Софи
Ваше слово — букет
Острых роз.
На протяжении всей своей жизни я очень часто влюблялся. В людей, эмоции, города, которые посещал. Никогда не было такого, чтобы места и люди приносили мне одно только разочарование, нет; жизнь кипела во дворах, в сердцах моих друзей и возлюбленных, ведь так и должно было быть. Но, дорогой читатель, не думай, что эта история будет чем-то скудным и бессмысленным, потому что начало она берет из моей юности: горячей, яркой и насыщенной. Тогда я не горевал по пустякам, чаще с простотой душевною отдыхал, нежели занимался, но! развитие моё складывалось не по годам, радуя отца и мать.
Семейство наше не было особо знатным, имение насчитывало двадцать душ, не более; отец роскоши не любил, был отставным офицером с извечным желанием жить по уставу, при этом страшно скучая по своей молодости. По вечерам он часто засиживался с экономкой, которая, ввиду своей неопытности, иногда допускала ошибки в ведении хозяйства и смело принимала наставления. Моей матери часто надоедал порядок, по которому все жили в этом доме, поэтому она предпочитала уединяться с книгой в своих покоях и старалась лишний раз не тревожить слуг. Был за ней один грех — страшно любила работать в саду, своими руками выращивая нарциссы и пионы.
Стоит сказать, что моя семья всегда относилась к людям просто, считая их лишь за «дважды два». В свою очередь, не могу сказать, что это плохо, ведь простота русского народа и поражает иностранцев, решивших внезапно погостить в излюбленном Петербурге, заселившись в лучших номерах. Я никогда не искал в своих знакомых задатки уравнений, напротив, в математике я был плох. Мне больше по душе было раскрывать людей через слова, писать про них длинные письма, расписывать в заметках каждую мелочь в их внешности, наблюдая за народом в скверах на лавочке и тренируя мастерство слова.
Что-то было и в той, кого можно охарактеризовать одним словом: лёгкая. Лёгкость эта была поэтически прекрасной, такой лёгкости стоило завидовать и уповать, но как же иногда тяжело неземным девушкам жить, милый друг! Они мечтали улететь, сделать что-то новое и, по суждениям многих, неправильное, за что платили своей жизнью и камнем падали вниз, подобно раненым птицам… С этой девушкой в юности мы познакомились случайно, встретившись на званом вечере у одной знакомой моей матушки — дама эта, Ирина Эрнестовна Лях, была в летах, но образованная и ухоженная. Она всегда была только в лучших платьях, не зазнаваясь и не выказывая вычурности своего образа жизни. Она любила созывать вечера, рассказывая анекдоты, которые вычитала на днях в новомодных журналах, но простушкой отнюдь не была. Смех её всегда был заразителен, но не всегда люди смеялись вместе с ней. Единственный нюанс был в том, что она терпеть не могла пререканий, а юлить было самым простым выходом для людей знатных и знающих себе цену.
И я никогда с ней не юлил и не пререкался; в тот вечер, особенно людный, эта женщина анекдотов не рассказывала, лишь курила свою вишнёвую папироску и болтала ни о чём с гостями. Я зажался в углу со стаканом вина, наблюдая за хмельными дамами. Мать моя к тому времени уже заказала коляску и уехала, оставляя меня до позднего вечера в компании необычайно приятной, но немного скучной. Мой знакомый, подошедший ко мне в тот момент, когда стакан опустел, положил мне руку на плечо и широко улыбнулся. Не скажу, что был ему рад, но рядом с ним всегда происходили какие-то необычные вещи, даже, можно сказать, животрепещущие!
«Сегодня что-то должно будет произойти», — подумалось мне тогда.
— Ну-с, Петр, чего как не родной? Неужто сегодня хмелеть не хочешь? — тяжело выдохнув, засмеялся он. Курение давало о себе знать, хоть и был он старше всего на пару лет; вот-вот ему должно было миновать двадцать два, поступал он на какое-то новомодное направление и был всегда весел. Его широкие брови над добрыми глазами постоянно, будто бы в изумлении, были подняты вверх; бакенбарды цвета ржи были осторожно обстрижены и надушены, а воротничок отутюжен и чуть примят.
