автордың кітабын онлайн тегін оқу  Игра саламандры

Давиде Лонго

 

 

 

Davide Longo

IL GIOCO DELLA SALAMANDRA

Copyright © 2024 Mondadori Libri S.p.A., Milano

All rights reserved

 

Перевод с итальянского Натальи Орсаг

 

Оформление обложки Владимира Гусакова

 

Лонго Д.

Игра саламандры : роман / Давиде Лонго ; пер. с ит. Н. Орсаг. — СПб. : Азбука, Издательство АЗБУКА, 2025.

 

ISBN 978-5-389-30662-2

 

18+

 

Шестнадцатилетний Оливо Деперо живет в приюте для трудных подростков и поменял уже несколько домов с тех пор, как лишился родителей в ужасной аварии. Он любит книги, ненавидит грамматические ошибки, всегда носит определенную одежду и произносит максимум шестьсот слов в день – вполне достаточно для общения с миром! А еще Оливо обладает незаурядным интеллектом и пользуется им, чтобы запоминать информацию за секунду, строить логические цепочки и делать единственно верные выводы, а самое главное – видеть то, чего никто другой не видит.

И именно поэтому отчаявшийся комиссар полиции Соня Спирлари считает, что Оливо — ее последний шанс найти четырех пропавших без вести подростков. Выполнив все требования юноши, коих оказалось немало (например, он ест только макароны с пармезаном, спит в комнате без отопления, сгрызает по пять чупа-чупсов в день), Спирлари вводит его в курс дела. И Оливо сразу подмечает, что есть в нем что-то странное. Странное настолько, что даже ему придется попыхтеть над разгадкой. И это как раз то, что Оливо нравится.

 

© Н. В. Орсаг, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
Издательство Азбука®

 

 

 

 

 

 

Ненавижу иллинойских нацистов.

Джон Белуши. Братья Блюз [1]

В дверь стучат.

Оли́во не реагирует, так и остается лежать, натянув одеяло до подбородка и закинув руки за голову.

Он знает, это она. Поэтому не отвечает и продолжает созерцать потолок. Говорить «минутку», «не сейчас» или «хочу побыть один» бесполезно — все равно войдет.

Так что он молчит, и она входит: босая, бритоголовая, крепкого сложения, в своей синей спецовке — ну точно Оди из первого сезона «Очень странных дел» [2]: в комбинезоне механика, лет на пять постарше и без всяких там паранормальных способностей. Не знаю, понятно ли объясняю.

Оливо уверен, сейчас она уставится на него своими рысьими — Lynx lynx — желтыми глазами. Всегда так смотрит, когда входит, не дождавшись ответа: «минутку», «не сейчас» и прочее.

— Ну что, головастик, сдрейфил?

Оливо молчит.

— Ты здесь уже семь месяцев, головастик-отшельник, а все еще не понял, что в час дня нужно быть в столовке?

— Я не хочу есть.

— А кому какое дело — хочешь или не хочешь? Все за столом… — И она взглянула на запястье, словно там были часы. — Уже тринадцать минут. Это значит, что сейчас Гектор придет звать тебя на обед, а ты говнишься, головастик-прогульщик.

Оливо молчит, уставившись в потолок.

Она подходит к нему, ступая босиком по зеленому линолеуму бесшумно, словно кошка, идущая по спортивному залу. И так усаживается на кровать, что Оливо не может даже шевельнуть ногой под одеялом.

— Скоро Гектор явится-а-а! Давай ищи причи-и-ину! — напевает она. — Чтобы Му-у-унджу с тебя шкуру не содра-а-ал.

Оливо продолжает неотрывно смотреть на потолок. В книгах и фильмах там всегда находится какое-нибудь пятно, напоминающее главному герою корабль, лошадь, картину Караваджо [3] или детскую игрушку, и это говорит о том, какой он, этот герой, ранимый, забавный, глубокий и мечтательный человек.

А над Оливо потолок белый, практически без изъяна, если не считать длинную ровную трещину, тянущуюся от светильника к стене. На нее можно пялиться часами, и она напомнит тебе лишь прямую на плоскости, соединяющую точку «А» с точкой «Б», из Евклидовой геометрии, — что совсем не сделает тебя ранимым, забавным, глубоким и мечтательным, самое большее — подумаешь об инженере. Не знаю, понятно ли объясняю.

— Снова мозги себе трахаешь, головастик Роршах? [4] Но тебе повезло: у тебя есть Аза. Пока ускоряешь свои нейроны, мне как раз пришла в голову кое-какая идейка. Интересно? Рассказать?

Оливо знает: стоит ему лишь чуть-чуть перевести взгляд, как он увидит ее смуглую гладкую кожу, маленькие ноздри с кольцом-пирсингом, ямочки на щеках, легкий пушок над губой и небольшой шрам на правой брови. Как же ему неловко оттого, что она смотрит на него так близко; он тысячу раз говорил об этом, но Азе плевать. И она делает так всегда, когда захочет.

