Оглавление

«…все звери земные, и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские — в ваши руки отданы они…»

(Бытие, 9: 2—3)

ПРОЛОГ

Поговорку «Охота пуще неволи», как и поговорку «От тюрьмы да от сумы не зарекайся» знают все. Или почти все. Если значение второй поговорки люди понимают и воспринимают легко и однозначно, то значение первой обычно объясняют тем, что охота пленяет больше, чем тюрьма, неволя… Это действительно так — охота пленяет. Но есть в этих трех словах этой поговорки и более глубокий смысл.

Зарекаясь, пришлось мне на своей шкуре испытать и суму, и тюрьму. И уже в тюрьме я, охотник по призванию и в крови, охотник-профессионал, испытал и понял, что такое неволя и почему охота пуще этой неволи в самом прямом, в самом истинном смысле этих слов. Об этом, в том числе, и рассуждаю я в этой книге.

Есть ещё среди нас люди, которые лично знали мужиков-охотников, бравших медведей на рожон или добывавших их с рогатиной. Было время… Есть ещё среди нас и немало охотников, которые дорожат установившимися годами и даже веками охотничьими традициями, передаваемыми друг другу, от отца к сыну, из поколения в поколение. Но, к сожалению, очень большое количество охотников сегодня, особенно среди молодых или только начинающих охотиться, которые уже и не знают, что такое рожон или как изготовить рогатину, способную удержать тушу огромного и разъярённого зверя. Они не задумываются и о разнице между определениями «добыть» или «убить» дикого зверя. Зато они уверенно признают приоритет и мощь нарезного оружия, знают, что такое дальномер, лазерный целеуказатель, GPS-навигатор, прицел и прибор ночного видения и что такое экспансивная пуля. Увы, разработка новых и модификация имеющихся видов оружия и приспособлений для уничтожения людей не обошла стороной и оружие для охоты на диких животных. Хотя… охоты ли? Охотой по закону признается нахождение в охотничьих угодьях с оружием или охотничьими собаками, а также выслеживание или преследование с целью добычи диких зверей и птиц, и, соответственно, сама их добыча. Это понятно всем, и это Закон. Но скажем так: закон далеко не демократичный. Не для людей — тут все в полном порядке. А вот для диких зверей и птиц этот закон означает, что эти человеческие правила практически не учитывают их, диких зверей, право на возможность спасения от человека в своей среде обитания во время охоты на них.

В чём дело? Я не случайно выделил в своем прологе, что «было время…». Издревле и кое-где до настоящего времени охота является средством к существованию целых народов. Такая охота действительно приносит коренным народам в труднейших природно-климатических условиях жизни еду, одежду, кров и деньги на жизнь от реализации продукции охоты. Но так же издавна охота является и способом удовлетворения морально-эстетических потребностей людей в общении с дикой природой, в том числе и путём добычи диких зверей и птиц в так называемых «спортивных и любительских» интересах. В этом случае, как правило, охотник сможет добыть дичь только после длительного изучения повадок диких зверей и птиц, особенностей их жизни, зачастую специально для этого натаскивая охотничьих собак, изучая литературу, слушая и перенимая опыт именитых охотников. И эту охоту можно сравнить, ни много ни мало, с искусством добывания сильных, острожных, смелых, ловких и в то же время пугливых диких животных.

И еще… Люди, живущие свободно, часто ощущают себя в неволе, ограниченные своим мировоззрением или сами себя загнавшие в рамки кем-то придуманных условностей. Дикие звери этих условностей не знают. Они свободны. Охота приближает максимально к этой свободе. Она позволяет окунуться в эту свободу, позволяет физически ощутить первозданную, истинную свободу. Охота позволяет человеку хотя бы на время стать тем, кем он однажды был призван стать Создателем. Правда, после греха Адама, но до грехопадения большей части человечества. Поэтому охота и свобода очень близки по своему смыслу и своему значению, никак не сочетающиеся с неволей, пленом, заточением. И если неволя, плен — это мука, то охота — сладостная, страстная, добровольная мука. Поэтому-то охота и пуще неволи.

Все персонажи, действия, события, факты, имена в данной книге следует считать вымышленными. Совпадения, имеющие место, случайны.

2009—2012 г. Н. Е. Близнец

ГЛАВА 1

Стадо диких кабанов шумно приблизилось к разбросанным по лесной поляне остаткам вчерашней трапезы. Откуда в лесу взялись сочные вкусные корнеплоды, початки кукурузы, зерно — диким животным невдомек. Но, обнаруженные вчера ночью залежи корма для исхудавших, измученных затяжной холодной зимой диких животных, в еще холодном и заснеженном марте, явились важным, жизненно необходимым подспорьем. Шумно втягивая ноздрями морозный воздух, опережая друг друга, игнорируя возможную опасность, взрослые кабаны и уцелевшие за зиму подсвинки не обратили внимания на явно не лесной, явно человеческий приторный запах, принесенный легким ветерком с противоположной стороны поляны. Не обращая внимания на предостерегающее и грозное фырканье старой свиноматки, остановившейся на опушке и учуявшей опасность, дикие кабаны высыпали на открытую поляну, тускло освещенную молодым месяцем. Настороженно прислушиваясь и принюхиваясь, свиноматка стала медленно обходить поляну, пытаясь понять, откуда исходит ненавистный запах.

Это была последняя ее ночь в качестве вожака стада. У диких кабанов взрослые самцы-секачи обычно не живут в стаде, находясь где-то в стороне, в одиночестве. Все обязанности по организации стада, кормежке, безопасности и учебе молодняка возлагаются на самую сильную, самую опытную самку. Вот уже пятый сезон подряд эту сложную, тяжелую обязанность, от которой в прямом смысле зависела жизнь стада, несла на себе здоровая крепкая самка. Вот уже пятый сезон на исходе, наступила весна, и хозяйка стада в очередной раз готовилась оставить его, уйти вглубь болота, где на большом острове в густом еловом подлеске она соорудит уютное теплое гнездо из еловых веток и высохшего папоротника. Она уже побывала недавно на острове, наломала верхушек елочек, стащила их в нескольких местах под разлапистые ели, обкусала вокруг молодые побеги осин, березок: пусть нежданные гости знают, что здесь есть хозяин, а точнее — хозяйка. Сегодня под утро она уведет стадо на обычную днёвку, а сама тихо и незаметно уйдет на болото, на остров. За ней уйдет ее друг — огромный, уже с сединой в щетине, секач. Она не подпустит его к гнезду, не подпустит и к маленьким полосатым свои чадам, чьи робкие движения она уже чувствует у себя в чреве. Но он будет надежно охранять ее и их детишек на острове от волков, рыси и от любой другой опасности, которая может возникнуть для маленьких полосатых их детишек.

Самка чувствовала боль набухающих сосков от режущего их наста, но упрямо шла по целику вдоль опушки, пытаясь определить, откуда исходит запах человека.

Прошлой ночью, возвращаясь с кормежки, они вышли на пробитую в глубоком снегу колею. Кое-где на колее валялись клубни свеклы, початки кукурузы. Колея привела их на поляну, где двумя кучами свалены такие вкусные корма. До утра кабаны эти кучи разрыли и, насытившись вдоволь, уже с рассветом ушли на лежку. И сегодня, чуть сгустились сумерки, оголодавшие за зиму, исхудавшие, тощие дикие кабаны направились сразу к кормам, пренебрегая иерархией, пренебрегая грозным рыком хозяйки стада, которая и сейчас обходит поляну, настороженно прислушиваясь к шорохам ночного леса. Вдруг она увидела явное шевеление впереди и следом — легкий скрип снега. Самка резко и громко ухнула, бросилась по глубокому снегу к стаду. Внезапная боль пронзила тело… Вспышка и гром выстрела. Затем вторично… Уже не обращая внимания на разбегающихся от прикормки кабанов, не обращая внимания на отказавшую переднюю ногу, самка прыжками на трех ногах преодолела поляну и скрылась в спасительной гуще молодых елочек, услышав позади еще два выстрела подряд и резкие щелчки по ветками и деревьям жужжащей картечи. Но не слышала она уже злобных приглушенных голосов выбежавших на поляну двух людей с оружием в руках…

— Ну ты даешь, Славик. Нафига ты стрелял по секачу. Он же сейчас худой, вонючий. Мясо у нас не примут. Из него ж ни фарша, ни колбасы не получится. Куда девать будем, что ли собакам гору мяса придется скормить?

— Заткнись, придурок. Во-первых, нечего делить шкуру неубитого медведя! Во-вторых, это матка была. Пудов на пятнадцать, не меньше. Секач, я слышал, все вокруг ходил. Осторожный, сволочь, только я его расслышал. А эту свиноматку я давно знаю. Ты видел, какая здоровенная! Но я ее здорово должен был картечью зацепить. Гони в деревню за собаками. Возьмешь Ваньку-смурода, запряжете кобылу его батьки в сани и сразу дуйте на санях к Белому ручью. Там найдешь следы с кровью, пустишь собак. Я буду там где-то рядом. Буду идти на опережение, чтоб, если что, не ушла в заказник через железную дорогу. Там где-то и встретимся. Теперь давай-ка по рюмочке. На «ход ноги и на удачку».

Первый достал из-за пазухи фляжку, отвинтил крышечку и хотел уже приложиться к горлышку, но второй охотник отобрал у него фляжку:

— Тебе еще ехать и вопросы решать. А мне ночку в лесу куковать. Давай, шуруй к смуроду, и, не дай боже, вы хоть «глык зробiце» — самих в лесу оставлю под выворотнем где-нибудь. Ясно?

— Ясно! Машину в деревне оставить?

— Машину поставь у кого-нибудь чужого во дворе. Дай на бутылку и загони во двор. И чтоб говорили, что родня, мол, приехала. А сам тихонько иди пешком к Ваньке. Ружье разложи и спрячь под фуфайку, чтоб не светиться. Да что тебя учить, в первый раз, что ли? И так уже наследили. Пока трактором дорогу пробили, пока корма завезли, теперь вот сами на машине следы оставили. Срочно нужно отваливать, чтоб уже к обеду сегодня мы были в городе и с мясом. Иначе оштрафует нас Костя. А ты знаешь, как он штрафует. Знаешь, Вовка?

— Знаю, знаю, чего вспоминать, — Вова поежился, оглядываясь по сторонам, — ладно, Славик. Погнал я машину в деревню, через часа четыре буду заезжать к Белому ручью от делянки. Если что, потрублю в стволы.

— Я тебе потрублю. В задницу себе потруби. Весна на дворе, кровь на снегу, а ты трубить собираешься. Доедешь до ручья, если не будет моих следов и следов с кровью, объезжай на коне кварталы в обратном направлении, пока меня не найдешь. А если будут, как и договорились, пускай собак. Все, пошел!..

Боль пронизывала все тело. Ломаясь напролом через молодой ельник, самка удалялась от опасности. Предвидя погоню по своим следам с кровью, она уходила в сторону от дневной лежки стада. Несколько раз ложилась, прислушиваясь и давая возможность приостановиться кровотечению, поднималась и вновь двигалась все дальше и дальше от стада. Наконец, перейдя неглубокий ручей, сделав полукруг, забралась под низкие лапы ели, улеглась, чувствуя, что сил практически не осталось. Кровь сочилась из ран от картечи, и из ободранных настом сосков. Предчувствие скорого опороса утверждали мягкие нежные толчки и движения где-то в животе. Самка решила провести день здесь, а ближе к ночи продвигаться на болото, на свой остров. Лишь стал заниматься рассвет, ниже по ручью защелкали, «заиграли» глухари. Немало глухарей обитало и там, на ее острове. Она с удовольствием весной водила выводок своих поросят в поисках кладок яиц глухарей, которые они делали прямо на земле. Глухариные яйца являлись хорошим подспорьем в кормлении растущих поросят, хорошей добавкой материнскому молоку, корешкам-кореньям и молодым ранним грибам в рационе питания поросят. Горестное, обиженное квохтанье глухарок не омрачало настроения шустрого, пестрого, вечно голодного табунка черных пятачков.

