Оглавление

Первый шедевр

От автора

Здравствуй, дорогой друг! Ты читаешь мою первую книгу, за что я очень тебе благодарен. Надеюсь, что следующие несколько вечеров в компании с ней пройдут интересно и захватывающе, иначе зачем вообще читать художественную литературу?

История, родившаяся из сна моей любимой женщины, посвящена поиску себя в мире высокого искусства, путь к которому витиеват и тернист. Для меня, как и для главного персонажа «Шедевра» эта книга — трансформация от ремесленника к творцу. Первая и самая крутая ступень к новому этапу моей жизни. Поэтому я прошу оставить отзыв на платформе, где ты, дорогой читатель, ее купил. Твое мнение позволит мне писать другие книги лучше.

И я не мог бы оставить без благодарности моего самого преданного читателя, критика и жену. Алина, спасибо тебе за любовь, теплоту и неиссякаемую поддержку. Без тебя «Шедевр» никогда бы не родился.

Небольшой дисклеймер. Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

Глава 1: Чистый холст

Безмятежный дорожный пейзаж на пути к графству Суррей давно наскучил. Грегори прислонил голову к стеклу, давая вибрации проникнуть в свою больную с похмелья голову. Оливия вела машину уверенно и быстро, впрочем, как и всегда, — она все еще сердилась за вчерашнюю пьяную выходку Грегори. Когда они ссорились, он неизменно прикладывался к бутылке… успокоить свою чувствительную натуру, по крайней мере, так говорил сам Грег. На деле — всего лишь замена одного наркотика на другой. Лекарство для уязвленного самолюбия.

— Лив, сыграем в нашу игру? — решил прервать затянувшееся молчание Грегори. — Я загадал персонаж…

Плечи девушки слегка дрогнули от неожиданности, она скосила на Грега свои большие голубые глаза, прикрытые желтыми стеклами солнцезащитных очков. И ничего не ответила.

— Лаадненько. А долго нам еще ехать? Может, что-нибудь уже скажешь?

— Грегори, — спокойный и твердый голос, отдающий холодом, — я очень устала, правда. Мне не хочется играть, мне не хочется слушать музыку и меньше всего мне хочется разговаривать.

Не задевай семью, Грегори, никогда не говори плохо о ее отце, сколько бы ты ни выпил и каким конченым мудаком он ни был. Этот урок давно пора усвоить, но да — его просто необходимо периодически повторять, не так ли? Грегори не хотел ехать в Суррей, тем более жить в резиденции Стоунов все лето, где даже настольная лампа будет кричать: «Ты, нищеброд, недостоин моей дочери!» — тем самым голосом сэра Стоуна. Старина Николас не любит ни одно живое существо в этом мире, кроме своей дражайшей дочки, а три года назад рядом с ней замаячил нищий иллюстратор-наркоман, затаскавший ее по самым темным наркопритонам северного Лондона. Конечно, никаких наркопритонов не было, но наркотики — да, они были причиной знакомства. В конце концов, Оливия настояла на курсе реабилитации. Для них обоих. Эта хрупкая точеная брюнетка со стрижкой под мальчика обладала характером Стальной Леди. Всегда спокойная, она переняла от отца одно из его хищнических качеств: с ней было бесполезно и даже страшно спорить. В любой ситуации она неизменно оказывалась права.

Дорожный пейзаж преобразился: «Гранд Чероки» шел вдоль озера, густо покрытого растительностью, съехал на Сандхилс-лэйн, маленькой улочке с красивыми ухоженными домами. Стриженые лужайки, вековые вязы, детишки, гуляющие с породистыми собаками, конечно же, не своими — идиллия в вакууме и самыми высокими ценами на недвижимость. Сэр Николас Стоун прикупил себе небольшое поместье за два-три миллиона на Веллингтон Авеню около десяти лет назад, еще когда был женат на матери Лив. Миссис Стоун не оценила широкий жест Николаса: по словам Лив, их брак давно трещал по швам. Оно и неудивительно, зная страсть сэра Николаса к молоденьким блондинкам, на одной из которых он решил жениться спустя полгода после развода. Поместье, задумывавшееся как семейное, оказалось никому не нужным: экс-супруга сэра Николаса по суду забрала жирную недвижимость в Лондоне и 12 миллионов, сам же Николас приезжал сюда от силы пару раз в год.

Вирджиния Уотер пропитана безмятежным снобизмом прячущихся от журналистов и звезд кино и шоу-бизнеса, бывших политиков и скучных миллионеров, обожающих играть в гольф и теннис. Где-то здесь во дворе, закрытом высоким забором на лужайке нежится на солнышке Аугусто Пиночет. Думая об этом факте, Грегори представил, как Стоун играет в гольф с чилийским диктатором на пенсии.

Лимбо для богатых.

Оливия остановила машину у двухметрового забора из красного кирпича, она потянулась к бардачку, короткие волосы защекотали недельную щетину Грегори, он вдохнул ее запах, дорогих сигарет и недорогих духов. Лив вытащила небольшой пульт и ненадолго задержалась у его лица, она сняла очки и внимательно заглянула в его карие глаза:

— Грег, наше лето начинается сейчас. Давай проведем его хорошо, — она умела требовать мягко.

«Давай проведем хорошо» означало: «Не делай никакого дерьма, Грегори».

Вместо ответа Грег поцеловал ее между глаз, а она прижалась лбом к его лицу. Последний раз они были так близки вчера днем, пока собирали чемоданы. До того как началась эта нелепая ссора.

— Сделаю все, что в моих силах, — ответил Грег.

Она отстегнула ремень и нажала кнопку на пульте, автоматические ворота неторопливо разъехались, Лив повела машину по уложенной брусчаткой дорожке к двухэтажному дому из беленого кирпича с террасой и примыкавшим к нему домику для персонала и гаражом.

— Берти и Роза уехали пару дней назад. Папа отпустил их на все лето, а значит, мы тут сами по себе. Сами готовим, сами убираем, сами стрижем лужайку, сами ходим за покупками…

— …сами подтираем себе зад, — передразнил Грегори. — Лив, я думаю, мы справимся: в Лондоне как-то справлялись без прислуги.

— Грег, в Лондоне мы сами по себе. Ты же знаешь, папа редко сюда приезжает, за домом нужен присмотр и уход.

Оливия остановила машину возле гаража и вышла, Грегори открыл багажник и первым делом вытащил огромный холст на подрамнике, лежавший на чемоданах, и вручил его девушке. Следом на площадку он начал выставлять очередной багаж: всего четыре чемодана и три сумки.

— Берти и Роза здесь живут сколько? Шесть лет?

— Восемь, — ответила Оливия.

— Восемь. Он платит им зарплату, платит за содержание дома, налог на недвижимость, но от силы приезжает всего на пару недель в год. Чтобы что? Погулять по окрестностям и поиграть в гольф со старперами…

— Грегори, — Оливия посмотрела на него отсекающим возражения взглядом. — Это его дом, он сам решает, когда и на сколько сюда приезжать и кому сколько платить. В конце концов, он позволил нам сюда приехать на все лето…

— Он позволил тебе сюда приехать на все лето. Ты говорила, что я с тобой?

Оливия вздохнула. Она вытащила связку ключей, подбирая нужный к парадной двери, прислонив холст к стене.

— Лив? Он знает?

— Ну, конечно, знает. Зачем бы я стала приезжать одна в Вирджинию на все лето? — Оливия нашла нужный ключ и загнала в замочную скважину, отворив дверь.

Грегори перехватил у нее холст и с чемоданом занес в холл. В доме было прохладно и слишком тихо, звук шагов эхом разносился от мраморного пола. Снаружи дом не выглядел большим, но внутри казался невероятно огромным: массивные двери из темного дерева вели в многочисленные игровые, обеденные и спальные комнаты, на первом этаже был кинотеатр и большая светлая терраса — отличное место, чтобы написать первую картину.