— Ну что, интересно, какая идейка-то, тормознутый головастик?

— Угу, — сдается Оливо, едва кивая в знак согласия, чтобы Аза не сильно радовалась.

— Так вот, слушай меня. Знаешь, кого было бы видно человеку, глядя на тебя в эту минуту?

— Кого увидел бы человек, посмотрев на меня?..

— Хорошо-хорошо, головастик-Т9! Кого увидел бы человек, посмотрев на тебя в эту минуту? Скажу тебе: увидел бы шестнадцатилетнего тощего подростка, бледного, как труп. Кузнечика в шерстяной шапочке — локти торчат, скулы выпирают, лоб как у неандертальца, зрачки расширены, сердце еле бьется, кожа ледяная и руки дрожат. Что получается?

— Что получается?

— Получается, если скажешь Гектору, мол, у тебя холера, бубонная чума или что-то в этом роде, он тут же купится!

Оливо бросает на нее взгляд:

— Я просто не хочу есть, и все.

Их лица уже совсем рядом, и Аза внимательно изучает его.

— Знаешь, ты прав! — заключает она. — Не сработает, потому что ты всегда выглядишь так, будто уже одной ногой в могиле! И тебе ничего не остается, как признаться Гектору, что боишься Мунджу! А что плохого в том, чтобы бояться Мунджу? И я боялась бы, если бы сдала его, как сделал ты.

— Никого я не сдавал! — Оливо произносит это на децибел громче.

— Ну, тогда пойди и объясни это своему приятелю Мунджу! Может, пока он будет сдирать с тебя шкуру, сумеешь между воплями переубедить его. Послушай свою Азу! — И она слегка хлопает Оливо по коленке, укрытой одеялом. — Расскажи Гектору, как реально обстоят дела. Он чуткий. Чуткий и добрый. Я знаю, мы же с ним встречались.

— Да не встречались вы никогда. — И тут Оливо впервые смотрит на нее. — Скажу, что просто не хочу есть. И точка!

— Как знаешь, — пожимает девушка плечами.

Оба некоторое время молчат. Аза разглядывает комнату так, будто никогда раньше не видела кровать Оливо, пару жалких постеров на стене и другую кровать, на которой все эти семь месяцев никто не спал — кроме одного парнишки, который останавливался здесь проездом на пару дней; в общем, Гектор извинился тогда, объяснил, что сложилась чрезвычайная ситуация. Не знаю, понятно ли объясняю!

Между кроватями стоит старый письменный стол белого цвета. На нем кто-то нацарапал вялый пенис, «Люблю SferaEbbasta» [5] и фразу: «Звезда всегда одинока, ведь думает лишь о том, чтобы сетить» [6] — причем написано именно так, с ошибкой. Ковер поносного цвета, сбоку блевотно-желтый стул, на потолке лампа цвета мочи — коллекция «Жидкие выделения» из «Испражнений-дизайн». Не знаю, понятно ли объясняю.

Из приятного только стеллаж с личными книгами Оливо. Их шестьсот двадцать семь, кроме шести, взятых в городской библиотеке и ста двадцати семи из других библиотек, позаимствованных, но так и не возвращенных. Тринадцать осталось от прежних обитателей комнаты, и они в основном о футболе, прическах, о том, как сделать бомбу из того, что лежит под мойкой, и как достичь успеха в шоу-бизнесе, не слишком часто совершая то, в чем потом будешь раскаиваться.

Несмотря на книги, комната в целом выглядит безнадежно, как тот мешок с мусором, что рвется, когда ты уже в паре метров от бака.

Может, из-за неонового света и зеленого линолеума, а может, из-за мебели, пожертвованной кем-то после смерти тети. Все это вещи — переданные в дар без любви, о них и потом мало заботились — как и обо всех нас тут. Не знаю, понятно ли объясняю.

— Какие глубокие мысли, головастик Фосколо! [7] — произносит Аза. — Знаешь, я едва не перепугалась, решив, что это последние твои мысли.

— Не последние они!

— Прав. После того как Мунджу размозжит твою драгоценную башку, головастик Сваровски [8], ты еще сможешь мямлить что-то вроде «ба, бу, ню, ню, хрям, ням, ду-ду-ду… обделался…»

— Хватит пугать меня!

— Пугать тебя? Так, значит, выходит, ты головастик-козодой — маленькая птичка с бешеными глазами и злобным воплем. Смотрю, очень похож на нее! Ты ДОЛЖЕН бояться Мунджу, придурок! Как можно не бояться чувака огромного, как гипермаркет, гремучего, как рейв [9], наглого, как швейцарский банк. И с тремя яичками.