Свиноматка глубоко вздохнула, повернулась раненым боком к снегу, прислушалась. Где-то за ручьем по её следам она услышала осторожные шаги человека. Уже рассвело, шаги послышались вновь, затем разделились. Людей, как услышала самка, было уже несколько, а к скрипу их шагов добавилось хрипящее повзвизгивание собак. Самка с трудом поднялась. Одна нога вообще уже не чувствовалась; от потери крови и утреннего мороза шаги давались с трудом. Раны вновь закровоточили. Медленно, тяжело хромая, матка двинулась от опасного преследования. Но тут до нее донесся быстро приближающийся хруст снега. Резко повернувшись, самка увидела настигающих ее двух лаек. Завидев дикую свинью, лайки взахлеб залились злобным лаем, с двух сторон все ближе приближаясь к раненому зверю, пытаясь укусить. Свиноматка не могла сделать резкого выпада-скачка, не могла и убежать. Ей пришлось отбиваться от наседающих собак. Она почувствовала острые ядовитые укусы за ноги, за бока. Собаки ловко увертывались от ее мощных челюстей, облаивали, хватали и сразу отскакивали. Они кружили вокруг, стараясь не дать ей возможности двинуться ни вперед, ни назад. Громкий лай собак и укусы, больные хватки острых зубов, боль от открывшихся ран, боль в животе испуганных, еще не родившихся на свет поросят, не позволили самке увидеть и услышать осторожно подкрадывающихся людей. Лишь в самый последний момент она увидела осыпающийся с молодой елки снег и злое лицо человека, смотрящего на нее через прицел оружия. Выстрела она не услышала. Выпущенная с близкого расстояния пуля попала ровно под ухо — в голову… Она умерла мгновенно. Собаки набросились на поверженного зверя, стали рвать шкуру, шерсть. Человек подбежал из-за елки с ножом в одной руке и ружьем в другой руке, пнул тушу ногой и, быстро поставив оружие прикладом в снег, перерезал горло, выпуская кровь, не замечая шевелящийся живот убитой самки. Собаки, отталкивая друг друга, с жадностью хватают кровавый снег, стараясь ухватить языками вытекающую, булькающую пузырями кровь из рваной раны. Вскоре послышался треск сучьев, хруст снега, тяжелое дыхание лошади. К убитой самке подогнали сани, забросили на них тушу свиньи и прикрыли ее соломой. Собаки тут же запрыгнули в возок. На месте трагедии остались выброшенные браконьерами потроха, клочки жира и шерсти и уходящий вдоль ручья к железной дороги санный след…

* * *

— «Жасмин-32», ответьте! — автомобильная рация зашипела, — ответьте «Жасмину!»

— На связи! Я — «тридцать второй». Слушаю вас, «Жасмин»! — сидящий на переднем сиденье рядом с водителем натужно урчащего старенького УАЗа мужчина в камуфлированной одежде и с карабином, удерживаемом между колен, снял микрофон, ответил на вызов.

— «Тридцать второй»! Позвонили железнодорожники-путейцы со станции Зубровка. Они что-то говорили о том, что нашли следы и кровь недалеко от дороги. Говорят, что кто-то пострелял диких зверей там у них. Просили вас приехать! Как понял?

— Понял, «Жасмин». Спасибо, Ирина Владимировна. Отметьте у себя в журнале — меняю маршрут патрулирования. Выезжаю в Зубровку. Как поняли?

— Принято, Алексеевич. Записываю. Буду на связи. И Вы не теряйтесь!

— Конец связи, «Жасмин». Через час свяжемся!

Повесив микрофон на место, сухо бросил водителю:

— Давай, Антонович, в Зубровку на станцию!

Водитель, выбрав поудобнее место для разворота, враскачку по рыхлому весеннему снегу развернул машину, и вскоре УАЗ мчался уже по чистой асфальтовой дороге в сторону указанной Зубровки.

Рейдовую бригаду охотхозяйства по борьбе с браконьерством возглавляет сидящий рядом с водителем охотовед Фомин Алексей Алексеевич. Кроме него и водителя в видавшем виды УАЗе — трое егерей в таких же камуфлированных костюмах, с зачехленным оружием на коленях. В заднем отсеке машины лежит пять катушек с флажками для оклада волков. Поверх флажков — рюкзаки егерей. Из нагрудных карманов егерей торчат антенны мобильных радиостанций.

В марте у рейдовой бригады работы не много. Браконьеры обычно затихают: тоже совесть мучает бить весеннего зверя, да и дороги становятся не только непроезжими, но и непроходимыми. Поэтому и возят егеря с собой флажки на случай, если вдруг появятся волки.

В такую пору, когда отяжелевшие беременностью самки любого зверя — от зайца до лося — становятся легкой добычей для вечно голодных волков, их отстрелу охотовед уделяет особое внимание. И хоть числятся они, волки, «санитарами» леса у некоторых «камеральных» ученых, Алексей знал: каждый день волку надо мясо. А если в лесу столько больных, раненых, ослабленных животных, что хватает на пропитание таким «санитарам», то грош-цена такому егерю, такому охотоведу в этом случае. Вот и возят флажки с собой в надежде наткнуться на цепочки следов стаи или разошедшихся на весну пар волков. Однако тревожный вызов по рации резко изменил планы…

— «Жасмин»! Ответьте «тридцать второму»! — Алексей вновь включился в разговор по автомобильной рации.

— Слушаю, Алексеевич! — голос диспетчера Владимировны всегда радовал свежестью, жизнелюбием и даже каким-то оптимизмом.

— Владимировна! Вызовите, пожалуйста, на Зубровку милицию линейного отдела. Пока я доеду, пока то да сё, они нам понадобятся, возможно. Да и пусть хоть порадуются вызову на природу, ладно?

— Хорошо, Алексеевич. Будет сделано. Может, еще что?

— Да, Владимировна, позвоните, пожалуйста, прокурору и начальнику РОВД. Прокурора напугайте: скажите, что собираюсь без санкции Зубровку обыскивать, пусть не теряется сегодня где-нибудь, возможно, понадобятся или он сам, или кто-то из его замов. Мы машинку не дадим. Нету! Так что пусть и машину какую-нибудь ближе к обеду, к вечеру имеют под зад… под собой. Хорошо, Владимировна?

— Алексеевич, так сегодня же воскресенье. Кто и где сидит? Где мне их искать? Все люди как люди, отдыхают. Это вы, холостой, сами дома не сидите и людей гоняете по лесам сутки напролет…

— Владимировна! «Жасми-и-и-н!» Не засоряйте эфир. Во-первых: и я, и они все время на страже, а во-вторых, Владимировна, я еще не развелся, и пока, вроде, не собираюсь; да и шапка на голове вроде не поднимается. Так что и вам не скучать там, на вышке, и прокурору приятно с вами пообщаться. Удачи вам, «Жасмин»! Алексей бросил микрофон. Егеря на заднем сиденье одобрительно заулыбавшись, переглянулись: «Молодец, Алексеевич! Ледокол!»

Заскрипев тормозами, УАЗик остановился у маленькой железнодорожной станции Зубровка, состоявшей из двух бревенчатых домиков и дощатого склада. Невдалеке в снегу тонул забор крайней хаты одноименной деревни. Разминая ноги, егеря притоптывали у машины. Алексей отправился на станцию, где его уже ждали двое рабочих-обходчиков.

— Здорово, мужики! Тепло тут у вас, натоплено. Дровишек не жалеете!

— А, начальник! Дровишки-то у нас свои, «жэдэвские». Не намекай нам на свои, лесхозовские. У вас своя кормушка, у нас своя!

— Глядите-ка ты. «Кооормууушка»! Где это у вас такая? А? Я уже давно не инспектировал придорожную лесополосу. Видимо, придется. Сойдет снег — пройдусь ка я вдоль вашей железки, да и посчитаю пеньки. Насчитаю я вам, мужики-дорожники, столько пней, что и вправду на подножный корм перейдете или на баланду. Будет вам «Кормушка». Что притихли?

— Ладно, Алексеевич, будет тебе. Шутки не понимаешь. Мы же сухостой и то… жалеючи!

— Ну, это другой разговор. А то — «кормушка». Ладно, хлопцы, пошли покурим, — Алексей искоса глянул на открытую дверь в диспетчерскую, откуда, почти в прямом смысле, торчали уши двух женщин-работниц, даже переставших щелкать семечки, прислушиваясь к разговору. На улицу за охотоведом пошел один из обходчиков. Зайдя за угол здания, закурили, помолчали.

— Короче так, Лексеич. Я бы мог и помолчать. Но весна ведь, жалко. На 132-м километре лося убили браконьеры. Больше тебе ничего не скажу, подписывать ничего не буду и вообще, если что, я ничего не говорил и ничего не знаю. Хоть режь потом. Говорят, у тебя связи на самом верху, да и с блатными ты знаком. Я бы никому не сказал, тебе скажу. Как ты к нам приехал, три года назад, тут хоть порядок стал. И зверя стало сколько, и рыбы! Вон кабаны уже бульбу роют прямо в деревне. Раньше коз и лосей почти не было, сейчас уже чуть ли не на каждой делянке. Смелый ты мужик, Леша, люди тебя за это и уважают. А главное, справедливый… — дорожник помолчал, глядя куда-то вдаль, — вот поэтому и решили мы тебе позвонить. Там остатки от лося метрах в тридцати от полотна. В болоте. А лося забрали по железке. Люди знающие говорят, что маневровый вчера как раз на том мете останавливался. А маневровый тепловоз на мелькомбинат ночью идет за мукой, а утром — обратно. Движение у нас здесь, ты знаешь какое. Вот у машиниста, у Маракова, и ищите рога и мясо. Больше я тебе, Алексеевич, ничего говорить не буду…

Больше он действительно ничего не сказал, собрал сумку и ушел домой. Алексей его и не задерживал. Зашел в диспетчерскую, записал в блокнот по часам все проходвшие по графику поезда за последние сутки. Ненароком поинтересовался маневровым тепловозом у диспетчеров.

— А, маневровый? Он раз-два в неделю ездит на мелькомбинат за мукой для подсобного хозяйства нашего. Ему специально «окно» выбирают, — диспетчерша внимательно вглядывалась в глаза охотоведу, пытаясь узнать, что интересует «лесников» в их, почти секретном, ведомстве.

— Ладно! Мы сейчас пойдем по шпалам. Километра три отсюда кто-то что-то натворил. Если приедут ваша дорогая милиция, то посылайте их за нами, там не разменемся. Колея одна! — Алексей засмеялся, подморгнув обеим женщинам.

Егеря уже умчались вперед по железной дороге. Водитель, как обычно, открыл капот: там у него всегда имелось какое-нибудь занятие. Зато старенький УАЗик еще ни разу не подвел и давал фору по лесным дорогам мощным «зверюгам» — джипам.

Забрав карабин и планшет, Алексей неспеша шел по шпалам к столбику с номером 132, где варвары опять открыли бойню. Капельки крови, кое-где проявляющиеся на шпалах, насторожили. Если лося увезли на платформе маневрового тепловоза — откуда кровь? Вызвал по рации егерей:

— Вы кровь на шпалах видели?

— Да, видели. Мы сейчас у останков лося, пока ничего не трогаем, ждем Вас. Но, кажется, тут какой-то наворот. Капли крови продолжаются дальше. Может, пойти по крови?

— Да, пусть двое пойдут дальше, посмотрят с километр, два. Что это за кровь? А я уже на подходе. И обратите внимание, вроде, меж колеями тащились сани, лошадь, запряженная в сани. Посмотрите хорошо!

Следы лошадиных копыт, кое-где проступавшие меж шпал, имели направление в сторону Зубровки. Тут он увидел недалеко от насыпи махавшего ему рукой егеря — молодого, недавно принятого на работу Мишу Пыркова. Миша уже успел «отсидеть» в местах, не столь отдаленных, два года за драку. Алексей с трудом устроил его на работу. Пришлось звонить и в управление, и с местными властями утрясать. Драку Миша затеял с наехавшими в его деревню горожанами и заставившими сетями пол-озера. Вот из-за этих сетей, Алексей это знал, и возникла драка, в которой Миша умудрился не только разогнать «обуревшую» наглую молодежь, но и порезать колеса на их машине. Получил три года, отсидел два. И вот через два года, когда ему сняли судимость досрочно по ходатайству охотхозяйства, Алексей и взял его к себе на работу егерем. И до сих пор не пожалел. Миша женился — Алексей сам поздравил молодежь на свадьбе. Жена ему досталась достойная. Медсестра местной районной больницы, стройная и красивая, с железным характером, она не скрывала своей любви к бесшабашному Мише, но быстро взяла его в ежовые рукавицы. Миша всегда на работе был аккуратненько, с подчеркнутой молодцеватостью, одет в военного образца камуфляж, чист, выбрит и почти не употреблял спиртного. Даже после удачной охоты или после изнуряющего рейда, порой длившегося больше суток, позволял себе пару рюмочек водки. К пиву и вину вообще не притрагивается. Одним словом, надежный парень, думал, глядя на него, Алексей.

Миша стоял у останков лося. Потроха, ноги и голова накрыты лосиной шкурой. Сверху все замаскировано еловыми лапками.

