете сумел ощутить его не менее яркий вкус, проводя губами по коже молодой жены. По проходу вагона стремительно прошествовал носильщик, насвистывая незнакомую мелодию; взгляд Пембертона вновь обратился за стекло.

Хармон с дочерью дожидались прибытия поезда у билетной кассы; фермер небрежно прислонился к стене из каштановых досок. Пембертону вдруг подумалось, что мужчины в здешних горах редко стоят прямо. Вместо этого они по возможности опираются на какое-нибудь дерево или забор, а если таковых рядом нет, то садятся на корточки. В руке Хармон держал пинтовую банку, содержимое в которой едва покрывало дно. Его дочь подчеркнуто прямо сидела на скамейке, словно выставляя напоказ свое положение. Пембертон никак не мог припомнить имени девушки, но при виде отца с дочерью не удивился, как и не был изумлен ее беременностью. Девушка носила именно его ребенка, о чем Пембертон узнал накануне их с Сереной отъезда из Бостона. «Сюда прибыл Эйб Хармон, — предупредил Бьюкенен по телефону. — Говорит, у него к тебе важное дело, что-то насчет дочери. Может, просто чушь несет по пьяни, но мне подумалось, что тебе стоит знать».

— Среди встречающих будет и кое-кто из местных, — заметил Пембертон невесте.

— О чем нас любезно уведомили заранее, — кивнула Серена.

Она на мгновение задержала правую ладонь на его запястье, и Пембертон кожей ощутил твердые бугорки у основания ее пальцев и холодок простого золотого кольца, заменившего Серене обручальное колечко с бриллиантом. В точности такое же, не считая диаметра, украшало и руку самого Пембертона. Поднявшись, он потянул на себя ручки заброшенного на багажную полку саквояжа. Поклажу он вручил носильщику; тот на шаг отступил, пропуская вперед пассажира, который повел жену по проходу и ступеням вагона к платформе. Между сталью ступенек и деревом настила оставался зазор в добрых два фута, однако, спрыгивая на доски, Серена не искала опоры в мужниной руке.

Бьюкенен первым поймал взгляд Пембертона и многозначительно повел бровью в сторону Хармона с дочерью, после чего в формальном поклоне учтиво склонил голову перед Сереной. Уилки сорвал с лысины фетровую шляпу. Ростом Серена превосходила обоих мужчин, но Пембертон догадывался, что очевидному удивлению Бьюкенена и Уилки способствовали и другие детали ее внешности: вместо платья и шляпки клош на его спутнице были бриджи и ботинки; бронзовый загар не выдавал принадлежности к определенному социальному кругу; ни мазка румян или помады, а коротко подстриженные волосы, светлые и густые, сообщали лицу строгость, пусть и не противоречащую женственности.

Подойдя к старшему из мужчин, Серена протянула ему руку. Хотя Уилки в свои семьдесят с лишним лет был как минимум вдвое ее старше, он уставился на Серену с видом восхищенного школьника и прижал к груди шляпу, словно в тщетной попытке защитить уже сраженное сердце.

— Уилки, полагаю?

— Да-да, это я, — запинаясь, подтвердил тот.

— Серена Пембертон, — представилась она, все еще протягивая руку.

Уилки еще немного повозился со шляпой, прежде чем высвободить правую ладонь и пожать руку Серене.

— А вы Бьюкенен, — определила Серена, оборачиваясь ко второму партнеру мужа. — Правильно?

— Да.

Бьюкенен принял протянутую руку и неловко накрыл своей.

Серена улыбнулась:

— Разве вас не учили рукопожатию при знакомстве, мистер Бьюкенен?

Весело щурясь, Пембертон наблюдал за тем, как Бьюкенен исправил ошибку, чтобы тут же убрать руку за спину. За год работы в местных горах Бостонской лесозаготовительной компании жена самого Бьюкенена приезжала сюда всего однажды, в розовом платье из тафты, которое основательно выпачкалось еще до того, как она успела пересечь единственную улицу Уэйнсвилла и войти в дом мужа. Она провела здесь единственную ночь и уехала первым же утренним поездом. Теперь Бьюкенен и его жена проводили вместе одни выходные в месяц, встречаясь в Ричмонде; выезжать еще дальше на юг миссис Бьюкенен отказывалась наотрез. Жена Уилки вообще не покидала Бостон.

Меж тем партнеры Пембертона, казалось, утратили всякую способность говорить членораздельно. Взгляды обоих обратились на джодпуры [2], на бежевую рубашку Серены и ее черные ботинки. Безупречное произношение и прямая осанка подтверждали, что миссис Пембертон, как и их жены, получила образование в Новой Англии. Впрочем, родилась Серена в Колорадо, где и росла до шестнадцати лет. Отец-лесопромышленник научил дочь лихо скакать на коне, метко стрелять и прямо смотреть мужчинам в глаза, крепко пожимая им руку. На восток девушка перебралась только после смерти родителей.

Носильщик выставил саквояж на платформу и направился к багажному вагону, где находились прибывшие из Саратоги пожитки Серены и гораздо более скромный багаж Пембертона.

— Надо думать, Кэмпбелл уже доставил арабского мерина в лагерь? — поинтересовался Пембертон.

— Да, — ответил Бьюкенен, — хотя эта коняга чуть не прикончила мальчишку Вона. Твой мерин не только высок, но и крайне боек. Как говорится, с норовом.

— Что новенького в лагере? — спросил Пембертон.

— Без серьезных проблем, — покачал головой Бьюкенен. — Кто-то из рабочих наткнулся на следы рыси в лощине Лорел и решил, что там бродит горный лев. Уже несколько бригад отказались туда возвращаться, пока Гэллоуэй не сходит проверить.

— Горные львы? — оживилась Серена. — И часто они тут встречаются?

— Вовсе нет, миссис Пембертон, — поспешил обнадежить Уилки. — Рад сообщить, что последнего в этом штате застрелили в двадцатом году.

— Хотя местные жители упорно верят, будто один точно остался, — добавил Бьюкенен. — Всем здешним рабочим известны легенды о нем: не только о его огромных размерах, но и об окрасе, который меняется от рыжеватого до черного. Как по мне, эти сказки хороши, пока остаются сказками, но ваш супруг считает иначе. Он надеется, что чудище вполне реально, и мечтает на него поохотиться.

— До бракосочетания так и было, — внес уточнение Уилки. — Но теперь, раз уж Пембертон стал женатым человеком, я убежден, что он остепенится и откажется от охоты на мифических пум в пользу менее опасных развлечений.

— Надеюсь, мой муж не прекратит преследовать свою пуму, — возразила Серена, развернувшись так, чтобы обращаться не только к Пембертону, но и к его партнерам. — Он разочаровал бы меня, отказавшись от охоты. Пембертон из тех, кто не боится трудностей, потому я и вышла за него замуж… — Выдерживая короткую паузу, Серена улыбалась. — …А он женился на мне.

Носильщик выставил на платформу второй дорожный чемодан, и Пембертон распрощался с парнем, выдав ему четвертак. Серена же оглянулась на отца и дочь, которые теперь вместе сидели на скамейке, настороженные и молчаливые, точно актеры, выжидающие верный момент для своих реплик.

— Мы не знакомы, — заметила Серена.

Девушка продолжала угрюмо разглядывать ее, а первые, не совсем внятные слова были произнесены отцом:

— К тебе у меня нету дел. Я пришел потолковать с тем, кто стоит рядом.