— Нет у него трех яичек.

— Не знала, что вы настолько близки.

— Мы не близки, но трех яичек у него нет.

— Конечно есть. Третье Мунджу вырвет у тебя, потому что думает, это ты настучал воспитателям про травку, которую он спрятал в старой вентиляции в душевой, — а где еще могла быть травка, как не в вентиляции, хе-хе-хе!

Оливо приподнимается и садится на кровати:

— Повторяю, никого я не сдавал, ясно?

— Спокойно, спокойно, головастик — Спирит [10] — душа прерий! — И она мягко шлепает его по плечу. — Существует любовь с первого взгляда и ненависть с первого взгляда. Так вот Мунджу тебя ненавидит с первой секунды, и не важно, сдал ты его или нет. С другой стороны, ты тоже его пойми: все берут у него травку, значит им совсем невыгодно остаться без дилера. Прибавим, что никто не был в курсе, где он хранит вес, и вывод напрашивается сам собой: сдал его тот, кто не курит, кто бог знает как постоянно все вынюхивает и кто, скорее всего, любимчик воспитателей. Угадай, головастик — создатель алгоритмов, кто подходит под это описание? Прибавим к тому же, что третье яичко, как игрушку-антистресс, всегда удобно держать в кармане…

В дверь стучат.

— Оливо! — доносится из коридора голос Гектора.

— Ну что, глухоманский головастик, не хотел меня слушать? Я же сказала: за тобой придут.

Оливо молчит. Дверь приоткрывается, и в нее просовывается большая, взъерошенная, очкастая голова небритого Гектора. От туловища бывшего регбиста виднеются лишь плечо, половина грудной клетки и левая рука, которые вместе весят столько же, сколько весь Оливо.

— Оливо, чем занят? Не идешь на обед? — спрашивает Гектор.

Оливо глядит на него с кровати. Он так и лежит одетым, после того как сходил в туалет еще на рассвете — чтобы ни с кем не встретиться по дороге.

— Оливо?!

— Угу.

— Тебе плохо?

— Нет, — бурчит Оливо.

— Сколько уже сегодня?

— Сто шестьдесят два.

— Так в чем тогда дело? У тебя осталось еще четыреста тридцать восемь. Давай пойдем на обед!

Оливо согласно кивает головой, но не шевелится. Гектор еще больше протискивается в проем. На нем рубашка навыпуск — в крупную клетку. На ногах — сабо, какие обычно носят медработники.

— Послушай меня, Оливо. Через несколько дней Мунджу переедет в квартиру к другим совершеннолетним, которые выпустились раньше. Мы рассматривали этот вариант еще несколько недель назад. То, что случилось, только ускорило события.

— Угу, — мычит Оливо.

— Это не значит, что мы выгоняем парня, понимаешь? Я буду по-прежнему опекать его, а директриса — контролировать, как он осваивается на работе. Просто здесь ему уже не место. А теперь пошли, тебя макароны ждут. Я занял стул рядом.

Оливо мельком смотрит на него и вылазит из-под одеяла в своей серой толстовке и обычных вельветовых коричневых брюках.

Эти его брюки ничем не отличались от четырех таких же коричневых вельветовых пар брюк, что висели в шкафу. Оттенок зависел лишь от того, когда они были куплены и сколько раз постираны.

— Аза пойдет? — спрашивает Гектор.

Оливо сует ноги в хайкеры [11] и направляется к выходу. У двери оборачивается на кровать, где, закинув ногу на ногу, теперь полноправной хозяйкой сидит Аза.

— Нет, — говорит Оливо. — Останется в комнате.

— О’кей, — отвечает Гектор.

В коридоре, пока шли в столовую, Оливо слышит, как она поет:

— Это грустный рассказ об Оливо Депе́ро-о-о! Он имел два яичка, а теперь ни одного-о-о!

Оливо, опустив глаза в тарелку, молча ест свои макароны с маслом и пармезаном — на самом деле пармидзаном — так называется немецкая подделка из просроченных плавленых сырков, остатков детской смеси и корок пармезана, завалявшихся на дне сумки-холодильника немецкого туриста, вернувшегося из Италии. Не знаю, понятно ли объясняю.

Справа от него сидит Гектор, слева Даниела — новенькая воспитательница, которую Оливо видел вчера плачущей во дворе, после того как Октавиан сказал ей: «Да пошла ты на хер, толстожопая сердечница с бионической сиськой».

Почему Октавиан сказал ей «пошла ты на хер…» и так далее? Потому что пару дней назад Даниела призналась за ужином, что в детстве ей делали операцию на сердце и она носила прибор, контролирующий сердцебиение.

