автордың кітабын онлайн тегін оқу  Душа Лахора

Читра Дивакаруни

Chitra Banerjee Divakaruni
THE LAST QUEEN
Copyright © Chitra Banerjee Divakaruni, 2021
First published by William Morrow and imprint of HarperCollins Publishers LTD
All rights reserved

Печатается с разрешения Sandra Dijkstra Literary Agency.
Издательство выражает благодарность литературному агентству
Synopsis Literary Agency за содействие в приобретении прав.

Перевод с английского Марины Синельниковой
Серийное оформление и оформление обложки Татьяны Гамзиной-Бахтий

Дивакаруни Ч. Б.

Душа Лахора : роман / Читра Банерджи Дивакаруни ; пер. с англ. М. Синельниковой. — М. : Иностранка, Издательство АЗБУКА, 2025. — (Розы света).

ISBN 978-5-389-30926-5

16+

Смышленая, упрямая и страстная, Джиндан славилась своей красотой. Еще в юности она привлекла внимание махараджи Ранджита Сингха, а после совершеннолетия стала его самой молодой и самой любимой женой. А когда ее малолетний сын Далип неожиданно унаследовал трон, Джиндан приняла на себя регентство и превратилась из балованной хозяйки роскошных покоев в умную и решительную правительницу, готовую защитить свой народ и престол сына от посягательств Британской империи.

История любви правителя и простолюдинки, горькая притча о верности и предательстве, страстное повествование о нерушимой связи между матерью и сыном — роман Читры Банерджи Дивакаруни прослеживает судьбу одной из самых бесстрашных женщин XIX века, оставившей после себя небывало яркий след.

© М. В. Синельникова, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
Издательство Иностранка®

Трем моим королям:
Абхаю, Ананду и Мурти

Пока у львов не появятся собственные историки, история охоты всегда будет прославлять охотника.

Чинуа Ачебе

Основные персонажи

 

Рани Джиндан Каур — последняя правительница Пенджаба. Дочь придворного дрессировщика собак Манны Сингха Аулакха, впоследствии младшая жена махараджи Ранджита Сингха. Мать махараджи Далипа Сингха и регент во время его правления.

Махараджа Ранджит Сингх — величайший сикхский правитель. Построил могучую сикхскую империю и защищал ее от британцев.

Махараджа Далип Сингх — младший сын Ранджита Сингха.

Факир  [1] Азизуддин — посол Ранджита Сингха, советник Джиндан в ее первые годы при дворе в Лахоре.

Рани Гуддан — одна из жен Ранджита Сингха, близкая подруга Джиндан.

Джавахар Сингх — брат Джиндан.

Лал Сингх — аристократ при дворе в Лахоре.

Догра — три брата из династии, достигшие больших высот при Ранджите Сингхе:

Гулаб Сингх, старший брат, позднее правитель Джамму и Кашмира;

Дхиан Сингх, второй брат, визирь Ранджита Сингха, продолжал служить визирем у Кхарака Сингха, Чанд Каур и Шера Сингха;

Сухет Сингх, младший брат.

Рани Патхани — жена Дхиана Сингха, подружилась с Джиндан.

Хира Сингх — сын Дхиана Сингха, первый визирь Джиндан Каур.

Пандит Джалла — советник Хиры Сингха.

Кхарак Сингх — старший сын махараджи Ранджита Сингха, правил после своего отца.

Чанд Каур — жена Кхарака Сингха и мать Наунихала.

Наунихал Сингх — сын Кхарака Сингха.

Биби Каур — жена Наунихала.

Сандхавалия, Аджит Сингх и Лехна Сингх — родственники Чанд Каур, члены могущественного клана Сандхавалия.

Май Наккайн — старшая жена Ранджита Сингха, мать Кхарака Сингха.

Мангла — любимая служанка Джиндан.

Автар — главный охранник Джиндан.

Маахи — помощница Джиндан в ее зрелые годы.

Джанг Бахадур — премьер-­министр Непала.

Арур — слуга Далипа в Англии.

Лорд и леди Лоджин — опекуны Далипа Сингха после аннексии Пенджаба.

Майор Генри Лоуренс — агент британцев, позднее резидент при Лахорском дворе.

Пролог

Лахор, 1839 год

Джиндан не спала уже две ночи. Все это время она сидела у постели махараджи Ранджита Сингха вместе с его другими женами. Они читали вслух «Гуру Грантх Сахиб»  [2], пока не разболелось горло: «Рождение и смерть подвластны Воле Божьей… Тот, кто верит в Имя, становится победителем». Они раздали свои лучшие кашмирские шали, драгоценности, коров, лошадей, слонов, мешки золотых монет. У Джиндан меньше сокровищ, чем у других супруг правителя: она вышла замуж с пустыми руками и никогда особенно не стремилась выпрашивать у мужа подарки. Но и она пожертвовала храму Джаганнат тройное золотое ожерелье в надежде на выздоровление Саркара, как с любовью зовет махараджу народ.

