Александр Алексеев, Ирина Алексеева

Судьба интеллекта и миссия разума:
философия перед вызовами эпохи цифровизации

Монография

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 11

ББК 87.2

А47

Рекомендовано ученым советом философского факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова (протокол № 10 от 22.10.2021).

Авторы:
Алексеев А. П., доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии гуманитарных факультетов философского факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова (Москва, Россия);
Алексеева И. Ю., доктор философских наук, ведущий научный сотрудник сектора философских проблем социальных и гуманитарных наук Института философии Российской академии наук (Москва, Россия).

Рецензенты:
Мамедов Н. М., доктор философских наук, профессор;
Малюк А. А., кандидат технических наук, профессор.

В книге рассматривается широкий спектр теоретико-познавательных, философско-антропологических и социально-философских проблем, порождаемых стремительным развитием цифровых информационно-телекоммуникационных технологий. Особое внимание уделяется вопросам переосмысления понятий интеллекта и разума в современных технологических контекстах, с учетом достижений искусственного интеллекта. На фоне использования электронных коммуникаций для все более изощренных способов манипулирования человеком обсуждается антиманипуляционный потенциал классических норм аргументации и методов аргументационного анализа. Проводится различие между, во-первых, цифровизацией как продолжающейся более семи десятилетий сложной совокупностью процессов разработки, производства и все более широкого применения цифровых электронно-вычислительных устройств и технологий и, во-вторых, появившимся несколько лет назад мемом «цифровизация», который стал результатом и средством ребрендинга ранее известной тематики компьютеризации общества, компьютерной революции, информационного общества, общества знаний. Представлена попытка рассмотрения общества как сложной интеллектуальной системы, в которой развиваются кризисные процессы, проявляющиеся в нарастании дезингрессий между структурами управления научно-образовательным комплексом, с одной стороны, и интеллектуальным классом общества – с другой.

Ключевые слова: цифровизация, цифровая революция, интеллект, разум, философия искусственного интеллекта, манипуляции и аргументация, информационное общество, общество знаний, «Тектология» Александра Богданова, интеллектуальный суверенитет.

Текст публикуется в авторской редакции.
Изображение на обложке foxaon1987 / Shutterstock.com

УДК 11

ББК 87.2

© Алексеев А. П., Алексеева И. Ю., 2021

© ООО «Проспект», 2021

Светлой памяти
Петра Васильевича
Алексеева,
заслуженного профессора
Московского университета

ВВЕДЕНИЕ

«Техника есть последняя любовь человека, и он готов изменить свой образ под влиянием предмета своей любви». Эти слова принадлежат Николаю Бердяеву и были сказаны им почти 90 лет назад. В статье с названием «Человек и машина (проблема социологии и метафизики техники)», опубликованной в 1933 г. в журнале «Путь», Бердяев писал: «Не будет преувеличением сказать, что вопрос о технике стал вопросом о судьбе человека и судьбе культуры. В век маловерия, в век ослабления не только старой религиозной веры, но и гуманистической веры XIX в. единственной сильной верой современного цивилизованного человека остается вера в технику, в ее мощь и ее бесконечное развитие»1. Сегодня, в начале третьего десятилетия XXI в., мы являемся свидетелями того, как человек все теснее срастается с техникой и все чаще воспринимает технику как важную и даже лучшую часть собственной жизни. Особые виды удовольствий, удобств и надежд связаны с непрестанно совершенствующейся информационно-коммуникационной техникой, стремительное развитие которой обусловлено прогрессом цифровых технологий, использующих для записи кодовых импульсов электронно-вычислительную аппаратуру. Приметой времени стали выполняющие все более разнообразные функции мобильные цифровые устройства, пока еще не вживленные в тело человека, но уже неразлучные с людьми, неспособными обойтись без них в перемещениях не только с одного конца света на другой, но порой и из одной комнаты в другую. Что же касается перспектив человечества, то в наши дни они мыслятся как зависящие решающим образом от технико-технологического прогресса.

Новые виды техники и технологий открывают перед людьми новые, немыслимые прежде, возможности, порождают новые потребности, устанавливают нормы и формируют идеалы. Конвергентное развитие биотехнологий, нанотехнологий, информационно-коммуникационных и когнитивных технологий (обозначаемое аббревиатурой НБИК) открывает просторы для антропологического воображения, способного рисовать человека будущего то обретающим радикально улучшенные биологические характеристики, то вовсе отказавшимся от биологического тела. Пример последнего варианта — идея «кибернетического бессмертия» человека, которое должно быть достигнуто благодаря замене биологического тела человека на более совершенное «кибернетическое тело». Давид Дубровский, предлагая философское обоснование этой идеи, исходит из того, что биологическая жизнь человека и человечества подвержена разнообразным угрозам и может быть вовсе уничтожена вследствие земных или космических процессов. Способ сохранения разума перед лицом таких угроз философ видит в переносе жизни и разума на небиологический носитель. В качестве промежуточного этапа на этом пути рассматриваются «электронно-биологические» симбиозы, примеры которых имеются уже в наши дни. Речь идет о выращивании живых нейронов на электронной подложке, вживлении в мозг больных людей электронных чипов, позволяющих восстанавливать некоторые утраченные функции, и других примерах подобного рода. Примечательно, что обретение человеком «кибернетического тела» мыслится как шаг на пути не только научно-технического, но и нравственного прогресса. Дубровский пишет: «Нам крайне трудно с позиций своего сознания представить себе сознание будущего разумного существа, избавленного от проблем биологической телесности (боли, болезней, усталости, низменных влечений, старческого одряхления и т. п.) Но несомненно, что это будет сознание с гораздо более высокими ценностями, смыслами и целями, не замусоренное мелочными заботами, побуждениями, амбициями, огорчениями, суетой нашего нынешнего бытия»2.

Варианты идеи «цифрового человека» развиваются в контексте футурологии искусственного интеллекта (ИИ). Сегодня в рядах футурологов ИИ видное место занимают ученые и инженеры, которые внесли значительный вклад в развитие робототехники, интеллектуальных систем и информационных технологий. Научная репутация этих авторов способствует доверию читателей к их предсказаниям, касающимся техники будущего. Между тем футурология, порой демонстрирующая почти религиозную веру в искусственный интеллект, изображает будущее, где люди, чей ум неспособен конкурировать с цифровым интеллектом, оттеснены на второй план машинами и где машины близки к тому, чтобы остаться единственной формой интеллектуальной жизни на земле. Цифровизация человека, превращение его в homo digitalis как новую версию homo sapience подается на этом фоне как единственный способ для человечества не исчезнуть бесследно с лица планеты. Тоби Уолш, продвигающий идею «человека цифрового», предрекает: «Homo digitalis будут гораздо умнее homo sapiens благодаря тому, что наш мозг будет помещен в цифровую среду. В конце концов, трудно будет отличить наши мысли от единого облачного разума ИИ… Homo digitalis будут хозяевами этой цифровой вселенной. В некотором смысле мы станем цифровыми богами»3. Вряд ли подобные предсказания смогут выдержать критику с позиций методологии научного прогнозирования, однако их появление выглядит закономерным на фоне порождаемых современной культурой образов могущественного искусственного субъекта будущего, использующего людей в качестве ресурса для решения своих собственных задач.

«Философия, выстроенная в соответствии с техникой 1950 г., не имеет никакой ценности и никакого смысла в 1980 г.», — заявил когда-то Жак Эллюль4. Это эпатирующее заявление не может быть принято в буквальном смысле и вряд ли предназначалось для такого принятия. Однако нельзя не признать, что развитие техники и технологий ставит перед философией важные вопросы, касающиеся бытия человека, возможностей человеческого разума, характера познания и деятельности, способов общения людей друг с другом. Поиск ответов на такие вопросы требует, конечно же, не отказа от философского наследия, а осмысления идей философов прошлого в новых технологических контекстах.

