автордың кітабын онлайн тегін оқу  По обе стороны стены

Брин Тернбулл

 

 

 

Bryn Turnbull
THE BERLIN APARTMENT
Copyright © Bryn Turnbull, 2024
All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.
This edition is published by arrangement with Harlequin Enterprises ULC.
This is a work of fiction. Names, characters, places and incidents are either
the product of the author’s imagination or are used fictitiously, and any resemblance to actual persons, living or dead, business establishments, events or locales
is entirely coincidental.

 

Перевод с английского Александры Патриной
Серийное оформление и оформление обложки Татьяны Гамзиной-Бахтий

 

Тернбулл Б.

По обе стороны стены : роман / Брин Тернбулл ; пер. с англ. А. Патриной. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2025. — (Иностранка. Роман с историей).

 

ISBN 978-5-389-30145-0

 

16+

 

Берлин, начало 1960-х. В городе, разделенном на сферы влияния союзников, по-прежнему свежа память о войне, но граждане социалистической ГДР свободно перемещаются в западный сектор и могут даже учиться там в университете. Студентка медицинского факультета Лиза давно сделала свой выбор: она хочет жить в Западном Берлине, пусть даже ей придется расстаться с отцом и братом. Зато рядом будет ее любимый Ули, с которым они скоро поженятся… Однако политическая машина неумолима: выросшая в течение ночи Берлинская стена грозит навсегда разлучить влюбленных. Так начинается долгий путь молодой пары к воссоединению, горький, зачастую мучительный, но полный отчаянной надежды.

 

© А. С. Патрина, перевод, 2025

© Серийное оформление.
ООО «Издательская Группа
„Азбука-Аттикус“», 2025
Издательство Иностранка®

© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа
„Азбука-Аттикус“», 2025
Издательство Иностранка®

 

 

 

Посвящается тем, кого разлучили
и кто сумел снова обрести друг друга

Пролог

РАССЕКРЕЧЕНО по распоряжению федерального уполномоченного по архивным документам Министерства государственной безопасности Германской Демократической Республики (Штази) 22 декабря 1994 года.

19 июля 1962 года

Мой дорогой Ули!

Мир может измениться в мгновение ока. Помню, как сказала это самой себе, когда ты сделал мне предложение. Я часто вспоминаю тот день, и он кажется мне то совсем нереальным, то, наоборот, куда более настоящим, чем моя нынешняя жизнь, — миг на грани счастья и отчаяния. Ты задал мне вопрос, и время будто остановилось: клянусь, по-моему, на улице даже смолк рев моторов, а капли дождя застыли в воздухе, так и не долетев до крыш машин, стоявших на Бернауэрштрассе.

Ты протягивал мне кольцо и томился в предвкушении ответа. Наверное, время текло для тебя невыносимо медленно, но я старалась продлить мгновение, насладиться нашим возможным будущим, прежде чем оно станет настоящим.

Пожалуй, поэтому мне и хотелось задержаться
в своих грезах: настоящая жизнь может принести боль… и настоящая любовь приносит боль. Горько-сладкие страдания. Ведь в этом и состоит сама суть любви, Ули: в неизбежности предательства в той или иной форме. Неверность, равнодушие, болезнь или смерть — это тоже предательство. В любом начале по определению заложен конец.

И вот интересно: стоит ли любовь такого риска?

Но когда ты делал мне предложение, я, конечно, не думала о плохом, просто смаковала чудесный миг неопределенности между вопросом и ответом.

Что ж, всем воздается по заслугам, и в любви тоже.

Потому что с тех пор я живу в нескончаемом чистилище.

Всегда твоя,

Лиза

 

НЕ ДОСТАВЛЕНО. Перехвачено Министерством государственной безопасности Восточной Германии 20 июля 1962 года.

Глава 1

11 августа 1961 года

Квартира располагалась на верхнем этаже израненного осколками здания на Бернауэрштрассе. Построенное еще до вой­ны, теперь, по сравнению с более массивными соседями, оно смотрелось хоть и немного странно, но неожиданно мило со старомодной гипсовой лепниной на карнизах и узкими коридорами. Его мраморные полы и пыльные обои, казалось, за долгую жизнь пережили столько радостей и горестей, что принимали их как должное, и сейчас дом спокойно и равнодушно взирал на посетителей, будто не сомневаясь, что они покинут его так же, как пришли. Чугунный лифт громыхал, здороваясь с храбрецами, рискнувшими довериться его причудливому механизму, но разумнее было подняться по лестнице с некогда сверкающим мрамором, который за годы потускнел под ногами сотен прошедших по нему людей.

Лиза шагала вверх по ступенькам, скользя ладонью по перилам, и обветшалый дом, казалось, говорил с ней, сулил счастливое будущее, которое виделось с кристальной ясностью, — а впрочем, она больше радовалась не своим мечтам, а молодому человеку, который стоял на площадке и протягивал ей руку.

Пара остановилась возле четвертой двери налево. Лиза молча смотрела, как в ржавом замке поворачивается ключ, а в голове крутилась одна-единственная пьянящая мысль: сейчас ей предложат выйти замуж. Ули Нойман сделает ей предложение!

Дверь со стоном отворилась, и Ули с улыбкой повернулся к Лизе:

— Напомни мне, чтобы я смазал петли. Да, и будь осторожнее, тут доска болтается…

Лиза вошла в квартиру и завертела головой, восхищенно рассматривая поблекшие обои и вычурный, в завитушках, лепной фриз под потолком.

— Понимаю, местечко не лучшее, — пожал плечами Ули, — но если обновить обои и мебель, купить телевизор… — Он усмехнулся и пригладил темные волосы. — Просто скажи, что тебе здесь не слишком противно, о большем я не прошу.