Джиндан стоит на коленях на мраморном полу — хорошо, что он прохладный! — прислонившись головой к резному позолоченному столбу. Она младшая и любимая жена махараджи, поэтому ей разрешены некоторые вольности. Остальные женщины сидят очень прямо, плотно сдвинув ладони. Некоторые бросают на Джиндан из-под покрывал раздраженные взгляды, но ей все равно. В комнате душно, слишком много перешептываний, слишком много народу — индостанские ваиды  [3], европейские врачи, старшие придворные, слуги, жрецы, крутильщики подвешенных под потолком огромных опахал-­панкха и, конечно, жены, укутанные с головы до ног, как велит обычай. Над головой Джиндан навис полог из кованого золота и словно давит на нее. Наверняка он и на махараджу давит. Джиндан знает: муж предпочел бы лежать на крыше под звездами, как любил делать летними ночами. Там ему дышалось бы легче — на свежем воздухе, над крепостью, которую он завоевал и сделал своей. Над похожим на узорчатый гобелен Лахором — сказочным городом, который Лав, сын Рамы, построил в глуши в самом начале времен.

Но кому она это скажет? Кто станет ее слушать? Всего несколько дней назад у нее была власть как у любимой супруги Саркара, но теперь эта власть испарилась.

В углу молча стоит главный министр, визирь Дхиан Сингх. Он неподвижен и суров, худое лицо с острыми чертами словно высечено из гранита, хотя он наверняка устал не меньше женщин. Даже больше: каждый час он сообщает придворным в зале Диван-и-­Хас последние новости и напоминает Кхараку Сингху, старшему сыну и наследнику правителя, чтобы тот никуда не отлучался и мог сразу явиться, если вдруг понадобится отцу. А еще следит за тем, чтобы армия была наготове — вдруг британцы решат, что сейчас подходящий момент перейти через реку Сатледж. Горожане говорят: если бы не Дхиан Сингх, в день смерти Саркара его государство рассыпалось бы, словно грубый горшок, который уронила неловкая хозяйка.

Дхиан с подозрением наблюдает за тем, как врачи дают махарадже лекарства и делают компрессы. Там, где дело касается повелителя, визирь не доверяет никому. Когда Ранджит Сингх что-то бормочет, именно Дхиан правильно истолковывает его просьбу и подходит с золотым кувшином-­лотой, полным воды. Он подносит сосуд к губам махараджи и нежно, словно мать, приподнимает голову правителя. Махараджа медленно отпивает и снова что-то шепчет. Дхиан явно удивлен; он бросает быстрый взгляд в сторону Джиндан. Визирь встревожен, но подносит руку махараджи к своему лбу — жест, означающий верность. На что же он согласился?

Виски у Джиндан пульсируют от боли. На стенах насмешливо поблескивает зеркальная плитка. Джиндан вспоминает все, что знает о Дхиане. Молодым и голодным он прибыл из далекого Джамму и никого не знал в большом городе. Начал службу простым солдатом, но привлек внимание Саркара и быстро сделал карьеру, хотя он индус, а не сикх. Ее мужа никогда не сковывали предрассудки: он быстро замечал тех, кто подавал надежды, и справедливо вознаграждал их старания. Возможно, именно поэтому столько людей всю жизнь хранят ему верность.

Джиндан так мечтает, чтобы Саркар открыл глаза. «Ну посмотри на меня, — безмолвно требует она. — Хоть раз посмотри. — Потом чувствует себя эгоисткой. — Можешь не смотреть. Просто открой глаза, этого хватит». Лежа в постели, он кажется совсем маленьким, будто усох за последние дни. Женщины затянули новый гимн: «Те, кто блюдет истину и служит, будут вознаграждены». Джиндан подпевает, машинально проговаривая знакомые слова, но в голове у нее крутится совсем другое: «Что будет, если муж умрет? Что будет с моим мальчиком, моим Далипом, ему же еще года нет!»