Примечательно в этом отношении представление о том, что необходимым условием расширения коммуникационных возможностей человека является прогресс нравственности. Владимир Соловьев, философ, чьим идеалом было «всемирное общение жизни», связывал развитие коммуникативно-организационных структур — от ограниченных рамками рода до охватывающих национальные государства, а затем и весь мир — с нравственным совершенствованием человека и человечества. Философ полагал, что именно нравственное совершенствование делает возможным переход от предшествующей стадии организации к последующей и открывает перспективу установления «действительного нравственного порядка», когда «человечество природное» преобразуется в «человечество духовное». К сожалению, за сто двадцать лет, прошедших с написания излагающего эту идею труда Соловьева «Оправдание Добра. Нравственная философия», люди имели множество случаев убедиться, что прогресс организационно-коммуникационных структур, подчиняющийся логике технологического развития, предоставляет широкие возможности для реализации не только добрых начал, но и пороков человеческой натуры. Наблюдаемое сегодня в глобальных информационных сетях «всемирное общение жизни» никак не может быть признано демонстрацией «действительного нравственного порядка».

Современная цифровая версия мира притягивает многоцветьем красок, разнообразием изображений и звуков, россыпями слов и текстов. Действиями людей и работой технологий порождаются здесь причудливые сочетания умного и глупого, прекрасного и безобразного, высокого и низкого, полезного и вредного, целительного и уничтожающего. Человек обретает невиданные возможности доступа к информации, общения с другими людьми, собственного информационного производства и распространения его результатов. Мы видим, насколько возросла роль цифровых технологий в условиях, когда неожиданное появление и глобальное распространение новой опасной инфекции вызвало к жизни ограничения, затруднившие или сделавшие вовсе невозможными привычные способы общения людей. Эти условия способствуют осознанию значимости технических инфокоммуникационных средств, но вместе с тем — осознанию ценности непосредственного человеческого взаимодействия для повседневной жизни и профессиональной деятельности.

Технологии не только расширяют, но и сужают рамки восприятия мира современным человеком. Не случайно Владимир Миронов использовал метафору «цифровой пещеры», характеризуя мировосприятие людей, погруженных в сконструированную коммуникационными технологиями реальность и порой относящихся к этой реальности как к единственной5. Данная метафора отсылает к знаменитой Платоновой пещере. Как известно, древнегреческий философ сравнивал людей, лишенных возможности подлинного познания, с заточенными в пещеру узниками, которым оковы на ногах и на шее не позволяют ни сдвинуться с места, ни даже повернуть голову. Таким узникам, не знающим о существовании вещей, находящихся вне пещеры, не остается ничего иного как принимать за действительность проплывающие на стене перед их глазами тени этих вещей. Миронов правомерно обращал внимание на риски, возникающие из-за того, что наши современники, прикованные к новостным лентам, произвольно сконструированным образам, симулякрам и прочим компонентам «цифровой пещеры», склонны игнорировать отличия виртуального мира от реального, а потому некритически переносят оценки из виртуальных миров и моделей на реальные процессы и предпринимают на этой основе действия в реальном мире.

Искусственный интеллект как возникшее в середине XX в. научное направление, ориентированное на создание технических интеллектуальных систем, существенным образом повлиял на подходы к изучению интеллекта человека в рамках психологической науки. С самого своего возникновения это направление стало предметом интереса философов, прежде всего тех, кто занимался проблемами познания, мышления, управления. Достигнутые с тех пор успехи в создании искусственных интеллектуальных систем выглядят впечатляюще. В 1997 г. компьютер впервые обыграл в шахматы действующего чемпиона мира, а вскоре аудитория, следящая за событиями подобного рода, стала интересоваться не столько вопросом, кто выиграл поединок, сколько вопросом, как долго носитель естественного интеллекта сопротивлялся интеллекту искусственному. Автоматические переводы с одного языка на другой все еще несовершенны, однако их качество, поначалу не выдерживавшее критики, быстро улучшается. Люди имеют возможность, используя устную речь, давать задания своим компьютерам и смартфонам. Технологии искусственного интеллекта распознают изображения, широко применяются в управлении, поддерживают принятие решений в разных областях деятельности, включая медицину и юриспруденцию. Выражения «решения принимаются при поддержке искусственного интеллекта» и «решения принимает искусственный интеллект» часто используются как взаимозаменяемые, однако этот факт речевой практики — не основание для того, чтобы заменить ответственность человека ответственностью технологии.

На фоне очевидного прогресса и оптимистических перспектив искусственного интеллекта отнюдь не простыми выглядят вопросы развития интеллекта естественного. Современные технологии, предоставляя человеку немыслимые прежде возможности доступа к информационным ресурсам, создают благоприятные условия для обогащения знаниями и интеллектуального развития. Вместе с тем и повседневные наблюдения, и психолого-педагогические исследования свидетельствуют о тенденциях иммобилизации у новых поколений людей целого ряда способностей, которые традиционно считались необходимыми для развития интеллекта человека. Это способности к запоминанию, произвольному вниманию, абстрактному мышлению, логические и математические способности, способности к овладению языковой грамотностью. Подобные тенденции побуждают немалое число авторов принимать как неизбежность перспективу понижения интеллектуальных способностей человека. Приемлемость такого будущего иногда обосновывается уподоблением интеллектуальных способностей физической силе человека, потребность в которой уменьшается по мере совершенствования орудий, развития технологий и вытеснения ручного труда машинным6. Однако, признавая подобные аналогии уместными в известных пределах, мы не можем забыть о том, что особое положение человека в мире обусловлено не физической силой (человек — далеко не самое физически сильное из живых существ), а мыслительными возможностями homo sapience.

Внимания философии эпохи цифровизации заслуживают и вопросы, касающиеся системного интеллекта общества. Очевидно, что социумы, обладающие сегодня огромными интеллектуальными ресурсами, далеки от разумного использования последних. Знамением времени стали информационные войны, способные не только дополнять или заменять войну в традиционном смысле, но и служить прологом к таковой.

Более двухсот лет тому назад, на рубеже XVIII и XIX вв. Иммануил Кант определял философию «по мировому понятию» (in sensu cosmico) как «науку об отношении всякого знания и всякого применения разума к конечной цели человеческого разума, которой, как высшей, подчинены все другие цели и в которой они должны образовать единство»7. Знаменитый четвертый, антропологический, вопрос Канта «Что такое человек?» понимался мыслителем не только как один из важнейших для философии in sensu cosmico, но как занимающий в ней центральное место, поскольку именно к этому вопросу относятся все предшествующие: и первый — «Что я могу знать?» (вопрос метафизики), и второй — «Что я должен делать?» (вопрос морали), и третий — «На что я смею надеяться?» (вопрос религии). Сегодня вопрос о человеке дополняется вопросами о «трансчеловеке» и «постчеловеке», а философия в поиске ответов на проблемы антропологии, метафизики, веры и нравственности не может обойти вниманием процессы технологизации человека и среды его обитания. Технологизация в целом и цифровизация в частности меняют едва ли не все области жизни и деятельности, побуждают переосмысливать возможности интеллекта и разума, статус человека в мире и отношения человека с искусственными интеллектуальными системами.

Когда-то приверженцы позитивистского подхода к изучению человеческого познания заявляли о необходимости «очистить» эту сферу от метафизических понятий, относя к числу последних «рассудок» и «разум». В начале прошлого столетия Александр Введенский, автор книги «Психология без всякой метафизики», писал о таких «вредных» свойствах понятий «рассудок» и «разум», как неопределенность, «многосмысленность» и произвольность, проявляемые и в обыденной жизни, и в философской литературе. Существенным недостатком считал этот ученый и ценностно-оценочную нагруженность данных понятий. «С словом “разум”, — писал он, — срослась мысль, что своей ценностью он превосходит все душевные способности. …ссылка на требования разума нередко служит единственным доводом в пользу защищаемых мнений»8. Введенский предлагал оставить слова «рассудок» и «разум» для истории психологических и философских воззрений, а в актуальных исследованиях использовать вместо этих слов термин «мышление», приобретший статус общепринятого в науке.