— Противно?!

Как и очень многие другие многоквартирные дома в Берлине, этот пережил нескончаемые бомбежки благодаря одной только удаче, и ее Лиза здесь и чувствовала. Да, место ассоциировалось у нее именно с удачей, а отнюдь не с трудом, который им с Ули придется вложить, чтобы комнаты выглядели приличнее.

Справа от скромной прихожей располагалась крошечная кухонька с гарнитуром, выкрашенным в бледно-­голубой цвет: Лиза подозревала, что этот закуток когда-то наспех оттяпали от спальни. Девушка потянула на себя ближайшую дверь, будто бы от стенного шкафа, но там оказалась уборная, и Лиза улыбнулась: ее догадка подтвердилась.

Она прошла дальше, почему-то стыдливо отводя глаза от спальни, смежной с кухонькой. А чего стыдиться, если квартира воплощала их с Ули обоюдное желание жить вместе, пусть и невысказанное?

— Мне очень нравится, — заключила Лиза, входя в гостиную в конце коридора. Девушка с улыбкой смотрела, как Ули суетливо придвигает потрепанные кресла к камину, и представляла, как будет выглядеть комната, когда они приведут ее в божеский вид: яркие свежие обои, новая мебель, диван и столик из универмага «Ка-­Де-­Ве», фарфоровые чашки, висящие на крючках вдоль крашеной верхней рамы раздаточного окна между гостиной и кухней. Вот Ули выкатывает барную тележку, чтобы смешать гостям напитки, пока сама Лиза заглядывает в духовку, проверяя, готов ли ужин, а где-то в колыбельке попискивает ребенок.

Ули наконец установил кресла на нужное место и поднял голову.

— Честно? Может, тебе бы больше понравилось в жутко дорогом новом доме рядом с Кудаммом  [1]? Там хоть водопровод нормально работает.

— Да, водопровод — это здорово, — небрежно отозвалась Лиза, раздвигая пыльные шторы, чтобы впустить в комнату побольше солнечного света, — но нет. Наш дом здесь. Тут все какое-то свое, родное.

— Я мечтал, что ты так скажешь.

Он шагнул к ней, обнял и поцеловал, и Лиза с радостью прижалась к нему. Интересно, она когда-­нибудь устанет от неугасимого оптимизма Ули? Казалось, его душу специально создали, чтобы разгонять мрак в сердце Лизы и заставлять ее радоваться, не давая привычно скатываться в меланхолию.

Ули отстранился, и его серые глаза блеснули за стеклами очков в роговой оправе. Высокий, стройный, широкоплечий, с копной темных волос, которых словно никогда не касалась расческа, он, по мнению Лизы, напоминал американского певца Бадди Холли, а когда Ули улыбался, вокруг глаз у него разбегались морщинки, каких не было больше ни у кого на свете.

Он подвел Лизу к окну, обнял и уткнулся щекой ей в шею, глядя на оживленную Бернауэрштрассе. Внизу по мокрой от дождя дороге катили привычные легковушки и грузовики, а по тротуару группками по два-три человека брели пешеходы, то пропадая за пушистыми кронами тонких молоденьких деревьев, то снова появляясь в поле зрения. Отсюда Лиза видела небольшой парк на противоположной стороне улицы; там Grenztruppen  [2] в зеленом патрулировали город, ни на шаг не отклоняясь от маршрута мимо разбомбленных руин зданий на Шёнхольцерштрассе к дому на Рейнсбергерштрассе, 56, где на верхнем этаже в квартире с крошечными окнами жила сама Лиза с отцом и братом.

— Я знаю, что ты очень не хотела переезжать, — сказал Ули, и его дыхание согрело Лизе щеку. — А так хотя бы останешься в том же районе, и не придется разрываться между двумя домами.

Лиза посмотрела в окна родной квартиры, представляя, как ее отец Рудольф сидит в гостиной, перелистывая справочник по медицине, а брат Пауль допивает кофе и собирается на дежурство в полицейский участок. Между Рейнсбергерштрассе и Бернауэрштрассе пролегала невидимая граница между Восточным и Западным Берлином, и, хотя Лиза выросла в Восточном, западная часть ей нравилась больше, ведь именно здесь она поступила в университет, когда решила пойти по стопам отца и тоже стать врачом, и здесь же встречалась с Ули.

— А тебе самому-то не страшно жить так близко от моего отца? И от Пауля? — улыбнулась она.

— Мы с твоим отцом нормально ладим. Что же до Пауля… Мы просто слишком мало общались, вот и все.

Лиза промолчала. Ули наивно считал себя харизматичным человеком, способным не мытьем, так катаньем постепенно сломить сопротивление ее брата, однако она знала, что дело не только в личной неприязни. Впрочем, Ули обладал редкостной настойчивостью, а уж достоинство это или нет, каждый пусть судит сам. Именно благодаря настойчивости он и сошелся с Лизой: на заре их знакомства он сбегал с лекций по инженерному делу и мчался на медицинский факультет, чтобы дождаться ее с пар и прогуляться по кампусу — и неважно, что тот находился на другом конце города, куда совсем непросто добраться. А теперь упорство и настойчивость помогли Ули найти квартиру совсем рядом с домом любимой, но при этом в Западном Берлине, дабы Лиза могла жить так, как ей хочется, легко перемещаясь из одной части столицы в другую.

Лиза повернулась в объятиях Ули, провела ладонями по его плечам, по спине и прижалась губами к его губам. Потом почувствовала исходящий от него жар, тяжелый и пьянящий, и придвинулась еще ближе.