— Даже не знаю, — сказал Грегори. — Может он решил, что ты захочешь оставить своего бестолкового нарколыгу в Лондоне и провести лето, как полагается дочери члена совета «ГлаксоСмитКляйн»?

— Дочери члена совета «ГлаксоСмитКляйн» проводят лето на Карибах или в Альпах, — парировала Оливия. — И он знает, что ты в завязке. И я тоже. Я сказала, что нам нужно отдохнуть от города и…

— И что твоему обожаемому и талантливому парню Грегори нужно устроить отпуск, чтобы стать художником?

Оливия вздохнула:

— Милый, ты и есть художник, — она взяла его за запястье и наконец-то поцеловала в губы.

Обезоруженный, Грегори отправился с девушкой за остальными сумками. Два из четырех чемодана принадлежали ему: в одном была одежда, в другом — инструменты для творчества и краска с растворителями. И парочка холстов поменьше — для рутинных заказов.

— Я не художник, — буркнул Грег.

— Ох, милый, — девушка смахнула прядь волос, прилипших от пота. — Иллюстратор, художник, карикатурист, да какая по большому счету разница? Ты рисуешь потрясающие…

— Постеры, Лив, я рисую постеры. К дешевым фильмам ужасов категории B.

— Во-первых, ты делаешь это лучше всех, потому к тебе и обращаются с Голливуда. И из других стран…

— Голливуд — не страна.

— Ты меня прекрасно понял. Во-вторых, мы сюда и приехали для того, чтобы ты написал свой первый шедевр. Вдали от городской суеты…

— И моих друзей-алкоголиков, — закончил Грег.

Оливия снова вздохнула.

— Грегори, давай не будем…

Грег поднял руки в примиряющем жесте и улыбнулся. Да «давай проведем хорошо» означало «не делай никакого дерьма, Грегори» — не начинай раздувать угли вчерашней ссоры, не швыряй рамки с фотографиями в стену и не выбрасывай в окно чертову вазу из китайского фарфора, которую ее любимый папочка купил на аукционе Сотбис за 160 тысяч фунтов, чтобы показать своей дочурке, как сильно он ее любит и ценит.

«Давай проведем хорошо» — значит, не начинай заводить старую песню о главном про то, что ты бездарность, ведь в ответ ты хочешь услышать, какой ты охеренно талантливый парень. Она говорила это миллион раз, но ты продолжаешь упорно выпрашивать комплименты, которых, Грегори, ты не заслуживаешь.

«Давай проведем хорошо» означает, что ты будешь делать то, что она посчитает правильным делать. Жрать зеленый салат, бегать два километра в день, удовлетворять ее в постели и в оставшееся время писать свою картину на излишне огромном холсте, который ты вряд ли заполнишь чем-то, что хотя бы напоминало искусство.

«Давай проведем хорошо» значило, что ты перестанешь страдать той херней, которой страдал в Лондоне. Что перестанешь слоняться по пабам, пока она строит свою карьеру адвоката по ценным бумагам, чтобы хоть как-то вас содержать, пока ты строишь иллюзии, что способен написать какой-то там шедевр и получить мировое признание.

— Я сделаю все, что в моих силах, — сказал Грегори и обнял ее, закопавшись в ее короткие волосы, вдыхая аромат сладких духов и сигарет.

— По крайней мере постарайся, Грег, — ответила Оливия, обняв его за бедра.

***

Идиллия Вирджинии Уотер казалась Грегори излишне переоцененной. За неделю они пешком исходили все местные окрестности и достопримечательности. Проводили время, как пенсионеры, хотя им было по 28 лет. Ладно, Оливии было 29, но это не играло никакой роли.

В Лондоне же было излишне много соблазнов. Все эти друзья из прошлой жизни, которые в последние полгода недоумевали, почему красавчик Грег отказывается раздуть по косячку гавайских шишек, хотя до этого регулярно баловался белым. Все те друзья, от которых Оливия не могла говорить без вздувавшейся на лбу вены, люди, «тянущие тебя на дно». Они не были настоящими друзьями, утверждала Лив, но других у Грегори не осталось. Амир Малик был единственным настоящим другом, с которым Грегори прошел детство и юность. Взбалмошный, смешной, умный, он отправился в Сербию в самом начале войны, когда начались этнические чистки, хотя даже стрелять не умел. Пропал без вести. Его семья до сих пор ждет, но всем давно было понятно, что он погиб в первой же перестрелке, если вообще добрался до места.

Вечера пара проводила в домашнем кинотеатре, отдыхая от прогулок. Грегори разослал своим постоянным заказчикам временный адрес, куда стоило отправлять кассеты с фильмами и рабочую корреспонденцию. По работе нужно было смотреть эти кассеты, но Лив терпеть не могла ужастики: считала их слишком тупыми. В этом была львиная доля правды. Единственное исключение она сделала для «Сияния» Кубрика.

Холст, оставленный на террасе, уже две недели был девственно чист. Грегори предпочитал возиться с постером к ремейку «Деревни проклятых», он уже сделал десяток набросков с кукушатами Мидвича, но понятия не имел, с чего начать свой шедевр. Работать с чужими идеями было в разы проще, чем родить свою. Иногда он стоял напротив холста минут двадцать, но каждый раз уходил, даже не взяв в руки кисточку.

Оливия достала из мягкой пачки George Karelias and Sons сигарету и чиркнула спичкой. Она курила регулярно, но не больше трех сигарет в день: утром за чашечкой кофе, после обеда и перед сном. Никаких исключений. Иначе вредная привычка завладеет ей, как это ранее было с кокаином и LSD. Она выпустила носом дым, держа сигарету между указательным и средним пальцами, с интересом наблюдая, как Грегори вновь таращился на пустой холст. Темнело.

— Что ты видишь?

Грег вздрогнул, голос Лив вывел его из оцепенения.

— Давно ты тут стоишь?

— Минуты три. Так что ты видишь?

— Пустой холст, — вздохнул Грег.

Оливия приблизилась к холсту и провела пальцем по поверхности. Палец был серым от пыли.

— Боязнь белого листа, да? Ему уже недолго осталось быть белым — считай, у тебя появился конкурент, — Оливия показала ему пыльный палец и улыбнулась. Она всегда улыбалась, чтобы обозначить, что она просто шутит. — Скажи, что у тебя в голове, давай представим, что картина готова.

Оливия сжала сигарету пухлыми губками и положила ладони на глаза художника. Руки были холодные: она всегда мерзла вечерами. Грег снова вздохнул, давая сигаретному дыму пощекотать ноздри. Он никогда особо не курил, но ему нравился запах сигарет Лив, тонкое послевкусие, которое только подчеркивало ее женственность и мягкую силу твердого характера.

Минута. Две. Три. Четыре. Пауза затянулась, но Оливия не опускала руки, лишь положив подбородок на плечо Грега. Не говоря ни слова, она ждала, даже не выпустив изо рта истлевшую до фильтра сигарету, пепел которой осыпался на футболку Грегори.

— Я вижу, — прервал молчание Грег. — Вижу женщину в темной комнате, укутанную черным бархатом. Ее черные волосы струятся по обнаженным плечам, закрывая оголенную грудь. Она держит бокал с остатками красного вина, в глазах ожидание. Она ждет мужа. Нет, любовника. Ее глаза — в них страсть, печаль, страх быть отвергнутой. Его уже долго нет. Она боится, что он больше не вернется…

— А ее бедра?

— Ее бедра полные и упругие…

— В какой позе она стоит?

— Чуть повернувшись к зрителю…

— Что еще в комнате?

Грегори вздохнул. Лив чувствовала, как ресницы его закрытых глаз щекочут ладони. Грег постепенно выстраивал картину, но уже сложнее, чем образ женщины.

— Кто она, Грег?

— Она… женщина, не понимающая, что на самом деле она — богиня…

— Близко. Но кто она на самом деле?

Дыхание Лив скользнуло по затылку Грега, маленькие волоски приподнялись, кажется, он спиной почувствовал, как встали ее соски под тонкой атласной сорочкой.