— Алексеевич! Я так вот думаю. Стреляли с железной дороги. Пыжей нет. Вот следы лося. Вон там он стоял, рядом с ним были лосиха и лосенок. Но они их не видели. После выстрела лосиха с лосенком рванули в лес: вон их следы напролом прут, а лось сразу упал, на месте. Попали, значит, либо в голову, либо в позвоночник. От дороги до лося около пятидесяти метров. С ружья попасть так точно проблематично. И то, что нет пыжей — все это, мне кажется, говорит о том, что били из нарезного оружия, может, и с оптикой.

— Так, Миша, молоток. Давай, разбирай лапки, разворачивай останки. Будем смотреть. Хотя, давай-ка, я сначала все это дело зарисую. — Алексей достал планшет, — сбегай, Миша, поставь, пожалуйста, вешку у насыпи.

Пока Миша вырубил вешку и установил ее в снег у насыпи, Алексей набросал схему следов относительно вешки, дорожного знака «132». Миша сбросил ветки, развернул черную шкуру.

— Так, Мишаня-малышаня!

— Алексеич! Я не «малышаня»! Сколько раз Вам говорил!

— Ладно, ладно. Не газуй. Так, Михаил Александрович. Что мы видим? Кожа снята аккуратно, без порезов. Сколько мы имеем человеческих следов? Четыре! Правильно. Снимали шкуру четыре человека, помогая друг другу. Обувь: трое в резиновых сапогах, размеры около 44, 46, 44, кирзовые сапоги или форменные ботинки 44 размера…

Продолжая записывать протокол осмотра, охотовед и егерь пришли к выводу, что на шкуре нет ни пулевых, ни других ранений или следов ранений. Внутренние органы целы, не повреждены. Голова разбита полностью, губы и язык вырезаны аккуратно, что свидетельствует о том, что работал специалист и любитель деликатесов. На шкуре нет порезов или лохмотьев мяса. Несколько окурков «Примы», кусок газеты-районки, шелуха от лука и пробка от бутылки.

— «Жасмин»! Алексеевич! — рация нарушила сосредоточенное молчание. — Беда, Алексеевич! Вам надо сюда идти. Здесь из леса подъем по насыпи на рельсы: лошадь, запряженная в сани. Мы прошли по следу. Метров сто от дороги нашли останки дикого кабана, точнее потроха. Кабана в шкуре увезли на санях в сторону Зубровки. Вот такие, нехорошие новости!

— Ясно, хлопцы. А где? Вернее, посмотрите, как кабан оказался у дороги? Ему-то откуда приспичило сюда притащиться? На погибель! Пройдите по следам в обратном направлении и через полчаса ждите меня на месте. Я вызываю милицию!

Алексей вызвал по рации водителя, который уже слышал разговор, попросил связаться по авторации с диспетчером, сообщить в РОВД о «ЧП» и передать, чтобы РОВД выслали группу и связались с прокуратурой. Закончив описание места добычи лося, вместе с Мишей быстро нашли санный след, ведущий из леса на насыпь и невдалеке — внутренние органы кабана. Алексей стал перебирать внутренности, достал нож, что-то распорол:

— Сволочи. Свиноматку убили. Смотри, Миша, одиннадцать «полосатиков». Им уже и на днях родиться бы надо, все какие уже здоровенькие… Уроды, блин!

Отерев о снег нож и задвинув его на законное место — в кожаный чехол на поясе — вызвал по рации егерей:

— Я «Жасмин», где вы? Ответьте!

— Мы идем уже назад, — услышал он запыхавшиеся голоса, — будем минут через десять.

— А где вы так далеко бродили?

— Алексеевич, мы по следам, по крови дошли до Мироновой поляны, что за ручьем. Там кабана ранили, а уже у дороги добили. Все остальное скажем, как подойдем!

* * *

Дежурный РОВД в сердцах бросил трубку, зло отодвинул недоеденный бутерброд:

— Эх, жизнь, ни одного выходного спокойно поработать не дадут, опять звонит с лесхоза диспетчер: в Зубровке браконьеры кого-то подстрелили. Этому охотоведу не сидится нихрена дома. Хоть бы кто ему бабу толковую нашел. Жена вон, и та сбежала назад в область, не выдержала, видать. Откуда они берутся такие, мать их!

— А что, Иваныч, это правда, что его жена с детьми уехала? — Помощник дежурного подобрал недоеденный бутерброд и отправил себе в рот, — насколько я знаю, ему ж райисполком коттедж выделил?

— Да, точно уехала. Детей из школы выписала и уехала!

— А чего ж, конечно, не привыкла видать, фифа, в провинциях жить!

— А кто его знает. Да и работа ж у него похуже нашей будет. Он же по двое суток не приезжает домой. Два водилы у него за год сменилось. Кому охота сутками по лесам шастать, да и где-нибудь заряд в голову получить из-за угла.

— Да, Иваныч. Я вот думал на пенсию выйти, егерем устроиться. Сейчас уже и не гляжу в ту сторону. Мне моя жизнь дороже.

— Ладно, давай искать кого-нибудь из наших с машиной. Надо посылать человека в Зубровку, иначе в понедельник и прокурор, и наш… нам и хвост, и гриву начешут. Ты кому-нибудь звонил?

— Звонил я всем. Кто в деревне у тещи, кто уже под градусом, кто вообще трубку не берет. Хорошо на Западе. Там уже у них у всех и у каждого мобильные телефоны есть. Где бы ни был человек, хоть в Америку можно позвонить. А у нас все рация на пять км, да и домашний телефон не у каждого. Во — жизнь!

— Короче, бери дежурную машину и через час привези сюда любого, кого поймаешь. Заодно заскочи в прокуратуру и в «охрану природы», может, кто машину даст. Давай, дуй, не забудь рацию включить.

Помощник нехотя вышел, дежурный снял трубку, набрал номер:

— Здорово. Найди Костю, скажи, что на железной дороге кто-то дров наломал. Пусть будет в курсе: едем искать «шкодников». Нет, не мы. Охотовед, мать его! Он с утра там. Диспетчер с лесхоза подняла крик, сказала, что будет преду райисполкома звонить. Мы ее успокоили, сказали, что уже выезжаем. Что? Понял, сам приедет на машине? Вообще хорошо!

Константин Алексашкин — преуспевающий бизнесмен районного масштаба. Несколько торговых точек на рынке, продуктовый магазин и ресторанчик в городе. Двухэтажный дом, во дворе гараж, баня, вольер с любимыми лайками. Кроме представительной «Ауди» и джипа «Черокки», довольно новый УАЗик. УАЗа Константин купил специально для охоты. Недорого купил. Благо, Россия рядом, до границы считанные километры, а лесные дороги ему, охотнику с детства и заядлому браконьеру, известны настолько, что с закрытыми глазами готов проехать. Вот и завез две туши коров, купленных у местного населения за гроши, оттуда вернулся на УАЗе. Дальше, за хорошо накрытую «поляну» в своем ресторанчике нужным людям, уже через неделю получил все необходимые документы и новые номера. За год УАЗ вдесятеро оправдал потраченные на него деньги. Константин не браконьерничал открыто, откровенно. Покупал за деньги официальную лицензию на добычу кабана, косули, заодно, путевки на охоту на уток, зайцев и пушнину. Прибор ночного видения, «СКСО» купил официально, зарегистрировал. Карабин «СКСО» отличался от боевого СКС только отсутствием штык-ножа. Магазин на 10 патронов, оптический прицел и прибор ночного видения не оставляли шансов любому зверю уйти от гибели практически в любое время года, суток и в любом месте угодий. Этим удачно пользовался Алексашкин. Мясо косуль, оленей, лосей, кабанов перекручивалось в мясорубках, коптилось, вялилось в цехах райпотребсоюза, превращаясь в «домашние» колбасы, рулеты, окорока или просто фарш для котлет, голубцов, пирожков, беляшей, чебуреков. Совесть свою и изредка наезжающие проверки он успокаивал рюмочкой-другой коньяка и пересказом слухов о том, что в городе, бывает, в беляши и чебуреки мясо котов, собак подмешивают; у него же самое чистое мясо — с ферм ближайшего колхоза. Все накладные в порядке: ветеринарные, санитарные, бухгалтерские. Проверок Константин не боялся, слава о его гостеприимстве катилась далеко за пределы районных проверяющих служб: госпожнадзора, санэпидстанции, налоговых служб, милиции, ГАИ — всем хватало, всем умел угодить честный, правильный коммерсант Константин Алексашкин.

Многие ему завидовали, многие недолюбливали. Был случай — подожгли его «Ауди». Но неумело подожгли — спас. Не стал ездить на «паленом», подрихтовал и продал куда-то в Россию, сам пересел на «бочку» Ауди, жене купил новенький «Пежо». Жена его — верный и надежный спутник жизни. Вернее не бывает: и бухгалтер главный, и главный ревизор его торговых точек. Конечно, и главный официант в его ресторанчике, когда это потребуется для дела. Огромный дом отапливается газом. Благо, счетчик может «крутиться» как в одном, так и в обратном направлении. Все машины имеют газовое оборудование: с газом проблем не существует, все схвачено. Одно обстоятельство омрачало спокойную устроенную жизнь Константина. Он до сих пор не может простить себе той, поистине роковой ошибки, что совершил три, с хвостиком, года тому назад.

В район приехал работать новый охотовед. По слухам, его сюда «командировал» замминистра. Цель одна: поднять с колен запущенное охотничье хозяйство района. Диких зверей по последним учетам вдвое меньше оптимальной численности, браконьерство процветает, никем не пуганое, как в лесу, так и на озерах. Подкормка диких животных не ведется, егеря получают мизерную зарплату, поэтому являются в город только за зарплатой, которую сами же и называют «зряплатой».

Новый охотовед сразу поувольнял половину егерей, пробил себе хоть и не нового, но еще крепкого на ход УАЗа, одел егерей в форму, вооружил их служебным оружием, патронами, биноклями. Кто хотел, тому купили лошадей, кто не мог содержать лошадей — тому приобрели за счет охотхозяйства мотоциклы. По всем егерским обходам стали строить кормушки, солонцы, кормохранилища. Все поляны по лесу позасевали овсом, топинамбуром. Стали практиковать выборочную, селекционную и коммерческую охоту с вышек. Охотовед два раза в год собирал в кинотеатре охотников района, выслушивал их претензии, доводил свои планы и свои условия. Жестко и бескомпромиссно повел борьбу с браконьерами. Первыми, естественно, ему попались главные хапуги: милиционеры вневедомственной охраны. Обнаглевшие, они привычно хотели взять в оборот молодого чужого, пришлого охотоведа. Но получился совсем неожиданный поворот: все четыре офицера, задержанных за незаконный лов рыбы сетями в период нереста с использованием служебного транспорта, были уволены из органов. Не помогли «ходоки» из ГАИ, от прокурора, от главврача районной больницы. Алексей Алексеевич безжалостно отправил копии протоколов в областное УВД, предварительно позвонив своим знакомым в Республиканской газете. За вневедомственной охраной попались два председателя колхоза, зам. директора хлебозавода, один участковый и один собственный егерь, который организовывал незаконную охоту для гостей из соседнего района. Никто из этих людей не ушел от ответственности, несмотря на все свои связи. Связи охотоведа и его упорство оказались сильнее. Скомпрометировать его не удавалось. Жил он один: снимал комнату в частном доме у старушки. Ни с кем не пил, в баню не ходил, ни в кабак, ни по бабам ни бегал. Засылали к нему проституток — помешала бабка Фаина, устроила крик, прогнала девок и пригрозила охотоведу, что позвонит жене, которая оставила ей «на всякий случай» свой телефон. Жена охотоведа жила в областном центре, ждала, когда Алексею выделят обещанное жилье.