***

Они лежали в обнимку на скомканных простынях и прислушивались к гулу Бернауэрштрассе. Капельки пота начали подсыхать на коже Лизы, и она поежилась от холода. Ули укрыл ее одеялом и крепче прижал к себе.

— Помнишь, как мы познакомились?

Лиза рассмеялась, вспомнив вечер, когда ее жизнь кардинально изменилась: тепло ночного клуба, музыку маленького оркестра…

— Инге наврала метрдотелю с три короба, чтобы нас пропустили. Ей так хотелось познакомиться с каким-­нибудь американцем…

— А потом пришел я, и ты весь вечер общалась не с ней, а со мной и моими друзьями, — подхватил Ули. — Надеюсь, Инге когда-­нибудь меня простит.

— Ну, она ведь потом три месяца встречалась с Вольфом, значит, в обиде не осталась.

В клубе кишмя кишели туристы, британские и американские военные, и все танцевали под легкий джаз. За громкой музыкой Лиза практически не разбирала ничьих голосов, но ей понравились добрые глаза Ули, и она позволила ему угостить их с Инге коктейлями.

— Ты был таким красавчиком… Стоял там в костюме, в галстуке, будто гордый школьник.

— Школьник? — прорычал Ули. — Имей в виду, эти тряпки — последний писк, но раз вы, осси  [3], ничего не понимаете в моде, то и бог с вами. И вообще, это ты тогда пришла с учебниками, а не я.

Клуб находился в американском секторе, совсем близко от Свободного университета, где Лиза училась на медицинском, но далеко от ее дома в восточной части города — слишком далеко, чтобы успеть занести вещи и вернуться. Она тогда только-­только поступила на первый курс и с удивлением открыла для себя новую жизнь, неподвластную строгим правилам Германской Демократической Республики: университет стал своеобразным окном в западный мир, куда Лиза надеялась попасть после выпуска.

А когда она познакомилась с Ули, окно превратилось в дверь, и девушка уже тянулась ее распахнуть.

Лиза повернулась к любимому и провела костяшкой указательного пальца по его голой груди.

— Очень красивый школьник, — уступила девушка.

— До выпуска меньше года, — заметил Ули. — А потом я стану очень красивым инженером-­строителем.

— А там и у меня будет последний курс.

Она представила свою жизнь через год: пары в Свободном университете, квартира в Западном Берлине, совместный быт с Ули, походы в гости к отцу и Паулю всего в квартале отсюда. Возможно, по окончании учебы они с Ули вообще уедут из Берлина куда-нибудь далеко-­далеко и будут присылать домой открытки или же останутся здесь и у них появится круглолицая дочурка, которая сможет бегать к дедушке даже одна.

Ули приподнялся на локтях и потянулся к прикроватной тумбочке.

— Пожалуй, сейчас самый подходящий момент, — сказал он, и голос у него едва уловимо дрогнул.

Лиза села, прислонившись спиной к железному изголовью, и увидела в руке Ули бархатную коробочку. Сердце затрепетало.

— Ули, — прошептала девушка.

— Ты же знаешь, зачем я купил эту квартиру и зачем привел тебя сюда, — начал он. — Ты знаешь, какие у меня намерения; когда я впервые тебя увидел, то сразу все понял. Я люблю тебя, Лиза. — Он замолчал, а потом продолжил срывающимся от волнения голосом: — Будь у нас целая вечность — нам и ее показалось бы мало, но… но хотя бы эту жизнь я хочу провести с тобой.

Ули аккуратно открыл коробочку: внутри поко­илось простенькое золотое колечко со скромным бриллиантом изумрудной огранки.

— Это тебе. Если ты согласна, конечно.

У Лизы аж дыхание перехватило. «Вот оно, — подумала она, подставляя палец, чтобы Ули надел кольцо. — Сейчас и начинается настоящая жизнь».

Она приподняла подрагивающую руку и невольно засмеялась: кольцо пришлось точно впору.

— Как ты узнал?

— Твой размер? — улыбнулся Ули. — Мне Инге подсказала.

Лиза восторженно кинулась целовать любимого, да с таким пылом, что повалила его на кровать.

— Это «да»?

— Это «да»! Да! — закричала Лиза, надеясь, что ее вопль счастья не заглушит ни закрытое окно, ни гул машин и он облетит весь Веддинг, Митте, Восточный и Западный Берлин — целый мир. — Да, Ули Нойман, я выйду за тебя замуж!

***

Через несколько часов Лиза открыла глаза и отметила, что прямоугольники солнечного света на потолке вытянулись и порыжели.

— Мне пора домой, — прошептала она и легонько потормошила дремлющего Ули. — Пауль скоро придет с работы, а он хотел уехать на дачу пораньше.

Ули со стоном перевернулся на живот и зарылся лицом в подушку.

— Ты и так дома, — глухо пробормотал он, не поднимая головы. — Оставайся. Побудь со мной, а потом сходим куда-нибудь с друзьями, расскажем им хорошую новость.

Лиза перекатилась на край кровати, спустила ноги на голый пол и сделала себе зарубку на память, что в квартиру, помимо прочего, нужно купить ковер.

— Ты же знаешь, я и сама рада бы остаться, но мне надо идти: я же обещала. — Она дошла до угла комнаты, подняла с пола брошенные там колготки и опять села на край кровати. — Теперь все точно изменится.

— Само собой, — вздохнул Ули. Сейчас восточные немцы с пугающей частотой бежали из ГДР, и ревностные социалисты из числа друзей и родственников примут в штыки решение Лизы выйти замуж за весси  [4] и переехать в другую половину города. Коммунистическая ГДР функционировала по принципу плановой экономики: каждый гражданин страны рабочих и крестьян имел равные базовые права на доход, здравоохранение и жилье, но при этом должен был добросовестно трудиться на благо государства.