— Она — это ты, Лив, — Грегори улыбнулся, она почувствовала это своими ладонями. И засмеялась, опустив наконец руки.

— А я уже думала, что у меня есть конкурентка, — Оливия, вытащила длинными пальцами сигарету из губ и щелкнула ей в угол террасы, после чего впилась в тонкие губы Грега.

— Это было бы слишком пошло, — Грегори обхватил ее ноги и положил себе на бедра.

— Давай на столе, — промурлыкала Лив.

Ему оставалось лишь подчиниться. С ней было бесполезно спорить. Поверхность стола была холодной, но Оливия уже не мерзла — она согревалась телом Грега будто одеялом. Лив всегда возбуждала через голову: без всяких пошлостей и кокетства, через образы, рождаемые в голове мужчины.

«Придумай самое красивое и вожделенное создание и пойми, что это я». Длинные пальцы с тонкими ногтями зарылись в его шевелюру, царапая кожу, второй рукой она впилась в его левую лопатку, скрестив ноги на пояснице, сжимая бедрами, придавая ритм такой, какой ей был нужен. Капельки пота на кончиках волос Грега играли в темноте, готовые в любой момент сорваться вниз.

Она отпустила его голову, давая выпрямиться и посмотреть на себя. Посмотреть в глаза. Ее фетиш. Легкая дрожь пробежала по ее телу, через секунду она вся сжалась, сдавив его бедрами, словно в железных тисках. Грег не переставал двигаться, не отрывая взгляда от ее распахнутых глаз, пока они не закатились. Дрожь превратилась в судорогу. Она вскрикнула и застонала. Сначала она, потом он — неизменный принцип Грега. Его конёк, его благодарность, его обожание. Только для нее.

***

— Сделай ее девственницей, — сказала Лив и отпила свежезаваренный «Эрл-Грей».

— Что?

— Девственницей. Мне кажется, что такая красивая женщина, как ты описал, не может бояться быть отвергнутой, для нее это иррациональный страх. Как можно отвергнуть богиню? А вот если ты сделаешь ее девственницей… Оголи ей бедро, пусти тонкую струйку крови, посади на кушетку…

— А если зритель подумает, что это месячные?

Оливия улыбнулась и сделала еще глоток чая. Они грелись у камина в гостиной, расположившись на двух креслах, она накинула шелковый белый халат. Грегори оделся и карандашом делал набросок на альбомном листе блокнота А4.

— Назови картину «Женщина». Она молодая, красивая, по ее ноге струится кровь, значит, она стала женщиной буквально несколько минут назад. Он ушел в душ, а она прислушивается к своему телу, заново изучает его, пытается понять, что с ней произошло. Допивает вино, чтобы успокоить боль. Ей страшно не оттого, что она не знает, вернется он или нет. Ей больно, потому и страшно.

— Потому что она сейчас не понимает свое тело?

— Именно. А бокал с вином — аллегория на вкушение запретного плода.

— Библейский мотив? Изгнание из райского сада. Рождение Евы

— По факту Ева была создана богом из ребра Адама, — заметила Оливия.

— Я знаю. Метафорическое рождение, — Грег оторвал лист с прежним эскизом и принялся за новый набросок.

Оливия поджала ноги под себя. Завороженная языками пламени, она вспоминала, как первый раз лишилась невинности. Ей было всего 16 лет, а ему — 32. Это был деловой партнер отца, красивый, богатый и женатый. Отец решил провести отпуск с пользой в семейному кругу, отправившись на горнолыжный курорт в Давосе. Родители в очередной раз пытались перезапустить отношения, но скатились в их бессмысленное выяснение, а Лив опять оказалась сама по себе. Пока они лаялись в снятом домике, друг отца учил ее кататься на лыжах, он отдавал больше свободного времени ей, нежели собственной жене. Оливия первая призналась ему в своих чувствах, как ей казалось, в первой любви. А он снял для них другой домик …. за наличку …. на несколько часов.

…он ушел в душ, буднично, будто проделывал это по несколько раз в неделю, а она с ужасом смотрела на капельки крови на белоснежной простыне. Пыталась переварить новые ощущения, смесь боли и наслаждения. Последний раз она видела его в аэропорту и хотела только одного — поцелуя. Он подмигнул и улыбнулся. И больше никогда не появлялся в ее жизни. Оливия никогда не рассказывала об этом кому-то и даже Грегу: он был слишком ревнив и вспыльчив. Но периодически возвращалась в тот момент. Одновременно стыдный, сакральный, момент невозвратно потерянного детства. С того времени она никогда не раскрывала свои чувства, ждала, пока ей первой признаются в любви.

— Кстати, какой вариант постера выбрали для «Кукушат»?

— Они выбрали детей, — улыбнулся Грег.

— Боже, какая банальность.

— Не то слово. А тебе какой понравился?

— В стиле первого фильма их 60-х. В нем есть душа. И стиль.

— Да, она моя любимая. Но заказчику виднее.

— Я приму ванну и спать. Не засиживайся, — Оливия потрепала Грега по шевелюре и отправилась наверх.

***

Прогулки стали короче и реже. Второй месяц лета обернулся рутиной, в первую очередь, для Оливии. Грегори все больше времени посвящал своей картине, поэтому уход за домом лег на плечи девушки. Не полностью: он все еще подстригал лужайку, периодически мыл пол и посуду. Девушка тихо злилась, но позволяла ему творить свой первый шедевр. Поначалу она позировала для картины, но Грегу нужна была лишь поза и изгибы пледа, которым она укрывалась. Остальное он додумывал сам.

Оливия запиралась в кабинете отца и изучала книги по юриспруденции, но все чаще вместо чтения пила вино с сыром. Три месяца — слишком много. Грегори почти все время проводил с картиной. С только что откупоренной девственницей. Оставлял для нее только тихие вечера, весь измазанный краской, пахнущий растворителем, он уставал, потому что целый день проводил на ногах. Поэтому все, что оставалось — это пялиться в очередной старый фильм. Девственница действительно стала ее конкуренткой.

Сегодня она снова весь день была одна, запертая в золотой клетке отцовского дома, в котором совершенно не осталось интересных ей развлечений. Грегори все так же был на террасе, завороженный собственной картиной.

— Как поживает твой шедевр? — спросила Оливия.

Она видела, что картина близилась к завершению, но визуально она никак не изменилась за последние четыре дня.

— Небольшая проблема со светом, у меня не получается его достоверно изобразить. Его источник остался за рамой, поэтому я вынужден фантазировать…

— Грег, — прервала его Оливия. — Давай уедем.

— Куда?

— В Лондон, на недельку. Или еще куда-нибудь.

— Лив, я с радостью, как только закончу. Надо будет подождать, пока она высохнет, мы как раз успеем съездить в Лондон.

— И сколько еще ждать? День? Два? Неделю? Месяц, — в голосе Оливии прозвучали плаксивые нотки, она уже выпила бокал вина и успела накрутить себя.

— Нужно подождать еще немного, Лив, — Грегори повернулся к картине, у него в руках была палитра, с которой он взял мастихином немного краски и теперь решал, куда ее нанести.

— Грегори, посмотри на меня. Смотри на меня, когда я с тобой говорю, — ее голос вернулся к прежним металлическим ноткам.

— Милая…

— Я целыми днями убираю в этом огромном доме, готовлю нам еду, а в свободное время — сижу одна. И даже, когда мы вместе, я вижу, что ты думаешь об этой картине. Я понимаю, что сама предложила тебе сюда приехать, и у тебя, видит Бог, отлично получается…

— Лив, пожалуйста, не заводись. Мне просто нужно немного времени…

— Мне тоже нужно немного времени, Грегори, твоего времени. Когда ты не пишешь, не пялишься в экран, не витаешь в облаках…

Грегори положил мастихин с маслом на мольберт и направился в гостиную, к графину с виски. Последний раз он пил в их последнюю ссору, но не рассчитал и напился до пьяного буйства.

— Не смей пить, Грегори, — Оливия пошла за ним. Он проигнорировал ее и налил виски в стакан на два пальца, повернулся к ней и внимательно посмотрел в глаза.