Пока Даниела рассказывала об операции и обо всем остальном, Оливо сидел, уткнувшись в тарелку с макаронами с маслом и пармидзаном, точно так же, как сейчас, и про себя думал: «Понимаю, стараешься завоевать доверие этих трудных подростков, но как только они подловят момент — сразу воспользуются тем, что ты сказала, чтобы тебе же сделать больно. Поэтому молчи, молчи, молчи…»

Но Даниела не замолчала и спустя два дня плакала во дворе, куда вышла под предлогом выкурить сигаретку.

Оливо тогда прогуливался там и, заметив ее в слезах, ненадолго задержался под деревом, которое скрывало Даниелу, ее сигарету и горькие слезы.

Она была новенькой, но не глупой и, значит, все поняла.

— Я плачу не из-за «сердечницы с бионической сиськой», — сказала она, шмыгая носом, — а из-за толстожопой.

Оливо посмотрел на нее и, ничего не ответив, продолжил свою прогулку — хе-хе-хе, милая все-таки эта толстожопая сердечница с бионической сиськой!

Кроме Гектора и Даниелы, по обеим сторонам от Оливо сидят Стефан, которого все уважают — хотя ему всего тринадцать, — ведь его отец торговец оружием, разыскиваемый почти всей европейской полицией, — и Роза, которая нравится всем, потому что у нее есть усики, она разговаривает только на синти [12] и постоянно танцует под свою колонку. Сколько ей лет, точно никто не знает, но говорят, что двадцать, судя по усикам главным образом, — в таких местах, как это, легенды рождаются очень быстро. Не знаю, понятно ли объясняю.

На этом безопасный сектор заканчивается.

Дело в том, что на другой стороне стола восседают Октавиан, Галуа и Пабло — банда Мунджу в полном составе. Субъекты, мягко говоря, враждебные: их Оливо расположил в порядке возрастающей опасности. На обороте титульной страницы имевшейся у него книги «Дон Кихот» [13] — заметка сделана твердым простым карандашом Н3 — единственным по-настоящему подходящим для письма. Не знаю, понятно ли объясняю.

Октавиан, как хитрый и коварный наместник Мунджу, управляет всеми происками и интригами. Его любимое развлечение — сеять злобу, обижать словесно и придумывать наказания и мучения, чтобы делать несчастными других. Он довел свою деятельность до совершенства и достиг удивительного успеха, потому что грамотен и хитер, как тайваньский макак Macaca cyclopis.

На втором месте Галуа — худой, безжалостный гончий пес и ищейка Мунджу. Что-то среднее между гиеной подвида Crocuta crocuta и архидьяконом из «Собора Парижской Богоматери» Гюго [14]. У него роль ретранслятора: получать приказы от Октавиана и Мунджу и передавать их Пабло, а на досуге Галуа не брезгует тем, что обдирает, зачищает и собирает скелеты животных.

Последний из трех — Пабло. Неотесанный и тупой оболтус на службе у Мунджу и всех остальных. Всегда вооружен заточками, собственноручно изготовленными из ложек и вилок, анахронический экземпляр вымершей птицы додо Rahpus cucullatus, банально выполняет все, что прикажут, зачастую совершает ошибки, чувствует себя виноватым, потеет, бормочет и выпрашивает заслуженное наказание.

Напротив них сидят Джессика, Федерика и Гага — каждая адепт секты Мунджу со своими обязанностями.

К тому же шестнадцатилетняя Джессика — девушка Мунджу. Очаровательная и сверкающая, словно медуза Aurelia aurita, все усилия прилагает главным образом для демонстрации своей гладкой, увлажненной кожи и для того, чтобы выглядеть привлекательной и внешне безобидной. С этой целью скрывает свой ум под прической каре и смотрит низкопробные сериалы, а потом притворяется, будто не помнит имен персонажей.

Федерика — ее лучшая подруга, спутница и компаньонка — фламинго рода Phoeniconais minor, тощая девушка, психопатка, помешанная на запорах, размерах груди, шоу талантов и тату. Почти все время советует другим, как бороться с прыщами, прославляет Джессику, потому что та «просто чудо», и следит за модными блогершами в надежде однажды стать одной из них.

Последней следует Гага, недавно прибывшая в приют. Она ждет, что в ближайшее время вольется в свиту Джессики. В связи с этим все ее старания, как у сомика-чистильщика Otocinclus, направлены на поддержание в опрятном состоянии и порядке комнаты этих двоих — в надежде, что ее примут в подруги на полную ставку. Кроме того, много спит, плохо учится и смеется невпопад.

Само собой, во главе стола, прямо напротив Оливо, сидит властелин этих дементоров [15], Джокер [16] без грима, орк [17] без бороды, нетленный мистер Хайд [18], Халк, который уже никогда не станет Брюсом Бэннером [19]. Короче говоря, Мунджу.