Вот тут решил Константин предложить охотоведу свои услуги. Для начала пришел в понедельник в контору познакомиться и выписать путевку. Предложил услугу — безвозмездно завезти своим транспортом около десяти тонн подмерзших овощей с райпищеторга. Алексей растерялся — это очень нужная и своевременная помощь. Кормов катастрофически не хватало, а тут бесплатная «гуманитарная» халява. Только вот куда лучше завезти корма? Константин предложил свои услуги знающего каждую тропинку и каждую дорожку гида по охотугодьям. На своем личном УАЗе больше месяца возил Алексея по угодьям, показывая места дневок зверя, места хороших токов боровой дичи, места, где лучше установить кормушки, солонцы, искусственные водопои. Алексей внимательно все выслушивал, выглядывал, запоминал, записывал в планшет. Однажды, во время очередной такой поездки, нарвались на браконьеров, загрузивших в «Жигули» дикого поросенка. Константин вынужден был подписать протокол в качестве свидетеля, вынужден был сесть за руль задержанных «Жигулей» и оказать помощь в доставке транспорта и браконьеров в РОВД. Скрипя зубами, делал он это, скрипя зубами, выступал в суде в качестве свидетеля. Не знал Алексей, во что обошлась эта поездка и это задержание Константину. Да и сам он никому не говорил, что месяц его торговые точки работали на братву за его «гадский» поступок. Кинулся было к авторитетам, где имел «крышу», но напрасно. Пояснили ему, что охотовед — мужик правильный, по беспределу не работает, знают его давно по его делам и поступкам, потому как зверье лесное и рыба есть не колхозное, а общее, и воровать оттуда — беда, «крысятничество». Хапать, рвать из леса — это обкрадывать наших детей, обкрадывать самих себя, а красть и продавать, как это делает он, Костик, есть барыжничество, кстати, облагаемое специальным «налогом», который он, Костя, платит по низким тарифам. А может быть, и увеличена ставка! Поэтому и намекнули ему, чтобы не лез на рожон и занимался делом: торговал, как и торгует, баловался с ружьишком, как и балует, но не в свои дела не лез и охотоведу палки в колеса не ставил. Да и поменьше с ментами «в десны лязгался». Грустный и озабоченный вернулся он домой. Последнее предложение Кости поохотиться вместе, а потом к нему в баньку, Алексей не принял, хотя раньше заезжал. И чарку иногда выпивали вместе после поездки по лесу. Что-то насторожило Лешу. Может, кто-то вложил ему в уши, что бьет он, Костя, зверя для продажи? Кто ж это мог быть? Единицы об этом знали, все имели с этого и проболтаться или сдать не могли. Может, сам догадывается? Во всяком случае, Константин принял все меры предосторожности и уже не один раз уходил из-под самого носа рейдовой группы. Жалко, что последнего шофера охотоведа, Валерку, выгнали. Тот предупреждал Костю о том, куда выписана путевка, сколько заправили бензина, где будут ночевать. И он благополучно делал свои дела в противоположном участке угодий, предварительно сменив все четыре колеса на УАЗике и изменив номера с помощью пластилина. Останки зверей аккуратно закапывали, по дороге заменяли колеса. Мясо увозили сразу на «запасной аэродром», совсем постороннему, ничем не «светящемуся» человеку. Там обрезали мякоть, кости увозили и выбрасывали на скотомогильник. Через день мясо с документами и синими штемпелями санветнадзора поступало в переработку: либо в ресторан, либо в райпотребсоюз, под видом домашнего. Алексей как-то обмолвился Косте, что при строительстве вышки для отстрела лисиц и бродячих собак на одном из скотомогильников обнаружил ребра и позвоночник лося. Константин постарался переубедить Алексея, что такого быть не может, что ни один дурак не повезет «добро» на свалку. Алексей как-то странно взглянул тогда ему в глаза, но промолчал, ничего не сказал.

За три года работы Алексей свел почти к нулю браконьерство. Многие друзья Кости стали сторониться его, а большинство нужных ему людей вошло в круг друзей Алексея Алексеевича. Самой главной и непростительной для себя ошибкой Константин считал свое предложение Алексею, сделанное однажды после удачной охоты. Спросив Алексея, куда тот собирается девать свою долю мяса оленя, добытого на реву по лицензии, и услышав, что тот еще не знает, возможно, увезет в город семье, Костя предложил ему бесплатно переработать мясо в его ресторане на колбасы, рулеты, бастурму. Алексей сразу же посуровел и категорически отказался. Именно после этой беседы он и перестал близко общаться с Костей — только официально и как-то натянуто. Это было два года назад. Костя почувствовал, что ему становится тесно: Леша ему явно мешал. И не просто путался под ногами. Он твердо стал здесь на ноги. Во всех участках хозяйства у него имелись свои осведомители, егерям повысил в два раза зарплату, и они рвали и метали, чтоб не потерять работу. Часто выступая по районному радио и в районной газете, Алексей незаметно сделался довольно популярным и известным человеком в районе. Константин к своему ужасу видел его везде: в райисполкоме, на хлебокомбинате, на сессиях райсовета, на страницах газет. А главное, что его бесило — это следы его резиновых сапог, маленького, тридцать девятого размера. Ему казалось, что он видит их везде: и на берегах озер, и на подкормочных площадках, и на кормовых полях. Наконец Алексею выделили дом, и к нему приехала семья. Но пожили они вместе недолго. Костя быстро нашел выход — подбросили в почтовый ящик письмо «от любовницы» с фотографией на память, а потом и сосед (за пятьдесят баксов) рассказал жене Алексея о любовных похождениях ее мужа за те два года, пока он жил на квартирах. Костя видел, что Алексей становился все мрачней и неразговорчивей, все чаще уезжал на дальние границы хозяйства и возвращался через день-два. Он понимал, что его подлые дела попадают в цель. И в один из дней, когда Алексей уехал в очередной рейд, Костя подослал к его дому двух пьяных шлюх-малолеток, которые сначала оскорбили и обсмеяли идущую из магазина жену Алексея, а затем и вовсе пригрозили ей, что Алексей их любовник, и пусть она подобру-поздорову убирается из города, пока ей не повырывали все волосы. Алексея не было двое суток, а когда он возвратился, у дома стоял фургон — местные пьянчуги грузили мебель. Он все понял сразу, не говоря ни слова, сходил в недалеко расположенный магазин, купил бутылку водки и на закуску вяленого леща. Пока жена молча наблюдала за погрузкой мебели, он не проронил ни слова. Пил водку прямо из горла. На прощание подошел к усадившей детей в машину жене, молча пытался поцеловать ее. Она увернулась, села в машину, громко хлопнув дверью, и уехала. Он тогда, оставшись в очередной раз один, зашел в пустой двухэтажный коттедж, допил до дна водку, но свет в его окне погас лишь к утру. Об этом Косте с радостью сообщил сосед, за что получил еще десять баксов: все-таки хорошая новость согрела сердце Константина. «Небось, и сам вскоре уберется», — подумал он со злорадством.

Однако Алексей никуда не уехал и еще больше стал проводить времени в лесу, в угодьях, на работе. Домой приезжал только поспать.

Константин переключился на добычу зверя в соседней России. Правда, зверя дикого там почти не осталось. Подкормка зимой не проводилась, браконьерство процветало, безработица, лень местных жителей — все это вместе нещадно отражалась на численности копытных. Да и дорого обходилась такая охота. Поэтому присутствие Алексея в районе стало головной болью предпринимателя и, соответственно, его близкого окружения. Во что бы то ни стало Константин Алексашкин должен убрать из района, а может, и из жизни вообще упрямого правдолюба.

Сегодня ночью пришлось потрудиться в свое удовольствие. Приехав утром на своей «Ауди» домой, первым делом накормил лаек свежей дичью — кусками легкого, сердца, обрезками мяса. Проследил за тем, как собаки жадно проглотили свежее мясо, подлил в кормушки воды. Зашел в баню, разделся, бросил в стиральную машину-автомат одежду, вымыл резиновые сапоги, аккуратно, с содой, вымыл нож. Прикидывая в уме, как распорядиться очередной горой мяса, зашел в дом. Жена и дети еще спали; зашел на кухню, налил в кружку водки и, как воду, медленно выпил до дна, сполоснул под краном, не спеша зажевывая водку соленым огурцом. Поднявшейся на шум жене, уже приготовившейся начать атаку за очередное отсутствие ночью дома, мягко приказал идти в баню, быстро стирнуть и высушить камуфляж. Сметливая жена быстро накинула Костину «Аляску», улыбнувшись ему и, чмокнув в небритую щеку, быстро вышла во двор. Она хорошо знала этот обряд, знала и уже считала в уме прибыль. Выходя, успела спросить: «Кого?». «Лось» — буркнул в ответ муж. Довольная, она быстро вручную застирала костюм, бросила в центрифугу и, достав полусухую одежду, аккуратно развесила на батарее. Через полчаса камуфляж будет выглажен и помещен на свое законное место. Вернувшись, застала мужа уже спящим на еще не остывшей от тепла ее тела кровати. Быстро сбросив одежду, забралась под одеяло, бесполезно пытаясь разбудить мужа. Не добившись ничего, улеглась к нему на плечо и, улыбаясь, закрыла глаза.

Первый тревожный звонок в доме Алексашкиных прозвучал в 11:00. Звонили из линейного отдела милиции. Возле Зубровки охотовед нашел следы добычи дикого зверя и вызывает их, железнодорожную милицию, на расследование. Костя спросил, есть ли у них машина. Машины, как оказалось, «железнодорожникам» не положено.

— Ну и сидите на месте. Позвонят, скажи, что ищете транспорт. Пусть своих ментов вызывают, а те за вами заедут, если что!

Еще через час позвонил дежурный по РОВД.

— Константин! Тут диспетчер с лесхоза подняла всех на ноги. Ищет нашего шефа и прокурора. У Зубровки два ЧП, там уже с утра охотовед копает. По-видимому, что-то серьезное.

— Ну и что?

— Так я думаю, дай-ка позвоню. Может, интересно тебе.

— Ты не зубоскаль там, Иваныч! А что хочет диспетчер?

— Ей по рации охотовед приказал найти милицию, прокурора и железнодорожную милицию. Чтоб все приехали туда, до него, в Зубровку. В выходной день его работу делать! Вот уже любитель жар чужими руками загребать. Да, Костя?

— Конечно. Это ж вы, менты, приучили его. Чуть что — кидаетесь на помощь. Точно, блин, легавые. Ладно, не сопи, Иваныч. Тебя это не касается. Так, может, проблемы какие?

— Да нет. Нашли опера одного, еще трезвого, и помощник прокурора собирается. Вот машину ищем.

— Не ищите. Скажешь своему начальству, что меня уговорил, хоть я и не соглашался. Понял?

— Понял, понял. Так ты что, подъедешь?

— Да, буду через полчаса.

* * *

Запыхавшиеся, мокрые от пота и снега, егеря явились минут через двадцать. Алексей с Мишей закончили описание места добычи и разделки туши дикой свиньи и составляли протокол, когда послышалось шуршание снега, и к ним выбрался маленький шустрый Николай и с ним высокий, хмурый, всегда подобранный еще один Михаил — Козловский. Козловский раньше работал в пожарной охране, дослужился до пенсии и, когда узнал, что в лес, где в деревне живут его родители, где он вырос сам и где охотился с детства до настоящего времени, требуется егерь, не задумываясь, пошел в лесхоз, прошел собеседование и был принят на работу. Второй егерь, Николай, тоже был пенсионером — военным. Отслужил старшиной роты в ВДВ двадцать пять лет. Несмотря на невысокий рост, великолепно владел самбо, приемами рукопашного боя, отлично стрелял. Веселый, энергичный, неунывающий, Николай был хорошим сочетанием с молчаливым, спокойным, флегматичным Мишей-пожарником, как его «перекрестили», чтоб не путать с Мишей–малым, Пырковым.

Подошедшие уставились на уложенных в рядок выпотрошенных Алексеевичем поросят.

— Да, сволочи! Даже не могу придумать, кто эти изверги, Алексеевич, — невесело сказал Николай, — мои местные вряд ли пойдут на такое… варварство…

Под «своими» Николай имел в виду охотников — местных жителей, живущих на его егерском участке; а именно на его участке и совершено браконьерство.

Алексей тем временем делал замеры и записывал данные: ширина полозьев саней, расстояние между полозьями, ширина и длина копыт лошади. Поднял клок шерсти, уложил в пакет и в планшет несколько окурков. Когда вся работа закончилась, запищала рация:

— «Жасмин-32», ответь! — спокойный голос водителя.

— Слушаю, Антонович!

— Алексеевич. Здесь приехала целая команда.

— Какая команда?

— Милиция! Во главе с главным охотоведом!

— Говори точнее, Антонович!

— Ну что, Алексеевич. Вы просто охотовед, а это — главный охотовед, главный лесник, главный рыбинспектор, — и после выдержанной паузы, — Костик Алексашкин на своем УАЗе привез милицию. И ту, и другую. Как понял? Ответь!

— Понял хорошо, Антонович. Отправляй их на 132 километр, я буду ждать на рельсах. Конец связи…

Алексей сплюнул, поправил карабин на плече: «Антонович заговариваться стал», — ухмыльнулся.

По-своему заухмылялись и егеря: Алексашкин раньше держал охотхозяйство в руках, только вот Алексеевич стал у него на дороге. И стал прочно: ни объехать, ни обойти. А Антонович по-своему, по-мужицки подковырнул охотоведа, чтоб тот злее был и держал марку.