Джиндан прогоняет из головы предательские мысли. Махараджа и не такое выдерживал. Болезни, несчастные случаи, травмы, неудачная охота или бой — однажды тигр разодрал ему бедро, другой раз в правителя попало копье, и наконечник так и остался у него в груди. А он все пережил! Оспа в детстве, после которой Саркар лишился левого глаза. Заболевание мозга несколько лет назад, когда он упал и почти неделю не мог пошевелить левой рукой и ногой. А он все преодолел и продолжил править величайшим из оставшихся в Индостане государств. Только у него хватало сил сопротивляться британцам! И дальше так будет. Через несколько недель он снова засмеется своим хриплым смехом, попросит привести его любимую лошадь Лайлу и будет кормить ее с руки кусочками пальмового сахара, а потом вскочит в седло. Он потребует, чтобы из самого Лакнау привезли еще вина, танцовщиц, фейерверков, прогулочных лодок, борцов, певцов кавваали. А когда все уйдут, они с мужем останутся вдвоем в прохладных подземных помещениях Летнего дворца, и она будет касаться губами его тела ровно так, как он любит…

Она приходит в себя, когда Дхиан Сингх объявляет, что супруги правителя должны вернуться в женские помещения. Джиндан набирается храбрости и возражает:

— Пусть остальные уходят, мне надо остаться. Я никому не помешаю. — Она знает, как сделаться маленькой и незаметной: научилась в деревенском детстве от своего брата Джавахара. Полезный навык, чтобы избежать наказания. — Мне надо быть здесь, когда мой Саркар меня позовет. Он же наверняка меня позовет. — Она представляет, как рука мужа тянется в поисках любимой жены и ничего не находит. Но Дхиан вежливо и неумолимо качает головой.

Джиндан приходится поправить покрывало и уйти вместе с остальными женами. Друг на друга они не смотрят. Если увидеть отражение своего страха в чужих глазах, он станет реальным. Это принесет Саркару невезение.

Министры выстроились в коридоре снаружи. Во главе стоит наследник, канвар  [4] Кхарак Сингх, и вид у него ошарашенный. Он добросердечен, но слаб и, как слышала Джиндан, испытывает пристрастие к опиуму. Дхиан поправляет на Кхараке украшенный драгоценностями тюрбан, и в каждом жесте визиря читается неодобрение.

Подбегает слуга, неся золотую чашу с шафрановой пастой. Джиндан знает, зачем это нужно: Саркар нанесет тику на лоб Кхарака на глазах у всех придворных, чтобы они поклялись в верности новому правителю и любимый Пенджаб оставался в безопасности после смерти махараджи.

***

Особняк-­хавели правитель подарил Джиндан десять месяцев назад, когда она родила Далипа, и это ее самое любимое на свете место. Раньше у нее никогда не было своего дома. Детство она провела в деревенской хижине, владелец которой, изрядный сквернослов, вечно грозился выкинуть их семью на улицу. В ее хавели несколько небольших комнат. Стены у него из простого желтого песчаника, пол из серых плит, окна больше напоминают щели. Он не похож на дворцы, где живут важные рани  [5], — там обычно великолепные арки и купола, стены инкрустированы драгоценными камнями, на мозаичных полах выложены сложные узоры эпохи Моголов. Джиндан в подобном доме было бы не по себе, и Саркар это понимал — он чуткий человек и очень добрый, когда ему не мешают обязанности правителя.

Но сегодня Джиндан идет по дому и не смотрит на него, не радуется. Служанка Мангла, которая все это время сидела с малышом Далипом, интересуется, как дела у Саркара, храни его Бог. Джиндан качает головой. Говорить она не может.

— Далип проголодался, — напоминает ей Мангла.

Груди у Джиндан болят, такие они полные и тяжелые. От кормления станет легче. Но нет, времени мало. Нужно использовать оставшиеся часы как можно лучше.

— Ты его покорми, — говорит она Мангле. — Ляг с ним.

Обычно Джиндан нравится кормить Далипа. Нравится чувствовать тяжесть его тела, нравится, как он сосет, как сразу становится легче в груди. Как он доверчиво обмякает, когда заснет. Но сегодня она рада, что несколько недель назад начала приучать его к коровьему молоку. Он хороший малыш. Ночью в основном спит, и даже когда просыпается, не зовет ее. Он привык к Мангле, потому что Джиндан часто проводит ночи с Саркаром. Это хорошо. Когда Далип плачет, ей трудно думать: сразу такое ощущение, будто ее пилой режут.

— Поешьте что-нибудь, — упрашивает Мангла. — Вы со вчерашнего дня ничего не ели. Или хотя бы выпейте немного пахты. Я ее приготовила, как вы любите, с солью и перетертой мятой.

От такой заботы на душе у Джиндан становится теплее, но она не может позволить себе уступить. Нельзя отвлекаться. Нужно исполнить обет, который она мысленно дала, когда ее отослали из комнаты Саркара.

В спальне она привязывает свою толстую косу к одной из перекладин окна. Теперь если Джиндан и задремлет, то сразу же проснется. Она собирается всю ночь простоять у окна, выходящего на гробницу Джингара Шаха. Он был великим святым, защитником Бадшахи-­Килы  [6]. Его дух до сих пор живет в гробнице. Когда у Далипа была дизентерия, Джиндан сутки постилась и молилась у этого окна, а наутро ее малыш открыл глаза и улыбнулся ей.