Мы не склонны преувеличивать влияние взглядов Введенского на развитие психологии и философии в прошедшем столетии, однако не можем не видеть, что звучание темы разума в этих областях мысли ограничивалось главным образом их рефлексией над собственной историей. В этом отношении позицию Введенского стоит рассматривать как проявление общей тенденции, которая была характерна и для ученых, не только не разделявших установки позитивизма, но решительно отвергавших позитивистское мировоззрение. Даже в развернувшихся в середине прошлого столетия философских дискуссиях об искусственном интеллекте в центре внимания участников находился феномен мышления, а понятие разума как понятие профессиональной философии (пусть даже извлекаемое из исторического архива) в этих спорах практически не использовалось.

XXI в. демонстрирует растущее влияние того, что может быть названо «неразумной интеллектуальностью» или рассудочностью, подавляющей разум и интеллект. В этих условиях понятие разума не должно оставаться лишь в статусе экспоната, хранящегося в историко-философском музее, пусть даже этот музей имеет большое число посетителей. Понятие разума востребовано как понятие философии современной, откликающейся на вызовы нынешнего столетия, а значит, как понятие живое, обсуждаемое и развивающееся. Сопоставление разума с рассудком, усвоенное из немецкой классической философии, закономерным образом должно быть дополнено соотнесением разума с интеллектом. Показательна в данном отношении концепция Виктора Финна, работающего как в области искусственного интеллекта, так и в области философии. Обращаясь к Кантову различению рассудка и разума, Финн рассматривает оба эти понятия как «производные» идеального интеллекта: делом рассудка является «распознавание, рассуждение, аргументация и обучение», а делом разума — «уточнение идей, преобразуемых в понятия, интеграция знаний, формирование концепций и теорий, а также их изменения»9. Наше видение интеллекта и разума не во всем совпадает с такой трактовкой (что обусловлено, прежде всего, различиями исследовательских контекстов), однако нельзя не признать, что само ее появление — свидетельство востребованности современного философского понимания разума.

В древнерусских источниках (значительную часть которых составляют переводы с древнегреческого) разум представал как способность познавать и мыслить, охватывающая способности знания и осознания, наблюдения и созерцания, духовного постижения, мудрости, понимания сути вещей, наставления и вразумления, даже воли и желания10. Перед лицом вызовов, с которыми столкнулось современное человечество, обнаруживается удивительная уместность, и в этом смысле — современность, подобного взгляда на разум в целом и на каждую из его сторон. Некогда сформулированное Владимиром Соловьевым определение разума как существенной для человека «способности мыслить всеобщее в отличие от непосредственно данных единичных фактов» сегодня стоит дополнить характеристикой разума как способности выходить за пределы виртуальных миров, концептуальных моделей и зачаровывающих технологий, критически оценивать наличное положение дел и видеть ориентиры будущего.

В предлагаемой читательскому вниманию книге мы рассматриваем феномен интеллекта, учитывая и собственно психологические концепции интеллекта, и подходы, характерные для искусственного интеллекта, как научного направления. Этим вопросам посвящена первая глава книги. Существенное внимание здесь уделяется идеям, сформулированным в 40—60-х гг. XX в. (мы называем этот период «осевым временем» искусственного интеллекта). Кроме того, в первой главе мы обсуждаем вопросы футурологии интеллекта в связи с вопросами власти, а также ценностного статуса интеллекта и разу­ма. Содержание второй главы обусловлено актуальностью поиска концептуальных оснований, на которые можно опираться, анализируя и оценивая осуществляемые с помощью современных информационно-коммуникационных технологий виды целенаправленного воздействия на сознание и поведение людей. Здесь рассматриваются характерные черты манипуляционных воздействий, вопросы защиты от манипуляций и актуальности классических норм аргументирования. В этом контексте обсуждаются перспективы неориторики, в том числе неориторики философии. Глава третья посвящена трактовкам общественного развития, вызванным к жизни «цифровой революцией» (называемой также «компьютерной революцией»). «Информационное общество», «постиндустриальное общество», «общество знаний» рассматриваются как познавательно-ориентировочные комплексы, включающие знания и данные из разных наук и сфер деятельности, определения ad hoc (для данного случая, данных обстоятельств и целей), гипотезы, прогнозы, проекты, футурологические построения. В этой главе мы уделяем внимание характерным для эпохи цифровизации проблемам информационного и цифрового неравенства, информационно-психологической безопасности, информационных войн. В четвертой главе представлена попытка рассмотрения общества как сложной интеллектуальной системы, взаимосвязанной и взаимодействующей с другими системами. Здесь мы выдвигаем на первый план проблемы интеллектуального суверенитета, управления интеллектуальной сферой и положения интеллектуального класса. Представлен опыт использования языка и методов «тектологии» Александра Богданова (признанной предшественницы кибернетики и теории систем) для описания механизмов кризисов и условий гомеостаза (динамической устойчивости) общества.

Авторами написаны совместно Введение, раздел II (состоящий из глав 3 и 4) и Заключение. В разделе I Александром Алексеевым написана глава 2, Ириной Алексеевой — глава 1. Все основные позиции, представленные в этой работе, стали результатом совместного обсуждения авторов. Каждый из нас разделяет ответственность за все содержание книги.

Раздел I.
ИНТЕЛЛЕКТ. КОММУНИКАЦИЯ. ВЛАСТЬ

Глава 1.
ЧТО ТАКОЕ ИНТЕЛЛЕКТ?

Слово «интеллект» (от лат. intellectus, означающего не только рассудок, понимание, смысл, но также ощущение и восприятие) появилось в русском языке на рубеже XIX—XX вв. и поначалу редко употреблялось как в философской, так и в психологической литературе. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, выпускавшемся в 1990—1907 гг., есть статья «Интеллект», однако все ее содержание заключается в отсылке к статье «Ум». Что же касается статьи «Ум», то здесь выражения «умственная деятельность» и «интеллектуальная деятельность» употребляются как синонимы. Ум характеризуется как совокупность процессов восприятия и их интеллектуальной переработки — способность, отличная от изменений в эмоциональной сфере, а также от волевых импульсов. Умственная деятельность понимается как включающая внимание, ассоциации, память, рассудок, разум, суждение. Примечательно, что автор статьи обращал внимание на наличие особых «интеллектуальных эмоций», сопровождающих умственную деятельность. «Подобно другим высшим эмоциям, интеллектуальные эмоции уступают по своей интенсивности низшим в момент их появления, но характеризуются несравненно большей способностью к возобновлению» 11. В целом же в первые десятилетия XX в. многие из тех вопросов, которые формулируются сегодня как вопросы об интеллекте и его свойствах, обсуждались российскими психологами и философами как вопросы умственной деятельности и мышления.

К середине прошлого столетия наши соотечественники, практически не употребляя в названиях публикаций термин «интеллект», создали теории интеллекта, отнюдь не утратившие значимости сегодня. Культурно-историческая теория высших психических функций, разработанная в 20-е — начале 30-х гг. Львом Выготским, считается образцом социокультурного подхода к изучению интеллекта. Марина Холодная в книге «Психология интеллекта» отмечает в качестве «чрезвычайно любопытной детали» тот факт, что термин «интеллект» в работах Выготского почти не встречается. Холодная объясняет это отсутствием необходимости в данном термине: «…при таком подходе… на место интеллекта естественно и непротиворечиво встает понятийное мышление (точнее, сознательная, категориально-логическая форма интеллектуальной деятельности)»12. Признавая историческое значение работ Жана Пиаже, применившего клинический подход в исследовании интеллекта ребенка, Выготский принципиально не соглашался с положением французского психолога об изначальном эгоцентризме детской мысли и речи. Согласно Выготскому, первоначальная функция речи в онтогенезе — это функция социальной связи, выполняемая сообщением13. Обсуждая сегодня тенденции и перспективы развития (и деградации) интеллекта человека, мы можем опираться, в числе прочего, на проведенные Выготским исследования интеллекта как понятийного мышления, включающего процессы вербализации, категоризации и рационализации.