— Родной, не родной… Расскажи-ка мне лучше, Борис, чего сегодня так шумно? Умер кто-то? — спросил я в надежде узнать последние известия. Нет, сплетником я никогда не был, лишь любил быть в курсе всех окружных дел, о которых в газетах не пишут. На таких приёмах не стоило казаться простым, словно «дважды два», ведь знатные люди, хоть и скрывали это, сами же распространяли нелицеприятные слухи.
Борис глухо рассмеялся, расплескивая алкоголь на свою белоснежную рубашку. Он быстрым движением стёр капли, а после провёл пальцами по бритому подбородку, чуть наклоняясь ко мне.
— Видишь ту женщину, в стороне стоит, придерживает кринолин и улыбается? Замуж вот вышла, омывает по-русски, так сказать-с… Немка она, с госпожой Лях дружбу водит, вот, по старой памяти решили праздник закатить-с… — Борис откашлялся, залпом допивая алкоголь и убирая стакан на столик рядом с нами. Я кивнул, с интересом, но не вызывающим, рассматривая немку и стараясь не выдать ничего в себе. Невозмутимость на лице дрогнула, когда женщина посмотрела на меня хмельными глазами и мягко улыбнулась.
Рядом с ней промелькнула чья-то чудесная фигурка: она оглядела всех своими округлыми глазами, будто бы в поиске чего-то, а после растворилась в толпе. Прекрасная девушка аккуратно протягивала руку для мужских поцелуев, боясь излишне нетактичных особ. Я внимательно проследил за ней взглядом, примечая её тонкие руки с россыпью родинок на открытых плечах, высокую причёску со светлыми и блестящими волосками, спадающими ниц, а после вновь повернулся к другу, но тот уже исчез.
«Вот оно! Вот!» — промелькнула мысль в моей голове. Меня сразу потянуло в сторону этого прелестного создания, поэтому, выпив ещё, я направился прямиком к немке. Она оглядела меня с явным восторгом, но понять причину этого восторга поначалу я не смог.
— Здравствуйте, здравствуйте, барин-с, — протянула она с некоторым акцентом, безобразно коверкая букву «р». — Смотрели на меня али на мою племянницу? Ох, неважно, всё неважно! Налейте барину водки да хлеба положите побольше-с! — слово «водка» у неё вышло совсем уже хмельным языком, но она не потеряла своего напускного величия с капелькой великодушия. — За меня пьем-с, барин! Как же ваше имя…?
— Петр, — откашлявшись, ответил я. — Меня зовут Петр Николаевич Посредный, — добавил я с гордостью, целуя женщине руку и заставляя её весело хрюкнуть. Мне протянули водку и кусок хлеба, которым я с радостью закусил. — За вас, милая фрау!
Женщина довольно улыбнулась, отбрасывая со лба прядь тёмных волос и едва ли не подпрыгивая от нетерпения. Разговоры вокруг больше не слышались столь отчетливо, но явно присутствовали — люди собрались здесь не только из-за «женитьбы» немки, но и для простого своего развлечения, шутили, смеялись, пили. Госпожа Лях приглашала к себе всех желающих, ненавидя существовать в одиночестве. При этом она так и не смогла выйти замуж, детей не имела, а кавалеры избегали её по причине излишней весёлости и любви к таким шумным сборищам.
— Совсем забыла, — ласково протянула она, вновь искажая слова на свой манер. — Агнет Шолль, — сказала она, протягивая руку вновь. Я принял её одним плавным, как мне казалось, движением, вновь приникая к мягкой коже губами. Я тоже начинал хмелеть на этом празднике жизни, но меня совершенно это не смущало. Наоборот, хотелось поскорее двинуться на поиски милой племянницы, которая так меня заинтересовала. — Ну-с, любезный, нужно идти дальше! Мож