— Его дела — мои дела, — отрезала Серена. — И наоборот.

Хармон кивнул на живот своей дочери, затем снова повернулся к Серене:

— Только не это дельце. Его провернули еще до твоего приезда.

— Вы намекаете, что она носит ребенка моего мужа?

— Я ни на что не намекаю, а говорю как есть, — сдвинул брови Хармон.

— Значит, вам крупно повезло, — поздравила его Серена. — О лучшем кобеле для случки нельзя и мечтать, на что указывает хотя бы размер живота. — После чего она перевела взгляд на дочь, чтобы обратиться к ней напрямую: — Только на этом везение кончается. Отныне место занято. Остальных его детей я выношу сама.

Фермер рывком выпрямил спину, и Пембертон успел заметить блеснувшую перламутром рукоять ножа, прежде чем та скрылась под полой плаща. Его удивило, что тип вроде Хармона мог обладать таким прекрасным оружием. Вероятно, случайный выигрыш в покер или семейная реликвия, доставшаяся от более обеспеченного предка. За стеклом кассового окошка мелькнуло лицо начальника станции — задержалось на мгновение и пропало. От стены расположенного рядом хлева для передержки крупной скотины за происходящим бесстрастно наблюдала группа крепких ребят, уроженцев местных гор; все как один служили в Бостонской лесозаготовительной.

Среди них был и управляющий по фамилии Кэмпбелл, в чьи многочисленные обязанности входило служить связующим звеном между работниками и владельцами. В лагере Кэмпбелл всегда носил серые хлопковые рубашки и холщовые брюки, но сегодня был облачен в комбинезон, подобно остальным трудягам. Нынче воскресенье, сообразил вдруг Пембертон и на миг ощутил беспокойство: он не мог припомнить, когда в последний раз смотрел на календарь. В Бостоне, рядом с Сереной, время представлялось ему сжатым в тисках смазанных циферблатов и стрелок: летящие часы и минуты не могли вырваться на свободу, составив дни. Так или иначе, миновали уже и дни, и месяцы, что подтверждал вздувшийся живот девицы Хармон.

Большие, пестрые от веснушек руки Хармона вцепились в край скамьи, и он слегка подался вперед, не отводя от Пембертона пристального взгляда голубых глаз.

— Вернемся домой, папа, — шепнула фермерская дочка, накрывая отцовскую ладонь своей.

Тот отмахнулся, словно от назойливой мухи, и слегка качнулся, поднимаясь на ноги.

— Черт бы драл вас обоих, — выдохнул Хармон, делая шаг к Пембертонам.

Распахнув плащ, он выхватил нож из кожаного чехла. На лезвие попали лучи полуденного солнца, и на краткий миг показалось, что Хармон держит в руке сверкающее пламя. Пембертон обратил взгляд к девушке, чьи пальцы обхватили живот, будто храня еще не рожденное дитя от стремительного развития этой ссоры.

— Отведи своего отца домой, — посоветовал ей Пембертон.

— Папа, прошу тебя… — взмолилась дочь.

— Позовите шерифа Макдауэлла! — крикнул Бьюкенен рабочим, которые следили за происходящим из-под стены хлева.

Бригадир Снайпс внял призыву и быстрым шагом удалился — но не к зданию суда, а в направлении пансиона, где проживал шериф. Остальные рабочие не тронулись с места. Бьюкенен шагнул было вперед, чтобы встать меж двумя противниками, но одним взмахом длинного ножа Хармон заставил его отступить.

— Разберемся здесь и сейчас, — прохрипел Хармон.

— Он прав, — кивнула Серена. — Доставай нож и немедленно уладь это недоразумение, Пембертон.

Хармон вразвалочку двинулся вперед, неторопливо сокращая расстояние между ними.

— Делай, что велено, — процедил он, приближаясь к обидчику еще на один нетвердый шаг. — Кого-то из нас точно потащат отсюда ногами вперед, слышишь?

Пембертон нагнулся, расстегнул саквояж телячьей кожи и отыскал среди содержимого подарок, врученный ему Сереной ко дню свадьбы. Вытянув из ножен охотничий нож, Пембертон понадежнее перехватил в ладони рукоять из лосиной кости; сжимать ее шероховатую поверхность было истинным удовольствием. На мгновение Пембертон позволил себе вновь поразиться тому, до чего искусно изготовлено оружие: баланс и прочность ножа, его лезвие, упор и рукоять были идеально выверены — совсем как у тех эспадронов, какими он фехтовал в Гарварде. Сняв куртку, Пембертон обернул ею запястье.

Хармон вновь шагнул вперед; теперь соперников разделяло менее ярда. Фермер держал нож высоко поднятым, задрав острие клинка к небу, что подсказало Пембертону: у его противника, будь он пьян или трезв, маловато практики в подобных сражениях. Дернувшись вперед, Хармон полоснул ножом воздух между ними: пожелтевшие от табака зубы стиснуты; жилы на шее вздулись, как туго натянутые тросы. Пембертон держал оружие внизу и чуть в стороне. Свистящее дыхание Хармона разило самогоном — резкий масляный запах, чем-то схожий с вонью креозота.

Хармон сделал выпад, и Пембертон вскинул левую руку. Нож пьяницы прорезал воздух, но дуга удара прервалась, встретившись с предплечьем обидчика. Хармон дернул нож вниз, и лезвие полоснуло по руке противника. Лишь тогда Пембертон подступил к фермеру вплотную, направив лезвие охотничьего ножа ему под плащ, и сквозь ткань рубахи погрузил сталь в мягкую плоть над левым бедром старика. Свободной рукой Пембертон ухватил фермера за плечо и одним быстрым поперечным движением изобразил тонкую улыбку у него на животе. Пуговица из кедрового дерева отскочила от несвежей белой рубахи, ударилась о доски платформы, покрутилась немного и замерла. С негромким хлюпаньем Пембертон высвободил клинок; еще несколько мгновений крови совсем не было видно.

Нож Хармона глухо стукнул о доски платформы. Словно надеясь отменить шаги, приведшие к такому трагическому исходу, фермер зажал живот обеими руками и медленно отступил назад, чтобы вновь опуститься на скамью. Оторвав ладони от раны, оценил ущерб: рыхлые серые канаты кишок немедленно вывалились ему на колени. Словно в поиске печати на вынесенном ему приговоре, Хармон застыл, изучая внутреннее устройство своего тела. Наконец, подняв голову, он упер затылок в стену станционного здания. Пембертон отвел взгляд только после того, как голубые глаза Хармона стали тускнеть.

Серена встала рядом с мужем.

— Ты ранен, — заметила она.

Пембертон опустил взгляд и обнаружил, что рукав поплиновой сорочки рассечен чуть ниже локтя; синяя ткань успела потемнеть от крови. Расстегнув серебряную запонку, Серена закатала рукав и осмотрела порез на предплечье.

— Швы накладывать не придется, — решила она. — Обойдемся йодом и повязкой.

Пембертон согласно кивнул. Адреналин бурлил в его венах, и когда рядом возникло обеспокоенное лицо Бьюкенена, знакомые черты партнера — аккуратные черные усики между заостренным узким носом и маленьким ртом, а также круглые, вечно удивленные бледно-зеленые глаза — показались ему одновременно и четкими, и далекими. Пембертон стал дышать размеренно и глубоко, желая прийти в себя, прежде чем начать говорить.