Оливо поглядывает, как он уплетает три порции пасты аль форно [20], шесть эскалопов, две тарелки картошки и один невероятного размера кусок бисквитного торта. Именно столько, молча, уставившись в тарелку, не удостоив соседа ни единым взглядом, только что поглотил Мунджу.

Можно было подумать, что ему даже в голову не приходит, будто это Оливо разболтал о тайнике с травкой, запустив таким образом процесс его исключения из приюта, где Мунджу за последние годы обзавелся девушкой, бандой приспешников и прибыльной сетью сбыта наркотиков.

Оливо не может поверить своим глазам, но, похоже, дела обстоят именно так: Мунджу помалкивает и ест с немой прожорливостью барсука Meles meles Linnaeus — зверька, с которым он делил в прошлом увлечение подземными лабиринтами. Не знаю, понятно ли объясняю. Между тем трое его прихвостней и подруги громко болтают, прикалываются и смеются, как обычно совершенно не интересуясь происходящим на другом конце стола, где сидят воспитатели и лузеры.

«Ну вот видишь», — только собрался подумать Оливо, всю ночь пролежавший с готовым лопнуть в любую секунду мочевым пузырем, разглядывая белый потолок в ужасе от мысли, что встретит кого-нибудь из них по дороге в туалет, и представляя самую страшную месть, однако же… Правду говорят: страхи оказываются иногда сильнее того, что может случиться на самом деле…

Именно это сейчас и происходит.

Порой кажется, что все идет к лучшему, то есть все в порядке, но только до тех пор, пока не замечаешь какую-нибудь мелочь и не понимаешь, что ошибался: на самом деле все идет прахом, хуже некуда, до омерзения. В двух словах: ты зашкваренный или, как сказала бы Аза: плаваешь по уши в помойной яме, из которой шансов выбраться у тебя столько же, сколько их было у Людовика XVI [21], когда он стоял на коленях у гильотины.

Именно такую мелочь, лежа в кровати, уже несколько часов усиленно перетирает в голове Оливо. Раз за разом он прокручивает момент, когда после обеда Гектор разрешил всем уйти и Мунджу, поднимаясь, мельком бросил взгляд в его сторону.

Он не то чтобы посмотрел, а так, знаете ли, взглянул исподлобья. Однако чем больше Оливо роется в мыслях, возвращаясь к тому моменту, тем четче проявляется еле заметная, сложенная из маленьких букв, но вполне читаемая фраза: «Я ЗНАЮ!» — и под ней совсем мелко: «Ну и огребешь ты у меня, наглая свинья!»

Вот почему, когда в дверь стучат, он тут же вскакивает на ноги.

— Оливо?! — зовет Гектор. — Можем поговорить минутку?

— Да. — Оливо с облегчением выдыхает.

Гектор открывает дверь, но не входит, что означает — дело срочное.

— Послушай… — говорит он. Если Гектор начинает с «послушай», не жди ничего хорошего. — Директриса Атраче вызывает тебя в свой кабинет: там кто-то хочет поговорить с тобой.

Быстро прикидывая в уме, Оливо сразу понимает, что его ждут плохие новости. Но если перебрать в голове все, какие только возможно, плохие новости, их может статься не так уж и много. Что это за человек хочет с ним поговорить? И почему в кабинете Атраче? Однако трудно придумать новость хуже той, что Оливо получил, когда ему было восемь лет, — известие о том, что остался сиротой, без отца и матери; тогда же он узнал подробности их смерти.

— Оливо?

— Да.

— Пойдем?!

— Да, — кивает и показывает, что ему нужно завязать шнурки на ботинках.

— Ну давай, я в коридоре.

Оливо ожидает, пока закроется дверь, и поворачивается к Азе. Она, сидя задницей на столе и поставив ноги на стул, стрижет ногти. Но тут же отвлекается от своего занятия и смотрит на него:

— Ну чё?

— Что «чё»? Нужно идти к директрисе.

— Так в чем проблема, головастик в обмороке? Не съест она тебя! Хотя, конечно, если посмотреть на размер ее талии…

— Как думаешь, что ей нужно?

— О, какой вопрос! Усыновить тебя, переписать на тебя свой банковский счет, выдать за тебя свою дочь или самой жениться на тебе, вымыть тебе ноги собственными слезами, клонировать, избрать тебя мессией [22] и подарить почку, хотя, глядя, как ты ешь, я бы свою почку и на выходные тебе не одолжила… Ну с какого хрена я должна знать, что она хочет! Пойди да узнай! Ты сирота, не от мира сего, у тебя нет друзей, нет девчонки потрахаться, нет денег, нет образования, нет будущего, и через пару часов ты не исключено что останешься и без головы, которую Мунджу прищемит дверью. Что хуже этого может еще с тобой случиться? Впереди только лучшее, разве нет? Иди-иди, головастик Винни-Пух, а я здесь крепость поохраняю. Если придет Мунджу по поводу яичек, скажу ему, чтобы зашел через полчасика.