В одних ситуациях система работала, но в других (их было большинство) — нет. По окончании школы молодежь обычно шла в техникумы или сразу на заводы и фабрики, но Лизе повезло: Государственный секретариат по высшему образованию позволил ей подать документы в вуз. Однако бюджетные места распределяло государство, а ему сейчас требовались не столько врачи, сколько ученые, поэтому ей предложили изучать физику в Университете имени Карла Маркса.

Вдобавок Лизу предупредили: если она откажется, то не получит вообще никакого высшего образования.

Уцепившись за последнюю соломинку, она подала документы в Свободный университет в Западном Берлине и с восторгом узнала, что ее берут на медицинский факультет. Поначалу Лиза хотела после выпуска вернуться в восточную часть города, но учеба открыла ей глаза на то, насколько неполноценна жизнь в ГДР. Здесь, в Западном Берлине, она могла выбирать профессию — да и стиль жизни — по своему разумению. Она видела людей со всего мира, которые ездили не только по братским соцстранам, разрешенным Reisebüro  [5], и рассказывали о своих родных местах, где никого не сдерживал железный занавес.

Свобода увлекала и дурманила; по вечерам Лиза рассказывала домашним о жизни в капстранах, и хотя брат неодобрительно поджимал губы, сама она твердо решила, что хочет переехать на Запад. Даже если бы она не встретила Ули, все равно однажды собрала бы чемодан и отправилась в Мариенфельде, в лагерь для беженцев, и попросила бы спасти ее от ГДР и убогого будущего, которое ей там готовят. В конце концов, перебраться на другую сторону легче легкого, границы-то открыты: достаточно дойти до западной части города пешком или доехать на электричке. А благодаря Ули закрепиться в Западном Берлине можно на вполне законных основаниях: выйти замуж и получить местное гражданство, но при этом ее семья останется всего в паре кварталов.

Ули сел на постели и почесал голую грудь, прочерчивая ногтями розовые следы на коже.

— Когда твоим расскажем?

Лиза знала, что новость станет шокирующей, но не столько для отца, который к Ули благоволил, сколько для брата.

— Как только Пауль вернется с работы, мы сразу поедем на дачу, — пояснила Лиза, натягивая колготки и прикидывая, как все успеть. — Наверное, нам не помешает провести семейные выходные: только я, Пауль и папа. А в воскресенье приходи на ужин, и мы вместе расскажем. Или… — Она улыбнулась: ее вдруг осенило. — Ты попросишь у папы моей руки.

— Не слишком ли старомодно? — нахмурился Ули.

— Старомодно, но папа растрогается. К тому же, — она придвинулась к любимому и чмокнула его в губы, — мой ответ тебе и так известен.

— Что ж, тогда ждем до воскресенья, — заключил он, когда Лиза отстранилась. — Но ты точно не сбежишь? А то найдешь какого-­нибудь симпатичного моряка или скромного священника, обручишься…

— В воскресенье всё скажем, — смеясь, пообещала Лиза. — Милый, ну подумаешь, два дня потерпеть! — Она мечтательно улыбнулась, представляя, какое прекрасное будущее их ждет. — У нас же вся жизнь впереди!

Глава 2

Одно из многочисленных достоинств новой квартиры состояло в том, что она располагалась совсем близко к заведению «У Зигги» — излюбленному местечку Ули и его друзей: Юрген, с которым Ули раньше снимал жилье, приходился хозяину родственником. Хоть пивная и находилась далеко от Свободного университета, после занятий парням нравилось заглядывать именно туда, потому что Агата, рыжеволосая тетушка Юргена, частенько поддавалась на уговоры и наливала молодежи лишнюю кружечку за счет заведения. Это преимущество с лихвой компенсировало темные углы кнайпе  [6], пожилую публику и столы с пластиковым верхом, покрытые таким слоем грязи, что не брали никакие чистящие средства, сколько бы Агата ни старалась.

Сегодня она принесла всем бесплатный пильзнер, расставила кружки перед молодежью и чмокнула Ули в макушку, поздравляя с великим событием.

— Я знала, что она хорошая девочка, — заявила Агата и направилась обратно за барную стойку.

— Спасибо, Tante  [7]. — Юрген поднял кружку, в которой колыхалась пушистая пена. — За Ули и женщину его мечты!

Все пятеро звонко чокнулись, и немного пивной пены выплеснулось из кружек.

— За Лизу! — провозгласил Ули и обвел глазами улыбающихся друзей: Вольфа с Юргеном, забившихся в угол виниловой кабинки, и Инге с Акселем, примостившихся на краешке банкетки. Не хватало только Лизы, и Ули провел ладонью по едва ощутимой выемке на диванчике: именно это место обычно доставалось Лизе. — Слава богу, она согласилась!

— Да ладно, Ули, как будто она могла тебе отказать! — со значением усмехнулась Инге. Ее точеные черты лица подсвечивала желтая лампочка, висящая над столом. — Едва мы с тобой познакомились, Лиза влюбилась в тебя как кошка. Но почти неделю тебе не перезванивала, потому что не хотела показывать своего интереса. — Инге звонко рассмеялась. — Я говорила, мол, не глупи. Ведь с самого начала было ясно, что вы с ней предназначены друг другу судьбой.

Ули слегка зарделся от таких речей.

— И я очень тебе благодарен, что замолвила за меня словечко перед ней.