Охотовед с егерями вышли на насыпь по санному снегу. Дальше на голых шпалах следов не было видно, но кое-где появлялись капли крови. След вел в Зубровку. Вкоре навстречу им подошли трое милиционеров во главе с Алексашкиным, который издалека поприветствовал егерей:

— Здорово, бродяги лесные. Ну что? Развели браконьеров в районе, теперь за помощью обращаетесь?

— Если обратились, то, Костя, не к тебе! Ты что в такую рань, да еще в выходной, да еще с милицией? Не подозревал я, что ты в общественную дружину записался!

— Какая дружина, Алексеевич? Вот попросили товарищи-господа к тебе на подмогу подвезти. Я не мог отказать, если друзья в беде!

— Ну, спасибо, что меня к себе в друзья вписываешь. Думаю, Костя, мне это крайне необходимо!

— Чегой-то вдруг, Лексеич такая необходимость?

— Да ладно, чуть позже скажу. А пока давайте делом займемся.

«Железнодорожная милиция», в лице одного представителя — начальника, сразу запротестовала:

— Вы говорите, до лося больше пятидесяти метров? Точно? Ха! Это не наша зона. Наша зона — двадцать пять метров от насыпи. И кабан то тоже не наш. Потому что к дороге его привезли на санях. Это, братцы, ваши трудности. Так что пошел я на станцию, как раз через полчаса дизель.

— Постой, командир, — Алексеевич взял старшего лейтенанта за локоть и отвел в сторону, — есть разговор. Ты сейчас имеешь шанс и звездочку, и медаль заработать. Видишь, следы от убитого лося к дороге твоей ведут. И обрываются. Вот и думай, на каком такси по рельсам мясо увезли. Это — первое. Я точно знаю, что увезли его на вашем транспорте, и знаю, примерно, к кому. Накину, если хочешь и если доведешь дело до конца, не забоишься.

— Кого это я забоюсь?

— Ну не знаю, мало ли кто к тебе обратится с просьбой дело прикрыть?

— Я не продаюсь, — пафосно возразил старлей.

— Ну, верю. Так вот. Ты работаешь недавно — тебе и все карты в руки. Если подведешь — работать не будешь, понял?

— Вы что, меня пугаете?

— Да, пугаю. Здесь готовое дело, и ты его можешь завалить только по одной причине. — Алексей сделал паузу.

— По какой такой причине? — загорячился милиционер.

— Ну, ну, не горячись: если ты пойдешь против закона. Понял?

— Нет.

— Ну и ладно, я тебя предупредил. Едь в город. Бери своего прокурора и нашего тоже, на всякий случай. На маневровых локомотивах есть какой-нибудь контрольный счетчик, фиксирующий путь? Чтоб его нельзя было отмотать?

— Есть.

— Так вот, берите маневровый «паровоз», который водит гражданин Мараков или Мараченко. Этот локомотив вчера проходил ночью, и сегодня утром он возвращался именно вот по этой железной твоей дороге. Не перебивай, — остановил жестом милиционера, готового что-то возразить. — Так вот этот Мараковский паровоз останавливался здесь и увез лося. Это я точно знаю. Не знаю, где он прячет мясо; ищите сначала у него, не давайте звонить, никого не выпускайте. Не найдете: все будет у родственников. С вами поедет мой егерь, он раньше был пожарным, всех здесь знает и никого не боится. Заодно и вам спокойней и веселей будет, и мне надежней.

— Не доверяете?

— Да, не доверяю никому, даже себе, старший лейтенант. Здесь я знаю, чем это все пахнет. Заваривается очень серьезная каша. Так что будьте предельно осторожны, а Миша все знает, все подскажет, если спросите.

— А вы?

— Дело в том, что вторую добычу увезли в деревню.

— В какую?

— Еще не знаю. Но думаю, мясо уже в городе, и возможно, у этого Мараковича.

— Не Мараковича, а Маракова. Я его знаю.

— Ну вот. У Маракова найдете язык и губу лося. Берите «на понт», меряйте линейкой и «сравнивайте» с тем, что лежит здесь. Авось и пройдет — расколется. Понятых с собой обязательно бери. Здесь все очень скользкие. И никому, что я тебе говорил.

— А как я к Маракову с обыском явлюсь?

— По моему заявлению, бумаги оформим потом. Устраивает?

— А вы это официально говорите?

— Официальней не бывает. Особенно ничего не говори Алексашкину. Ясно?

— Но Константин сказал, что вы друзья!

— Именно поэтому ничего и не говори!

— Потому что друзья?

— Потому что я так сказал!

— Понял, понял. Я пошел.

— Да, счастливо и удачи.

Они пожали друг другу руку, и милиционер быстрым шагом удалился в сторону Зубровки вместе с «Мишей-пожарником».

— «Жасмин-32», ответь! — рация не спала.

— На связи, слушаю, Антонович!

— Здесь Саша Болохин объявился, спрашивает, что делать?

— Дай его на связь!

— Лексеич, приветствую тебя.

— Здорово, а ты какими судьбами?

— Работа, Алексеевич!

— Ты же вчера отнекивался от рейда, просил хоть один выходной, ты же вчера кричал, что старшина милиции не лесхоза, а РОВД! Что ж сегодня?

— Да, Алексеевич. Это было вчера. А сегодня с утра был на вышке. Владимировна все рассказала, я заехал домой и сразу в Зубровку.

— Молодец, Петрович. Я знал, что ты настоящий друг, хоть и старшина милиции, ха-ха-ха. Ладно, не обижайся. Я надеюсь, Антонович тебя уже пояснил ситуацию?

— Да, я уже и с местными тут кое-что перетер! Давай, Алексеевич, сюда!

— Хорошо, Петрович. Там пятна должны быть на переезде. Ну, ты потрогай их, понюхай, может, что дельное к моему приходу скажешь.

— Ну, так я ж поэтому и вызвал тебя, Алексеевич.

— Ладно. Скоро будем.

Охотовед дал подписать свои бумаги оставшемуся оперуполномоченному и упиравшемуся сначала Константину. Затем составил еще один протокол, его тоже вынуждены были подписать как свидетели все присутствующие.

Константин Алексашкин волновался. Дело двигалось абсолютно неотвратимо, вопреки его здесь присутствию. Куда-то уехал на дизеле молодой железнодорожный милиционер, пошептавшись с охотоведом; вот еще Болохин явился, у того нюх на браконьеров лучше любой легавой. Что-то нужно предпринимать.

— Ну, господа! Уже обед проходит, а у нас ни в одном глазу. Есть предложение! У меня в УАЗике термосок есть, может, перекусим, — весело провозгласил он, когда вся команда перешла к переезду, за которым стояли два УАЗика.

Помощник прокурора и опер радостно переглянулись в предчувствии хорошего обеда. Сто пудов, Константин и «поддачу» выставит. Егеря вопросительно уставились на начальника.

— Спасибо, Костя. Вы-то можете и перекусить, знаю, человек ты хлебосольный. Но мы пока пойдем по деревне прогуляемся. Сдается мне, и мы на свежину нарвемся.

— Леша! Не занимайся ерундой. Пусть егеря твои пробегутся. Ты, что уже, зазнаешься? Впадлу тебе наша компания?

— Да брось, Константин. Я ж говорю, пойду по Зубровке; вон и Болохин что-то сказать хочет, вижу. Мой УАЗ остается, если что — вызову на подмогу по рации…

Алексей обошел машины, подошел к старшине. Тот, жестикулируя и показывая на деревню, что-то негромко сказал охотоведу.

— Все, мужики. Вперед. Ты, Миша, и ты, Николай, попытайтесь от разъезда идти по каплям, даже если потеряете след — ищите по лошадиным копытам, по санному следу. А мы с Петровичем пойдем сразу к одному двору. Может, прет нам сегодня?

Миша и Николай вернулись к переезду, а Алексей с Сашей Болохиным пошли прямо по деревне, приглядываясь к следам. Скоро они открыли калитку добротного деревенского подворья. Собака на цепи хрипела и захлебывалась от лая. Пройдя немного во двор, обнаружили большие красные разводы в снегу. У собачьей будки валяются кости. Хозяева не выходят. Болохин палкой загнал собаку в будку. Алексей быстро прошел на крыльцо, остановился. Саша успел выхватить мосол и принес на крыльцо.

— Вот и свежина, Алексеевич!

— Да, Саша, Петрович! — рассматривая кусок позвоночника, ухмыльнулся Алексей, — свежина, это точно ты сказал!

Алексей и Саша вошли на веранду. На столе стоят стаканы, пустые бутылки, сковорода с застывшим на холоде жиром. По углам валяются отрезы и обрывки целлофана, некоторые из них в крови.

— Ну вот. Я же говорил, у меня нюх! — Петрович полушепотом обратился к Алеше. — Пировали! — Подошел к столу. Понюхал бутылки:

— Самогонка. Сахарная.

— Ладно, Петрович, — почему-то улыбаясь, остановил его Алексей, — вон посмотри в корыто, что пленкой закрыто, я уже отсюда запах чую…

Петрович подошел к стоящему в углу корыту, откинул пленку:

— Кишки! Ну и что?

— А то, Петрович, что это домашний кабан, и кишки, значит, тоже домашние.

— Точно. Теперь вижу, вон за буфетом голова осмаленная и ноги. Так что, пойдем?

— Нет, Петрович. Из бутылок ты запах слышишь? Да! А я «свежачок» чую. Пошли в хату.

Они открыли дверь в хату, вошли и остановились. Слева в маленькой кухоньке на газу стоит самогонный аппарат, газ включен, струйка течет из змеевика, … и никого нет. Зайдя в другую половину хаты, нашли спящего на диване пьяного хозяина, который под звук включенного телевизора и перебора «на грудь», ни лая собак, ни шагов вошедших гостей не слышал.

— Вставай, дружище. Брагу у тебя поперло в змеевик. Испортил всю малину.

Хозяин, еще не разглядев толком гостей, бросился к аппарату. Здесь все было в порядке, и он, разъяренный, обернулся и хрипло пробормотал:

— Вот, черт, приснул трохи. А вы чего?

Болохин в милицейской форме первым принялся «будить» хозяина:

— А ты что, не видишь? Собирайся, поедем в город, сначала в вытрезвитель, ну а потом — под стражу. Где хозяйка, зови!

Опомнившись, хозяин рванул к умывальнику, ополоснул лицо:

— Товарищ милиционер. Так я ж не на продажу. Для себя вот трохи. А жена в городе. Кабана мы вчера своего забили, так она с зятем и дочкой на базар повезли.

— А насчет кабана — это отдельный разговор. Знаем, что тут у вас в Зубровке дичью промышляешь только ты один, — охотовед достал из кармана клок волос дикого кабана, — это мы у тебя во дворе нашли. Сейчас будем звонить в город, чтоб арестовали мясо на базаре на проверку. И жену с зятем и тещей заодно!

— Боже, боже. Этот клок щетины не я притащил. Собака мой уже месяц назад кусок шкуры припер. И тут во дворе таскал, чтоб его волки… Я век на охоту не хожу, у меня ружья даже нет!

— Как же нет, вон голова свиная за шкафом. Там видно, что пулей из ружья бит кабан твой. Так что: или признавайся, где спрятал ружье, или собирайся, а мы вызываем прокурора; он сейчас на станции ждет нас, — для пущей убедительности Алексей достал рацию:

— «Жасмин», ответь «тридцать второму»!

— На связи, — послышался голос Антоновича.

— «Жасмин», а кто у тебя в соседней машине? Остались ли гости или уехали?

— Алексеевич! Все здесь! И прокурор, и опер, и Константин. Ждут вас, но по-тиху обедают. Меня приглашали. Я бутербродик взял. С икрой ведь, когда такая халява будет? Что — позвать?

— Нет, нет. Но возможно скоро понадобится их помощь. Ждите!

— Товарищи начальники. Вот вам клянусь, — он перекрестился, — не хожу я ни на какую охоту. И никогда не ходил, и ружья сроду в доме не было. Вот вы — я знаю, вы с охраны природы! Вы у нас в колхозе недавно выступали, что весна скоро, чтоб сети не ставили, чтоб собак всех привязали. Я вас узнал, вас все хвалят, что вы справедливый и правильный! Ну, я ж вот свою собаку сразу и привязал, будь она неладна. И сети я не ставлю, и петли, как вы говорили правильно, тоже не ставлю!

— Ладно, ладно! Как вас зовут? Иван Афанасьевич? Будем знакомы. Давайте присядем. Есть разговор…

Они присели на подставленные хозяином табуреты, огляделись.