— Лив, этот разговор ни о чем. Он ни к чему нас не приведет, давай отложим его до завтра…

— Нет, Грегори, мы решим это сегодня. Я устала быть на втором, третьем, даже четвертом плане!

Грег сделал глоток, горячая волна скользнула к желудку. Старина Николас знал толк в хорошем виски.

— Лив, я понимаю, что ты устала. Я тоже устал, но пойми, что я работаю. Мне действительно нравится то, что я делаю…

— Ты делаешь то, что я тебе сказала, — в ее голосе появилась откровенная злость, а на глазах выступили слезы. Она осеклась, но это было правдой. Оливия понимала, что зашла на запретную территорию, но отступать уже было поздно. — Будем откровенны: ты бы и дальше пялился на пустой холст, пока я не вмешалась…

— И я тебе за это очень благодарен, Лив, — Грегори старался сохранять спокойствие, но последняя фраза кольнула куда-то в область печени. Челюсть напряглась, но он все еще был спокоен.

— Тебе за многое стоило бы быть благодарным, Грегори, но ты почему-то воспринимаешь это все, как должное. Тебе буквально нужно вложить в голову идею, чтобы ты хоть что-то начал делать. И для тебя это что-то — само собой разумеющееся! И, конечно же, ты ненавидишь моего отца, но это не мешает тебе жить в его доме и платить по счетам его деньгами. Да, Грегори! Если ты думаешь, что на две тысячи фунтов в месяц можно комфортно жить в центре Лондона — у меня для тебя плохие новости!

Грегори отвернулся от нее и осушил хрустальный стакан. Стоило ли налить еще или станет только хуже? Он понимал, что Оливия была права, но пытался сопротивляться этому, как яду в собственной крови. Грег плеснул еще виски. Желчь уже подходила к горлу, но он ничего не говорил. Оливию молчание злило еще сильнее, она не могла принять игнорирование своей персоны.

— Тебе есть что сказать, Грегори, — потребовала Оливия.

Ссора действительно никуда не вела, ей не хотелось уже слышать никаких ответов, нужно лишь, чтобы он обнял и сказал, что все будет хорошо. Но он этого не делал. И тогда она выпалила свою историю — как взрослый мужчина лишил ее невинности. Чтобы Грегори понял, что своими руками он писал картину ее прошлого.

Грегори швырнул хрустальный стакан с недопитым виски в стену.

Глава 2: Первый штрих

Тимоти Кук глушил пиво в одиночестве, в самом темном углу паба «Берлога». Он тяжело вздохнул, когда увидел огромную фигуру, вошедшую через главную дверь и теперь неторопливо подплывавшую к нему.

— А вот и мой любимый работник года, малыш Куки! Поднимай свою тощую жопу, у меня есть для тебя хорошие новости, — Фуллер бесцеремонно запустил руку в тарелку с чипсами, которые только что принесли Тимоти.

— Ну здорова, Джимми. Я тебе, кажется, говорил, что отгрызу твою жирную руку, если ты еще раз залезешь своими грязными культями в мою еду, — устало процедил Тимоти.

— Какой ты нежный мальчик, Тимми, — рассмеялся Фуллер, пережевывая картошку и брызгая крошками на стол. — Сидишь тут один мрачнее тучи, краше только в гроб кладут. Опять Келли?

— Тебя это не касается, это наши терки, — отрезал Тим.

— А я в твою семью не лезу, малыш Тимми, я только интересуюсь, почему мой лучший ломщик давится дешевым пивом, будто ссанину хлебает, — Фуллер попытался смягчить свой интерес доверительным тоном.

— Я пью эту дешевую ссанину, Джим, потому что на что-то получше у меня просто не хватает денег, — процедил Тим.

— Так я, собственно, поэтому и нашел тебя, дурик! Эй, Марта! Принеси нам два портера и что-нибудь пожевать, — распорядился Фуллер командным баритоном.

Тимоти снова вздохнул, допивая свое пиво.

— Задолбал вздыхать, Куки! Я тебе принес, можно сказать, абонемент на год безбедного существования, а ты вздыхаешь, будто простату собрался в больничке светить! Цена вопроса — сотка фунтов…

— Фуллер, ты башкой ударился? Какая сотка? Я едва концы с концами свожу! Я, конечно, благодарен тебе и твоему кузену за работу на складах, но я и близко не зарабатываю таких бабок, — запротестовал Тимоти.

— Эй-эй! Расслабься, Куки, — на стол подали пива и еще чипсов с рыбой, Фуллер одним глотком осушил полпинты и продолжил, — Мне упала наводка, которая обошлась мне в 200 фунтов…

— Боже, Фуллер, ты опять за свое! Тебе напомнить, как Филу погрызла жопу та мордатая псина, а меня бросили в тюрячку на два года?

— Потому что не надо работать с идиотами, Куки! — вспыхнул Фуллер, подскочив на своей толстой заднице. — Гэвин Пилл мало того, что шотландец, так еще и конченый защекан!

— Фуллер, успокойся, мать твою, — Тимоти схватил его за рукав кожаной куртки, пытаясь усадить на стул, немногочисленные посетители «Берлоги» украдкой посматривали на подозрительную парочку за столиком в темном углу.

— Нет, малыш Тимми! Ты попал в тюрячку не из-за меня, зато я был первый, кто протянул тебе руку помощи. Это Гэвин нанял тебе адвоката? Нет — я! Это Гэвин дал тебе легальную работу? Упс — тоже я! И вот я прихожу к тебе и говорю: есть дело минимум на три сотни тысяч фунтов, а ты кривишь улыбальник и вспоминаешь про мудозвона Гэвина!

— Я о нем даже не говорил, Фуллер. Усади свою жопу на стул ради всего святого, — зашипел Тимоти.

Фуллер выдохнул и все же уселся, выпив еще пива. Тимоти осторожно поинтересовался:

— О каком деле ты говоришь?

— Вот это другой разговор, — Фуллер развел свои толстые черные губы в широкой улыбке, — Мы вынесем дом богатенького мудака в Суррей!

— В Суррей? Откуда родом этот новичок… как его?

— Скотт Джеймс Тейлор[1]– да, оттуда. Короче, дом находится в Вирджинии Уотер, коротышка Пит прознал, что он принадлежит воротиле из крупной фармацевтической компании…

— Фуллер, одно дело обнести склад с видиками, другое — грабить богачей, — заметил Тимоти. — Эти сволочи обносят свои дома навороченными лазерами, как в музеях, и держат домик для личной охраны с пушками…

— Куки, я не заплатил бы за наводку двести фунтов, если бы мы не могли туда залезть. Нет там никакой охраны, сигналка без наворотов — ты такую хлопнешь за три минуты. Но самое вкусное: этот крендель отпустил своих лакеев на все лето. Пит узнал, что в доме сейчас только его любовница или что-то около того. Ни собак, ни охраны — только одна соска…

— Фуллер, я не подписываюсь на мокруху…

— Да о том и речь! Мы ночью перелезем через забор, ты вскроешь заднюю дверь, свяжем сучку и потихоньку, за пару часов, вынесем все ценное в фургон. И вернемся к утру на Собачий остров. Как два пальца обоссать. Это свежий кусочек торта на блюдечке, а я по твоей морде вижу, что ты давно соскучился по сладенькому, — Фуллер облизнул жирные губы и допил третьим глотком оставшееся пиво.

Тимоти замолчал, пытаясь быстро обмозговать предложение. Фуллер уловил изменения в его лице и снова надавил, на этот раз на больное:

— Куки, это реальные бабки. Купишь цацок Келли, свозишь ее отдохнуть, поживете, как белые люди…

— Она хочет сделать аборт, — внезапно для себя прошептал Тимоти.

— Что? Она беременна?

— Пока да, — Тимоти наконец приложился губами к портеру.

— Братишка… я даже не знаю, что сказать… Почему так?