Приятельница улыбнулась еще шире. Ули дружил с ней с тех пор, как встретил Лизу, и подозревал, что Инге здорово помогла ему сблизиться с возлюбленной. Когда Инге перевелась из родной Швеции в Свободный университет и познакомилась там с Лизой, они стали неразлучны; у них выстроились те честные открытые отношения, какие бывают у девушек, которые считают себя не столько подругами, сколько сестрами. Ули не сомневался: если бы он не понравился Инге, она бы его к Лизе и близко не подпустила.

— Жениться на осси… — с деланым сарказмом ухмыльнулся Аксель. Он тоже жил в Восточном Берлине и учился в Свободном университете, но только на историка искусств: специализировался на портретной живописи эпохи Возрождения. — Что на это сказали твои родители?

Ули притих, вспомнив, как мать погладила его по щекам, а отец молча спрятался за раскрытой газетой.

«Если ты так решил, женись», — сказали в итоге родители, и Ули невольно расстроился, что они не слишком-то охотно поддержали его идею. Но ведь у них самих брак толком и не сложился. Разве отцу с матерью знакомо чувство, которое испытывает сейчас Ули, — будто сердце вот-вот разорвется от счастья?

— Ну ты же понимаешь… — наконец протянул он, когда Аксель уже поднялся с банкетки, чтобы заказать еще пива. — Они боятся, что будет сложно перевезти ее сюда. Сейчас люди массово бегут с Востока на Запад, и родители думают, что с документами начнутся проблемы.

— Вполне возможно, — согласился Юрген и переглянулся с Вольфом. — Мой брат с женой живут в Бернау, и они рассказывали, что пограничники там потихоньку звереют. Задерживают поезда, проверяют паспорта, расспрашивают всех, кто едет на Запад. — Он понизил голос: — Карл и Биргит хотят перебежать к нам и попросить убежища в Мариенфельде, но последние два дня за Карлом следят от дома до работы. Поэтому брат решил подождать.

Ули медленно отхлебнул пива. Поговаривали, что Штази, тайная полиция ГДР, способна отследить на своей территории любого человека, уловить каждый его чих и даже прочитать каждую мысль. Если хотя бы половина из этих слухов была правдой, то агенты уже знали, что брат Юргена собрался на Запад, и если Карл заметил соглядатаев, то лишь потому, что те намеренно давали ему понять: им известны его планы.

Ули со стуком поставил кружку на стол, чувствуя, как в животе тугим комком скручивается страх. Если Штази и вправду так искусно следит за людьми, то там уже знают и о помолвке Лизы, — знают и, конечно же, не одобряют.

— Думаешь, это хорошая идея? — засомневался Вольф, когда Аксель вернулся с очередным подносом с пивом. — Слышал, что на днях Ульбрихт  [8] по радио сказал? Все талдычит про границу…

— Он нам уже плешь проел с этой границей, — буркнул Аксель, — но что он может сделать? Восточный Берлин, Западный Берлин… пусть страны разные, но город-то один.

— И все же, — Вольф по-свой­ски похлопал Юргена по плечу, — ты наверняка хочешь вразумить Карла, что ему лучше поторопиться с воплощением своего плана, иначе потом будет сложнее.

Улыбка Юргена померкла.

— У Лизы ведь брат полицейский, да? Он тебе что-нибудь говорил?

Ули вспомнил Пауля, высокого, сурового, с карими, точь-в-точь как у Лизы, глазами, которые с подозрением поблескивали из-под козырька полицейской фуражки. Брат Лизы никогда с ним не ладил, несмотря на все усилия Ули растопить лед: Пауль, идейный социалист, поддерживал политику ГДР с горячностью, которой Ули не понимал. И еще он не сомневался: Пауль ни за что не одобрит их помолвку. Пусть Ули и нравится ему как человек и пусть даже Лиза переедет чуть ли не в соседний дом, фактически она пересечет невидимую границу между Востоком и Западом, поэтому брат будет против.

Восточный Берлин и Западный, Восточная Германия и Западная… какая разница? Главное, что Лиза и Ули любят друг друга.

Однако Юрген спрашивал совсем о другом.

— Пауль не больно-то со мной общается, — пожал плечами Ули.

— Вот вернется Лиза с озера Флакензе, может, тогда и поделится с нами подробностями, — заключила Инге и перекинула прядь светлых, почти белых волос через плечо. — Но если ГДР собирается ужесточить переход через границу, то лучше вам пожениться поскорее.

— Да я бы хоть сейчас на ней женился. — Ули отставил кружку на стол. — Я хочу сделать Лизу счастливой и провести с ней всю оставшуюся жизнь.

— По-моему, ты сейчас придумал начало вашей свадебной речи, — загадочно улыбнулась подруга, и Ули улыбнулся ей в ответ, стараясь забыть о многочисленных сложностях — о своих родителях, о семье Лизы, о границе — и просто представить, как любимая в белом платье стоит перед ним в загсе.

— Кстати, о Восточном Берлине… — Аксель допил последние капли пива и поднялся из-за стола. — Ночью поезда не ходят, так что мне пора. — Он похлопал Ули по плечу: — Поздравляю, дружище. Очень интересно, что скажет семья Лизы.

Он вскинул на спину рюкзак и направился к двери, протискиваясь через небольшую толпу старичков, которые сгрудились возле барной стойки и травили анекдоты под гогот товарищей.

— Очень мило просить руки девушки у отца, — заметила Инге, когда Ули проводил взглядом друга и снова повернулся к столу, — но мне кажется глупым вот так передавать женщину из рук в руки, будто вещь.

— Это традиция, Инге, — шутливо закатил глаза Вольф. — Ули же не собирается требовать приданое, а всего лишь проявляет уважение.

— К тому же Лиза и так уже согласилась, — поддакнул жених.

— А если Рудольф откажет? — усмехнулся Юрген.