— Да, Афанасьевич! Говоришь, для себя гонишь? А вон уже три трехлитровых банки стоят. Это ж ведро! Куда столько? — и не дав опомниться хозяину, Алексей жестко спросил:

— С чьего двора собака принесла кусок шкуры, и кто стрелял тебе кабана? Ты не торопись, я тебя не гоню. Подумай, что ты теряешь и что находишь. Я тебе сразу обещаю. О тебе никому ни слова и даже жене твоей. Ну и, если начнешь жопой крутить, от станции до тебя три минуты езды, прокурор сидит в машине. Тех денег, что жена сегодня заработает, не хватит на штраф. Думай, а если ты не против, я с тобой посижу, а Петрович выйдет, немного подышит воздухом, а то тут одуреть можно от сивухи твоей…

Отвернувшись, он моргнул Петровичу, тот все понял слету, как обычно. Кряхтя встал, вышел в веранду, поднял голову кабана. Действительно, ниже уха чернело запекшееся отверстие от пули. «Ну, Алексеевич! Видит же насквозь, как это я сразу не заметил?» — подумал он, озадаченно оглядывая голову. Не успел он обойти двор, как его позвал охотовед.

— Смотри, Петрович, знаешь таких? — показал ему фамилию, занесенную в блокнот за схемой с железной дороги.

— Нет, не знаю.

— А вот этих?

— Этих знаю.

— Пошли быстро, где они живут?

Через несколько минут они топтались у большого дома на окраине деревни. На улице у ворот стоят сани. Охотовед достал рулетку, измерил полозья, измерил конский след.

— Они, Петрович. Ищи кровь.

— Так тут, Алексеевич, кровищи больше, чем на мясокомбинате, — обрадовался старшина, зная, что у Алексеевича проблема с цветоощущением, — вон кровь на соломе, вон кровь на самих санях

А вот крови у калитки и на снегу нет.

— Так, Петрович. Иди в хату, забирай ружье сначала, постарайся без шума, чтоб добровольно сдали. Склоняй на явку, я тут с нашими свяжусь, где-то они пропали:

— «Жасмин»! Я «тридцать второй», ответьте!

— «Тридцать второй», я на связи, — Антонович словно ждал вызова.

— Антонович, а где наши?

— Мы тут, Лексеич! — ответили по рации егеря.

— Где это тут?

— Улица Бобровая, знаете где?

— Да, мы на ней, на Бобровой. Переулочек к речке от улицы, крайний дом номер три.

— Что у вас?

— Санный след, кровь у калитки. Саней нет, след идет на улицу.

— Отлично! Мы у саней. Стойте там, в дом не входите, но и хозяев, если что, не выпускайте. В общем, скорее всего то, что мы ищем — у вас, а транспорт — у нас. Вот Петрович подсказывает мне, что вы от нас в двухстах метрах, за поворотом. Мы сейчас поговорим с хозяином «такси», потом к вам. Как понял?

— Понял отлично, ждем!

— Антонович, ответь!

— На связи.

— Что гости наши?

— Замерзли, греют машину.

— Скажи, пусть подъезжают на Бобровую, дом семьдесят два, я жду.

— «Жасмин», подожди. Выходила на связь Владимировна. Просила, чтоб ты связался с ней по телефону.

— Что это еще такое?

— Подожди, Алексеевич, — рация трещала, но понять ничего не получалось, но вскоре водитель прояснил ситуацию:

— Алексеевич, она слышит мой разговор с вами. Говорит, звонили с железной дороги. Важные новости, по рации говорить не может.

— Скажи ей, как найду телефон, сразу перезвоню. А сейчас вези сюда вторую машину с командой.

— Алексеевич, пока я с вами говорил, они куда-то поехали. Мне Костик махнул рукой, мол, то ли пить поехали, то ли уже напились. Щелкнул по горлу и заулыбался.

— Антонович, догони их и предложи им приехать на Бобровую. Если откажутся, особо не настаивай. Как понял?

— Понял, понял. Поехал!

— Алексеевич, идите сюда, — услышал крик Петровича из-за высокого забора.

— «Жасмин»! Ответь. Здесь женщина вышла из дома, хотела идти к свекру. Мы с ней поговорили, она все нам рассказала, плачет. Идите сюда скорей! — это Миша малый и Николай.

— Антонович, слышал?

— Да, я все понял. Сделаю, как надо!

— Давай, Антонович, и вы, хлопцы, идите с женщиной к ней домой, попейте чайку, я буду скоро.

— Алексеевич! Ну где ты там? Давай сюда! — Петрович опять закричал из-за забора.

— Иду, — и вполголоса, — прорвало вас всех… видать и вправду поперло…

Алексей вошел во двор, по ступенькам зашел на веранду. В чистенькой веранде оборудована летняя кухня. В дальнем углу у окна газовая плита, слева диван, справа буфет и стол, приставленный к стене. На столе стоит пластмассовый таз, с торчащим из него мясом, на стульчике у стола заплаканная хозяйка, рядом с Болохиным, и, по-видимому, хозяин, нервно затягивающийся сигаретой. У Болохина в одной руке ружье, в другой — патронташ.

— Вот, Алексеевич. Это — Михаил Семенович Павлюченко с женой Валентиной Александровной. Это — его законное ружье, которое брал его сын вчера, и вернул сегодня рано утром, когда привел коня. Заодно и мясом угостил родителей. Им сказал, что домашнее. Кабана, мол, бил на деревне. А на мясе-то черные дырки от картечи.

— Таак, а сын где?

— Сын живет рядом, но сегодня он с утра уехал на машине в город.

Алексей достал блокнот.

— Как зовут сына и какая у него машина?

— Сына зовут Иван Михайлович. Машины у него нет. Еще ночью он пришел с каким-то другом, выгнали кобылу, а машину поставили к нам во двор. А засветло приехали на лошади втроем, кобылу Ванька загнал в сарай, сани поставил на улице, потому что машина мешала. Выгнали машину и уехали. Я видел, что заезжали в переулок к Ивану, но скоро же и уехали. А какая машина? Иномарка и все…

— Как звали его друзей?

— Одного, главного — Слава, тот из города, я его не знаю. А другой — Вовка. Он из соседней деревни, друг моего Ваньки. А что, они что-то натворили?

— Ой-ой-ой, — запричитала хозяйка, — хлопчики, вы же Ваньку моего не знаете. Он такой доверчивый, все его обманывают, у всех он на побегушках, дурачина. Ой, господи. Вот говорила тебе, не давай ему ружье. А теперь вот посадят дурака!

— Не посадят, хозяйка. Если Вы немного нам еще поможете. Если не тяжело, пойдемте в дом к вашему сыну, пусть невестка подтвердит ваши слова, и мы уедем.

— Пошли, деточки, пошли. Одевайся, старый, быстро одевайся.

Алексей с Болохиным вышли на крыльцо.

— Алексеевич. Ты позвонить собирался. А у хозяев телефон есть.

— Точно! Спасибо, Петрович, — кивнув хозяевам, вроде спрашивая разрешения, набрал номер диспетчерской.

— Владимировна, это снова я!

— Очень хорошо. Вас просил срочно позвонить в железнодорожную милицию!

— Какую милицию?

— Алексеевич! — капризно укорила Владимировна, — милиции на транспорте. Вам телефон нужен?

— Да, давай сверим, — Алексей достал свой блокнот, полистал, — говорите. Понял, спасибо…

Набрал указанный телефон, трубку тут же сняли, и после приветствий он услышал:

— У известного Вам Маракова прямо дома нашли много разрубленного на мелкие куски мяса. Мы пока не знаем, что и как, — проведем экспертизу. Кроме того, изъято оружие, капканы, петли, бобровые шкуры, ножи. Задержаны до выяснения четверо граждан. Может, вы подъедете с помощником прокурора?

— А вы имеет право все это обыскивать, задерживать? На все эти процессуальные действия, что вы провели?

— Да!

— Ну, тогда ждите, я буду через час, максимум полтора. Но прокурора вам не привезу, хватит нам одного вас. Договорились?

— А экспертизы? Эксперты?

— Будут вам эксперты, обещаю. Будут и экспертизы!

Скрип тормозов УАЗиков заставил попрощаться. Выйдя на улицу, Алексей увидел смеющегося в усы Антоновича, стоящего у своего УАЗа, и озабоченного Константина: пассажиры его УАЗа были к этому времени мертвецки пьяны.

— Ну что, Костя, перекусили?

— Ну ты ж, Алексеич, отказался! Нашли что-нибудь?

— Да, нашли все. Только ты разбуди, пожалуйста, помощника прокурора и опера, я им попытаюсь растолковать, что к чему. А вот и ружье. Его я не отдам им, нетрезвым, и сам завезу в РОВД. Протокол тоже мой. Давай, буди!

— Слышь, Леха. Давай-ка ты сам все доводи, чего ты их будешь тормошить. Ты же, как обычно, затеял этот сыр-бор…

— Кто этот сыр-бор затеял, покажет время, Константин. И кто, и ради чего весной мамку бьют поросную, тоже рассудит время и закон… и понятия. А пока… Ты, вы часто говорите, что я жар чужими руками загребаю. Или выгребаю. Только, Костя, это не жар. Это — навоз. Сегодня его разгребать, или загребать будут твои пассажиры, твои шестерки. А нет — их завтра уволят. А к себе официантами ты их вряд ли возьмешь. Жрут много. И пьют. Что, не так?

— Ты чего, и вправду уезжаешь?

— Давай, буди. Или нет. Я сам…

Алексей бесцеремонно, на глазах у изумленных егерей и любопытных соседей, начавших выглядывать из-за заборов, вытащил из машины «оперативников». Специально громко объяснил суть дела, показал заспанным, ничего не соображающим сотрудникам ружье, дал подписать какие-то бумаги и, захватив по дороге Мишу и Николая, уехал. По дороге сдал ружье в РОВД, откуда позвонил специально максимально открыто прокурору на транспорте: договорились о встрече…

* * *

Дом машиниста маневрового локомотива Маракова находился сразу за товарной станцией. Рассчитанный на проживание двух семей, но умело переоформленный на одну семью Маракова, состоящей из хозяина, жены и двоих переростков-сыновей, дом, словно крепость, огорожен высоким кирпичным забором, с такими же высокими металлическими воротами.

УАЗ охотоведа остановился у «Нивы» прокурора на транспорте, одиноко припаркованной у штабеля бетонных шпал, сложенных у ворот.

— Во, блин, не стесняются средь бела дня шпалы тырить себе домой, — не удержался Мишка «малый».

Из полуприкрытых ворот показалась голова Мишки «большого»:

— Заходите, заждались вас. Тут делов — километр! Да и замерзать я уже стал!

— А что тут, Миша? Не согрели еще? Хреново, значит, работаете, раз мерзнете!

— Да тут полный звиздец, щас увидите!

Все по очереди вошли во двор. Широкий двор обустроен толково. У крыльца, отделанного под мрамор, черный джип. К дому пристроен гараж на две машины, с тыла дома — баня с большой верандой, хозпостройки. Прямо напротив ворот еще не оттаявший бассейн с фонтаном в виде лилии. Двери в гараж, баню и хозпостройки распахнуты. У входа в баню стоят люди, о чем-то спорят. Алексей подошел ближе.

— Алексей Алексеевич! Наконец-то, заждались, — прокурор сделал несколько шагов навстречу, — нужна твоя помощь. Вот смотри, — он указал на несколько пластиковых ванн, загруженных мясом, два полиэтиленовых мешка с костями, шкуру, копыта и голову дикого кабана, стопку сушеных бобровых шкур, связку лисьих шкур, несколько шкурок куницы, енотовидной собаки, связку лосиного камуса, пять пар лосиных рогов, три охотничьих ружья, боевую винтовку-трехлинейку, несколько деревянных ящиков с капканами, проволокой, петлями, а также сети и невод.

— Ни фига себе, — Болохин стал обходить вокруг выложенных «трофеев», — это все из хаты?

— Да не из хаты. Это все из летнего домика-пристройки к бане. В доме мы ничего еще не трогали, хотя опись уже сделал, — прокурор невесело ухмыльнулся, — живут же люди на зарплату…

Алексей молча осмотрел «трофеи», покопался в ванночках с мясом, встряхнул пушнину, оглядел рога, причем каждую пару рогов изучал внимательно.

— Ну, как тебе эта вся выставка достижений? — прокурор серьезно уставился на охотоведа.

— Здесь кое-чего не хватает. Вы в холодильники заглядывали?

— Да, смотрели. В одном из них в ванночке для овощей лежит лосиная губа и язык. Это ты ищешь?