— Потому что я зарабатываю 12 фунтов в час, мы живем в крохотной квартирке на Собачьем острове, где еще чувствуется смрад от разложившегося тела жившего там четыре года назад наркомана. И отец ее ребенка — бывший зек и болела «Миллуолла»…[2]

— Можешь дальше не продолжать, мужик. С первым и вторым мы легко разберемся, а третье и четвертое — уже не исправить. Она полюбила тебя таким, какой ты есть, ждала из тюрячки, — Фуллер понизил голос практически до шепота и приблизился к Тимоти. — Докажи ей, что все это не просто так.

Тим замер, прислонив подбородок к бокалу с пивом. Фуллер, не моргая, смотрел ему прямо в глаза. Тимоти решил прервать паузу:

— А если этот богатенький хер вернется, чтобы пошпекать свою бабенку?

— Не должен, — Фуллер вновь растянулся в улыбке и откинулся на спинку стула. — коротышка говорит, что он туда вообще редко приезжает. И сейчас его даже нет в Англии.

— А чего он сам тогда не ломанет это милое гнездышко?

— Малыш Тимми, — сказал Фуллер по-отечески, — Питти работает с профессионалами, то есть со мной. Не с долбаным Гэвином Пиллом, который залупу от пальца не отличит — со мной. Потому что я знаю людей, которые знают людей, которые купят то, что мы найдем в закромах этого богатенького сукина сына. Это не техника и даже не брюлики, Куки. Этот мудила интересуется искусством и ценными бумагами. Эту шляпу не сбагришь в ломбард: здесь нужны мозги и связи. А мне нужен надежный ломщик, который меня ни разу не подводил.

Тимоти вновь погрузился в мысли. Все же с Джимми Фуллером они провернули больше дюжины краж в Сити. За свои 42 года этот черномазый сукин сын ни разу не попадался копам, сплел паутину стукачей, перекупщиков и наблюдателей в окрестностях Лондона, при этом на дело отправлялся сам, не доверяя работу левым людям, которых он не знает. Он никогда не поднимался слишком высоко, чтобы не привлекать внимание крупных рыб и полицейских. При этом он регулярно участвовал в фанатских драках, успевая свалить до того, как ему переломают ребра.

— А хер с тобой, я в деле. Но сотку отдам только после дела, — заявил Тим.

— Вот это другое дело, Куки! Через пару месяцев ты переедешь в квартирку попросторней и станешь папашей — помяни мое слово! Обложишься сосками и памперсами по самое горло!

— Достаточно, Фуллер, — поспешил прервать его Тимоти, сдерживая улыбку.

— Да-да, ты прав, не будем торопить события. Через три часа пригоняй в бывший порт: с нами поедет Гарри…

— Дрочила Гарри? Зачем ты подписал этого идиота?

— Ему хватит мозгов, чтобы вести фургон и грузить в него барахло, да и бабок ему много не надо. Расслабься, короче. Оденься во все черное, захвати маску и свои прибамбасы…

— Не учи копченого, Фуллер. Что мне сказать Келли?

— Я уже все придумал. Мой кузен позвонит, скажет, что надо ночью разгрузить фуры из Штатов. Мы как раз успеем вернуться к утру.

Удовлетворенный планом, Тимоти прильнул к бокалу, пока Фуллер достал из лопатника двадцатку, рассчитавшись за пиво с едой.

— Долго не рассиживайся, нам предстоит работать всю ночь, — здоровяк встал из-за стола, похлопал Тима по плечу и поплыл в сторону выхода.

***

Оливия собирала вещи в чемодан, Грегори не спешил ее останавливать: такое уже бывало и не раз. Он уже порядком захмелел и устал, ссора вытянула последние силы. Грег дал себе слово позвонить утром в их квартиру и попросить прощения, но сегодня он был уязвлён и сильно зол.

— Надеюсь, ты отлично проведешь лето со своей картиной, — Оливия уже стояла в дверях с чемоданом, явно ожидая, что Грег ее остановит, но он этого не делал. Девушка, едва сдерживая слезы, вышла.

«Давай проведем это лето хорошо» означало не дать ей даже расстроиться из-за остывшего чая. И теперь он смотрел в окно, как она садится в свой «Гранд Чероки», открывает ворота и выезжает на дорогу. В чем-то она действительно была права, но почему она не согласилась подождать еще несколько дней? Она решила вернуться Лондон. Куда же еще? В эту огромную студию с видом на Ридженс парк — будет смолить свои дорогие сигареты, глядя в окно и пить долбаный чай, возможно, читать бестолковые книжки и продолжать зубрить осточертевшую юридическую муть, которая — откровенно говоря — ей нахрен не сдалась. Зачем, если папочка ее всем обеспечивает.

Автоматические ворота закрылись, за ними взвизгнули шины. Теперь он остался один. Грегори пожирала ненависть к самому себе. Он пытался ее заглушить 30-летним односолодовым шотландским виски сэра Николаса, на который у него никогда не хватило бы денег. И смотрел на картину, которую он с нежностью и любовью писал последние недели.

Силуэт женщины, у которой даже еще не было лица, теперь казался ему жирным уродливым пятном. Чужой идеей, переваренной его мозгом. Все, как обычно. Он никакой не художник — просто человеческий принтер с красками и кисточкой, не способный на собственное творчество.

— Это не моя картина, — сказал женщине без лица Грегори.

Сегодня вечером, прямо сейчас, ему было необходимо уничтожить ее. Стереть с холста, загрунтовать, будто ее никогда не было, начать сначала. С чистого холста.

Он взял маленький мастихин с маслом, вытер его о палитру и машинально засунул в задний карман. Среди инструментов Грег отыскал тонкий шпатель и уже было занес над картиной, но остановился. Будет нехорошо окончательно загадить деревянный пол террасы маслом, да и остальные полы в доме: новых проблем со Стоуном ему определенно не хотелось. Подвал? Да, в самый раз — бетонный пол, темнота, тишина. Идеальный склеп для утилизации чужих мыслей в собственной картине. Нужно убить старое, чтобы создать новое. Собственный неповторимый стиль.

Уже порядком надравшийся, Грегори отправился в подвал. Он уже заходил сюда, когда они с Оливией только приехали, чтобы включить бойлер. Подвал был довольно большой, но очень темный, заставленный стеллажами с остатками стройматериалов и инструментов. Работала всего одна лампа — перед бойлером, сюда Грегори и перенес мольберт, укрыв пол рулонным полиэтиленом, найденным на одном из стеллажей. Тяжело вздохнув, он провел шпателем сверху вниз, сдирая еще свежее масло. Силуэт женщины, окружение, фон — все превращалось в грязное смазанное пятно. Впереди вся ночь.

***

Серый фургон поздним дождливым вечером съехал на Сандхилс-лэйн. Тимоти дремал на пассажирском сидении, прижатый огромной задницей Фуллера, за рулем сидел Гарри, который час назад вынюхал пару дорожек «скорости» и всю дорогу не затыкался ни на минуту.

— … получается, что никаких американцев на Луне не было. Там нет атмосферы, а вот на их кинопленках развевался флаг. Это киношники сняли в пустыне у зоны 51, где просто подул ветерок и развеял их придурочный флаг…

Бубнеж Гарри прервал Фуллер, подскочивший, когда навстречу пронесся внедорожник. Он начал обыскивать все карманы своей огромной куртки, чем разбудил Тимоти:

— Что за суета, жирный, мы приехали?

— Да! Подождите, черт! Сейчас, сейчас, — он выудил сложенный вчетверо альбомный лист, покрытый каракулями. — Гарри, Гарри! Сейчас направо! Гарри, ты видел номер «Чероки»?

— Этот внедорожник, да? Так, он начинался вроде с LB или LG, — челюсть Гарри ходила ходуном, пока он пытался вспомнить номер.

— А цифры?

— Фулли, я не всматривался в номер. Но за рулем была коротко стриженная бабенка. Ненавижу такие прически, ты же женщина — ходи с длинными волосами. Кому охота трахать бабу, подстриженную под пацана…

— Это же был «Джип Гранд Чероки», — прервал его Фуллер.