1.1. Интеллект как способность. Интеллектуальный процесс. Теория Сергея Рубинштейна

В 1940 г. вышел в свет фундаментальный труд Сергея Рубинштейна «Основы общей психологии», где представлен процессуально-деятельностный подход к изучению интеллекта. Выражения «интеллектуальный процесс» и «мыслительный процесс» употребляются в книге преимущественно как синонимы. Мыслительный процесс понимается как осуществляющий переработку данных ощущений и восприятий, сопоставление этих данных между собой, их сравнение и различение. Мышление, пишет Рубинштейн, «…раскрывает отношения, опосредования и через отношения между непосредственно чувственно данными свойствами вещей и явлений раскрывает новые, непосредственно чувственно не данные абстрактные их свойства; выявляя взаимосвязи и постигая действительность в этих ее взаимосвязях, мышление глубже познает ее сущность»14. Следует подчеркнуть, что описываемый таким образом мыслительный процесс предполагает познание объективно существующей действительности, и что интеллект и познание, согласно теории Рубинштейна, невозможны без деятельности.

В параграфе с названием «О генетически ранних ступенях мышления» Рубинштейн утверждает: «Не подлежит сомнению, что генетически первичной интеллектуальной операцией было разумное действие, опиравшееся на наглядное мышление, — наглядно-действенное (или “сенсомоторное”) мышление, точнее, это было наглядно-ситуационное мышление, непосредственно включенное в практическое действие. Действие, непосредственно соприкасаясь с объективной действительностью, проникая внутрь ее и ее преобразовывая, является исключительно мощным средством формирования мышления, отображающего эту действительность»15. Заметим, что слово «отображающего» отнюдь не является случайным в приведенной цитате.

Характеризуя отношение к теории отражения, преобладающее в современной философии и психологии, мы не слишком преувеличим, сказав, что едва ли не хорошим тоном считается не столько серьезная критика этой теории, сколько заведомое пренебрежение ею. Такое пренебрежение, впитываемое новыми поколениями исследователей в самом начале приобщения их к науке, основывается в конечном счете на представлениях франко- и англоязычных авторов, не имевших возможности познакомиться с созданной в нашей стране весьма сложной совокупностью идей, концептуальных построений и экспериментальных исследований, которая называлась теорией отражения. Пресловутая «метафора зеркала» не подходит для обозначения связующего принципа этого многосоставного и многоуровневого познавательно-ориентировочного комплекса. Здесь была бы более уместной «метафора руки и глаза», соответствующая принципу филогенетической связи познания и действия.

В разделе книги, посвященном развитию интеллекта в филогенезе, Рубинштейн пишет: «Существеннейшей биологической предпосылкой развития интеллекта является развитие руки и зрения, способности производить действия, изменяющие ситуацию под контролем зрения, и таким образом наблюдать результаты собственного воздействия на окружающий мир: образ действия в не меньшей мере определяет образ познания, чем образ познания — образ действия»16. Признавая существование начатков интеллекта у животных, ученый стремится показать взаимосвязь истории развития интеллекта с историей инстинктов и навыков, сложные сплетения того, и другого, и третьего на разных ступенях развития психики. Инстинкт понимается как обусловленный прошлым всего вида, навык — как приобретенный в индивидуальном прошлом, а интеллектуальная деятельность — как специфическая форма регулирования поведения индивида в новых, меняющихся условиях, когда ни родовой инстинкт, ни обретенные в прошлом индивидуальном опыте навыки не обеспечивают поведения, адекватного сложившейся ситуации. Интеллектуальная деятельность определяется, с одной стороны, объективными условиями ситуации, в которой она осуществляется, а с другой — историей развития индивида, «целесообразно использующего соотношения между предметами для опосредованного на них воздействия». При этом новое для индивида поведение осуществляется не «вслепую», а на основе выделения существенных для действия объективных условий. Именно способность выделить в ситуации свойства, связи и отношения, существенные для действия, и соответствующим образом построить свое поведение образует, по Рубинштейну, «ядро интеллекта». Интеллектуальные операции — анализ, синтез, обобщение — позволяют расчленять синкретическое единство восприятия, различать случайные совпадения и необходимые связи, переходить от единичного к общему. В результате обобщения образуется понятие, выражаемое в слове. Рубинштейн подчеркивал, что в реальном процессе мышления понятия не теряют связи с наглядными представлениями, а слово является не только формой существования понятия, но также чувственно воспринимаемым образом, слуховым или зрительным.

В теории Рубинштейна любой вид мышления представляется как связанный в конечном счете с практикой: если «наглядно-действенное» мышление связано непосредственно с отдельной практической ситуацией, то теоретическое мышление «опирается на практику в целом», его связь с конкретными ситуациями действия носит опосредованный характер. «Интеллект в специфическом смысле слова, — пишет Рубинштейн, — развивается у человека в ходе исторического развития на основе труда; изменяя в своей общественно-трудовой деятельности действительность, человек познает ее и, познавая, изменяет»17. Неудивительно, что автор «Основ общей психологии» не принимает теории «практического интеллекта» как особого биологического механизма. В данном случае речь идет о теории, начало разработки которой положили опыты Вольфганга Келера с обезьянами.

«У человека существует единый интеллект, — утверждал Рубинштейн. — Не может быть и речи о двух различных интеллектах как различных биологических механизмах. Но внутри единства, в зависимости от различных условий, в которых совершается мыслительный процесс, дифференцируются различные виды мыслительных операций и характер их протекания»18. Практическое и теоретическое мышление, по Рубинштейну, можно различать в соответствии с характером задачи, на решение которой направлен мыслительный процесс. В первом случае это будет мышление, непосредственно направленное на решение практической задачи, во втором — мышление, ориентированное на решение задачи теоретической, связанной с практикой опосредованным образом. При этом сложное практическое мышление может содержать в качестве составной части мышление теоретическое. В качестве примера Рубинштейн указывает на мыслительную деятельность изобретателя, решающего практическую задачу, но при этом использующего результаты теоретических исследований и (или) вынужденного самостоятельно провести теоретические изыскания, необходимые для практического решения.

Направленность на решение задачи — важнейшая черта мыслительного (сознательно регулируемого интеллектуального) процесса в трактовке Рубинштейна. Этот процесс «запускается» потребностью человека понять что-либо, некой проблемой, вопросом, удивлением, недоумением, противоречием. Завершением сознательно регулируемого интеллектуального процесса должно стать достигнутое решение задачи. Если по каким-либо причинам процесс прекращается до достижения цели, это вызывает специфическое переживание субъекта, осознаваемое как «срыв», неудача. В реальности мыслит не абстрактный субъект, а конкретный индивид, личность, имеющая интересы, чувства, пристрастия. Поэтому интеллектуальный процесс эмоционально окрашен, в него включены субъективные переживания. Кроме того, для преодоления трудностей, с которыми сталкивается мышление, требуются волевые качества личности — настойчивость, целеустремленность. Таким образом, интеллект не существует отдельно от эмоциональной сферы и волевых усилий человека.

Аффективное начало может играть как положительную, так и отрицательную роль в интеллектуальном процессе. Мысль, «заостренная чувством», способна глубже проникнуть в предмет, чем мысль «равнодушная». Вместе с тем мысль, подчиненная «деспотическому господству» чувства, перестает считаться с объективной реальностью. Вот как описывает Рубинштейн ход мысли, попавшей под власть чувства: «Вместо того чтобы взвешивать все «за» и «против» какой-нибудь гипотезы, эмоциональное мышление с более или менее страстной предвзятостью подбирает доводы, говорящие в пользу желанного решения; решение вопроса совершается в плане чувства, а не мысли. Мышление в таком случае служит не для того, чтобы прийти к решению проблемы, а лишь для того, чтобы оправдать решение, в пользу которого говорят «доводы сердца» — чувства, интересы, пристрастия, а не доводы разума»19.