Оливо и Гектор идут по коридору, поворачивают к заднему выходу, чтобы миновать холл, где другие воспитанники смотрят фильм и играют в карты. На улице дождь, сегодня суббота — значит у Гаги, Федерики, Стефана и Октавиана никаких занятий в школе, у Джессики никакой практики в парикмахерской, не работают и профессиональные курсы электриков и токарей у Мунджу и Галуа. В субботу днем все на базе.

— Директриса разрешила мне тоже присутствовать. Не возражаешь? — спрашивает Гектор, когда они проходят через актовый зал.

— Угу.

— Сколько слов сказал уже?

— Двести тридцать восемь.

Гектор быстро подсчитывает в уме. Он уже поднаторел в этом.

— Трехсот шестидесяти двух будет достаточно. — Кивает головой.

Они выходят на задний двор, где паркуют машины воспитатели, посетители, обслуживающий персонал и родственники воспитанников (немногочисленные). Приют находится в помещении бывшего обжигового завода — кирпичной фабрики. Не знаю, понятно ли объясняю. Последний его владелец подарил завод частному фонду, который содержит в нем приют и управляет им. Фонд называется «Мы есть!», в провинции Турина у него шесть подобных учреждений для детей и подростков, а также интернаты для уже выросших воспитанников, таких как Мунджу. Среди подопечных кого только ни встретишь: сироты, иностранцы без вида на жительство, чудные и проблемные, с суицидальными наклонностями, отбывающие срок вместо реального заключения в колонии, парни и девчонки, спасенные от занятий проституцией или от родителей — насильников, эксплуататоров, жестоко с ними обращавшихся, а также отстающие в развитии дети — наследие еще тех времен, когда их содержали вместе со всеми.

Оливо живет в одном из укромных, удаленных от Турина приютов, предназначенном для ребят, которые оказались в тяжелых жизненных обстоятельствах, нуждаются в помощи либо прячутся по необходимости от злоумышленников, готовых их похитить или причинить вред. Именно поэтому здесь все ходят в школу в небольшой горный поселок, а не в город и всегда в сопровождении. По этой же причине им нельзя пользоваться соцсетями и выкладывать в интернет фотографии, чтобы исключить риск раскрыть свое местоположение. Но на самом деле все это делают, и мобильники у всех есть, и симки, спрятанные в унитазах, под плитками, даже в творческой мастерской. Но для Оливо, как и для Розы, это вообще не проблема: у них никогда не было мобильников.

Раньше Оливо жил в приюте в Павии [23]. Перед этим — в провинции Болонья. Еще раньше — в приемной семье, где все было плохо. А совсем-совсем раньше — в приюте под Миланом.

И сам он никогда не просился уйти. В один из дней вдруг входил воспитатель, социальный работник, психолог или директриса и сообщал, что на следующей неделе он, Оливо, сменит «место жительства». Так обстоят дела.

Он никогда не спрашивал почему. Ему не нужно было собирать чемоданы, он брал лишь джутовую сумку, в которую кидал пять пар зеленых носков, четверо трусов, пять маек, два свитера, две толстовки, четверо коричневых вельветовых брюк и джутовый мешочек для зубной щетки. Ботинки одни — хайкеры, что на нем.

Единственная громоздкая вещь — книги, но ведь в приютах почти везде есть минивэны, какими обычно пользуются хиппи, сантехники, приглашенные на день рождения аниматоры, квартирные воры, и на таких же минивэнах перевозят детей, именно.

Помимо прочего, в джутовой сумке у Оливо лежат три серые шерстяные шапочки — вроде той, что у него на голове. А условия, о которых он просит — и судьи, занимающиеся опекой, уже знают об этом, — чтобы на новом месте у него была отдельная комната, его книги и библиотека поблизости.

Об этом и размышляет Оливо Деперо, пока быстрым шагом идет с Гектором через двор в кабинет директрисы приюта.

В то же время он уже успевает мысленно составить список из семи припаркованных на небольшой площадке машин. Вышло так, что он не знает хозяина лишь одной из них.

На приборном щитке незнакомого авто замечает сложенную газету, прочитывает и запоминает статью в ней, а в салоне усматривает и фиксирует в памяти еще двенадцать предметов, расположенных на сиденьях, дверцах, ковриках и подголовниках. На крыше машины виднеется круглая отметина, уже разъевшая краску кузова. Ага, теперь-то он понял, кто ждет его в кабинете директрисы.

Однако Оливо не догадывается зачем. Если только это не касается той старой истории, что случилась во Франции. Или той, что в Швейцарии.

Маловероятно.