Подняв упавший бойцовский нож, Серена направилась к дочери Хармона; та склонилась над отцом, баюкая в ладонях его безжизненное лицо, словно оно еще было в состоянии что-то чувствовать. По щекам девушки катились слезы, но она не издавала ни звука.

— Вот, возьми, — заговорила Серена, держа нож за лезвие. — Хотя, по правилам, это честно добытый трофей, который принадлежит моему мужу. Прекрасный нож. При желании можно выручить хорошие деньги. Сама я так и поступила бы, — добавила она, помолчав. — В смысле, продала бы его. Деньги придутся кстати, когда родится ребенок, но не жди от нас с мужем другой помощи. Больше ты ничего не получишь.

Дочь Хармона сверлила ее прямым взглядом, но не подняла руки, чтобы взять нож. Положив оружие на скамейку, Серена спокойно вернулась, чтобы встать рядом с Пембертоном. За исключением Кэмпбелла, направившегося к платформе, мужчины у стены хлева не двигались. Пембертон был рад их присутствию: хоть какая-то польза от случившегося. Рабочие хорошо знали, что физической силой начальник не уступит любому из них; это стало ясно прошлой весной, когда они вместе укладывали железнодорожные пути. Теперь же, увидев его в деле собственными глазами, лесорубы поймут, что он способен на убийство; с тем бо́льшим уважением они начнут относиться и к нему самому, и к Серене. Повернув голову, Пембертон встретился взглядом с серыми глазами жены.

— Поехали в лагерь, — предложил он.

Положив ладонь на локоть Серены, он развернул жену в сторону ступенек, по которым на платформу только что поднялся Кэмпбелл. Длинное угловатое лицо управляющего, по обыкновению, хранило загадочное бесстрастие, и он чуть изменил направление своего пути, обходя Пембертонов, — но проделал это столь непринужденно, что сторонний наблюдатель никогда не усомнился бы в естественности этого жеста.

Пембертон и Серена сошли с платформы и двинулись по дорожке туда, где их уже дожидались Уилки и Бьюкенен. Угольная крошка хрустела у молодоженов под ногами, вздымая тонкие серые струйки золы, похожие на дымок от погасшей спички. Бросив взгляд назад, Пембертон увидел, что Кэмпбелл склонился над дочерью Хармона и что-то говорит ей, положив руку на плечо. Шериф Макдауэлл в воскресном костюме тоже стоял рядом со скамейкой. Вдвоем с Кэмпбеллом они помогли беременной подняться и повели ее в здание станции.

— Мой «паккард» здесь? — спросил Пембертон.

Бьюкенен кивнул, и Пембертон повысил голос, обращаясь к носильщику, все еще стоявшему на платформе:

— Отнесите мой саквояж на заднее сиденье машины. Дорожный чемодан, что поменьше, привяжите к стойке. Большой можно будет подвезти поездом.

— Тебе не кажется, что стоит сперва поговорить с шерифом? — осторожно осведомился Бьюкенен, передавая Пембертону ключ от «паккарда».

— Зачем мне объясняться с этим сукиным сыном? — фыркнул Пембертон. — Все отлично видели, что там произошло.

Они с Сереной уже устраивались на сиденьях «паккарда», когда сзади к машине бодрым шагом подошел Макдауэлл, и Пембертон увидел, что, несмотря на воскресный наряд, тот при кобуре. Возраст шерифа, как и многих других горных жителей, трудно было определить на глазок. Пембертон предполагал, что ему под пятьдесят, хотя черные как смоль волосы и подтянутое тело подошли бы и более молодому мужчине.

— Едем в мой офис, — объявил Макдауэлл.

— Зачем? — спросил Пембертон. — Я действовал в целях самообороны, что готова подтвердить хоть дюжина человек.

— Я обвиняю вас в нарушении общественного порядка. Штраф десять долларов или неделя в тюремной камере.

Пембертон вынул бумажник и протянул Макдауэллу две пятерки.

— И все равно прокатимся в мой офис, — упрямо повторил Макдауэлл. — Вы не покинете Уэйнсвилл, пока не представите свою версию случившегося в письменном виде.

Их разделяло не более ярда, и ни один не хотел отступить. Чуть подумав, Пембертон пришел к выводу, что драка едва ли окажется полезна.

— Вам и от меня потребуется письменное заявление? — осведомилась Серена.

Макдауэлл воззрился на нее так, будто до сих пор не замечал вовсе.

— Нет.

— Я бы предложила свою помощь, шериф, — пояснила Серена, — но, судя по рассказам моего мужа, вы, вероятно, не захотите принять ее.

— Тут он прав, — отрезал Макдауэлл.

— Тогда я дождусь тебя в машине, — сказала Серена супругу.

По возвращении Пембертон снова уселся на водительское место «паккарда» и повернул ключ зажигания. Наступил на педаль стартера, дернул ручной тормоз, и они пустились в шестимильный путь к лагерю. За окраиной Уэйнсвилла Пембертон снизил скорость, едва они подъехали к пятиакровому пруду у лесопилки; поверхность воды скрывали бревна, увязанные на манер хвороста. Затормозив, Пембертон все же не стал выключать двигатель.

— Это Уилки потребовал расположить лесопилку поближе к городу, — пояснил он. — Не мой выбор, но в итоге все сложилось удачно.

Они смотрели поверх застывшей в пруду флотилии бревен, которая дожидалась рассвета, когда вязанки будут разобраны, погружены на тележки и распилены. Серена окинула беглым взглядом территорию лесопилки, включавшую небольшое строение с двускатной крышей, в котором Уилки и Бьюкенен устроили себе контору. Пембертон указал ей на огромное дерево, возвышавшееся над лесочком позади конторы. Кору покрывали бесформенные рыжие наросты, а верхние ветви стояли высохшие, без листвы.

— Каштановая болезнь.

— Хорошо, что погибают каштаны не сразу, а спустя годы, — уронила Серена. — Это дает нам необходимое время, а также повод предпочесть красное дерево.

Пембертон положил руку на твердый шарик рычага сцепления, переключил передачу, и они двинулись дальше.

— Удивительно, что дороги здесь заасфальтированы, — заметила Серена.

— Далеко не все. Впрочем, эта обустроена еще по крайней мере на протяжении нескольких миль. И дорога до Эшвилла тоже. Поезд домчал бы нас в лагерь быстрее, даже при скорости в полтора десятка миль в час, но так я смогу представить тебе наши владения.

Вскоре они выехали за пределы Уэйнсвилла, и пейзаж постепенно сделался гористым и пустынным, хотя изредка мимо проплывали пастбища, похожие на заплатки зеленого войлока на более грубой ткани. А ведь лето почти настало, понял вдруг Пембертон. Белые лепестки кизила увядали на земле, ветви деревьев покрылись густой зеленью. Они миновали хижину, неподалеку от которой женщина черпала воду из колодца. Женщина была босая, а льнущий к ней светловолосый малыш — в одних штанах, подпоясанных бечевкой.

— Обитатели этих гор… — произнесла Серена, глядя в окно. — Я где-то читала, что благодаря изолированной жизни их речь восходит к елизаветинским временам.

— Бьюкенен придерживается того же мнения, — усмехнулся Пембертон. — И даже ведет особую тетрадь, куда записывает отдельные слова и выражения.