Рубинштейн подчеркивает осознанный характер интеллектуального процесса. Осознанность проявляется, в частности, в том, что мысли, возникающие в процессе решения задачи, сопоставляются с задачей и ее условиями, проверяются, тем или иным образом оцениваются, «контролируются». В процессе мышления совершаются ошибки, вызываемые разными факторами, в числе которых: неадекватное представление задачи, эмоциональные срывы, автоматизм навыков, восприятие опосредованных связей как непосредственных, частичный учет условий. Мыслительный процесс в понимании Рубинштейна отличается от ассоциативного процесса прежде всего тем, что ассоциативный процесс не предполагает осознания ошибки. Ассоциативный процесс может привести к объективно неудовлетворительному результату, однако осознание ошибки происходит лишь в мыслительном процессе. Тезис о «своеобразной привилегии» мышления Рубинштейн формулирует следующим образом: «только в мыслительном процессе возможна ошибка; только мыслящий человек может ошибаться», а затем уточняет: «…конечно, не сама по себе ошибка, а возможность осознать ошибку является привилегией мысли как сознательного процесса»20. Примечательно, что вопрос о праве субъекта мышления на ошибку относится к числу тех, что обсуждаются сегодня в дискуссиях о перспективах искусственного интеллекта.

Рассматривая формирование интеллекта в онтогенезе, Рубинштейн, как и Выготский, не разделял положения Пиаже об изначальном эгоцентризме мышления ребенка. Кроме того, опираясь на результаты эмпирических исследований, проведенных советскими и зарубежными психологами, Рубинштейн показывает неправомерность некоторых выводов, касающихся синкретического характера детского мышления; ученый приводит данные, свидетельствующие о наличии у детей зачатков представлений о причинности и относительности в более раннем возрасте, чем это зафиксировано в экспериментах Пиаже.

Рубинштейн скептически относился к «тестовым испытаниям» интеллекта, утверждая, что последние оторваны от психологии мышления и не учитывают процесса мыслительной деятельности. В книге «Бытие и сознание» автор писал: «В тестовых испытаниях об интеллекте как способности судят исходя из результата, который человек дает при испытании, минуя процесс, который к нему ведет. Результат деятельности, конечно, должен быть учтен, но сам по себе он не однозначный показатель для суждения об интеллекте, о способности. Психологически, личностно, диагностически результат существен именно как результативное выражение процесса, мыслительной деятельности. Только учтя последнюю, можно достоверно судить о том, как мыслит и мыслит ли вообще данный человек, давая при испытании тот или иной показатель, определяемый достигнутым им результатом»21. Эти соображения важно учитывать и в наши дни, оценивая возможности и недостатки тестологических (психометрических) подходов к интеллекту.

Итак, в теории Рубинштейна интеллект предстает как некая сложная способность, «ядром» которой является способность субъекта выделять в наличной ситуации свойства, связи и отношения, существенные для действия, соответствующего сложившимся условиям.

Применение интеллекта рассматривается как интеллектуальный (мыслительный) процесс, имеющий следующие характерные черты.

– Направленность на решение задачи.

– Осознанность, проявляющаяся, в частности, в сопоставлении возникающих мыслей с условиями задачи, в проверке мыслей, контроле мыслительного процесса.

– Выполнение интеллектуальных операций — анализа, синтеза, обобщения, — позволяющих осуществлять переработку данных ощущений и восприятий, расчленять синкретическое единство восприятия, различать случайные совпадения и необходимые связи, переходить от единичного к общему, образовывать понятия.

– Связь с практикой, непосредственная или опосредованная. Изменяя действительность, человек познает ее, и познавая действительность — изменяет.

– Неразрывная связь с эмоциональной сферой и волевыми усилиями человека.

– Возможность осознания ошибки.

Кроме того, формирование интеллекта в филогенезе рассматривается Рубинштейном как обусловленное необходимостью регулировать поведение в ситуации, когда недостаточно ни инстинкта, ни навыка, т. е. в новой, нестандартной ситуации. Отметим, что подобное сопоставление интеллекта с навыком вне контекста филогенеза, например в изучении поведения и деятельности субъекта в современном обществе, позволяет увидеть важные аспекты проблематики творческого мышления.

Мы не слишком преувеличим, утверждая, что на фоне рубинштейновской теории, содержащей целостную картину сущностных свойств интеллекта, едва ли не все прочие концепции интеллекта (включая те, что учитывают интеллект искусственный) выглядят как ограничившие внимание лишь отдельными сторонами и моментами интеллектуальной способности и интеллектуального процесса. Подобное ограничение, с одной стороны, служит полезной предпосылкой углубленного изучения рассматриваемых сторон и моментов (нередко включающего эксперименты и связанного с технологическими разработками), но, с другой стороны, создает опасность некритичного переноса обедненных моделей интеллекта как «по-настоящему научных» и «эффективных» в широкие социальные и антропо-технологические контексты.

Сказанное верно в отношении подходов к интеллекту, связанных с развитием вычислительной техники и средств автоматизации управления. Такие подходы громко заявили о себе на рубеже 40—50-х гг.

1.2. Информационно-вычислительный подход к мышлению в «Кибернетике» Норберта Винера

В конце 40-х — начале 50-х гг. XX в. были введены в регулярную эксплуатацию электронно-вычислительные машины, создание которых связано с именами Мориса Уилкса (Великобритания, 1949), Сергея Лебедева (СССР, 1951), а также Джона Мочли, Преспера Эккерта и Джона фон Неймана (США, 1952). В этих машинах были реализованы принципы двоичного кодирования данных, хранения программы в машинной памяти, доступности процессору любой из ячеек памяти в произвольный момент. Указанные принципы обычно объединяют под общим названием «архитектура фон Неймана», однако независимо от фон Неймана их сформулировал и обосновал Лебедев.

Большое значение для формирования новых взглядов на интеллект имело развитие математической теории связи, в рамках которой были разработаны точные методы измерения количества информации. В конце 40-х гг. XX в. публикуются рассекреченные работы по этой проблематике, выполненные математиками США в годы Второй мировой войны. Всемирную известность получают результаты Клода Шеннона и Норберта Винера. Впоследствии собственные оригинальные подходы к измерению информации предложили другие ученые, работавшие в области радиотехники, математики, логики. В числе таких ученых были Александр Харкевич, Андрей Колмогоров, Рудольф Карнап, Иегошуа Бар-Хиллел.

Выход в свет в 1948 г. книги Винера «Кибернетика, или управление и связь в животном и машине»22 положил начало широкому кибернетическому движению, охватившему ученых из разных областей знания, в том числе психологии и философии. Слово «кибернетика» (cybernetics) связано с греческим κυβερνήτης (капитан, губернатор), и использование этого слова Винером подчеркивало ключевую роль управления в проблематике, рассматриваемой в указанной книге. Главная идея «Кибернетики» — подобие процессов управления и связи в машинах, живых организмах и обществах. Такое подобие обусловлено общим информационным подходом к механизмам, организмам и социумам: функционирование всех этих систем рассматривается как совокупность процессов передачи, хранения и переработки информации. Эти идеи, как подчеркивал Винер, были результатом совместных исследований с физиологом Артуро Розенблютом и коллективом, объединявшим ученых разных специальностей.

Большое значение имело то, что Винер в «Кибернетике» представил собственную математическую трактовку информации как выбора между двумя или более значениями, имеющими определенные вероятности. Предполагалось, что статистические методы вычисления количества информации применимы к любым сигналам и сообщениям в системах любой природы. Информация в физическом смысле была уподоблена веществу и энергии: она не создается, но передается и принимается, однако в процессах передачи может искажаться «шумом» и утрачиваться. Отождествление информации с негэнтропией (отрицательной энтропией) позволило представить количество информации как одну из основных характеристик природы наряду с количеством вещества и количеством энергии.