Кабинет директрисы — это классический кабинет руководительницы частного сообщества, опекающего приюты, то есть женщины, которая никогда не будет богатой, если только не станет красть или продавать на органы своих подопечных.

Однако дама настолько преисполнена важности от занимаемой директорской должности, что сочла необходимым обзавестись столом под красное дерево еще и для того, чтобы не выглядеть лузером перед воспитателями, которые пишут свои отчеты на письменных столах из «Икеи», подкладывая под их ножки сложенные бумажные салфетки, чтобы не шатались.

Директриса Атраче, женщина лет пятидесяти, жаль говорить это, но абсолютно типичная директриса — от химии на голове до оправы очков. А также, если проследить, спускаясь ниже по фигуре, в твидовом юбочном костюме, с жировым спасательным кругом на талии, в дымчатых чулках и туфлях на низком каблуке.

Рядом с ней на стуле, сбоку от письменного стола под красное дерево, сидит женщина, на вид моложе директрисы.

Ее Оливо никогда не видел.

Женщине точно больше сорока, но ненамного, у нее длинные каштановые волосы по плечи. И ее вполне можно назвать красивой. Мешает только нос, слегка напоминающий боксерский, но в то же время это и достоинство, позволяющее считать ее просто настоящей красавицей.

На ней черная кожаная мотоциклетная куртка нараспашку, из-под которой виднеется слишком легкая, не по сезону блузка. Она одна из тех, кому никогда не бывает холодно, а если и замерзнет, то забывает об этом, потому что ей и без того хватает о чем думать.

— Садись, Оливо, — произносит директриса.

Оливо опускается на единственный стул, находящийся напротив женщин. Гектор остается стоять на шаг позади него, потому что ему некуда сесть.

— Я тебя вызвала, чтобы кое с кем познакомить, — говорит директриса, указывая на женщину, перелистывающую бумаги в папке и не обращающую на них никакого внимания. — Это касается комиссарши…

— Комиссара, — перебивает женщина безобидным, как перочинный ножик, голосом. — Знаю, многие мои подруги-коллеги предпочитают, чтобы их называли в женском роде, но мне без разницы.

— Конечно, — осекается директриса, — это формальности. В общем, Оливо, комиссар полиции Соня Спирлари попросила о встрече с тобой, и мы подумали, что нет причин отказывать ей в этом. Надеюсь, ты со мной согласишься?

Оливо не произносит ни «да», ни «нет», он мучительно теребит заусенец на большом пальце. Кожица у ногтя разрослась и прямо сейчас требует особенно осторожного обращения.

— Привет, Оливо! Давно хотела познакомиться тобой, но думала, может, лучше сначала изучить дело. Я имею в виду, как ты догадываешься, материалы социальных служб, экспертизы, старые полицейские протоколы и те, более ранние — от французской полиции. Швейцарская, однако, нам еще не переслала досье по делу Беллами. Швейцарцы никогда не торопятся. Наверное, ты знаешь это лучше меня, ведь ты жил в Швейцарии?

Оливо укладывает заусенец ровно на то место, откуда выковырял. Слюнявит меж губ кончик указательного пальца и, как кисточкой, увлажняет кожицу около ногтя, результат получается совершенно удовлетворительный. Эпидермис на пальце выглядит нетронутым, словно заусенца там никогда и не было. Улыбается, довольный собой и успешно выполненной работой. Знает, что комиссарша, с этого момента и впредь буду называть ее именно так, скорее всего, воспринимает его улыбку как пофигистскую. Терпение.

— Не волнуйся, Оливо, в твоей карточке и это написано. — Листает личное дело и на второй странице читает: — «Когда он кажется рассеянным и совершенно не интересующимся темой, его внимание в любом случае на максимуме, его склонность составлять логические связи ошеломляющая, способность накапливать данные и многочисленную и сложную информацию сходна с компьютерными возможностями, когда задания делятся между основной памятью и оперативной памятью, то есть кэшем…» — на самом деле я понятия не имею, что это за кэш… — Женщина прерывается, чтобы посмотреть, чем занят сидящий напротив юноша.

Оливо скребет маленькое пятнышко на ногте, на деле оказавшееся всего лишь игрой света.

— Любопытное получается дело, — продолжает женщина, — эксперты оценили тебя как невероятно умного и проницательного человека, но все сданные тобой тесты демонстрируют уровень IQ [24] абсолютно нормальный. Будем откровенны, в семи выполненных тобой тестах на определение умственных способностей ты всегда набирал одинаковое количество баллов — сто два, что соответствует уровню среднего итальянца. Говорят, невозможно, чтобы один человек получал одно и то же количество баллов семь раз. Но у тебя получилось. Понятия не имею, как это тебе удалось, но отныне и впредь буду говорить с тобой, учитывая, что ты способен делать вещи, которые другим не под силу, согласен?