Она будет всю ночь просить благословения святого, и завтра Саркару станет лучше.

Джиндан затягивает узел потуже, чтобы не развязался, потом поворачивается к гробнице и сжимает ладони так плотно, что кожа белеет. Молитва уже пульсирует внутри.

Если Джиндан чего-то очень хочет, это случается. Она искренне верит в свою силу. Разве не служат тому доказательством все важные события за двадцать один год ее жизни?

Как бы иначе она, девочка из нищей семьи на окраинах маленького городка, оказалась в Лахоре, городе императоров? Как иначе ей достался бы хавели в самом сердце крепости с многовековой историей? Как она, дочь дрессировщика собак, стала бы любимой женой Саркара? Как она дала бы ему то, чего не смогли дать многие из жен, вступившие с махараджей в брак в самом расцвете его сил, — сына, чтобы радовал правителя в старости?

Ей еще предстояло узнать, насколько она ошибается.

Часть I

Девочка

1826–1834

 

Глава 1

Гуавы

Мне снятся горы, ледяные и пугающие, и тут меня будит неожиданный звук. Еще очень рано, солнце едва взошло. Я осторожно сажусь на потрепанной плетеной кровати-­чарпае, где мы спим вместе с мамой и старшей сестрой Балбир. Лучше их не будить. Как только они проснутся, утро перестанет принадлежать мне одной.

Кругом тишина, только Биджи  [7] негромко похрапывает. И тут я снова слышу этот звук: осторожный щелчок деревянной двери. Я выбираюсь из-под ноги Балбир. Она вечно раскидывает руки и ноги во все стороны, летом утаскивает у меня подушку, а зимой — наше общее одеяло, да еще и щиплется, чтоб я не дерзила, и жалуется, что всем окружающим я больше нравлюсь, потому что я красивее.

Я тороплюсь во двор. Кровать, где должен спать мой брат Джавахар, пуста, но цепочка, на которую запирается наружная дверь, все еще слабо покачивается. Я выбегаю наружу прямо в ночном шальвар-­камизе  [8], не переодеваюсь. У меня все равно, кроме этого, только два шальвар-­камиза, и оба для школы. Я и сандалий не надеваю. Мы живем на грязной окраине Гуджранвалы, тут церемонии ни к чему.

Брат собрался в очередное приключение, и на этот раз я хочу поучаствовать.

Приключения Джавахара обычно связаны с воровством еды, потому что мы вечно недоедаем. И попрошайничать нам нельзя, в отличие от детей из более бедных семей: отец считается важной персоной, и это испортит его репутацию. Наш отец, Манна Сингх Аулакх, работает — и живет — в крепости Бадшахи-­Кила в Лахоре. Он сказал нам, что махараджа Ранджит Сингх, сам Саркар, каждый день с ним разговаривает. Никак нельзя, чтобы дети такого человека попрошайничали на глазах у соседей. Мама украшает шали вышивкой пхулкари — она настоящая мастерица и очень усердная труженица. Но в нашей деревне много мастериц и недостаточно заказов, поэтому Джавахар ворует. Обычно он кладет добычу возле пылающей печи-чулхи, чтобы Биджи ее нашла: кукурузу с полей, зерно, разложенное на просушку, манго из чьего-то сада. Биджи принимает подарки молча, одновременно радуясь и стыдясь. Джавахар и для меня всегда что-нибудь откладывает: сочный абрикос или пригоршню сладких плодов джамболана, от которых губы становятся фиолетовыми. Мы сидим на берегу заросшего потока, который неторопливо ползет мимо нашей хижины. Тут красиво, но вот рыбы, к сожалению, нету. Затаив дыхание, я слушаю рассказы брата о том, как он забрался во фруктовый сад, как убежал от сторожевых собак. Ему одиннадцать, всего на два года больше, чем мне, но я никем так не восхищаюсь, как Джавахаром. Я хочу быть добытчицей, как он, а не просто лишним ртом.

Сегодня я покажу, на что способна.

Я бегу по пыльной тропе, а когда она разветвляется — налево поля, направо сады, — сворачиваю к садам, читая молитву Вахе Гуру  [9] о том, чтобы правильно угадать направление. Можно ли молиться, когда собираешься идти воровать? Наверное, можно, потому что я вижу, как впереди бежит Джавахар, костлявый и босой, как и я, — ремешки его сандалий порвались еще несколько месяцев назад. Я догоняю его, тяжело дыша.

Брат слышит шаги и разворачивается, вскинув кулаки. Увидев меня, он морщится.

— Джиндан, иди домой.

— Ну пожалуйста, братик, — умоляю его я, — возьми меня с собой.