Вскоре начался крутой подъем, и фермы вовсе перестали попадаться на глаза. У Пембертона заложило уши, и пришлось сглотнуть пару раз, восстанавливая баланс давления. С асфальта он свернул на грунтовую дорогу, которая почти милю плавно заворачивала вверх, прежде чем сделать последний резкий подъем. Здесь Пембертон остановил машину, и оба вышли. Справа над дорогой нависал гранитный утес, по которому сбегали водяные струи. Слева не было ничего, только долгий обрыв да бледная круглая луна, нетерпеливо выжидающая наступления ночи.

Пембертон взял Серену за руку, и они вместе подступили к краю обрыва. Внизу долина Коув-Крик теснила горы квадратной милей ровной земли. В центре расположился лагерь, окруженный пустырем, утыканным пнями и ломаными ветками — следами сплошной вырубки. Склоны хребта Хаф-Акр, ограждающие долину слева, также стояли оголенными. Растительности была лишена и нижняя четверть горы Ноланд, высящейся по правую руку. Пересекающее долину железнодорожное полотно с вышины выглядело стежками аккуратной швеи, которые соединяли две части долины.

— Девять месяцев работы, — сообщил Пембертон.

— На западе мы управились бы и за полгода, — заметила Серена.

— У нас тут выпадает вчетверо больше осадков. К тому же сперва пришлось прокладывать дорогу в долину.

— Это многое объясняет, — признала его жена. — Докуда простираются наши владения?

Пембертон указал на север:

— Вплоть до горы за тем местом, где мы сейчас ведем промысел.

— А на западе?

— Гора Бальзам, — сказал Пембертон, перемещая вытянутую руку. — На юге — хребет Хорс-Пен, и ты сама видишь, куда дотянулась наша вырубка на востоке.

— Тридцать четыре тысячи акров?

— К востоку от Уэйнсвилла — еще семь тысяч, но их мы уже вырубили.

— Все, что восточнее, прибрал к рукам «Чэмпион пэйпер»?

— По самую границу с Теннесси, — кивнул Пембертон.

— Та земля, которую власти хотят забрать под парк?

Пембертон снова кивнул.

— И если «Чэмпион» уступит, явятся по наши души.

— Но мы ничего им не отдадим, — подхватила Серена.

— Нет. По крайней мере, пока не завершим вырубку. Харрис, здешний каолиновый и медный магнат, был на том собрании, о котором я рассказывал, и ясно дал понять, что не меньше нашего настроен против затеи с национальным парком. Неплохо иметь в союзниках самого богатого человека во всем округе.

— Особенно в качестве будущего партнера, — добавила Серена.

— Тебе он понравится, — пообещал Пембертон. — Харрис проницателен и не терпит дураков.

Серена коснулась его плеча над раной:

— Поспешим. Нужно перевязать тебе руку.

— Сперва поцелуй, — возразил Пембертон, заводя их сплетенные пальцы за спину Серене и привлекая молодую супругу к себе.

Приблизив лицо к губам Пембертона, та с жадностью впилась в них. Чтобы сделать поцелуй еще крепче, свободной ладонью Серена притянула к себе затылок мужа, и ее дыхание мягкой волной прокатилось по нёбу Пембертона; поцелуй все длился, вовлекая и зубы, и языки. Теперь Серена уже тесно прижималась к мужу всем телом. Стеснения в ней не было и в помине, даже в самую первую их встречу. Пембертон вновь почувствовал то, чего никогда не испытывал с другой женщиной: ощущение свободы и безграничных возможностей, каким-то чудом сосредоточенное только в них двоих.

Вернувшись наконец в «паккард», они съехали в долину. Здесь каменистая дорога сделалась более ухабистой, в ее полотне проявились овражки и вымоины. Прокатив по заиленному дну неширокой речки, Пембертоны вернулись под сень листвы, но ненадолго: деревья внезапно расступились, открывая дно долины. Дороги не осталось, только широкий простор голой земли и грязи. «Паккард» миновал конюшню и здание конторы, чья передняя комната служила кассой, а задняя — баром и обеденным залом. Справа располагались лавка и столовая для рабочих. Подпрыгнув, машина пересекла железнодорожное полотно и миновала вереницу пустующих вагонов-платформ, ожидавших утра. Тут же, у путей, стоял и служебный вагон, приспособленный под лазарет; его ржавые колеса глубоко вросли в почву долины.

Супруги проехали под цепочкой из трех десятков одинаковых длинных сараев, оседлавших склон хребта Бент-Ноб; их приподнятые фундаменты опирались на грубо отесанные сваи в ошметках коры, служащие защитой от змей и насекомых. Эти домики и сами напоминали вереницу товарных вагонов — не только размером и внешним видом, но и кабелем, который был между ними протянут. Над крышей каждого сарая торчал железный прут громоотвода, а в стенах были прорублены неровные отверстия, служившие окнами.

— Бараки для рабочих, надо думать? — предположила Серена.

— Да. Как только закончим здесь, можно будет погрузить их на платформы и отправить на новое место по железной дороге. Работникам даже не придется утруждаться сбором багажа.

— Очень удобно, — кивая, похвалила Серена. — Сколько стоит проживание?

— Восемь долларов в месяц.

— А заработок?

— Пока два доллара в день, но Бьюкенен собирается накинуть еще по десять центов.

— Зачем?

— Уверяет, что иначе хорошие работники сбегут от нас в другие лагеря, — пояснил Пембертон, сворачивая к дому. — Я же считаю, что скупка земельных участков правительством чревата избытком рабочих рук. Тем более если «Чэмпион» согласится продать свою землю под парк.

— А что думает Уилки?

— Уилки со мной согласен, — заверил ее Пембертон. — По его словам, единственная польза от биржевого краха — в дешевой рабочей силе.

— Тогда я согласна с вами обоими, — сказала Серена.

Юноша по имени Джоэл Вон дожидался их прибытия, сидя на крыльце дома; рядом с ним в картонной коробке ждали мясо, хлеб и сыр, а также бутыль красного вина. Когда Пембертон и Серена вышли из «паккарда», Вон поднялся и стащил с головы кепку, обнажив копну морковного цвета волос. Кэмпбелл быстро понял, что под этими яркими вихрами скрывается острый ум, и доверил Вону обязанности, поручаемые, как правило, куда более опытным работникам. Как могли засвидетельствовать ссадины на руках и лиловый синяк на веснушчатой левой скуле, это подразумевало и попытки совладать с новой лошадью, столь же активной, сколь и ценной. Вон достал из машины саквояж и вслед за Пембертоном и его супругой поднялся на крыльцо. Пембертон открыл дверь и кивнул юноше, чтобы тот прошел вперед.

— Если бы не рука, — сокрушенно вздохнул Пембертон, — я перенес бы тебя через порог.

Серена улыбнулась:

— Не переживай, милый. Справлюсь сама.

Она шагнула внутрь, и Пембертон двинулся следом. Оказавшись в доме, его жена внимательно изучила выключатель, будто сомневаясь, что тот сработает, и лишь затем щелкнула им, включая свет.

В просторной передней комнате перед камином стояли два легких кресла; слева была устроена небольшая кухня с дровяной плитой «Хомстед» и ледником. У единственного окна расположились стол из тополя и четыре стула с плетеными тростниковыми сиденьями. Удовлетворенно кивнув, Серена прошла по коридору и заглянула в ванную, прежде чем войти в спальню. Там она включила прикроватную лампу и присела на кованую кровать, проверила упругость матраса и осталась ею довольна. На пороге возник Вон с чемоданом, принадлежавшим еще отцу Пембертона.