Оливо снова принимается за заусенец и поднимает голову.

— Я бы сказал «нет», — спокойно отвечает он, глядя на окно за спиной комиссарши.

— Что ты имеешь в виду? — интересуется она. — Почему «нет», с чем ты не согласен?

— С тем, о чем вы хотите меня спросить.

— Оливо! — Директриса хватается за подлокотники кресла. — Позволь по крайней мере, чтобы комиссарш… комиссар тебе объяснила. Речь идет не о глупостях, смею тебе заметить. И хоть толика уважения с твоей стороны должна…

Комиссарша Спирлари жестом прерывает ее и улыбается, как бы говоря: «Все в порядке, вы — директриса, но я сама знаю, как мне разговаривать с подростком».

Она снова смотрит на Оливо.

— И как же ты узнал, о чем я хочу тебя спросить? — интересуется.

Оливо тем временем разглядывает воробья, усевшегося на подоконник.

— Вы ему рассказали? — обращается комиссарша Соня Спирлари к Гектору.

— Нет, — отвечает он. — Даже если бы хотел рассказать, я не знаю, о чем речь.

Женщина понимающе кивает головой и снова смотрит на Оливо, который в этот момент знаком подзывает Гектора и просит наклониться к нему. Воспитатель приседает возле него на корточки. Оливо оборачивается и что-то говорит ему на ухо. Гектор соглашается и встает:

— Он заметил след от мигалки на крыше вашего авто и прочел газету на приборной панели, открытую на странице, где рассказывается о деле. В общем, он не хочет выглядеть невежливым, он выслушает.

— Очень приятно. — Комиссарша Спирлари с легкой издевкой изображает поклон. — В таком случае можно немного приоткрыть окно?

Никто не двигается с места, так что подняться приходится директрисе. Стоило ей дотронуться до ручки, как воробей, скакавший по подоконнику, улетел. Оливо знает, комиссарша, как ни в чем не бывало листающая в этот момент его личное дело, специально попросила открыть окно.

— После аварии, в которой погибли твои родители, — продолжает она, — ты оставался в больнице больше года, перенес три операции на голове. Когда вышел оттуда, тебе было девять лет и ты впервые попал в приют, где находился целый год, до десяти лет, после чего тебя передали в приемную семью. Правильно?

Оливо молчит. Он снова занят заусенцем.

— Да, — говорит Гектор.

Комиссарша Соня Спирлари не смотрит на него и продолжает:

— В той семье ты пробыл восемь месяцев. Затем без каких-либо веских оснований, — недостаток социальной адаптации — основание; и не нужно думать, что если два дня не мыться, то дезодорант поможет скрыть это, — ты вернулся в прежний приют, где предотвратил попытку суицида мальчишки из соседней комнаты. Ни воспитатели, ни лечившие парня психологи так и не поняли, что было у него в голове, но ты, в свои одиннадцать лет, заметил, что он уже несколько дней потихоньку собирает разные средства для уборки, чтобы затем отравиться ими. Не имея никаких химических препаратов под рукой и желая снизить риски, ты умудрился разбавить и перемешать их с чем-то, что нашел на кухне или еще бог знает где, вплоть до присыпки от потливости ног. В итоге все же позволил ему выпить эту бурду и позвал воспитателей. Промыли желудок, и мальчишка был спасен. Ты так никогда и не объяснил, почему не предупредил о его намерениях, прежде чем он выпил эту отраву. Но больше попыток суицида парень не делал. Сейчас учится на врача и проходит фельдшерскую практику.

Директриса слегка кашляет. Она явно не в курсе этих подробностей.

— Спустя полгода тебя передали в новую семью. Казалось, все шло замечательно, двое маленьких детей супружеской пары обожали тебя, но ты раскрыл глаза супруге на мужа, который заложил магазин и дом, чтобы избавиться от непосильных игровых долгов, о чем та понятия не имела. Родители расходятся. Женщина хочет, чтобы ты остался с ней и ее детьми, но суд, учитывая вышеизложенные обстоятельства, отказывает ей в этом. Ты возвращаешься в приют, но на этот раз уже в другой. Два месяца живешь там и вдруг исчезаешь непонятным образом. Тревогу поднимают спустя три часа твоего отсутствия, тебя ищут полицейские, карабинеры [25] и спасатели, но бесполезно — ты исчез. По всей вероятности, зная, что случилось ранее с твоим отцом, поисковики проверяют также реки и озера поблизости, но…

— Оливо это все хорошо известно, — перебивает ее Гектор, — да и нам тоже. Так что не понимаю, зачем нужно еще раз повторять.

Комиссарша Спирлари достает из кармана куртки чупа-чупс, разворачивает и кладет в рот.

Теперь Оливо с особы