— Да, точно. Ну теперь я вам и не нужен. Составляйте опись, давайте я дам всему этому оценку, на первый прикид, все остальное потом и в суде. Договорились? Я думаю Александр Мараков, — он кивнул в сторону бледного хозяина, — не будет отрицать, что вот это — мясо лося, которого он добыл из винтовки со своего «паровоза» сегодня ночью, и губы, и язык которого лежат у него в холодильнике. А это мясо дикой свиноматки, добытой сегодняшней ночью у Белого Ручья жителями д. Зубровка и вывезенными оттуда подельником Саши — Славиком. На его же, Сашином, джипе. Мясо свиноматки, выпотрошенной у железной дороги, на 132 километре. Так что, все это дело железнодорожной прокуратуры: и паровозы, и служебные дома со шпалами, и мясо, добытое на железной дороге. Так я говорю?

— Ну, почти так, — «транспортный» прокурор оглядел незаконно добытую продукцию и оружие, — а что дальше?

— Дальше? Дальше вызывайте ОБЭПовцев, проводите полный обыск. Вон там, — он указал на баню, дом, сараи, — вы еще больше нароете: под крышей буду висеть домашние колбасы, в погребах — банки, бочки с мясом; в сараях — кости, шкуры, капканы, петли-сети; в доме — оружие, боеприпасы, шкуры, мех и т. д. Но все это — не мое уже дело. Вот посмотрите только на мясо — оно в щетине и в волосках тех зверей, что добыты на «железке». А вот у меня образцы этих волос с места добычи. Возьмите — пригодится. Да вот еще что. Возьмите понятых и оформляйте все по максимуму правильно. Шуму будет и вони очень много. Это — ОПГ, и «крыша» у них солидная.

— С чего вы взяли?

— Три года, четвертый год я здесь. И кое-что должен знать. Так что успехов вам и внеочередной звездочки. До свидания; хлопцы, по машинам! Саша Болохин, а ты как представитель РОВД и лесхоза остаешься. Надо, Саша, надо. Я знаю, ты не против, — увидев возмущенно поднятые брови друга, Алексей подошел к нему и что-то зашептал на ухо. Тот сосредоточенно выслушал, молча кивнул головой и поплелся к УАЗику за сумкой…

* * *

Лишь под утро стадо диких кабанов собралось у густого ельника, где они обычно дневали. Самка-хозяйка так и не появилась после выстрелов на подкормочной площадке. Каждый член стада занял свое привычное место: молодые поросята-сеголетки сразу улеглись, уставшие, в ранее вырытые в снегу до мха ямки-лежки; двухлетки, поковырявшись в разрытом мертвом муравейнике, разлеглись, прижимаясь друг к дружке; свиноматки, отяжелевшие к весне, забились под густые лапы елей, оглядываясь по сторонам в поисках хозяйки стада. Лишь неугомонные трехлетние секачики бродили вокруг лежки стада, но, не уходя далеко: можно нарваться на старого секача, и тогда нагоняй неминуем.

Уставшее, испуганное стадо насторожено пролежало весь день. Лишь с наступлением сумерек в табуне началось движение. Первыми повыскакивали из своих лежек молодые поросята — самые голодные и неугомонные. Они начали бродить по лежке стада, нарываясь то на грозное хрюканье и клацанье зубов более старших кабанов, то на реальные укусы и болючие удары в бока мощными «пятаками» не родных «теток» и «дядек».

Поднявшееся стадо по привычке ждало команды на выход. Но команду подавать было некому.

Наконец одна из старших в стаде свиноматок двинулась вперед, уверенно пробивая след в рыхлом, покрытом острой корочкой наста, снегу. Сквозь верхушки деревьев на черном небе ясно горят капельки звезд, весенний воздух наполнен свежестью, легкой, дурманящей изморозью. Стадо шумно приближалось к месту вчерашней кормежки. Но, когда до подкормочной площадки оставалось совсем близко, когда запах прелого картофеля и прорастающего плесневелого теплого зерна уже пронзал чуткое обоняние диких свиней, идущая впереди свиноматка наткнулась на кровавый след, тянувшийся от подкормки. Она остановилась, шумно потянула воздух. Идущие позади, повинуясь строгой дисциплине стада, замерли. Глубокая тишина окутала ночной лес. Лишь где-то вдали несколько раз шумно ухнул филин, да позади на болоте тишину ночного леса разрывало лопотание крыльев самцов глухарей, шумно усаживающихся на облюбованное дерево, где им предстоит со своей знаменитой глухариной песней встречать рассвет. Токовать древнейшим языком о любви, о страсти, о нежности и ярости природного зова.

Все стадо внимательно следило за самкой — новым вожаком стада. А она, настороженная, застыла. Инстинкт матери, инстинкт ответственности не только за своих чад, но и за все стадо, всю их семью, заметно поредевшую за долгую суровую зиму, неожиданно заставил ее забыть чувство голода, а страх кровавых следов пропавшей ее подруги и настоящей хозяйки стада — отказаться от такой близкой и такой доступной трапезы. Она чувствовала себя вожаком, она знала, что сейчас — она хозяйка стада, и она сделала выбор. Резко и громко ухнув, она прыжками рванулась мимо подкормки, в сторону. Стадо, повинуясь, сбившись цепочкой, последовало за своим новым вожаком.

К середине ночи стадо подошло к опушке леса. За опушкой простиралось поле. Снег уже почти сошел, лишь на опушке да по небольшим островкам олешника, расположенным в беспорядке по полю, лежал почерневший, рыхлый, зернистый снег. С поля тянуло прелым запахом неубранных и незапаханных початков кукурузы. Дикое стадо долго топталось на опушке, опасаясь выходить на открытое пространство поля, ярко освещенное луной. Но голод заставил самых меньших членов этой дикой общины, поправ опасность, выскочить из леса, преодолеть последнее препятствие — полосу слежавшегося снега — и рассыпаться по полю в поисках вкусных, сытных початков. За ними выскочили их мамаши, подсвинки прошлого года и почти трехлетние секачи, все еще не решавшиеся покинуть стадо и начать самостоятельную бродяжную жизнь взрослых самцов. Свиноматка, стоящая в снегу у опушки, пропустила все стадо на поле, прислушиваясь и принюхиваясь к ползущему понизу морозному ветерку. Ничего не предвещало опасности, и она сама вышла на поле в поисках пропитания. Суровая зима и развивающаяся в чреве новая жизнь требовали восстановления сил. Голод заставлял, пренебрегая опасностью, выходить из леса…

Где-то недалеко затявкала лисица, явно недовольная появлением кабанов; слышалось короткое похрюкивание сквозь громкое чавканье, сопенье и хруст ломаных початков. Низко, бесшумно спланировала над стадом сова в поисках вспугнутых кабанами, убегающих полевок. Дал стрекача, громко затопав лапами, начавший линять заяц-русак. Далеко за полем, в деревне, лениво забрехала собака, наверное, проснувшаяся от непонятного шороха. Где-то за углом ей ответила другая. И вновь наступила звонкая, тихая, ватная тишина темной весенней ночи, несмотря на яркий холодный диск луны, висящий прямо над полем.

Лишь на рассвете, когда «зачуфыкали» на пригорках первые тетерева, проснувшиеся и недовольно разглядывающие растянувшееся по полю стадо, новая хозяйка громким «чуханьем» и сопением дала знать насытившемуся стаду о возвращении в лес. В далекой деревне уже слышны голоса петухов, вовсю обозначившим начало нового дня на их территории, призывно замычали в хлевах коровы, торопя проснувшихся хозяек к дойке. Потянуло специфическим запахом человеческого жилья: дымком из растопленных спозаранку печей и форматами разной снеди, установленной в этих печах.

Стадо, сбиваясь из гурьбы в цепочку ближе к опушке, покинуло поле, оставив глубокие следы своих копыт в грязи и широкую грязную борозду по снегу вдоль опушки.

Решив, что в следующую ночь она вновь приведет стадо на это поле, самка вела табун в, растущий недалеко от этого поля, густой ельник. Старые елки устелили здесь землю толстым слоем непромерзающей иглицы. Под снегом можно было полакомиться сгнившими и перемерзшими черными груздями, корешками кислицы. Стадо, сосредоточено сопя, быстро следовало за ведущей, по ходу забирая длинными рылами рыхлый снег вместо воды, таким образом «запивая» обильную пищу.

К рассвету небо затянуло тучами, пошел дождь, снег раскис, корка растаяла, идти было легко. Самка вела стадо в только ей известном направлении, и все поголовье послушно и молча следовало за новым вожаком.

* * *

Алексей приехал домой, когда у соседей, сквозь задвинутые шторы, тускло и уютно пробивался свет домашнего очага. Его дом возвышается двухэтажной громадиной — холодной и безжизненной. Загнав машину во двор, Алексей закрыл ворота и, вздохнув, открыл ключом дверь веранды. Пахнуло холодом, сыростью и еще чем-то нежилым. Быстро пройдя на кухню, спустился по лесенке в полуподвал, где находилась система отопления дома, котел парового отопления, давно остывший за почти сутки отсутствия хозяина дома. Пришлось долго и нудно выгребать и выносить из дома накопившуюся золу, разжигать сухими палочками дрова в котле. Наконец котел весело загудел разгоревшимся пламенем. Алексей забросил полную топку березовых чурок, прикрыл подачу воздуха, чтоб горели подольше. В доме почувствовалось распространяющееся тепло. Сразу стало уютней и не так одиноко. На подоконнике — радиоприемник, никогда не выключаемый, весело оглашал кухню очередными новостями и последними хитами поп-музыки.

Достал из холодильника початую бутылку водки, кусок колбасы, несколько яиц. Усмехнувшись, поставил на плиту сковороду. Порезал колбасу в нагревающееся масло и, дождавшись, пока колбаса зарумянится, вбил туда яйца, накрыл крышкой, выключил газ. Налил в стоявшую на столе рюмку водки, опрокинул ее в рот и, не закусывая, направился в зал, включил телевизор. Вечерние новости ничем обычным не отличались: миллиардеры богатеют, нищие нищают, заводы приватизируются, акционеры акционируются, преступность растет. Вернулся на кухню, проверил АОН. Два звонка от жены, два от Алексашкина, один от «неопределенного» абонента. Выпил еще рюмку, закусил куском колбасы и желтком от яйца. Поставил на газ чайник, набрал номер жены…

— Привет, Леша. Что так поздно? Я целый вечер тебе звоню. Все гуляешь по девкам?

— По девкам гуляют ночью, если что! А ты мне звонила два раза, я на работе был.

— У тебя, как обычно, в выходные: то охота, то работа!

— Да, Таня, то работа, то еще работа, то снова работа. А что мне тут одному, день на диване валяться?

— А тебя там, что — привязали? Взял бы да приехал к нам. Дети уже забыли, как батька выглядит.

— А ты не забыла, как я выгляжу? Взяла бы, да приехала сама. И детей привезла бы на батьку посмотреть.

— Я-то не забыла. У меня в кошельке твоя фотография на самом первом месте.

— Ну да, мать, я понял. Когда в кошелек заглядываешь, меня, небось, сразу матом кроешь?

— Чего-то вдруг?

— А что кошелек пустой!

— А! Бывает! Но я же не это сейчас имею в виду. Леша! Когда приедешь? Я соскучилась, очень-очень!

— Понял, понял. Давай созвонимся в понедельник, ладно? Как там, в общем?

— В общем? — упавшим голосом переспросила жена, — в общем, как всегда. Уборка, готовка, уроки. Вот и все, в общем. Пока!

Она бросила трубку, Алексей выключил засвистевший чайник, налили себе еще рюмку водки, выпил. Закусил яичницей, налил чаю и устроился в кресле у включенного телевизора. Настроение еще больше ухудшилось. Отношения с женой все больше и больше усложнялись. Он видел, что время проходит, уже второй год он живет один, но, как в командировке. Заезжая в областной центр по делам, останавливался «дома» на сутки — двое, привозил с собой рюкзак мяса или рыбы, грибов или ягод; детям — машинки-игрушки, жене — деньги и себя. Через двое-трое суток его тянуло назад, в «проклятый» холодный дом, к своему делу, к своей работе, в свой лес, к своим зверям. Он уже с тоской поглядывал в окно городской квартиры, бесконечно звонил по вечерам своим егерям домой. Наконец жена собирала ему постиранные вещи, со вздохом провожала до порога квартиры, и он, буркнув что-то на прощанье, уезжал. Последний раз так было чуть больше двух недель назад:

— Леша! Может, все-таки останешься на денек? — жена поставила рюкзак у его ног.