Кибернетика предложила новый язык для описания и познания мира. Винер утверждал, что уже современные ему автоматы имели некоторое функциональное сходство с живыми организмами и что созданные к моменту написания «Кибернетики» вычислительные машины обладали подобием центральной нервной системы. В главе с названием «Вычислительные машины и нервная система» автор уподобляет работу нейронов в человеческом организме работе электронных ламп в машине, а нерв уподобляется реле, находящемуся в одном из двух состояний (покоя или возбуждения). Автоматы изображаются как связанные с внешним миром не только потоком энергии и обменом веществ, но также «потоками впечатлений», воспринимаемых через аналогичные органам чувств человека световые приемники, радиолокационные системы, термометры, микрофоны и тому подобное. Винер выделяет в структуре автомата центральную систему управления, объединяющую поступающую информацию таким образом, чтобы вызвать реакцию в исполнительных органах, например в электрических двигателях. Кроме того, автомат представляется как имеющий свойство, аналогичное человеческой памяти, и выполняющий процессы, напоминающие процесс обучения.

Автор «Кибернетики» стремился обосновать вычислительный подход к мышлению, уподобляя работу человеческого мозга работе вычислительной машины. Вместе с тем Винер отмечал, что это подобие относительно. Он писал: «Заметим, между прочим, что между способами применения мозга и машины имеется существенное различие: машина предназначена для многих последовательных программ, не связанных одна с другой или имеющих минимальную, ограниченную связь, и может быть очищена при переходе от одной программы к другой, тогда как мозг при естественном ходе вещей никогда не очищается от своих прошлых записей. Поэтому мозг при нормальных условиях не является полным подобием вычислительной машины. Его деятельность можно скорее сравнить с выполнением вычислительной машиной одной заданной программы. Мы увидим дальше, что это обстоятельство имеет глубокое значение для психопатологии и психиатрии»23. (Заметим, что годы спустя после выхода в свет «Кибернетики» появление средств параллельной обработки информации компьютером породило надежды на скорое создание «подлинного искусственного интеллекта».) Касаясь вопросов логики, Винер представлял и вычислительную машину, и мозг человека как разновидности логической машины (Винер ссылался на опубликованную в 1936 г. работу Тьюринга, посвященную проблеме разрешимости в исчислении предикатов первого порядка24). При этом «рассуждающая машина» характеризуется как Лейбницево calculus ratiocinator с двигателем, а перспективы логики как науки связываются с изучением естественных и/или искусственных логических машин.

Следует заметить, что Винерова «Кибернетика» не является систематическим трудом. Ее главы разноплановы и разнородны, а суждения автора о человеке и обществе — весьма интересные, хоть порою и спорные — основываются на соображениях общего характера, а не на применении описанных в третьей главе точных методов подсчета количества информации, скорости передачи информации, распределения мощности информации и шума. Возможно, именно таким сочетанием собственно математических результатов с эффектными аналогиями, историко-культурными ретроспекциями и смелыми рассуждениями футурологического свойства может быть отчасти объяснен потрясающий успех книги, необыкновенное общественное внимание к ее автору и появление огромного числа энтузиастов, стремящихся применить кибернетические идеи в собственных исследованиях и разработках. Нельзя игнорировать того обстоятельства, что большинство ученых и инженеров, работавших в таких областях, как электронно-вычислительная техника, вычислительная математика, теория связи и техника средств связи, не использовали в своей профессиональной деятельности аналогий между машинами, людьми и животными. Тем не менее слово «кибернетика» достаточно быстро стало употребляться для обозначения всех упомянутых областей, иногда с уточнением — «техническая кибернетика».

Гелий Поваров писал в предисловии к русскому переводу «Кибернетики», изданному в 1958 г.: «Пока что кибернетика, несомненно, является скорее программным направлением, чем оформившейся дисциплиной, и ряд ученых предпочитает работать над такими [кибернетическими. — И. А.] проблемами, не пользуясь лозунгами кибернетики. Будущее покажет, получит ли общая теоретическая база техники обработки информации название кибернетики и насколько в действительности процессы связи и управления в машинах близки к процессам связи и управления в живых организмах или далеки от них»25. Так или иначе, кибернетика — и в форме идеологии, и в форме конкретных математических методов — оказала существенное влияние на исследования познавательной деятельности человека.

Борис Величковский следующим образом характеризовал участие кибернетики в формировании в США такого влиятельного направления, как когнитивная психология. «Из многочисленных достижений и нововведений кибернетики в психологию проникли первоначально, пожалуй, только положения статистической теории связи, изложенной в доступной для психологов форме К. Шенноном и У. Уивером. …Первой претеоретической метафорой будущей когнитивной психологии стало понимание человека как канала связи с ограниченной пропускной способностью… Теория информации была воспринята многими психологами и особенно инженерами как универсальное средство, своего рода новая “мировая формула”, позволяющая гомогенизировать большое количество психофизиологических феноменов»26. К числу таких психофизиологических феноменов относятся, например, избирательность внимания, колебания внимания, объем непосредственной памяти. Возникновение собственно когнитивной психологии связано с утверждением в исследованиях познания компьютерной метафоры: «Познавательные процессы стали трактоваться по аналогии с процессами переработки информации в сложном вычислительном устройстве. Компьютерная метафора открыла новые теоретические возможности, заменив представление об энергетическом обмене организма со средой на представление об информационном обмене»27.

Неудивительно, что исследования в области когнитивной психологии имеют существенные общие части с исследованиями в области искусственного интеллекта.

1.3. «Осевое время» искусственного интеллекта

Как известно, Карл Ясперс называл «осевым временем» в истории человечества период между 800 и 200 гг. до н. э., когда в Индии, Китае и Греции совершалось радикальное преобразование сознания и возникали мировоззренческие программы, определившие тип современного человека. «В эту эпоху, — писал Ясперс, — были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий. Во всех направлениях совершался переход к универсальности»28.

Мы же считаем возможным применять выражение «осевое время» и в осмыслении истории отдельных сфер человеческой деятельности, притом истории, несравненно более короткой, чем история человечества. С таких позиций 40—60-е гг. XX в. выглядят как «осевое время» в истории искусственного интеллекта и соответствующих подходов к интеллекту естественному. Конечно же, это «осевое время» выглядит весьма скромно на фоне эпохи, которую назвал осевым временем Ясперс. Ведь мы ведем речь «всего лишь» о событиях, произошедших в рамках трех десятков лет на стыке нескольких специализированных областей деятельности в индустриальных обществах. Однако именно в этот период была запущена система научных, технологических и, шире, культурно-цивилизационных программ, включающих в качестве важнейшей составляющей развитие электронно-вычислительной и телекоммуникационной техники. Эта сложная система программ, или мегапрограмма, компьютерной (информационно-коммуникационной, цифровой) революции охватила впоследствии едва ли не все сферы жизни людей на планете и отнюдь не демонстрирует намерения остановиться в наши дни.

Считается, что первым ученым, использовавшим выражение «искусственный интеллект» для обозначения нового направления исследований и разработок, был Джон Маккарти. Сегодня в электронных ресурсах Стэнфордского университета можно найти копию поданной в 1955 г. заявки на проведение в Дартмутском колледже исследований по искусственному интеллекту (artificial intelligence). Авторы этой заявки — Джон Маккарти, Марвин Минский, Натаниэль Рочестер и Клод Шеннон — пишут, что в основе планируемых исследований лежит предположение, что все характеристики интеллекта, включая способность к обучению, могут быть описаны настолько точно, что смогут воспроизводиться машиной. Проект предусматривал, что в течение летних двух месяцев 1956 г. группа ученых из 10 человек будет заниматься поисками методов машинной обработки текстов, абстрагирования и формирование понятий, решения задач (пока что решаемых только человеком), а также машинного самообучения. Здесь же указаны основные аспекты проблемы искусственного интеллекта.

1. Создание соответствующих компьютерных программ, способных наилучшим образом использовать возможности машин.

2. Точная формулировка идеи мышления как манипулирования словами в соответствии с определенными правилами и создание на этой основе примеров машинного обобщения.

3. Теоретические основы организации сетей «гипотетических» нейронов в целях образования понятий.

4. Теория сложности функций как основа оценки сложности вычислений.