Наконец он сдается, в основном потому, что время уходит. Скоро фермеры придут поливать деревья, к тому моменту нам надо отсюда убраться. Я радостно хватаю его за руку, и мы бежим к рощам гуавы. Забравшись на дерево, ищем спелые фрукты. Я горжусь тем, как залезла наверх, не отставая от Джавахара, хотя порвала при этом шальвар на колене — за это мне точно достанется от Биджи. Гуав меньше, чем я надеялась.

— Еще не сезон, — объясняет мне Джавахар, — просто потом в рощу не проберешься: хозяин наймет сторожей.

Я кусаю зеленый кислый фрукт. Если съесть таких плодов слишком много, непременно понос будет, но я так проголодалась! Ловкие пальцы Джавахара выбирают лучшие плоды. Он роняет их в свой джутовый мешок, а парочку дает мне, чтоб я завязала в подол камиза. Мешок уже довольно тяжелый. Джавахар шепчет, что ему, возможно, удастся поменяться с не слишком щепетильным соседом — пригоршню гуав за миску пшеницы. Тут он напрягается: вдали появляется зеленый тюрбан.

— Хозяин! — шепчет Джавахар. — Быстрее, прыгай!

Он уже спустился и готов бежать. Но земля так далеко.

— Ну же, Джиндан.

От ужаса я не могу пошевелиться. Тюрбан подплывает все ближе. Я начинаю плакать. Теперь из-за меня мы попадемся.

— Давай так же, как наверх лезла, только задом наперед, — советует брат спокойно и терпеливо. — Сначала одну ногу, потом другую. У тебя получится, я знаю.

Я начинаю слезать, все еще плача. Но получается слишком медленно.

— Я его отвлеку, — говорит Джавахар. — Бери мешок и беги. Вдоль реки, там тебя не будет видно в траве. Мешок клади в наше секретное место за разбитой печью. Биджи ничего не говори.

Он отбегает от дерева и, насмешливо окликнув хозяина, поднимает повыше две гуавы. Тот с воплем бросается в погоню. Теперь фермер целиком сосредоточил свое внимание на Джавахаре, и я соскальзываю на землю. Колено ободрано, шальвар порвался еще сильнее. Но у меня мешок гуав. Я бегу и молюсь: «Вахе Гуру, защити моего брата».

***

Дома я героически вру Биджи. Иногда маме лучше ничего не знать.

— Я на реке была, пыталась рыбу поймать и не заметила, что слишком долго засиделась. Нет, я не знаю, куда делся Джавахар.

Биджи выкручивает мне ухо, но не слишком сильно — она еще не видела дыру на шальваре. Я торопливо умываюсь остатками воды со дна ведра и переодеваюсь в школьный шальвар-­камиз. Он мне великоват и успел полинять от множества стирок, поскольку достался мне от Балбир. Я не хочу опаздывать в школу — в отличие от брата и сестры, я люблю учиться. Мне повезло, что удалось уломать Биджи позволить мне ходить в школу. Большинство местных семей не считают нужным учить девочек. Я допиваю водянистый ласси  [10], который Биджи сберегла с прошлого вечера, и беру доску и мел.

В дверь кто-то громко стучит. Это тот тип в зеленом тюрбане, и он тащит за руку Джавахара. Нос у брата разбит, один глаз заплыл.

Я недостаточно хорошо молилась.

Тип в зеленом тюрбане размахивает руками, рассказывая, как его обокрали. Его послушать, так мы прямо целую гору гуав украли. Он говорит Биджи, что с мальчишкой был кто-то еще, но кто — мальчишка так и не признался. Даже имени своего не назвал, хорошо, один из работников его узнал. Потом фермер обращает на нас возмущенный взгляд.

— Не будь я таким добрым человеком, отвел бы паршивого воришку к старосте.

Моя сестра Балбир, робкая и законопослушная, начинает хныкать. А вслед за ней и я, потому что стратегия хорошая, но как же мне хочется вместо этого проткнуть кирпаном  [11] толстое брюхо Зеленого Тюрбана!

А когда он пинает Джавахара, я не выдерживаю, бросаюсь на него и со всей силы бью головой, вопя, чтобы он отвязался от моего брата. Теперь орут все. Биджи повторяет: «Иди сюда», Джавахар кричит: «Перестань!» Я пинаю Зеленого Тюрбана по ногам, дергаю за курту  [12], пытаюсь ее порвать, но хлопок слишком плотный. Зеленый Тюрбан отвешивает мне такую оплеуху, что я падаю на пол.

— Ах ты сумасшедшая сучка, — рычит он, а потом поворачивается к Биджи: — Вот как ты воспитываешь детей, значит! Даже дочка как дикая кошка.

Биджи мрачнеет. Она хватает меня за руку и больно выкручивает, но мне все равно. Джавахар залез под кровать. Я его спасла, по крайней мере ненадолго.