— Д-да, определенно это был «Гранд Чероки»…

— Похоже нам фартит, господа! Это тачка той самой бабенки!

Тимоти поспешил прервать восторг подельника:

— Это херово, Фуллер, мы не знаем, куда она едет. Она сейчас покатается и вернется через час, застанет обнюханного идиота в фургоне на лужайке и стукнет копам! И нас примут со спущенными штанами!

— Не ссы, Куки! Ты посмотри: на улице дождь и темень, как в очке твоего папаши. Ей осточертело сидеть в этом богатеньком доме, вот она и решила съездить потусить… Гарри, поверни здесь!

— Да сто по сто, — поддержал Гарри, — поехала подрыгаться в клубешнике и снять молодого жеребца, — парень противно заржал.

— Заткнись, идиот! Фуллер, а если она отправилась в Хитроу? Встретит своего богатенького мудака и привезет его домой.

— Боже, Тимми! Ну ты ссыкло! Удача светит смелым! Ты же фанат «Миллуолла»! Мы фанаты Миллуола! Нас боится вся Англия! Что ты сейчас скулишь, как трусливая сучка?

— Потому что я не хочу опять за решетку, — Тимоти пытался вразумить своих партнеров, но Фуллер слишком хотел отбить свои 200 фунтов за наводку.

— Короче, парнишки, сделаем так: мы с Куки откроем ворота, ты, Гарри, подгонишь к главному дому фургон, возьмешь рацию и сдриснешь на въездную дорогу…

— Братан, я не подписывался ночью мерзнуть под дождем, — запротестовал Гарри и резко затормозил.

— Не ной, Гарри! Найди автобусную остановку или телефонную будку. Увидишь «Чероки» — сообщи по рации, выиграй нам немного времени, заговори ей зубы, чтоб мы смогли свинтить оттуда.

— Хотя бы подвези меня туда, — начал ныть Гарри.

— Добежишь сам! Так к чему я… мы открываем ворота, заводим тачку, Куки вскрывает дверь, кусаем электричество, наполняем сумки добром и загружаемся, на обратном пути заберем Гарри и вернемся до утра. Всех все устраивает?

— Все равно план говно, Фуллер, — подал голос Тимоти.

— Это ты ссыкливое говно, Куки, а план просто великолепен! Гарри, какого хера ты остановился?

— Такого, что мы приехали.

— Так и чего ты сидишь — побежал на въездную дорогу! И рацию не забудь. Увидишь какую движуху — маякни нам. Ты все понял? А у меня, — он достал из куртки еще одну рацию, — наша выручалочка, мусорская рация. Если поднимется шухер, успеем по-бырому свинтить, так что держите ушки там, где надо. Слушаем меня, делаем то, что я говорю, и через недельку будем отвисать в снегах, ребятишки!

Гарри вылез с водительского кресла и спрыгнул на землю. Послышался звук тяжелого металлического предмета об асфальт. Вышедший Тимоти успел усмотреть ворованный револьвер, выпавший из штанины Гарри.

— Ты какого черта удумал, Гилберт?! — прошипел Тим, перехватив пушку, которую Гарри пытался быстро спрятать.

— Эй-эй, отдай — это осталось от бати…

— Какого черта ты взял эту пукалку на дело? Ты в кого, мать твою, собрался палить?

— Да ни в кого, Тимми! Просто припугнуть, — попытался оправдываться Гарри.

— Ты до усрачки пугаешь меня своей тупостью. Ты понимаешь, что это другая статья?

— Верни револьвер, Куки…

— Он прав, — вмешался Фуллер. — А лысый мужик, дежурящий ночью под дождем со стволом, определенно вызовет подозрения.

— Да кто узнает…

— Гарри, пушка останется у Куки. Получишь на обратном пути.

— Мне это говно на хер не упало… — запротестовал Тимоти.

— Лучше оно будет у тебя, чем у этого идиота…

— Задолбали, я не идиот! — повысил голос Гарри.

— Если продолжишь орать, это уже будут выяснять копы. Здесь богатый район, они быстро приедут. Так что звездуй уже до въезда. Их участок находится в Эгаме, они поедут по главной дороге.

— Ненавижу вас, уроды, — обиделся Гарри и побежал трусцой по мокрому тротуару.

Куки убрал револьвер под ремень. Фуллер с Тимом осмотрели соседние дома: свет уже не горел в них, после они отправились к воротам. За двухметровым забором можно было увидеть лишь крышу дома. У ворот — коробка с кнопкой звонка и камерой.

— Ты уверен, что там нет охранной сигнализации? — Тимоти с недоверием покосился на Фуллера.

— Коротышка Пит говорил, что за всем там присматривала парочка придворных псин, — спокойно ответил Фуллер и сложил руки кувшинкой, готовясь подсадить Тимоти. Тот тяжело вздохнул, перекинул сумку через плечо и поставил ногу на ладони.

Через секунду Тимоти приземлился на насыпь. Он оглядел дом, свет был выключен. Вроде внутри действительно никого не было. Пульт управления воротами должен быть у входной двери, если есть сигналка — она будет там же. Тимоти подкрался к парадной двери, чтобы осмотреть дом через стекло и машинально надавил на ручку двери. К его удивлению, она оказалась не заперта.

— Жирный, дверь не заперта, — сказал Кук в рацию.

— Наверное, бабенка забыла запереть. Гарри, ты далеко?

— Я иду, Фулли, — через одышку отозвался в рацию Гарри.

— Так беги, мудила, — прошипел Фуллер.

— Сигнализации нет, — констатировал Тимоти.

— Открой уже чертовы ворота, я тут как говно на ладони, — потребовал Фуллер.

Ворота начали отодвигаться, Фуллер вернулся в фургон и загнал автомобиль во двор. Услышав шелест шин по гравию, Тимоти вновь нажал кнопку и закрыл ворота. Фуллер вышел из машины, натягивая балаклаву. Он переступил порог и довольно присвистнул:

— А удачно мы выбрались, Куки! Пит говорил, что этот богатенький олух скупает произведения искусства, типа картины, вазы, яйца с бриллиантами и прочую фигню. Не размениваемся на мелочи: забей на телики и видики, столовое серебро тоже нахер. Чем меньше вещь, тем она дороже, увидишь какую-нибудь витиеватую херовину — кидай в сумку. Быстрее вынесем — быстрее поедем. Я на второй этаж — у пузатых кошельков всегда есть сейфы.

Тимоти расстегнул куртку, обнажив майку «Миллуолла», достав из внутреннего кармана балаклаву, включил фонарик и принялся осматривать роскошные интерьеры, Фуллер поднялся на второй этаж. Тим прошелся по гостиной, слушая, как под подошвами скрипит паркет. Он открывал шкафчики и тумбочки в поисках чего-нибудь ценного, но решительно ничего не находил. Над камином висела картина с гончими на охоте, он отодвинул ее, но и там ничего не было. На всякий случай он снял ее и отнес к выходу. Из рации раздался голос Фуллера:

— Гарри, ты на месте?

— Да, все тихо, — ответил тот.

— Фуллер, у меня голяк, только картина и… и еще одна, — Тимоти смотрел на постер к «Деревне Проклятых».

— Что за картины?

— Первая постная херня, а вторая пугает меня до усрачки — на ней какие-то стремные дети…

— Дети такие, ага. Там есть подпись художника?

— Вроде нет, — ответил Тим, вглядываясь в картины. — У тебя есть что-нибудь интересное?

— Если нет клейма — не трать время на них время. Я нашел кабинет, но пока не вижу сейф.

На безрыбье Тимоти скинул в сумку какие-то винтажные настольные часы. Ему казалось, что он попал в роскошный гостиничный номер, но никак не в дом миллионера. Бюро и шкафчики из редкого красного дерева, диваны и кресла, стилизованные под конец 19 века, огромный телевизор, но все какое-то необжитое. Ни в одной вещи, которую он тут видел, не было жизни, даже никаких фотографий. Как будто постояльцы съехали из номера час назад, оставив легкий беспорядок. Его не оставляло чувство, что они забрели сюда совершенно зря.