— Юрги! — Вольф легонько пихнул друга в плечо, и тот выставил перед собой ладони, мол, ладно-­ладно, сдаюсь.

— Что ж, если глупые вопросы у вас кончились, то мне тоже пора, — вздохнула Инге, встала из-за стола и, надев сумочку через плечо, чмокнула Ули в щеку. — Поздравляю! Жду не дождусь, когда меня позовут быть подружкой невесты.

Глава 3

12 августа 1961 года

На берегах озера Флакензе было яблоку негде упасть: всё заполонили отдыхающие берлинцы. Они волокли с собой корзинки и покрывала для пикника и громогласно звали собак, которые радостно кидались в воду вслед за ребятней в цветастых купальниках и плавках. Лиза тоже пришла на пляж с плетеной корзинкой, отыскала свободный пятачок и расстелила там клетчатый пледик, а Пауль поставил на песок маленькую сумку-­холодильник с бутылками пива.

Затем он выпрямился, обвел взглядом окрестности и снял рубашку, обнажая крепкую загорелую грудь.

— Окунемся? — предложил он.

Лиза проследила за его взглядом и обнаружила, что из воды за Паулем с неприкрытым интересом наблюдает молоденькая незнакомка. Лиза подавила смешок: ее воображала-­братец не в силах устоять перед поклонницами.

— Я лучше пока позагораю, — ответила она и, прищурившись, перевела взор с женщины на высокого широкоплечего парня. — Это не Хорст там в воде?

Пауль так бездарно разыграл удивление, что Лиза догадалась: ни о каких совпадениях не может быть и речи.

— Похоже, да. Позвать его к нам?

— Зови сколько угодно, но имей в виду, что ни на какие свидания я с ним не пойду! — крикнула Лиза вслед брату, уже нырнувшему в озеро, хоть и понимала, что Пауля так просто не разубедишь. Он много лет надеялся свести сестру с Хорстом, своим лучшим другом, и с удовольствием приглашал парня на все семейные сборища и вечеринки, мечтая, что однажды ледяное сердце Лизы дрогнет и она влюбится. Даже когда она сошлась с Ули, Пауль не отказался от своих планов: держался с Ули любезно, но воспринимал скорее как временное препятствие на пути к цели, чем как будущего зятя.

«Эх, если бы он только знал, — подумала Лиза и растянулась на пледе, вспоминая, как любимый сделал ей предложение. — У меня есть жених. Уже завтра мы объявим о помолвке. Интересно, как Пауль отреагирует?» Она знала, что брат непременно будет возражать, причем не столько против самого замужества, сколько против ее отъезда из ГДР. В отличие от Лизы, для которой жизнь в Восточном Берлине превратилась в обременительную обязанность, от которой ужасно хочется избавиться, Пауль искренне верил в идеалы коммунизма. Он был членом Социалистической единой партии Германии, служил в Volkspolizei  [9] и защищал местные законы с невероятным рвением, которого Лиза, воспитанная в той же семье и той же культуре, совершенно не разделяла.

Пауль вышел из воды, махнул рукой Хорсту и направился к сестре. Высокий, широкоплечий и светловолосый, Пауль обладал теми же правильными чертами лица и глазами с опущенными внешними уголками, как и у Лизы; все соседки умилялись очаровательным малышам и сокрушались, что те растут без матери. Лиза до сих пор напоминала типичную девочку-­отличницу, погруженную в собственные мысли, а вот Пауль, мускулистый и харизматичный, стал настоящим сердцеедом: если бы его поклонницы выстроились в очередь, она бы растянулась дальше Шталин-­аллее, однако, хоть он и купался в женском обожании, время для сестры выкраивал всегда. Выезжая по выходным на дачу к берегам Флакензе, Лиза и Пауль засиживались допоздна за разговорами, и она очень ценила минуты, проведенные вместе с любимым братом, ее лучшим другом.

Он залез в сумку-­холодильник, достал оттуда три бутылки пива и протянул одну Лизе. Та взяла ее и принялась суетливо искать открывашку — пожалуй, даже слишком судорожно и нервно.

Лизе не хотелось этого признавать, но ей было страшно расстроить Пауля новостью о своем обручении с Ули. Вот она переедет в Западный Берлин — и что дальше? Смогут ли они с братом точно так же выбираться на дачу и болтать до поздней ночи?

— Как дела у вашего папы?

Лиза вскинула голову: на их покрывало плюхнулся Хорст и взял бутылку пива. Здоровяк, каких поискать, — гора мышц, широкие плечи, — он подружился с ее братом еще во времена их полуголодной юности в Союзе свободной немецкой молодежи. И если Пауль отличался удивительным обаянием, то Хорст был прост как табуретка. Но, несмотря на разность характеров, парни по-настоящему подружились, вместе служили в Volkspolizei и патрулировали улицы Восточного Берлина плечом к плечу.

Размышляя, почему эти двое так спелись, Лиза приходила к мысли, что Паулю нравится в Хорсте именно примитивность натуры: на таком скучном фоне сам он сиял еще ярче.

— Папа в последнее время какой-то отрешенный, — поделился Пауль и глотнул пива из бутылки. — Хотя тревожиться вроде не о чем. В следующем месяце пойдет к врачу.

— Как бы не нашли анемию, — подала голос Лиза и, порывшись в корзинке, выудила апельсин. Они оставили отца ковыряться на высоких грядках, которые Пауль специально оборудовал на огороде, чтобы папа мог выдергивать сорняки, не слезая с инвалидного кресла и не наклоняясь. Вообще отец всегда был задумчивым, но в последнее время стал особенно вялым и рассеянным. Лиза в который раз пожалела, что пока не успела многому научиться в университете, ведь иначе она могла бы гораздо лучше следить папиным здоровьем. Может, отца тревожат старые военные раны, или дело в другом?