— А смысл, Таня! Не наелся — не налижешься. Может, вы со мной?

— Ты знаешь! Нет! — она отвернулась и ушла на кухню; он уловил дрогнувшие нотки в ее голосе, но успокаивать не остался, тихо затворил за собой дверь…

Трель звонка отвлекла от мрачных мыслей:

— Алексеевич? Узнал? Да, это Костя. Что, не разбудил? Почти? Как бы заехать к тебе с пивком? А может, ко мне в баньку? Я сейчас машину подошлю. Попаримся, пива попьем, а? Денек сегодня выдался какой-то кипишной!

— Я, Костя, уже спать лег, спасибо!

— Алексеевич, ты ж только приехал! Я-то в курсе.

— Откуда ты в курсе, мы ж не соседи, вроде.

— Разведка, Леша! Так что, шлю машину?

— Нет, я ж говорю, сплю уже. Я понял, что ты хочешь поговорить о сегодняшних событиях. Давай-ка завтра на работе и обсудим. Кстати, ты прокуроров своих лучше бы отпарил сегодня. Завтра разговор будет трудным. Ты в курсе, что у Маракова склад мяса, шкур, оружия. Там беда, Костя, в том числе, мне кажется, и для тебя. Нет? Ну, ну, я надеюсь, что ты хоть краем там не проходишь, потому как у Марака особняк богатый, он его оберегать будет, наверняка явку напишет.

— Алексеевич. Тебе это зачем? Ты ж зверей должен растить, а не конфискацией заниматься.

— Бог с тобой, Костя. Где и когда ты видел, чтоб я конфискацией занимался? Ружья в лесу отбираю, да и то у тех, кто их сам отдает. Я ж руки и ноги никому еще не прострелил, не поломал. А что менты по домам изымают, это, Костя, больше по части твоих друзей, типа тех, кого ты сегодня напоил, накормил. Что, я что-то не так говорю? До поросячьего вида, хотя он у них, этот вид, и так недалеко уходит от свинства. Так что ты на меня напраслину не вешай, Костя, а за баньку спасибо. Как-нибудь в другой раз, устал сегодня, хочу отдохнуть.

— Ну, ладно, Леша. Завтра, так завтра. Только давай, пожалуйста, с самого с рання, як кажуць, добра?

— Добра, добра. В семь утра в лесхозе. Пока!..

Алексей положил трубку, спустился в котельную, подбросил еще дровишек в котел, потрогал горячие трубы и удовлетворенно крякнул: «Ну вот. Можно и на боковую». Выключив телевизор, подержал в руках бутылку с остатком водки, вылил в стакан и залпом допил, выбросив пустую бутылку в мусорное ведро и, выключив, свет, поднялся по деревянной лестнице на второй этаж, прошел в спальню, предварительно включив газовую колонку в ванной: ополоснуться на ночь после тяжелого дня.

Приняв горячий душ, расстелил двуспальную кровать, улегся, установив таймер выключателя включенного небольшого телевизора на час ночи. Однако уснул сразу, не успев даже досмотреть какую-то очередную разоблачительно-скандальную историю о коррупции. Внизу, на кухне, приемник выдал заключительные аккорды ночного гимна — очередной день закончился.

Хороший, добротно отстроенный служебный дом-коттедж надежно держал тепло. Утром очень не хотелось вставать с кровати, однако привычка вставать в пять утра заставила скинуть одеяло, с полузакрытыми глазами спуститься на кухню, поставить кофе, включить колонку в ванной. К шести утра Алексей, побритый, свежий, успевал прогреть машину, навестить единственное свое хозяйство — курицу, сыпнув ей миску зерна на весь день, заменить воду и забрать из гнезда яйца. Несколько звонков по телефону перед выездом в контору, и в семь часов он уже парковал своего УАЗа у ворот лесхоза. «Ауди» Алексашкина и джип Маракова уже стояли на противоположной стороне улицы. Хозяева машин ожидали его у закрытого кабинета.

— Здравствуйте, давно ожидаете?

— Только подъехали, как договаривались, к семи.

— Проходите, — пригласил Алексей, открывая дверь, — присаживайтесь у стола, поговорим.

Кабинет расположен на первом этаже, стены увешены рогами лосей, оленей, косуль, отдельно висят трофейные дипломы. На стенде — фотографии на охотничью тематику, в торце кабинета стол с телефоном, в углу — два сейфа. Вдоль стены с окнами, занавешенными жалюзи, стоят стулья. На полу вытертая от времени, но чистая дорожка.

Алексей открыл сейф, бросил в него кобуру с пистолетом, две радиостанции, которые со вчерашнего дня носил с собой. Закрыв сейф, достал из полевой сумки папку с документами, вынул из нее какие-то бумаги, поверх которых ранние посетители увидели самую страшную для них: с надписью «протокол». Алексашкин несмело спросил:

— Можно прочитать, Алексеевич?

— Да, Костя, читай, я думаю, ты и за этим тоже приехал.

— Ну, не совсем чтобы, но и около того, Леша. А в баньку ты вчера зря не захотел. Мы до двух ночи пропарились, и вот, как огурчики, сегодня. Зря, зря не согласился, — и многозначительно глянул на Маракова. Тот молча, насупившись, разглядывал чучело головы волка, висевшее над сейфами.

Прочитав протокол, Алексашкин в упор уставился на Алексея:

— А если я его сейчас порву?

— Ну и что, я новый напишу, а егеря к девяти подъедут. А ты ответишь за «хулиганку»

— А если ты порвешь?

— А нафига тогда я его писал, ездил, по деревне лазил, чтоб рвать. Нет!

— А если мы его вместе с тобой порвем?

— Не получится, Костя, ты же знаешь. Ни ты, ни я уже этот протокол порвать не сможем, потому что не имеем права. По разным причинам, конечно.

— Леша! Так что сделать можно? Мы же друзья, вроде? Говори: что надо?

— Костя, сейчас лучшее для всех, пока не поздно, заплатить до суда ущерб. А сумма там немалая выйдет, да, Мараков? Сколько ты вчера взял на себя голов? — Алексей уставился на Маракова.

— Каких таких голов, Марак? — Константин аж вскочил с места, — ты же вчера мне ничего в бане за головы не говорил.

— Да и не знал я, что тебе говорить. Ты, Костян, сказал, что сегодня все разрулишь, ну я думал, что зря на ночь нервы тебе рвать?

— Ну, говори, тварь, что ты там наговорил, — Алексашкин схватил Маракова за отворот курки, — ну ты, может, и меня еще приплел?

Двери кабинета открылись, вошел транспортный прокурор, милиционер железной дороги, новый опер из ОБЭП РОВД.

— О, я вижу, здесь уже друзья врагами становятся, — прокурор протянул руку Алексею для приветствия, — здорово, Алексеевич. Вовремя мы, я вижу. И искать никого не надо.

— Вы, — обратился он к Алексашкину, — судя по всему, Константин Алексеевич?

— Да, и что такое?

— Вот ордер на обыск у вас в доме и у вас на работе, в вашем ресторане. Мы как раз к Вам домой ехали, увидели знакомые машины и не ошиблись. Что ж, поехали?

Алексей с некоторым сожалением посмотрел на Алексашкина и красного Маракова:

— Костя, он пять лосей и двенадцать кабанов подтвердил. Это только то, что добыто, нет, не добыто; а убито вместе с тобой, не считая косуль и зайцев. Что делать будешь?

— Врет он все, ничего не знаю и знать не хочу. Оговор. Пес вонючий, жрешь с руки и что творишь?

— Константин Алексеевич! И те двое, с Зубровки, подтвердили показания Маракова, и точно указали суммы, которые они от вас получали за помощь. Поехали. Уголовное дело уже возбуждено не только нами, но и стоит вопрос о передаче дела в область. К обеду здесь народа будет! А ресторанчик ваш мы все же прикроем. Я думаю надолго. Поехали, — прокурор первым вышел из кабинета, за ним все остальные. Алексей смотрел в окно, как под любопытными взглядами спешащих на работу людей делегация вышла из здания, расселись по машинам, и укатила в сторону коттеджей, отбиваясь от местного журналиста, которому Алексей с самого утра подкинул «жареную» информацию от «ЧП районного масштаба».

Егеря собрались на планерку вовремя, как обычно, расселись по стульям вдоль стены, разложив на коленях свои рабочие планшеты. Сегодня тема планерки не новая, но очень ответственная: подготовка и проведение учетов тетеревиных и глухариных токов, а также наступающий период нереста рыб на водоемах: профилактика и методы борьбы с браконьерством на водоемах.

Алексей подробно побеседовал с каждым егерем о токующих птицах, о шалашах, путях подхода, о наличии у каждого егеря в обходе по пяти-шести хороших мест для проведения охот. Нужно учитывать очень много обстоятельств: подъезды, подходы, ночевки в лесу, костры, чучела, профиля. Если требовалось, останавливались лесорубочные работы в местах токов. Не исключались варианты организации охот по охоттурам для иностранцев — оговаривалось, какие тока оставить в резерве для этих целей. Распределили водоемы под усиленную охрану, в основном, по месту жительства каждого егеря. Ревизию токовищ глухарей Алексей брал на особый контроль. Глухариных токов всего было шесть. Только на одном из них около шести петухов, на других — по три-четыре самца. Тем не менее, сохранение этих токовищ, скромных по охотоведческим меркам, охотовед Алексей придавал очень большое значение в своей работе. И эта работа не прошла бесследно. В этом году была уже запланирована одна охота на глухаря по коммерческому туру для богатых охотников, скорее всего, иностранцев. Не оставили без внимания на планерке вопросы подготовки весенней охоты на тяге на вальдшнепа, пропагандой которой активно занимался Алексей. В районе, до его прихода на работу, лишь единицы охотников приобретали путевку на эту красивую охоту, воспетую еще Тургеневым, Пришвиным и Буниным в своих произведениях. И егеря, толком не знавшие ничего об этой скрытой птице, поездив с Алексеем на вечерние и утренние «тяги», влюбились в эту красивейшую из охот на птицу.

Закончив к обеду совещание, Алексей отпустил водителя в «отгул» до завтра, попросив предварительно заправить машину и еще раз, на всякий случай, «заглянуть под капот». Пыркова и Болохина предупредил, что завтра к вечеру сбор. Когда и насколько уезжают, Алексей никогда вперед не говорил, коллеги уже привыкли, уезжая на день, быть готовыми вернуться через сутки, а то и позже.

Забрав у Антоновича вымытую заправленную «до краев» машину, Алексей, захватив оружие и рации, поехал домой. У калитки его встретило его «хозяйство» — курица по имени Курочка Ряба. Поглядывая то одним, то другим, хитрыми глазами, выманивала у него лакомство: кусок белого батона, который он так и не купил, задумавшись, проехав мимо магазина. Пришлось пешком вернуться в магазин. Купил батон белого хлеба, молока, сигарет, уже собрался домой, когда его остановили улыбающиеся продавщицы:

— Алексеевич! А вы на машине?

— Нет, пешком, что-то случилось?

— Ой, — всплеснула руками молодая, но, как знал Алексей, разведенная заведующая магазином, — у нас проблема. Мы сейчас закрываемся на санитарный день, а у нас выручка немалая. Вот мы ищем, кто бы смог нас в банк свозить! А мы отблагодарим, правда, девчата?

Девчата дружно заулыбались, обступили Алексея, уставившись на него веселыми, лукавыми глазами.

— Я даже не знаю, девчата. Я уже загнал своего «козлика» во двор.

— Ну, Алексеевич! Здесь же рядом. А мы и стол вам приготовим. Вы же один там, бедненький, никто вас не покормит. Вон, вместе сухомятку все. То консервы, то колбаса. Так и язву можно заработать.

— Откуда вы взяли, что я всухомятку? Я, если что, запиваю. Иногда…

Они дружно рассмеялись, Алексей понял, что деваться некуда. Ну и время позволяло, он решил сегодня ночью выехать в угодья, с вечера немного покемарить дома.

— Ну ладно, сейчас приеду, только собирайтесь быстренько, чтоб не ждать, как обычно, на свидание.

— А вы что, Алексеевич, на свидания ходите? Вот не знали мы, а ведь рядом живем! Интересно, кому ж это подвезло такого любовничка захомутать? — они опять дружно рассмеялись, но Алексей, краснея, быстро вышел на крыльцо, что-то пробормотав, и быстро пошел за машиной.

Ждать долго не пришлось. Сама заведующая и молоденькая практикантка быстро вскочили на заднее сиденье УАЗа, и через десять минут они были уже у банка.

— А вы меня подождете? — спросила заведующая, — я минут десять, не больше.