Зеленый Тюрбан продолжает размахивать кулаками и выкрикивать оскорбления, заодно поминая всех наших предков. Наконец, утомившись, он собирается уходить, но в дверях поворачивается и говорит Биджи:

— Держи своих детей под контролем, женщина! В следующий раз я пойду в панчаят  [13] и добьюсь, чтобы мальчишка попал в тюрьму.

Когда он выходит, Биджи закатывает мне оплеуху.

— Из-за тебя мне приходится выслушивать подобную ругань от постороннего человека!

Джавахар вылезает из-под кровати.

— Не наказывай ее за мои провинности! — хрипит он.

Биджи подбирает хворостину.

— Твои провинности?! Это уж точно, бесстыжий ты мальчишка! Позоришь семью! Вот я тебе покажу!

Брат сидит скорчившись, прикрывая голову руками, и безропотно терпит, пока мама охаживает его хворостиной по спине.

— Скажи мне, с кем ты был? С каким бездельником ты хулиганишь? Скажи! — Она снова бьет его; мы хором рыдаем, а Биджи громче всех. — Твой отец обязательно про это услышит, и что я тогда буду делать?

Но я подозреваю, что у горя Биджи есть и другая, более глубокая причина. И действительно, вскоре она бросает хворостину и в слезах падает на землю.

— Что ж я за мать, если не могу даже прокормить детей?

Джавахар чуть поднимает голову и подмигивает мне здоровым глазом: мол, умница, горжусь тобой. Я знаю, что после, когда все закончится, мы с ним убежим к старой печке, он даст мне самую спелую гуаву из мешка, скажет, что я молодец, и мы будем обсуждать случившееся за день и смеяться. А ночью, когда Биджи и Балбир уснут, он починит мой шальвар, потому что братец все умеет. Может, я расскажу ему свой странный сон про горы.

Я запомню навсегда и этот момент, и лицо брата — в синяках, но с улыбкой. Я так его люблю, что кажется, будто мое сердце выкручивают досуха, как Биджи белье во время стирки.

Мы вдвоем, Джавахар и я, против всего мира.

Глава 2

Манна

Манна Сингх. Почему-то у меня не получается воспринимать его как отца. Может, потому, что мы его редко видим. Манна налетает на наш дом непредсказуемо, как ураган, и не предупреждает письмом. Только дураки тратят деньги на посыльных, утверждает он. Но я думаю, на самом деле он хочет застать нас врасплох.

Вот и сегодня он шумно и весело распахивает дверь во двор.

— Здравствуй, жена, я проголодался! Что есть из еды? Надеюсь, что макки ки роти  [14] и сааг  [15] — даже в Лахоре никто их не готовит так вкусно, как ты!

Глаза у Биджи вспыхивают. Она слишком хорошо знает мужа, чтобы поддаваться его обаянию, но отвечает все-таки вежливо:

— Горшки с зерном стоят пустые. Ты в прошлом месяце не присылал денег.

Я восхищаюсь тем, как ловко она скрывает раздражение, — у меня так не выходит. Биджи знает: если разозлить Манну, ничего от него не получишь. Он начнет орать и кидаться вещами, а потом пойдет к своему двоюродному брату, который живет в центре Гуджранвалы. Они отправятся куролесить, а на следующее утро Манна вернется в Лахор с больной головой и пустыми карманами.

И стратегия Биджи действует.

— Забыл, наверное, — говорит Манна, и на лице у него раскаяние. — Трудно все упомнить, когда у человека столько важных дел, сколько у меня. Ты же знаешь, Саркар ждет от меня советов. — Он лезет за пояс и достает пригоршню монет. Под настроение Манна умеет быть щедрым. Он подзывает Джавахара, напряженно стоящего у двери. Мы все напряжены рядом с Манной: его веселье легко может закончиться злобной руганью или пощечиной. — Бери, мальчик, принеси матери с рынка все, что ей нужно. И скажи мяснику, что завтра мне понадобится козлятина. На двенадцать человек — устроим пир!

Перед тем, как убежать, Джавахар обменивается взглядом с матерью. На рынке он будет отчаянно торговаться, чтоб сэкономить побольше денег. Мы их припрячем на черный день.

***

После обеда Манна отдыхает на плетеной кровати. Я принесла ему все подушки в доме. Он оперся на них по-королевски и скомандовал нам выстроиться перед ним. Балбир он говорит, что она слишком быстро растет — он еще не готов к расходам на свадьбу дочери. Балбир съеживается, чтобы выглядеть поменьше, и смотрит себе под ноги.

— О господи, да встань ты прямо! — рявкает Манна. — Горбунью мне еще сложнее будет выдать замуж. А ты, мальчик, какие у тебя успехи в школе?

— Превосходные, — докладывает Джавахар, глядя Манне прямо в глаза. — Учитель говорит, у меня способности к счету.