— Вполне вероятно, — кивнул Пауль. — Поговори с врачами, они помогут.

— Конечно, помогут. У нас же лучшее здравоохранение в мире, — вклинился Хорст. Он смотрел на воду, и солнечные блики отражались в стеклах его темных очков. — И когда-­нибудь ты, Лиза, пополнишь ряды наших медиков.

Она дежурно улыбнулась, срезая с апельсина кожуру. Комплимент был вполне в духе Хорста: такой же скучный и примитивный. Неужто Хорст и правда думал, что она мечтает пойти работать в восточногерманскую больницу, если ей даже не дали выучиться на медика в местном университете? К тому же в Западном Берлине квалифицированным врачам платят гораздо больше.

Лиза разделила очищенный апельсин на дольки, Хорст взял одну и сразу повалился обратно на песок, а вот Пауль замешкался.

— Это от твоего западного ухажера?

Лиза отвела руку, чтобы брат не достал до фрукта, и ехидно поправила:

— От моего западного жениха. Что ж, если не хочешь быть с ним приветливее, тогда никакого апельсина не получишь.

— Я просто спросил, — возразил Пауль и попытался выхватить у нее дольку. Американские самолеты привозили в Западный Берлин более чем достаточно фруктов с флоридских ферм, а в Восточном Берлине апельсинов не видели уже несколько месяцев. Вообще-то, проносить еду с Запада на Восток считалось уголовным преступлением, но гэдээровские пограничники частенько поддавались на уговоры контрабандистов и закрывали глаза на такую мелочь.

Но вот если что-то вывозилось в обратном направлении, из Восточного Берлина, контроль был куда строже: весси постоянно приезжали в ГДР, где цены были значительно меньше, и сметали с полок любые товары, а потом перевозили их к себе и толкали с огромной наценкой. И хотя Лиза не любила Восток и стремилась на Запад, даже ей такое положение дел казалось несправедливым. Однажды она наблюдала, как таможенник обыскивал в поезде женщину, которая пыталась провезти у себя за поясом аж двадцать две палки гройсенской салями.

— Он надеется с тобой подружиться, — сказала Лиза. — Дай ему шанс хотя бы ради меня.

— Я просто не хочу, чтобы ты страдала, — буркнул Пауль. — Особенно из-за патлатого западного капиталиста.

— Не такой уж он и патлатый, — рассмеялась она, перевернулась на живот и приподнялась на локтях, подставляя спину солнцу. — Ты же знаешь, я тебя люблю, но решения буду принимать сама: и насчет Ули, и насчет всего остального.

Пауль привстал и швырнул апельсиновую корку в озеро.

— Не торопись принимать окончательное решение, — посоветовал он. — Мужчины непостоянны… особенно если они привыкли всегда получать все самое новое и красивое.

— О чем это ты?

— Он же весси, — скривился брат. — Они думают не так, как мы. Взять даже ту квартиру, о которой ты рассказывала… Чем ему старая не угодила? Вот именно этим мы от них и отличаемся: они вечно меняют одно на другое, ищут свежих ощущений, тешат свою жажду новизны.

— По-твоему, они и с женщинами так поступают? — удивилась Лиза.

— Не обязательно, — пожал плечами Пауль. — Но где гарантия, что он от тебя не устанет?

Лиза игриво пихнула брата в бок, зная, что он просто шутит и его сомнения совершенно напрасны.

— Хочешь сказать, я скучная?

Он расхохотался, уворачиваясь от апельсиновой кожуры, которой сестра попыталась его шлепнуть.

— Я просто говорю, что мужики пресыщаются! Особенно те, кто привык каждый день получать новое. — Пауль улыбнулся и снова придвинулся к Лизе. — А как тебе Хорст? Он говорит, ты симпатичная…

Девушка посмотрела на Хорста, который мирно посапывал на песке.

— Ты пытаешься переключить меня на другого, но я тебе не позволю, — парировала она. — И почему ты вечно ищешь в Ули недостатки?

Пауль улегся на песок и подпер голову рукой, блаженно греясь на солнышке.

— Я не ищу. Честно. Просто… — он улыбнулся, обнажив идеально ровные зубы, — Ули мне не нравится.

— Не нравится он сам? — переспросила Лиза и вгрызлась в следующую дольку апельсина. — Или место, где он родился?

Пауль со вздохом поднял руки, показывая, что сдается.

— Если он переедет в ГДР, я вам и слова против не скажу.

— Он никогда сюда не переедет. — Лиза бросила апельсиновые корки в корзину. — Ули прекрасно помнит дни под конец вой­ны… и помнит, как солдаты поступили с его семьей. — Она осеклась, понимая, насколько ей самой повезло обойтись без воспоминаний о весне 1945-го. В детстве она разве что играла на развалинах Берлина и сидела в разбомбленных классах, где учителя рассказывали, что страну довели до разрухи амбиции фашистов и алчность капиталистов. — Он никогда не переедет в ГДР, никогда.

Пауль досадливо вздохнул и буркнул:

— Хорошо, что ГДР не вошла в состав СССР. Мы все-таки живем в Германии, и здесь командуют немцы.

— Да, только мы по-прежнему платим России репарации.

— Советскому Союзу, — поправил брат, хотя Лиза принципиальной разницы не видела. — Именно из-за таких, как твой Ули, мы не можем двигаться вперед. И чего он цепляется за старые обиды?

— Знаешь, то же самое можно сказать и про тебя.