— Поставь в шкаф в холле, — распорядился хозяин.

Исполнив поручение, Вон выбежал на крыльцо, чтобы появиться вновь со снедью и вином.

— Мистер Бьюкенен подумал, что вам не помешает перекусить.

— Разложи на столе, — велел Пембертон. — А после принеси из лазарета йод и бинты.

Юноша повернулся, не отрывая пристального взгляда от пропитанного кровью рукава хозяина.

— Хотите, я позову доктора Чейни?

— Нет, — отрезала Серена. — Простую повязку я и сама могу наложить.

Когда Вон ретировался, Серена подошла к окну спальни и заново осмотрела выставленные в ряд бараки.

— У рабочих тоже есть электричество?

— Только в столовой.

— Так даже лучше, — определила Серена, возвращаясь в центр комнаты. — Не только в смысле экономии денег, но и для производительности. Живя по-спартански, они станут работать усерднее.

Широким жестом Пембертон обвел окружающие их стены из грубо оструганной доски:

— Здесь обстановка тоже довольно спартанская.

— Деньги идут на покупку новых лесных участков, — напомнила ему Серена. — Пожелай мы тратить свои сбережения как-то иначе, остались бы в Бостоне.

— Что верно, то верно.

— Кто живет по соседству?

— Кэмпбелл. Один из ценнейших работников в лагере: может вести бухгалтерию, легко починит сломанный агрегат и управляется с цепью Гантера [3] не хуже опытного землемера.

— А в доме на отшибе?

— Доктор Чейни.

— Тот чудак из ущелья Уайлд-Хог?

— Единственный врач, кого удалось уговорить сюда приехать. Пришлось даже посулить ему отдельный дом и автомобиль.

Приоткрыв створку стоявшего в комнате шифоньера, Серена заглянула внутрь, а затем осмотрела и внутренность платяного шкафа.

— А где мой свадебный подарок, Пембертон?

— Стоит в конюшне.

— Ни разу не видела арабского скакуна белой масти.

— Впечатляющий конь, — заверил ее Пембертон.

— Завтра первым делом прокачусь на нем…

Когда Вон принес йод и бинты, Серена села на кровать и, расстегнув на муже рубашку, достала оружие у него из-за пояса. Вынула лезвие из ножен и, оглядев подсохшие следы крови, отложила на прикроватную тумбочку, после чего откупорила бутылочку с йодом.

— Каково это — выйти один на один? С ножами, я имею в виду. Похоже на фехтование или… нечто более личное?

Пембертон попытался найти подходящие слова, чтобы выразить свои ощущения, но не слишком преуспел.

— Точно сказать не могу, — наконец признался он, — но схватка показалась мне и предельно реальной, и совершенно нереальной. Сразу и то и другое.

Серена крепко сжала предплечье мужа, но голос ее сделался мягче.

— Будет жечь, — предупредила она и не спеша залила рану бурой жидкостью. — Скажи, что привело к той поножовщине в Бостоне, после которой о тебе поползли слухи? Причина была та же, что и сегодня?

— Вообще-то, в Бостоне орудием послужила пивная кружка, — поправил ее Пембертон. — Всего лишь несчастный случай во время рядовой потасовки в баре.

— В той версии, которую я слышала, речь шла о ноже, — пояснила Серена. — И трагический конец вовсе не выглядел случайностью. — Она замолчала, стирая излишки йода вокруг раны, а Пембертон попытался определить, действительно ли услышал в ее голосе легкое разочарование. — Едва ли то был несчастный случай, — подытожила Серена. — «Я меч беру открыто, хотя бы смерть сама в глаза глядела…» [4]

— Боюсь, не опознаю цитату, — усмехнулся Пембертон. — В учености я тебе проигрываю.

— Неважно. Подобные фразы лучше не заучивать из книг, а познавать на собственном опыте, как ты.

Пока Серена сматывала марлевый бинт с деревянной катушки, Пембертон улыбался.

— Как знать? — негромко протянул он. — В этом диком краю, подозреваю, умение обращаться с ножом равно приличествует и сильному, и слабому полу. Здесь ты запросто можешь сойтись в поединке с какой-нибудь жующей табак ведьмой и получить тот же опыт, что и я.

— Так и поступлю, — ровно произнесла Серена, — лишь бы разделить с тобою пережитое сегодня. Этого я и добиваюсь: хочу присвоить все твои чувства без остатка.

Пембертон наблюдал, как йод пропитывает нижние слои марли на его предплечье, чтобы затем исчезнуть под набирающей толщину повязкой. Ему вспомнился состоявшийся месяц тому назад званый обед в Бэк-Бэй, на котором к нему вдруг подошла хозяйка дома, миссис Лоуэлл. «Одна из присутствующих дам желает познакомиться с вами, мистер Пембертон, — сказала она. — Однако мне следует вас предостеречь: эта девушка уже успела распугать всех бостонских холостяков». В ответ Пембертон заверил хозяйку дома, что он не из пугливых, но предположил, что женщину, о которой идет речь, тоже стоит предостеречь насчет него. Миссис Лоуэлл признала справедливость замечания и улыбнулась ему, беря под руку. «В таком случае идемте, я представлю вас друг другу. Только помните: я вас предупредила. Впрочем, как и ее».

— Вот и все, — покончив с перевязкой, сказала Серена. — Дня за три должно зажить.

Подняв нож, она отнесла его на кухню, где, смочив полотенце, обтерла им лезвие. С чистым и уже сухим ножом она вернулась в спальню.

— Завтра же раздобуду точильный камень и займусь им, — пообещала она, возвращая нож на прикроватный столик. — Это оружие достойно таких мужчин, как ты, и будет верно служить на протяжении всей жизни.

— Попутно спасая эту самую жизнь, — добавил Пембертон, — что блестяще доказано совсем недавно.

— Этот раз может оказаться не последним, так что не теряй нож.

— Буду хранить у себя в конторе, — пообещал Пембертон.

Серена присела на стоявший напротив кровати стул с реечной спинкой и стянула с себя джодпуры. Раздеваясь, она не смотрела на предметы своего туалета, которые расстегивала и роняла на пол: ее взгляд был прикован к мужу. Сняв нижнее белье, она встала прямо перед ним. Все женщины, которых Пембертон знал прежде, стеснялись своего тела; они дожидались, пока в комнате не станет темно, или закутывались в простыни, — однако Серена вела себя иначе.

За исключением глаз и волос, внешность его жены отступала от общепринятых стандартов красоты: грудь была маловата, бедра слишком узкие, а ноги слишком длинные. Узкие плечи, тонкий нос и высокие скулы придавали ее угловатому облику суровую строгость. Впрочем, ступни у Серены были маленькие и на фоне остального сложения выглядели на удивление хрупкими и уязвимыми. Гибкая и стройная фигура Серены отлично подходила к его более крупному и мускулистому телосложению, обеспечивая идеальное сочетание во время близости. Иногда по ночам они с такой силой раскачивали матрас, что кровать трещала, прогибаясь. Слыша учащенное дыхание, Пембертон зачастую не понимал, кому из них двоих оно принадлежит. «Нечто вроде взаимного уничтожения» — так отозвалась Серена об их соитии, и пусть самому Пембертону никогда бы не пришло в голову так охарактеризовать занятие любовью, он сразу понял, что эти слова точно описывают суть.