До чего же он умело врет! На самом деле Джавахар часто прогуливает уроки. Я делаю за него домашние задания и занимаюсь с ним перед экзаменами, но все равно в прошлом году он чуть не провалился.

— Отлично, отлично! — громогласно восклицает Манна. — Способности к счету — это полезно. Отведу тебя как-нибудь в Лахор, найдем тебе работу во дворце. Саркар мне не откажет.

Когда все в доме засыпают, я подхожу к Джавахару. Он лежит на полу, поскольку Манна занял его кровать.

— Он правда возьмет тебя во дворец? — Я хочу для брата всего самого лучшего, но не могу себе представить жизнь без него.

Джавахар пожимает плечами:

— Кто знает? Половину обещаний он так и не выполняет.

Но я слышу томление в его голосе.

***

После обеда Манна переключает внимание на меня.

— А как моя малышка?

— У меня все хорошо, отец! — отвечаю я, раскрасневшись от удовольствия, что он не забыл про меня. — Я выучила таблицу умножения до двенадцати и прочла весь учебник, хотя прошла только половина года. Бхай-сахиб  [16] говорит, что у меня почерк лучше, чем у любого другого его ученика. Я могу читать наизусть из «Гурбани»  [17]. Хочешь послушать?

— Да, пожалуй, давай! — снисходительно улыбается Манна, откидываясь на подушки.

Я встаю на колени и закрываю глаза, чтобы почувствовать благоговение. От твердой земли коленям больно, но это неважно. Я люблю древние слова молитв. Когда поешь их, как будто летишь: «По Его Слову рождаются души; по Его Слову достигаются слава и величие. По Его Слову одни люди возносятся, а другие падают; по Его Слову приходят боль и удовольствие».

Кто-то похлопывает меня по плечу. Джавахар.

— Можно заканчивать.

Я открываю глаза. Манна храпит с открытым ртом. Вахе Гуру, это очень грешно — желать, чтобы ему в рот залетела муха?

***

Вечером у нас пир. Посуды в доме мало, и Биджи посылает меня одолжить горшки и блюда-­тхали у жен людей, приглашенных на пир. Она готовит весь день, пока лицо у нее не становится совсем красное от жара чулхи. Суп кархи с рисом, цветная капуста, чхоле  [18], карри с козлятиной. Балбир готовит лучше меня, поэтому раскатывает лепешки паратха. Я сильнее, а значит, ношу воду и хворост. Джавахара послали в магазин сластей за джалеби  [19].

— Смотри, чтобы черствые не подсунули, — предупреждает Манна, попивая шербет. — Убедись, что их жарят прямо у тебя на глазах.

Друзья Манны приносят с собой бамбуковые табуретки, а также выпивку — горячий тодди. Биджи наваливает полные тарелки еды, и мы несем их гостям. У меня полон рот слюны. Почему мы должны ждать, пока мужчины поедят? Я съедаю одну джалеби, пока никто не смотрит, и облизываю с пальцев сироп.

После ужина мужчины собираются вокруг Манны и расспрашивают его про большой город и про знаменитого Саркара, на которого наш отец работает. Я не тороплюсь убирать тхали: мне тоже хочется послушать про Саркара. Он родился тут, в Гуджранвале, в богатом и могущественном клане Сукерчакия, так что даже в детстве вращался в совсем других кругах, чем мы. Никто из нас его никогда не видел вживую, но мы все-таки считаем махараджу одним из наших.

— Он правда живет в той большой крепости в Лахоре, про которую говорят, что ей много сотен лет?

Манна кивает.

— Да, правда, когда не сражается против афганских псов. Бадшахи-­Кила — любимая из всех его крепостей. Она такая большая, что внутрь влезет три такие деревеньки, как наша. Да, я тоже там живу. Знаете, сколько стоило построить один только павильон Наулакха с его полукруглой крышей? Девять лакхов  [20]! Не серебряных, идиот! Золотых. Ашрафи  [21]. Нет, наш Саркар эту крепость не строил. Он слишком благоразумен, чтобы вот так тратить деньги. Он ее отобрал у афганцев, точно так же, как Кохинур. Ты не знаешь, что такое Кохинур? Да это же крупнейший бриллиант в мире, потому-то его так и называют: «Гора света». Он размером с два моих кулака. Если посмотреть на него в темной комнате в полночь, так и фонари-то не понадобятся, так он сияет. Повелитель афганцев носил его в короне, но наш Саркар скромен, как хороший сикх. На голове он носит тюрбан. А Кохинур прикреплен к нарукавной повязке, которую он надевает только при иностранных гостях, чтобы показать им мощь Пенджаба.