— Нет уж. Я обижаюсь за дело, — возразил Пауль и посмотрел на нее едва ли не умоляюще. — Против самого Ули я ничего не имею. Просто он такой… пижон. Разбрасывается деньгами направо-­налево. Это очень по-западному: покупать подарки, будто нам нужна милостыня.

Лиза даже вздрогнула от такой резкости.

— Он просто щедрый.

— Пусть так, но мы в его подачках не нуждаемся, — презрительно фыркнул Пауль и приподнялся на локтях. — У нас здесь есть все самое необходимое. Почему ты этого не видишь? Нам в семье не нужны никакие проклятые капиталисты, которые собьют тебя с пути истинного.

— Поздно, я уже сбилась, — парировала Лиза.

— Говорил я отцу, чтобы не пускал тебя учиться на Запад, — нахмурился брат. — Знал же, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Она покосилась на похрапывающего Хорста. Дай Паулю волю, он будет спорить часами. У него, как и у Ули, остались воспоминания от 1945 года, которые и сформировали его личность: он стал полицейским и считал своим долгом и великой честью защищать близких и любимых. А уж сестру он любил больше всех, оберегал ее с самого детства, когда отец постоянно пропадал в больнице и Паулю с Лизой приходилось заботиться о себе самостоятельно. Сейчас Пауль тоже тяжело работал и был благодарен государству, которое дало ему все то, чего он не мог добиться собственным трудом.

Вот и теперь он продолжал защищать сестру — так, как сам это понимал.

А она опять вспомнила о кольце, которое оставила на тумбочке Ули, и о завтрашнем ужине с отцом. «Пусть брат считает, что выиграл в этом споре», — подумала Лиза. Она проводит на даче последние выходные, а совсем скоро ее жизнь изменится к лучшему. Так зачем омрачать счастливые часы ссорами?

Лиза расслабленно разлеглась на покрывале, закрыла глаза под ласковым солнышком и пошарила по песку в поисках руки Пауля.

— Ули завтра придет на ужин, и я хочу, чтобы ты вел себя любезно, — попросила девушка и сжала пальцы брата. — Пообещай, что будешь приветлив и не станешь рубить сплеча.

***

Наступало ясное воскресное утро, и Лиза смотрела из окна дачи, как бабочки и шмели лениво летают над крупными розовыми бутонами в саду. Как и другие домики по берегам Флакензе, этот был крошечный, с двумя маленькими спаленками и микроскопическим чердаком, который — удивительное дело — давно облюбовал высоченный Пауль. Когда брат приводил с собой какую-­нибудь девушку и звал на ужин еще и Хорста, становилось совсем уж тесно, и тогда отца вывозили в сад, накрывали там длинный стол и зажигали свечи. Сегодня же обошлось без лишней суеты. Прошлой ночью Пауля и Хорста неожиданно вызвали обратно в Берлин, и Лиза неторопливо занималась хозяйством, пока папа копался в огороде.

Она оттирала от жира посуду, оставшуюся с ужина, и поглядывала в окно, как отец ездит от одной высокой грядки к другой. В молодости Рудольф отказался служить в гитлеровской армии и предпочел спасать жизни, нежели отнимать их. Он работал хирургом в одной из лучших берлинских больниц и как раз заканчивал операцию по удалению желчного пузыря, когда в здание попала американская бомба и сровняла больницу с землей; отец оказался погребен под обломками и просидел там два дня, а когда его спасли, выяснилось, что его парализовало от пояса и ниже, а в правой руке появился постоянный тремор.

В саду Рудольф громко поздоровался с соседкой фрау Боттчер и подкатил поближе к забору, чтобы перекинуться с ней парой слов.

Лиза не уставала поражаться оптимизму отца и тому, как легко он двигался по жизни. Казалось, он не оглядывается с горечью назад, не злится, что вой­на отняла у него жену, работу, способность ходить. Нет, он растил детей, делился профессиональным опытом, преподавая медицину в университете имени Гумбольдта, ухаживал за огородом. Папа выстроил хорошую жизнь, тихую и удобную, и довольствовался тем, что имеет.

Лиза отставила сохнуть только что помытую тарелку и вспомнила, как Пауль вчера отзывался об Ули: «Мужики пресыщаются! Особенно те, кто привык каждый день получать новое». Это было нечестно по отношению к Ули: он доказал, что мыслит и поступает совершенно по-другому. И все же тот разговор не давал ей покоя. Сможет ли Пауль когда-­нибудь перешагнуть через свои моральные принципы?

Наверное, душевный ужин помог бы снизить градус напряжения. Лиза прикинула, что из продуктов надо купить по приезде в Берлин: тушенку, морковь, лук, перловку… Ули, конечно, принесет вина, а во внутреннем кармане парадного пиджака — еще и кольцо.

Лиза опять погрузила руки в мыльную воду и краем глаза заметила, как отец с неожиданно грозным видом закатывается по пандусу в дом. Она схватила полотенце, чтобы не заляпать дверь, и открыла ее. Все мысли об ужине напрочь вылетели у Лизы из головы, уступив место дурному предчувствию.

— В чем дело?

— Включи радио, — с порога потребовал отец. — Что-то случилось.

Лиза вытерла руки и включила приемник, настроенный на новости. Сквозь жуткий треск донесся далекий удивленный голос диктора:

— По непосредственному приказу первого секретаря Вальтера Ульбрихта Национальная народная армия воздвигла на территории страны Антифашистский оборонительный вал, чтобы защитить граждан Восточной Германии от западного вторжения. — Лиза ошарашенно уставилась на не менее шокированного отца и открыла рот, собираясь заговорить, но Рудольф поднял трясущуюся руку, и девушка осеклась. — В полночь на тринадцатое августа граница между Восточной и Западной Германией была закрыта.