Он побрел по длинному коридору, недалеко от гостиной он приметил осколки стеклянного бокала, чуть дальше заметил едва уловимый свет под неприметной дверью. Тимоти нажал кнопку на рации:

— Жирный, тут свет горит — похоже в подвале.

— Принял. Может сейф там, в кабинете голяк…

— Здесь вообще везде голяк, Фуллер, эта наводка не стоит и десятки.

— Я поищу ценные бумаги или акции, если найдешь сейф — маякни, — закончил Фуллер.

— Херакни, — передразнил Тим, открывая дверь.

***

Грегори едва стоял на ногах: сказывалась усталость всего дня, пять или шесть стаканов виски и общее эмоциональное состояние. «Ты ничтожество, ты ничего не можешь придумать», — с этими мыслями он почти загрунтовал холст. На месте, где была придуманная Оливией девственница, теперь не было ничего, хоть сквозь белую краску все еще и проглядывали темные полосы.

До уха Грега донеслись странные звуки сверху. Кажется, какие-то радиопомехи. И голоса. И тихий звук шагов. Дверь медленно открылась. Оливия вернулась? Или сэр Николас решил неожиданное нагрянуть?

— Херакни, — послышался сверху грубый мужской голос.

Это точно не сэр Николас!

Волна паники захлестнула Грегори, смывшая опьянение и усталость, из дрогнувших пальцев выпала кисточка, приземлившаяся на обмасленный краской полиэтилен. Бей и беги. Бей или беги. Мышцы напряглись, но мозг отказывался подсказывать какое-либо решение. Грегори часто дрался в детстве и юности, но очень редко выигрывал. Откровенно говоря, он никогда не выигрывал в драках. Взломщик начал спускаться по лестнице. Что делать?! Неожиданно выскочить и стащить за ноги по лестнице? А если он вооружен? Если он просто здоровый мускулистый мужик, который вырубит его с одного удара?

Прятаться! В подвале полно места. Заберись за стеллажи и не дыши! Не оставляй следов! Здесь все в краске! Двумя прыжками Грегори сиганул в темноту, скрывшись за стройматериалами. И задел стеллаж! Баллончики с краской опасно зашатались. Не падайте! Ради всего святого, не падайте!

Баллончики устояли. Грегори опустился на колени, вглядываясь в единственное пятно света, на которое вышел долговязый худой парень в черной трикотажной куртке, с балаклавой, скрывающей лицо. Через плечо у него перекинута огромная сумка, по виду почти пустая. Гость стянул с лица маску и глубоко вздохнул.

— Жирный, похоже: в доме кто-то есть, — сказал мужчина. Грегори заметил у него в нагрудном кармане черную рацию.

— Здесь должна быть только эта бабенка, Куки. Прием, — ответила низким грубым голосом рация.

— Внизу огромная картина и все к херам залито чертовой краской. Прием, — незнакомец с большими глазами на выкате и лошадиным лицом говорил на кокни[3].

— Может, эта сучка малюет картины. Ничего не получилось, она расстроилась и уехала. Прием.

— Не знаю, — незнакомец провел пальцем в перчатке по холсту. — Краска совсем свежая, а еще здесь воняет перегаром.

Грегори пытался не дышать. Сердце готово было разорвать грудину, к горлу подкатил ком. Его вот-вот вывернет! Держись, Грегори! Не вздумай блевать! Это вопрос жизни и смерти. В спину его кольнуло что-то металлическое. Мастихин! Маленький мастихин, весь в темной краске, который он засунул в задний карман. Дрожащей рукой он достал инструмент и, вцепившись в лакированную деревянную ручку, выставил перед собой.

Кого ты пытаешься рассмешить, Грегори?

— Ты видишь кого-нибудь в подвале, Тим, — спросила рация.

— Не называй меня по имени, идиот, — ответил Тим. — Здесь огромный подвал, заваленный всякой херней.

Мужчина перешагнул огромное масляное пятно на полиэтилене и сделал еще шаг в сторону стеллажей, всматриваясь в темноту. Грег едва мог совладать с паникой, ему казалось, что этот Тим смотрел прямо на него. Художник пытался себя успокоить, что тот не видел в кромешной темноте, но тут тощий парень включил фонарик. И направил в его сторону.

Грегори вскочил на ноги, выставив мастихин перед лицом, а левую руку он согнул в локте и поднял — как фехтовальщик. Он случайно толкнул плечом стеллаж, с которого — таки упали баллончики с краской, покатившиеся к грабителю.

От неожиданности вор подпрыгнул и округлил глаза. Это надо использовать! Грегори, как будто в руках у него как минимум шпага, сделал выпад, долговязый попятился назад и почему-то потянулся к штанам. Пушка! Он достал револьвер! Вот и всё, Грегори…

Грабитель взвел курок, но тут же уронил фонарик.

— Так! Бросай эту херовину, пацанчик, — голос Тима немного дрогнул, он все еще пятился задом к холсту. — Вышел на свет! И брось эту бабуйню, пока глаз себе не выколол.

Грегори смотрел в дуло и, как зачарованный, шел вперед, вцепившись мертвой хваткой в ручку мастихина, руку свело — он не мог его бросить. Фактор неожиданности ушел в небытие: грабитель увидел его остекленевшие от ужаса и красные от алкоголя глаза и теперь понимал, что владеет ситуацией. Он нажал кнопку на рации:

— Слышь, тут в подвале какой-то малорик. Откуда он, мать твою, взялся, не расскажешь?

— Я не знаю, Куки! Коротышка говорил только про бабенку. Спроси у него про сейф! — голос из рации слегка приободрился. — Я сейчас спущусь.

Длинный парень с круглыми глазами и лошадиным лицом. Придурок забыл натянуть маску и, кажется, понял это.

— Так, пацанчик, сейчас расслабься и просто скажи, чем тут можно поживиться. И мы тебя не тронем. Отвечаю, — взломщик медленно шагнул в сторону Грегори. — Просто, ну знаешь, отдай мне свой малюсенький ножичек и не рыпайся, мелкий…

Грабитель не заметил под ногой баллончик. Время замедлилось. Мужик поехал ногой назад и нажал на спусковой крючок. Вспышка разодрала густую тьму подвала и оглушила Грегори. Звон заменил все звуки. Попытка сохранить равновесие бросила его на Грегори, он навалился всем телом. Грег едва удержался на ногах. Долговязый парень сам отступил от него, пятясь задом в пятно света и выставив перед собой револьвер.

Грегори понял, что в правой руке у него больше ничего нет. Грабитель дошел до холста, упершись задницей в мольберт, его выпученные глаза стали еще больше. Из горла торчала деревянная лакированная ручка. Он пытался что-то сказать, но больше походил на рыбу, выброшенную на берег. Грегори выпал из оцепенения и сделал шаг к грабителю.

— П-п-прости… — Грегори от страха начал заикаться, хоть и не слышал собственного голоса. — Расслабься, я тебе помогу.

Грегори от ужаса был сам не свой, парень выглядел не лучше — его серые глаза вращались, будто он был под кайфом, он вцепился в измазанную краской футболку Грега.

— Я сейчас вытащу и остановлю кровь, — Грегори по-прежнему не слышал своего голоса, но действительно был намерен помочь. — На счет три. Хорошо? Раз…

Глаза грабителя от ужаса готовы были выпрыгнуть из орбит, он вцепился в руку Грегори, не выпуская револьвер из своей правой. Грег дернул на счет «раз».

Фонтан крови ударил в его лицо. Под кровавой пеленой Грегори на секунду ослеп. Вор попятился назад и упал на задницу, зажимая горло уже обеими руками. Револьвер шлепнулся на полиэтилен, оставшись лежать в луже краски и крови. Ошеломленный Грегори проморгался и на секунду посмотрел на холст. Полоса ярко-красной крови прошла от одного края до другого, извилистая форма на белом фоне заворожила Грега. Что-то было в ней гипнотизирующее, приковывающее взгляд.