Серена не спешила к нему приблизиться, и Пембертона охватила чувственная истома. Он смотрел на тело жены и прямо ей в глаза, которые еще с первой встречи заворожили его радужками цвета полированного олова. Подобно тому же олову, они были твердыми и плотными, с золотистыми искорками по поверхности. Во время страстных объятий Серена не закрывала глаз, и ее взгляд втягивал в себя Пембертона с не меньшей силой, чем ее тело.

Серена раздвинула шторы, и на кровать хлынул мягкий поток лунного света. Отвернувшись от окна, она еще раз огляделась по сторонам, будто запамятовала на миг, как оказалась в этой комнате.

— Вполне подойдет, — наконец заключила она и вновь устремила взгляд на Пембертона, делая первый шаг к их брачному ложу.

Глава 2

Наутро Пембертон представил свою молодую жену сотне работников лагеря. Пока он говорил, Серена стояла рядом, в черных сапогах с джодпурами и в синей рубашке из грубого хлопка. В отличие от вчерашнего наряда, обувь и брюки были европейской работы; изношенная кожа джодпур потерлась, серебро, оправляющее носки сапог, потускнело. В руке Серена держала поводья арабского скакуна, чья шкура отличалась такой белизной, что в лучах утреннего солнца казалась полупрозрачной. Седло на спине мерина, выделанное из немецкой кожи, с плиссированными шерстяными лентами в качестве подкладки, по стоимости превышало годовой заработок простого лесоруба. Несколько рабочих уже успели негромко высказать недоумение насчет стремян, которые не были спущены по левому боку лошади, как у обычного дамского седла.

Уилки и Бьюкенен стояли на крыльце с чашками кофе в руках. Оба были в костюмах и при галстуках; единственную уступку полевым условиям лагеря лесозаготовителей представляли брюки, во избежание случайных загрязнений заправленные в высокие кожаные сапоги. Столь официальный стиль, по мнению Пембертона, чьи серые шевиотовые штаны и клетчатая рубаха мало чем отличались от одежды рабочих, выглядел нелепо в походной обстановке и тем более смехотворно смотрелся на фоне наряда Серены.

— Отец моей супруги владел в Колорадо лесозаготовительной компанией «Вулкан», — поведал Пембертон рабочим. — Свои умения он передал дочери. Она ни в чем не уступит любому мужику в этом лагере, в чем вы и сами скоро убедитесь. Ее распоряжения следует исполнять так же, как и мои.

Среди собравшихся лесорубов присутствовал и густобородый бригадир по фамилии Билдед. Громко отхаркнув, он смачно сплюнул на землю сгусток желтой мокроты. При росте под два метра и весе за девяносто кило Билдед относился к немногим мужчинам в лагере, кто смог бы помериться с Пембертоном шириной плеч.

Открыв седельную сумку, Серена достала перьевую ручку «Уотерман» и блокнот в кожаном переплете. Шепнула что-то своему мерину, затем передала поводья Пембертону и, подойдя к Билдеду, встала точно там, куда он только что сплюнул. Протянув руку, указала на росший рядом со строением конторы ясень, который топоры щадили ради отбрасываемой им тени.

— Заключим пари, — предложила великану Серена. — Мы оба прикинем на глаз, на сколько досковых футов [5] потянет этот ясень. Каждый напишет свою оценку на листе бумаги, а потом поглядим, чья окажется вернее.

Билдед еще несколько мгновений таращился на Серену, затем перевел взгляд на дерево, словно уже измеряя его в высоту и в ширину. И, продолжая осматривать ствол, заговорил:

— Как мы узнаем, кто выиграл?

— Я велю срубить ясень и отвезти на лесопилку, — ответил ему Пембертон. — Уже к вечеру будет известно, кто из вас победил.

Доктор Чейни тоже вышел на крыльцо посмотреть. Он провел спичкой по перилам, чтобы раскурить первую после завтрака сигару, и звук оказался достаточно громким, чтобы несколько рабочих обернулись, пытаясь обнаружить его источник. Поглядев назад вместе с ними, Пембертон отметил, как утренний свет подчеркивает нездоровую бледность доктора, чье тяжелое лицо казалось сейчас серым и рыхлым, подобным сырому хлебному тесту. Этот оптический эффект усиливали шея в складках и обвисшие пухлые щеки.

— И сколько мы ставим? — поинтересовался Билдед.

— Двухнедельное жалованье.

Названная сумма заставила бригадира помедлить.

— Никакого подвоха? Выиграв пари, я получу премию в виде заработка за две недели?

— Так и есть, — подтвердила Серена. — Но если проиграешь, две недели отработаешь бесплатно.

Она протянула Билдеду блокнот и ручку, но тот не шевельнулся, чтобы взять их. Кто-то из стоявших за ним рабочих хихикнул.

— Может, предпочтешь, чтобы я оценивала первой? — спросила Серена.

— Да, — несколько мгновений спустя уронил Билдед.

Серена повернулась к дереву и целую минуту изучала его, прежде чем занесла над блокнотом левую руку с перьевой ручкой и вывела некое число. Затем вырвала страницу и сложила ее вдвое, пряча свой результат.

— Твоя очередь, — объявила она и передала Билдеду ручку с блокнотом.

Бригадир подошел к ясеню, чтобы лучше оценить обхват ствола, вернулся на прежнее место и еще некоторое время рассматривал дерево, прежде чем занести на бумагу собственное число. Серена повернулась к мужу:

— Кому мы можем отдать на хранение свои оценки? Это должен быть человек, которому в равной степени доверяем и мы, и рабочие.

— Кэмпбелл, — определил Пембертон, кивнув в сторону управляющего, который наблюдал за происходящим с порога конторы. — Нет возражений, Билдед?

— Никаких, — подтвердил тот.

Когда бригады лесорубов направились вдоль железнодорожных путей к южному склону горы Ноланд, Серена двинулась вслед за ними на своем белоснежном коне. Многие акры сплошных пней вокруг напоминали могильные камни на оставленном поле боя. Вскоре лесорубы свернули в сторону от основной железнодорожной ветки, которая уходила выше и направо от склона, и пошли по отрогу. С собой каждый нес обед: в котомках, в бумажных пакетах, в молочных бидонах или в металлических коробках, формой похожих на хлебную буханку. Некоторые рабочие были одеты в комбинезоны, другие — во фланелевые рубашки и брюки. На ногах у большинства красовались крепкие шахтерские сапоги, но кое-кто предпочел простые ботинки из брезента или кожи. Подростки-сигнальщики шли босиком. По пути лесорубы миновали прозванный гремучкой состав из паровоза и двух вагонов, доставлявший сюда живших в Уэйнсвилле рабочих, затем — еще шесть вагонов с лесом и самоходный погрузчик и наконец в самом конце отрога — трелевочный агрегат, который вовсю шипел и дымил, успев развести пары. Его стрела сматывала стальные тросы, тянувшиеся на полмили вверх — туда, где стоял хвостовой блок, зацепленный за массивный пень гикори. Издали вся эта махина напоминала огромное удилище с катушками лесок. Стрела накренилась в сторону горы, а тросы натянулись настолько туго, будто трелевщик вознамерился стащить вниз целую гору, чтобы отправить ее в Уэйнсвилл по рельсам. Срубленные еще в субботу бревна по-прежнему болтались на кабелях, и люди проходили под ними с опаской, словно под облаками, начиненными динамитом. По мере того как рабочие поднимались по крутому склону, воздух постепенно делался все более разреженным, вынуждая дышать полной грудью. Наконец показались инструменты лесорубов, спрятанные под грудами веток или развешанные на сучьях подобно арфам ветхозаветных иудеев. Тут были не только топоры, но и восьмифутовые поперечные пилы, и стальные клинья, и чурбаки, и багры, и девятифунтовые кувалды, и волокуши, и трелевочные крюки. На некоторых орудиях виднелись выжженные инициалы владельцев, другим давались собственные имена, как лошади или ружью. И все рукояти — кроме самых новых — были отполированы ладонями до блеска, совсем как камни на речном дне.