5. Основы машинного самообучения.

6. Методология машинного формирования абстракций на основе сенсорных и иных данных.

7. Творческое мышление как «контролируемая произвольность»29.

Итак, в 1955 г. была явным образом сформулирована идея искусственного интеллекта как способности машины выполнять разнообразные интеллектуальные операции и виды интеллектуальной деятельности, до сих пор осуществлявшиеся только человеком. Речь шла об абстрагировании, образовании понятий, самообучении и даже о творческом мышлении, т. е. о перспективе создания машины логической, самообучающейся и творческой. Соответственно, был обозначен и ряд проблем искусственного интеллекта как области исследований и разработок, ориентированной на создание интеллектуальных машин. Здесь же была сформулирована и установка на точное описание свойств интеллекта таким образом, чтобы те же свойства могли быть воспроизведены машиной (“simulate” переводится как имитировать, моделировать, воспроизводить). Для выполнения такой установки исследователь должен заведомо ориентироваться на рассмотрение интеллекта как свойства некой воображаемой машины. Данное обстоятельство породило и притязания некоторых ученых на исключительный статус в качестве применяющих наиболее точные и перспективные методы описания интеллекта и мышления, и возмущенную реакцию других ученых, убежденных в недостаточности (а порой и неуместности) использования подходов искусственного интеллекта для изучения мышления и интеллекта человека.

Было бы неправильно представлять дело таким образом, что до 1955 г. не обсуждалась возможность создания машинного интеллекта и не велись работы в этом направлении. Изложенное Маккарти и его коллегами понимание искусственного интеллекта как свойства машины вполне соответствовало подходу, представленному в опубликованной в 1950 г. статье Алана Тьюринга «Вычислительные машины и интеллект»30. (В опубликованном русском переводе слову «intelligence» из английского названия «Computing Machinery and Intelligence» сопоставлено слово «разум»31, однако мы считаем уместным перевести в контексте рассматриваемых нами проблем «intelligence» именно как «интеллект».) В данной статье Тьюринг предложил способ решения вопроса «Может ли машина мыслить?», проведя своеобразную операционализацию самого вопроса. Результатом операционализации стала воображаемая игра в имитацию, когда невидимые для исследователя человек и машина передают через посредника ответы на вопросы исследователя, пытающегося по этим ответам определить, кто из отвечающих является человеком, а кто — машиной. В этих условиях вопрос «Может ли машина мыслить?» сводится к вопросу «Может ли воображаемый цифровой компьютер быть успешным участником игры в имитацию?» Тьюринг полагал, что реальные компьютеры, способные таким образом имитировать человека, могут появиться примерно через полвека (т. е. к началу XXI столетия), и тогда исходный вопрос «Может ли машина мыслить?» будет слишком малозначимым, чтобы заслуживать обсуждения. И добавлял: «Как бы то ни было, я полагаю, что к концу нынешнего столетия словоупотребление и общее мнение так изменится, что можно будет говорить о машинном мышлении [machines thinking] не ожидая каких-либо возражений»32. Мы можем добавить к процитированному высказыванию Тьюринга, что сегодня, в начале 20-х гг. XXI в., сами являемся свидетелями и участниками процессов все более широкого использования не только в профессиональном, но и в повседневном обиходе таких выражений, как «решения принимаются искусственным интеллектом» или «это делает (сделает) искусственный интеллект». Что же касается перспектив машинного интеллекта, то они рисуются более оптимистичными, чем перспективы интеллекта человеческого.

В том же 1955 г., когда Маккарти с коллегами подали заявку на поддержку исследований по искусственному интеллекту, другая группа ученых — Аллен Ньюэлл, Герберт Саймон, Клиффорд Шоу — работала над созданием компьютерной программы, которой предстояло получить титул «первой программы искусственного интеллекта». Это была продемонстрированная в 1956 г. программа «Логик-теоретик» (Logic-Theorist, Logic Theory Machine), способная доказывать теоремы из «Principia Mathematica» Рассела и Уайтхеда. Спустя годы Саймон так оценивал значение данной работы: «Реальная компьютерная программа, решающая сложные задачи, обладает гораздо более значительными убеждающими и просветительскими возможностями, чем слова, высказываемые в ходе обсуждения идей. Работающая программа — это момент истины»33. Ньюэлл и Саймон считали свое создание шагом на пути к пониманию человеческого ума и подчеркивали значение «Логика-теоретика» как сложной системы обработки информации. «Эта система, — писали они, — отличается от алгоритмов, обычно используемых для вычислений, тем, что основана в значительной степени на эвристических методах, подобных методам, которыми пользуются люди при решении задач. …Машина логической теории является частью программы исследований сложных систем обработки информации…»34. Изучение процессов решения задач человеком (с протоколированием «размышлений вслух») легло в основу новой программы — «Общего решателя задач» (General Problem Solver). В основе разработки лежал сделанный в результате лабораторных психологических исследований вывод, что ключевым механизмом решения задач человеком является анализ средств и целей (means-ends analysis). В ходе такого анализа человек, решающий задачу, сравнивает наличную ситуацию с целевой ситуацией, находит отличия между ними, затем находит в своей памяти действие (оператор), которое, как он знает из опыта, позволяет уменьшить упомянутое различие, и выполняет это действие, меняя таким образом ситуацию. Аналогично была организована работа компьютерной программы, которая решала задачи едва ли не из любой области при условии, что имелась репрезентация данной области с пробегающим по ней оператором, а также информация о том, с помощью каких операторов можно уменьшить разницу между наличной и целевой ситуациями. Были также найдены способы, позволяющие машине создавать новые операторы (из набора элементарных) и определять, какие из них годятся для решения задачи35.

Итак, первые примеры компьютеров с искусственным интеллектом демонстрировали принципиальную возможность замены машинными технологиями «ручных» технологий решения задач за пределами области числовых расчетов. Это были задачи логические и в собственном смысле слова, когда речь шла о теоремах из знаменитого логического труда Рассела и Уайтхеда, и в расширительном смысле, когда речь шла о методах анализа средств и целей в решении бытовых и других задач. Эти первые примеры не имели практического применения: теоремы логики из «Principia Mathematica» были доказаны людьми, а «Общий решатель задач» имитировал ход рассуждений человека в ситуациях, когда помощь машины не требуется.

Так или иначе, указанные опыты стали важным шагом на пути технологизации интеллекта — технологизации, начатой еще в Ясперсово «осевое время» философами Древней Греции, создавшими логический инструментарий для «ручного» использования. Уместно вспомнить, что Аристотелевы трактаты по логике («Категории», «Об истолковании», «Первая аналитика», «Вторая аналитика», «Топика», «Об опровержении софистических аргументов») объединены общим названием «Органон», что на греческом означает «орудие». Хотя это название было дано трудам Аристотеля не им самим, а его преемниками, оно верно отражает взгляд создателя логики на свое детище как на имеющее технологическое предназначение.

Возвращаясь к XX в., отметим, что в 60-е гг. математик Дмитрий Поспелов и психолог Вениамин Пушкин проводили практически ориентированные исследования в области искусственного интеллекта. Целью работы было создание методов управления большими системами. Сами ученые не называли новое направление отраслью искусственного интеллекта, но использовали для его обозначения другие термины. Первоначально оно называлось «психоникой» — по аналогии с весьма популярной в те годы бионикой. Семинар по психонике работал в Московском энергетическом институте на протяжении 10 лет, и, как вспоминал Поспелов, именно на этом семинаре были сформулированы принципы модельного метода решения задач человеком и на этой основе — принципы ситуационного управления36, которое впоследствии стало рассматриваться с единых позиций семиотического моделирования и управления. «В ситуационном управлении, — писал Поспелов в 1986 г., — были созда­ны первые модели представления знаний, языков представления и манипулирования знаниями. Поэтому новые веяния в области искусственного интеллекта, активное развитие теории семантических сетей и фреймовых представлений были восприняты коллективами, накопившими большой опыт ситуационного управления, “с ходу”, позволили воспринять новые идеи и использовать их в своих разработках. …специалисты, овладевшие принципами ситуационного управления, оказались на передовых рубежах работ в области искусственного интеллекта»37. Следует отметить, что применение созданной Вениамином Пушкиным в ходе психолого-кибернетических (психонических) исследований оригинальной концепции мышления как моделирования позволяет увидеть важные аспекты современных проблем управления интеллектуальной сферой общества, прежде всего наукой и образованием.