Из оцепенения его вывела огромная фигура, материализовавшаяся у лестницы. Толстый мужчина в маске. В ее прорези Грег увидел обалдевшие от общей картины в подвале глаза.

В ушах все еще звенело. Грег бросил взгляд на тощего — он был бледный как смерть, его веки уже постепенно опускались. Нога Грега наступила на твердый предмет — револьвер! Он выхватил оружие из лужи, револьвер был весь скользкий и липкий от краски и крови. Дрожащей рукой Грег навел ствол на второго грабителя, тот поднял руки и что-то говорил. Пришлось сконцентрироваться и напрячь слух, чтобы понять, что именно.

— … черт тебя раздери, — единственное, что удалось услышать Грегори.

— Ч-что?

— Я сказал дай мне его забрать, — толстый парень указал на раненого подельника. — И ты о нас больше не услышишь, клянусь! Просто опусти пистолет, парень…

Рация у него за пазухой зашипела. Грегори услышал женский голос и название улицы, на которой располагался дом сэра Стоуна. Похоже, соседи вызвали полицию. Значит совсем скоро к дому стянутся констебли — это знал и толстый грабитель. Он активно жестикулировал, но Грегори понимал — теперь он хозяин положения. Толстый мужчина сделал шаг к нему, Грегори взвел курок. Из нагрудной рации грабителя зазвучал другой голос:

— Фулли, тут проблемка. Две патрульки проехали, с мигалками и все такое…

— Черт! Сука! Вот херня! — грабитель нервно задергался, притопывая короткими ножками.

В конце концов он побежал вверх по лестнице. Грегори все еще держал револьвер, целясь в стену, где стоял толстяк. Он не мог поверить, что остался жив этим вечером. Пуля, выпущенная тощим грабителем, едва не пробила его череп, а теперь он перехватил чертову инициативу. В ушах еще звенело.

Грег повернулся к тощему:

— Сейчас приедет полиция и вызовет врачей, — попытался приободрить грабителя Грегори.

Только парень уже не подавал признаков жизни. Его остекленевшие глаза замерли и смотрели в потолок. Кровь все еще вытекала через расслабленные пальцы парня, которые так и остались на шее. Револьвер выскользнул из онемевшей руки и шлепнулся в лужу.

«Ты убил человека. Он пытался тебя остановить, когда ты вытаскивал мастихин из его сонной артерии. А ты его убил», — мысль локомотивом пронеслась через сознание Грега.

Но ведь это был несчастный случай! Он сам напоролся на мастихин!

Но ты держал его в руке, Грегори. Ты выдернул его из шеи и не оказал этому парню первую помощь.

Грег в панике от своих мыслей расстегнул куртку тощего грабителя, чтобы сделать массаж сердца, хоть он и не умел. Как его звали? Тим? Куки? Под курткой была футболка «Миллуолла». Твою мать! Он один из тех футбольных фанатов! Им ничего не стоит пробить голову скрученной и свернутой в «кирпич» газетой! Второй грабитель — он видел Грега! Он знает, где его найти!

— Боже, что я натворил! — в панике крикнул Грегори.

Руки дрожали, ноги стали ватными. Он попытался встать и едва не сломал ногу, поскользнувшись на луже крови. Сюда едет полиция. Что им сказать?

Что двое грабителей вломились в дом, Грегори, и одного из них ты случайно убил. Но какого черта ты делаешь в этом доме? Оливия определенно точно не сказала Николасу Стоуну, что ты будешь здесь жить. Для полиции ты никто! Ты сам вломился в дом и убил мужика, который вломился следом.

Грегори взбежал вверх по лестнице. Он уже слышал сирены. Входная дверь была распахнута, во дворе ничего не было, ворота остались открыты. Похоже, грабитель уже сбежал: на гравийке Грегори рассмотрел следы от шин, видимо, мужик резко дал по газам. Грегори нажал кнопку на щитке у входной двери, ворота начали медленно сдвигаться. Слишком медленно! Он увидел зарево спецсигналов на соседней улице, еще несколько секунд, и они здесь!

Ворота задвинулись. Грегори захлопнул дверь. Полицейские же не могут зайти на частную территорию в отсутствие владельца? В голове, будто пчелы, роился миллион панических мыслей, ни на одной из которых он не мог сосредоточиться. Он сел на коврик и оперся спиной на входную дверь, сжав руками голову.

Руки. Они были все в крови.

В подвале лежит тело убитого тобой сраного фаната «Миллуолла». У ворот дома, где ты его убил, осматриваются полицейские. И его подельник видел твою окровавленную морду! И, самое забавное, Грегори, ты дал ему уйти!

Панические мысли в голове Грегори звучали каким-то непривычным, но знакомым ему голосом.

Трррррррр!

— Бог ты мой! — Грегори подскочил от резкого звука прямо над его головой. Кто-то звонил в интерком у ворот. Хотя почему «кто-то» — это констебли! — Без паники, Грегори, без паники. Дома никого нет, отползи от двери. Не отвечай, не отсвечивай. Дом пустой. Пусть они так думают.

Грегори по-пластунски двинулся в глубь дома. Это самая стремная ночь в твоей жизни, Грегори.

Нужно было просто уехать с Оливией. Нахер эту картину, нахер этот дом, нахер этих грабителей! Ничего бы вообще этого не было! А сейчас в подвале сраный труп!

Грег дополз до ванны в гостевой спальне и, не включая свет, на ощупь полез под душ прямо в одежде. Все тело колотило. От волнения он тут же выблевал дорогущий виски сэра Николаса. Он стоял под холодной водой, весь в крови и блевотине, в полной темноте. Безнадежно пытаясь отмыться от убийства.

Через плеск воды в гостиной он услышал телефонный звон.

Это копы! Не бери трубку! Тебя вычислят! Они вломятся в дом, найдут труп и арестуют тебя! А в тюрячке твою жопу порвут на британский флаг длинными черными херами фанаты «Миллуолла», которых там всегда хватает, Грегори! Так что. НЕ БЕРИ чертову ТРУБКУ!

 Игрок футбольного клуба «Миллуолл» сезона 1995/96

 Футбольный клуб Англии, фанаты которого отличаются особой агрессией, главные соперники «Вэст Хэм Юнайтед»

 Просторечный диалект Восточной части Лондона характерный для рабочего класса и жителей трущоб

Глава 3: Абстрактное искусство

Сколько времени прошло? Грегори сидел в душе, в абсолютной темноте. Сил не было. Кажется, он успел отключиться. В ушах все еще звенело. Парень стянул с себя мокрую одежду и белье, выполз из ванной. Ноги не слушались и скользили по паркету. Он все еще боялся зажечь свет и шел буквально наощупь.

Света от полицейских мигалок уже не было видно. Копы убрались? Абсолютную тишину вновь пронзил телефонный звонок, отразившийся от стенок черепа вспышкой боли.

Что если ты всего лишь напился и отключился в ванной? Может, ничего не было, Грегори? Все это всего лишь пьяный сон?

Телефон продолжал звонить.

Если это был всего лишь сон, тогда откуда в подвале, где ты провел весь вечер, появился труп?

Подвал. Чертов подвал. Чертов грабитель. Надо позвонить копам и все рассказать. Но для начала нужно позвонить Оливии, а до этого — надеть сухую чистую одежду. Впрочем, необязательно чистую. В доме было очень холодно. Грегори пошел на второй этаж, в спальню, где они остановились с Лив. Первое, что попалось под руку в шкафу, был мягкий спортивный костюм для вечерних пробежек. Пойдет.

Телефон замолк. И через секунду снова позвонил. Не бери трубку, Грегори. Тебя здесь нет. Нужно спуститься в подвал. Туда, где ты его оставил. При мысли об этом к горлу вновь подкатил комок.

Свет в подвале все еще горел. Уже у входа Грегори заметил следы крови на полу и отпечатки на стенах. Он все заляпал, когда играл в