Пробираясь через пни и невысокий кустарник, который здесь звали подстилкой, рабочие внимательно глядели под ноги: пусть змеи редко шевелились, пока солнце не заливало склоны до самого края, осы и шершни таких поблажек людям не давали. Да и сама гора вполне могла свалить человека наземь, особенно в такие дни, когда из-за недавних дождей земля делалась скользкой и ненадежной: ноги разъезжались, а рукам не за что было ухватиться. К тому же большинство лесорубов еще не успели толком отдохнуть после шести одиннадцатичасовых смен, отработанных на прошлой неделе. У кого-то было похмелье, других мучили старые травмы. Перед подъемом в гору мужчины выпили по четыре-пять чашек кофе; у каждого имелись при себе сигареты или жевательный табак. Некоторые приняли кокаин, чтобы идти без устали и подольше не терять бдительность, ведь после начала рубки приходилось в оба глаза следить за лезвиями топоров, отскакивающими от деревьев, за зубьями пил, норовящими вгрызться в колени, за бревнами на тросах, грозившими вырваться из захвата, да и за самими тросами, в любое время готовыми оборваться. И прежде всего — за мертвыми сучьями, так называемыми вдоводелами, которые могли терпеливо выжидать минутами, часами или даже днями, прежде чем копьями слететь на землю.

Когда Серена пустилась верхом вслед за уходящими в лес рабочими бригадами, Пембертон остался стоять на крыльце конторы, провожая жену взглядом. Даже на большом расстоянии он отлично видел изгиб ее спины и качающиеся в такт шагу мерина бедра. Хотя этим утром супруги вновь испытали кровать на прочность, Пембертон почувствовал, как желание учащает его пульс, вызвав в памяти тот миг, когда на ипподроме Охотничьего клуба Новой Англии он впервые увидел будущую жену в седле. В то утро он сидел на клубной веранде, наблюдая, как девушка верхом на лошади преодолевает различные препятствия в виде заборчиков или живых изгородей. Пембертон не отличался впечатлительностью, но ощущал подлинный священный трепет — вот верное слово, — когда Серена и лошадь под нею раз за разом взмывали ввысь и несколько мгновений парили в воздухе, прежде чем оставить позади очередной барьер. Пембертон считал, что им с невестой невероятно повезло найти друг друга, тогда как Серена уже успела объявить их встречу не просто удачным стечением обстоятельств, а неизбежностью.

В то утро на веранду Охотничьего клуба вышли две дамы и устроились невдалеке. В отличие от Серены, они щеголяли в красных охотничьих жакетах с фалдами и высоких черных ботинках дерби. Обеим немедленно подали горячий чай, берегущий от утренней прохлады.

— Полагаю, она вбила себе в голову, будто езда без жакета и кепи здесь в порядке вещей, — заметила дама помоложе, поднимая чашку. Другая на это ответила, что в Колорадо, вероятно, дела обстоят именно так.

— Жена моего брата училась вместе с ней у мисс Портер, — добавила женщина постарше. — В один прекрасный день она просто заявилась туда, этакая сиротка из западного захолустья. Пусть она богата и вдобавок образована лучше, чем можно подумать, но даже Саре Портер не удалось обучить ее светским манерам. По словам моей невестки, она исполнена гордыни, чем и выделялась даже в той спесивой компании. Несколько девушек, сжалившись над ней, пригласили гордячку погостить у них на праздниках, но та отказалась, причем в довольно грубых выражениях. И вместо этого все праздники просидела в обществе старых матрон…

Женщина помоложе, заметив, что Пембертон прислушивается к их разговору, повернулась к нему.

— Вы с ней знакомы? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Это моя невеста.

Молодая женщина зарделась от неловкости, а ее спутница обратила к Пембертону сухую улыбку.

— Что ж, — ледяным тоном изрекла она, — по крайней мере, хотя бы вас она сочла достойным своего общества.

Не считая беглого замечания миссис Лоуэлл о предыдущих ухажерах Серены, это был единственный случай, когда Пембертону довелось услышать о прошлом своей невесты из уст постороннего. Сама она воспоминаниями почти не делилась; когда же Пембертон расспрашивал о ее жизни в Колорадо или в Новой Англии, ответы Серены почти всегда были поверхностны; к этому она неизменно добавляла, что они с Пембертоном нуждаются в прошлом не больше, чем оно — в них.

Тем не менее ночи Серены продолжали омрачаться кошмарами. О них она никогда не рассказывала — даже в те моменты, когда жених выдергивал ее дрожащее тело из дурных снов, как из коварных объятий прибоя. Кошмары были как-то связаны с тем, что случилось с ее семьей в Колорадо, в этом Пембертон не сомневался. Как не сомневался и в том, что любой знакомый Серены был бы потрясен той детской доверчивостью, с какой она льнула к нему в такие минуты — пока не ослабит отчаянных объятий и, тихо всхлипнув напоследок, не вернется ко сну.

Хлопнула дверь кухни: появившийся на пороге рабочий выплеснул ведро с серой мыльной водой в канаву, провонявшую старым жиром и гнилыми объедками. Последний из лесорубов скрылся под лесным пологом, и уже довольно скоро Пембертон заслышал стук топоров, когда пришедшие первыми рабочие принялись за дело, начав валить деревья. По долине рикошетом разлетелся дробный перестук, подобный винтовочным выстрелам: вооружившись пилами и топорами, работники Бостонской лесозаготовительной расправлялись с очередными акрами диких лесов округа Хейвуд.

К тому времени бригада, назначенная повалить ясень, вернулась в лагерь со своими инструментами. Трое мужчин присели перед деревом на корточки, совсем как у костра на привале, негромко обсуждая, как лучше справиться с поручением. К ним присоединился и Кэмпбелл; отвечая на вопросы рабочих, он скорее вносил предложения, чем отдавал приказы, и уже через несколько минут поднялся. Повернувшись к крыльцу конторы, он кивнул Пембертону и задержал на нем взгляд, убеждаясь, что иных распоряжений не последует. Карие глаза Кэмпбелла отличались миндалевидной формой, как у кошки. Их широкий разрез Пембертон находил подходящим для человека, хорошо осведомленного о происходящем вокруг и одновременно осторожного, что и помогло Кэмпбеллу дожить чуть ли не до сорока в профессии, где ротозейство непростительно. Пембертон кивнул в ответ, и управляющий зашагал по рельсам прочь, чтобы поговорить с машинистом поезда. Пембертон проводил его взглядом, напомнив себе, что даже у такого осторожного человека, как Кэмпбелл, все же отсутствует безымянный палец. «Будь мы способны собирать все утраченные части тел и сшивать их воедино, каждый месяц получали бы нового работника», — как-то пошутил доктор Чейни.