В 1964 г. в журнале «Доклады Академии наук СССР» была опубликована работа Сергея Маслова38, где был впервые39 представлен метод установления выводимости формулы в классическом исчислении предикатов, пригодный для автоматизации поиска доказательств в логике предикатов (знаменитая программа «Логик-теоретик» доказывала только теоремы логики высказываний). Позже на основе этого метода был разработан машинный алгоритм установления выводимости40, а в XXI в. обратный метод стал широко применяться в практических системах автоматического доказательства теорем41.

В 50-е гг. XX в. сначала в США, а затем и в других странах начались работы по машинному переводу текстов с одного языка на другой. Во многом благодаря усилиям Алексея Ляпунова в Институте прикладной математики Академии наук СССР была организована объединившая математиков и лингвистов группа, создавшая к 1956 г. первый работающий алгоритм перевода математических текстов с французского языка на русский42.

Обсуждая вопросы истории, следует иметь в виду, что еще несколько десятилетий назад само выражение «искусственный интеллект» не использовалось для характеристики многих из тех исследований и разработок, которые сегодня с полным правом могут быть отнесены к области искусственного интеллекта.

1.4. К вопросу о «предках» искусственного интеллекта. Машины Семена Корсакова

В качестве отдаленного предка искусственного интеллекта обычно упоминают проект аналитической машины Чарльза Бэббиджа. Эта вычислительная машина, которая мыслилась как реализующая принцип программного управления, по праву считается предшественницей электронно-вычислительных машин, созданных в XX в.

Однако первый проект машин, предназначенных для выполнения интеллектуальных операций, конечными результатами которых должны быть не числа, а указания на связи «идей» (или, на языке современной логики, понятий) был предложен в 1832 г. Семеном Корсаковым. Примеры таких идей-понятий, приводимые самим Корсаковым, относились, главным образом, к медицине, а машины представлялись как служащие для нахождения лекарств, наиболее подходящих для лечения болезни, проявляющейся в тех или иных симптомах. Вот как характеризует Корсаков одну из своих машин: «Прямолинейный гомеоскоп с неподвижными частями. Мгновенно находит среди большого числа идей, отображенных в таблице, ту, которая содержит все детали другой заданной идеи. Устройство выдает результат, останавливаясь в процессе своей работы. Его применение в сфере медицины принесет огромную пользу, поскольку в случае болезни, исходя из подробного перечисления всех симптомов, оно может отобразить, с самой высокой степенью точности, наиболее подходящее лекарство для сего случая, и при этом по желаемой медицинской методике. Число деталей, которые учитывает устройство, может достигать многих сотен»43. Однако конструкция «интеллектуальных машин» Корсакова (всего их предлагалось пять) не была «привязана» исключительно к медицине. Предполагалось, что машины будут работать с таблицами (перфокартами), которые должны составляться людьми, имеющими высокую квалификацию в той или иной области знания.

Александр Михайлов справедливо утверждает, что машины Корсакова были механическими прообразами современных информационно-поисковых и экспертных систем44. В литературе последних лет представлен и взгляд на корсаковскую машину как на прототип мультиагентной системы45. Гелий Поваров, много сделавший для того, чтобы вывести изобретение Корсакова из тени забвения46, отмечал, что Корсаков не только первым (раньше Бэббиджа) выдвинул идею использования перфорированных карт в информатике, но и изложил начала концепции искусственного интеллекта.

Действительно, в брошюре, изданной на французском языке в 1832 г.47 (и только в 2009 — в русском переводе), Корсаков пишет о необходимости таких изменений в «способе изъявления наших мыслей», которые позволят компенсировать недостатки и слабости человеческого мышления. В ряду недостатков автор «гомеоскопов» и «идеоскопа» отмечает следующие. Во-первых, человеческий ум способен охватывать одновременно лишь небольшое число предметов (деталей). Во-вторых, мы не можем одновременно сравнивать более двух предметов, а потому при необходимости принять во внимание большое число предметов вынуждены производить поочередные сопоставления. В-третьих, память человека не является безошибочной и не всегда в достаточной мере работоспособна, из-за чего можно упустить из внимания важные детали. Корсаков отмечал также, что личное пристрастие и предубеждение часто оказывают влияние на результаты наших исследований.

Воздавая должное письму как способу представления мыслей, изобретатель указывал, что возможностей письменных (и печатных) знаков явно недостаточно для преодоления вышеупомянутых трудностей. Он пишет: «Человеческие идеи, концепции фиксируются, передаются и сохраняются во времени, благодаря слову и письму, которые являются ничем иным, как механическими операциями разума. …Письмо хранит память обо всех фактах, над которыми проводилось наблюдение, и дает возможность подвергнуть их постоянному и обдуманному сопоставлению, благодаря чему оно стало первой фундаментальной основой человеческой цивилизации. …Несмотря на все неоценимые преимущества, которые дают нам средства фиксации идей на физической основе посредством письма или цифр, и невзирая даже на использование сводных таблиц в том виде, в каком они нам сегодня известны, эти средства все еще являются недостаточными для того, чтобы немедленно выдать нам в высшей степени подробные результаты сопоставления идей. В то же время, такой результат возможно получить, комбинируя принцип сводных таблиц с механическим подходом. Для этого необходимо лишь использовать знаки, имеющие более материальный характер, нежели те, которыми мы пользуемся, прибегая к обычному письму. Письмо, так же, как и любые другие графические средства, обращается к нашему разуму только через глаза, оно недоступно воздействию механических средств. Если же, напротив, мы выразим те же самые идеи посредством знаков, которые будут обладать реальной материальной основой, длиной, шириной и толщиной, то такие знаки будут не только восприниматься многими из наших чувств, но, что имеет гораздо большее значение, дадут нам возможность использовать специфические физические свойства каждого отдельного знака и сделать так, чтобы эти знаки служили для разрешения чисто интеллектуальных задач»48. Машины Корсакова позволяли, во-первых, представить мысли (идеи) в принципиально новом виде знаков, физические свойства которых делают возможным взаимодействие этих знаков между собой механическим образом, а во-вторых, осуществить это механическое взаимодействие.

Итак, преимущества использования механического интеллекта по Корсакову состояли в следующем: возможность «сопоставлять между собой сразу и одновременно практически неограниченное число деталей и мгновенно получать все результаты сопоставления»; безошибочность и работоспособность памяти, являющиеся «неминуемым следствием физических свойств материи»; отсутствие характерной для человека пристрастности, способной повлиять на результат работы, благодаря чему при заданных условиях результат будет неизменным и отражающим истинное положение вещей.

Корсаков прекрасно осознавал значимость создания новых технических устройств, дополняющих естественные возможности человеческого мозга. Сопоставляя такие устройства с телескопом и микроскопом, расширившими возможности зрения, изобретатель писал: «И не совершенно ли естественно допустить, что открытие метода, способного расширить возможности самого тонкого инструмента человеческого тела, того органа, который управляет всем другим в человеке, не может не привести к самым далеко идущим по своим последствиям результатам, когда самые выдающиеся ученые изучат принципы, на которых основывается сей метод, и составят таблицы, необходимые для их применения в различных областях человеческих познаний!»49

Представление, поданное Корсаковым в Петербургскую академию наук, не получило поддержки академической комиссии. Современные исследователи истории искусственного интеллекта обращают внимание на ироничное замечание, содержавшееся в заключении академиков: «Г-н Корсаков потратил слишком много разума, чтобы научить других обходиться без разума»50. Это не означает, что в заключении комиссии не содержалось справедливой крити

...