В свете огня я вижу непривычное восхищение на лице Манны. Он перечисляет другие диковины, которые еще есть у Саркара: светлокожие танцовщицы из холмов Кашмира, которые всю ночь танцуют для него в Красном павильоне; кавалерия горчарах, состоящая из храбрейших юношей всего Пенджаба и не знавшая поражений в бою; псарни, где держат свирепейших охотничьих псов; загоны для королевских слонов и множество конюшен с породистыми лошадьми, собранными из нескольких стран. Больше всего на свете Саркар любит своих скакунов. Даже больше, чем жен. У него в крепости тысяча лошадей, а снаружи еще больше. И самая знаменитая из всех — Лайла.

— Я вам целый месяц могу рассказывать, какая Лайла чудесная и как Саркар ее заполучил, — говорит Манна. — Понадобилось шестьдесят лакхов рупий и вой­на. Летом Лайла живет в садах Хазури Багх, там прохладно. У нее собственная комната рядом со спальней Саркара… — Неужели это правда, или просто Манне хочется впечатлить слушателей? Так или иначе, я знаю, что еще много дней буду представлять себе невероятные картины. А пока я стою и слушаю рассказ Манны, совсем забыв, что в руках у меня стопка обеденных тарелок. Вот бы увидеть все эти чудесные вещи хоть разок!

Один из приятелей Манны, перепивший тодди, произносит:

— Сколько вот этой твоей дочке, двенадцать, тринадцать? Красотка растет! Наверняка через пару лет будет не хуже тех танцовщиц при дворе Саркара.

Я краснею и отворачиваюсь. Манна раздраженно велит мне идти к матери и ругает своего приятеля, сурово замечая, чтоб он не вздумал поминать женщин его семьи заодно с этими канджари  [22].

Но на следующий день, пока я мою посуду, кормлю козу, делаю уроки и играю с Балбир в классики, Манна за мной наблюдает, и я это чувствую. Когда я подаю ему ужин, он просит меня дать ему руки, поворачивает их ладонями вверх и недовольно изучает.

— Не пускай Джиндан на солнце, — говорит он Биджи. — Не хочу, чтобы она становилась смуглой. И горшки пусть больше не чистит, а то у нее руки становятся грубыми, как у крестьянки.

— А мне кто будет помогать, интересно? — возмущается Биджи, больше не скрывая раздражения.

Она расстроена: когда она сегодня попросила у Манны денег заплатить за жилье, тот ответил, что у него больше ничего нет. «Зачем же ты тогда пир устроил?» — воскликнула мать, а Манна в ответ отвернулся, морщась и массируя больную голову.

— Если девочка не научится вести хозяйство, — продолжает Биджи, — кто захочет ее в невестки?

— Мою Джиндан? Да кто угодно будет рад ввести в семью такую красивую девушку. — Манна улыбается мне, и от глаз у него разбегаются веселые морщинки. — Хочешь побывать в Лахоре, биба? Посмотреть большой дворец, где я живу.

— Я?

— Да, ты!

Вахе Гуру, он что, дразнит меня, как иногда делает, или все-таки говорит всерьез?

Вдруг я вижу в ночном небе вспышку алого. Что там — последние сполохи заката? Стая залетных птиц? Пожар? Мне кажется, это знак. Но знак чего?

Биджи как раз собиралась кормить нас, детей, но тут застывает в углу двора, словно камень.

— Ну, что скажешь? — спрашивает Манна.

У меня нет сил говорить, поэтому я просто изо всех сил киваю.

Манна ухмыляется. Зубы у него ровные и белые — редкость для человека, который вырос в бедности.

— Если будешь хорошей девочкой, скоро тебя отвезу.

— А Джавахара? Джавахара тоже возьмешь, правда?

— Да-да. Всё, иди ужинай.

Я даже не уверена, что Манна меня услышал. Он смотрит прищуренными глазами куда-то сквозь меня, словно видит будущее. Я чувствую, как в голове у него, подобно гигантским пчелам, жужжат какие-то планы.

— Женщина, дай нашей Джиндан кусок баранины, — говорит Манна погромче, обращаясь к Биджи. — Я выйду ненадолго.

Он направляется на деревенскую площадь, чтобы играть там в карты с друзьями. Его теперь долго не будет.

В миске осталось всего два куска баранины, и оба небольшие. Биджи колеблется.

— С какой стати ей всегда достается лучшее? — шипит Балбир. — Всем она нравится больше. Так нечестно!

Я понимаю, что уже устала.

— Да пусть берет баранину, — говорю я, уношу свое тхали на другой конец двора и сажусь на землю. Свою роти  [23] я окунаю в дал  [24], уже холодный и комковатый. Через несколько минут подходит Джавахар и садится рядом. Он разрывает свой кусок баранины пополам и отдает мне ту часть, что побольше, с косточкой — я люблю высасывать костный мозг. Мы сидим рядом и едим, жуя медленно, чтобы еды хватило на подольше.