Команда лесорубов быстро показала, почему именно на них троих остановил выбор Кэмпбелл. Старший вальщик поднял топор и двумя умелыми ударами сделал подруб в футе от земли. Двое других опустились на одно колено, обеими руками ухватили рукояти из твердого ореха и принялись пилить; чешуйки коры затрещали, ломаясь о стальные зубья. Мужчины быстро набрали нужный ритм, и вскоре на землю ровными порциями посыпались опилки — подобно времени, отсеянному песочными часами. Пембертон слышал, что на лесопилке поперечную пилу называют каторжным кнутом из-за непомерных усилий, которых она требует при работе, но по виду этих двоих можно было подумать, что процесс идет почти без труда: полотно будто скользило между двумя гладко отшлифованными досками. Когда пилу начало зажимать, старший вальщик с помощью кувалды вбил клин, и четверть часа спустя дерево уже лежало на земле.

Пембертон вернулся в офис и сел за разбор почты; изредка отрываясь от чтения и поднимая голову, он посматривал в окно на склоны горы Ноланд. С самой церемонии бракосочетания они с Сереной не расставались дольше нескольких минут. Без нее бумажная работа выглядела еще более муторной, а комната — пустой. Пембертону вспомнилось, как этим утром Серена разбудила его поцелуями в веки и легким прикосновением ладони к плечу. Сама она тоже едва успела проснуться, и Пембертон, наслаждаясь ее объятиями, словно вынырнул из собственного сна, чтобы вместе погрузиться в новый: общий, намного лучше и ярче прежнего.

Серена отсутствовала все утро, знакомясь с местными пейзажами, запоминая имена рабочих, названия хребтов и ручьев.

Стоявшие на низком комоде часы Франклина [6] отзвонили полдень, когда к строению конторы подкатил «студебеккер» Харриса. Отодвинув в сторону стопку разобранных счетов, Пембертон вышел навстречу гостю. Как и Пембертон, Харрис одевался не роскошнее своих рабочих; единственной приметой его богатства было толстое золотое кольцо на правой руке, в которое был вставлен крупный сапфир — ярко-синий, как и глаза владельца. Пембертон знал, что магнату уже стукнуло семьдесят, но буйные седые волосы и блеск золотых коронок на зубах убедительно свидетельствовали, что хватку свою этот человек отнюдь не растерял.

— Ну и где же она? — воскликнул Харрис, едва успев подняться на крыльцо. — Такую впечатляющую, по вашим словам, женщину не годится скрывать от чужих глаз. — Он улыбнулся, выдерживая паузу, и чуть повернул голову, чтобы уставить на Пембертона правый глаз, а левый сощурил, будто прицеливаясь. — Впрочем, если хорошенько подумать, может, вам и вправду стоило бы спрятать ее куда подальше. Если ваши рассказы правдивы.

— Сами увидите, — пообещал Пембертон. — Сейчас она на горе Ноланд. Можем взять лошадей и отправиться туда.

— У меня нет времени на прогулки, — поморщился Харрис. — Как бы я ни жаждал поскорее познакомиться с вашей женой, вся эта чушь с национальным парком сейчас куда важнее. Наш досточтимый министр внутренних дел убедил Рокфеллера пожертвовать пять миллионов. И теперь Олбрайт обрел уверенность, что сможет выкупить землю у «Чэмпион».

— Думаете, они согласятся продать?

— Этого я не знаю, — вздохнул Харрис, — но сам факт, что «Чэмпион» всерьез рассматривает предложение, обнадежил не только министра Олбрайта, но и прочих заинтересованных — и здесь, и в Вашингтоне. Власти уже принялись сгонять фермеров Теннесси с насиженных мест.

— С этим стоит разобраться раз и навсегда, — нахмурился Пембертон.

— Черт возьми, еще как стоит. Как и вам, мне опостылело оплачивать проклятых крючкотворов, засевших в Райли. — Выудив из кармана часы, Харрис сверился с циферблатом и протянул: — Сейчас позже, чем я рассчитывал…

— Вы еще не выкроили время взглянуть на тот участок в урочище Гленко? — спросил Пембертон.

— Загляните ко мне в контору с утра в субботу, и мы вместе туда отправимся. И женушку свою прихватите, — добавил Харрис и умолк, одобрительно оглядывая пни и другие следы сплошной вырубки в долине. — А вы неплохо здесь потрудились, даже с теми двумя недоумками в качестве партнеров.

После отъезда Харриса Пембертон не стал возвращаться в кабинет, а вскочил в седло и направился на гору Ноланд. Там он застал Серену за трапезой в обществе двух бригадиров. Жуя сэндвичи, они обсуждали, окупится ли приобретение второго трелевочного агрегата. Пембертон сошел с лошади и направился прямо к ним.

— Ясень уже на лесопилке, — объявил он, усаживаясь рядом с супругой, — так что результат будет у Кэмпбелла к половине шестого.

— Кто-то из других работников присоединился к пари?

— Нет.

— Не желаете сделать свою ставку? — обратилась Серена к бригадирам.

— Нет, мэм, — ответил старший из них. — У меня нет желания заключать с вами пари насчет древесины. Может, еще утром было, но не теперь. Не после того, как вы показали нам тот фокус с чокерным захватом.

Молодой рабочий только молча помотал головой.

Покончив с обедом, оба отошли собрать свои бригады. Вскоре лес вновь огласился ударами топоров и визгом поперечных пил. Арабский конь Серены зафыркал; хозяйка, подойдя, положила ладонь ему на шею и заговорила, успокаивая.

— Харрис заезжал, — сообщил Пембертон. — Хочет, чтобы мы втроем съездили в субботу посмотреть на урочище Гленко.

— Его интересует еще что-то, помимо каолина и меди?

— Сомневаюсь, — хмыкнул Пембертон, — хотя в тамошних ручьях находили немного золота. Ближе к Франклину попадаются рубиновые и сапфировые шахты, но это в сорока милях отсюда.

— Надеюсь, Харриса там что-нибудь привлечет, — сказала Серена, подходя вплотную и беря мужа за руку. — Это станет для нас новым стартом, нашим первым настоящим партнерством.

Пембертон улыбнулся:

— Втроем с Харрисом?

— На какое-то время, — пожала плечами жена.

Верхом возвращаясь в лагерь, Пембертон думал о том вечере в Бостоне, когда они с Сереной лежали в постели на смятых влажных простынях. Третий или, быть может, четвертый день их союза. Голова Серены покоилась на его плече, левая рука — на груди.

— А после Каролины куда двинемся?

— Так далеко вперед я еще не загадывал, — признался Пембертон.

— «Я»? — удивилась она. — Почему не «мы»?

— Ну, если уж «мы», — усмехнулся он, — я подчинюсь твоему решению.

Серена приподняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

— Бразилия. Я хорошо изучила ее. Девственные леса красного дерева и никаких законов, помимо закона природы.

— Прекрасно, — кивнул Пембертон. — Теперь единственное решение, каким «нам» стоит озаботиться, это где бы поужинать. Поскольку ты определилась со всем остальным, могу я хотя бы выбрать ресторан?

Вместо ответа жена крепче прижала ладонь к его груди и замерла, измеряя биение его крови.

— Я слышала, сердце у тебя твердое, не ведающее страха, — сказала она. — Все так и есть.

...