Оглавление

Моему деду Запорожченко Касьяну Михайловичу посвящается.

Дорогой друг!

Благодарю за желание прочесть эту книжку. В ней много занятного, но ознакомиться с ней могут разве что родные и близкие друзья. Причи­на проста: тираж ограничен. Книжка очень личная.

Прошло шестнадцать лет со дня написа­ния первого очерка. Как давно это было. В мире и в личной жизни многих из нас произошли глубо­кие изменения. В нашей стране, например, появи­лась пресса на все вкусы, стал возможен выезд за границу, магазины ломятся от товаров, сложи­лась система рыночных отношений. Но всего каких-нибудь десять — двенадцать лет назад ниче­го этого не было и в помине. Поэтому впечатле­ния от встреч с Америкой, Францией и Израилем, куда в те годы удалось выехать, пройдя при оформлении документов через трудности и уни­жения, буквально потрясли увиденным, ранее неиз­вестным образом жизни, достатком и сытостью людей. То был иной мир, нам доселе неведомый.

Может быть сегодня эмоции, переполнявшие меня во время поездок, кое-кому покажутся наив­ными, ненужными, но я не стыжусь своих слабос­тей и потому полностью сохранил их в тексте.

Спасибо.

ОЧЕРКИ

ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ ДНЕЙ ПО ПРИГЛАШЕНИЮ

Скажу сразу, ни я, ни моя жена никогда не помышляли о поездке в Америку. Да и откуда было взяться пригла­шению?

Ранним октябрьским вечером 1987 года неожиданно позво­нил Гриша Тенегольтц и, слегка волнуясь, объяснил, что прибыл в Москву туристом из США и хотел бы зайти. Господи, а как же иначе! Через полчаса мы уже обнимались.

Гриша никогда не был «отрезанным ломтем» в нашем доме, хотя и уехал навсегда в США в 1976 году. Его судьба студента, а позже кандидата физико-математических наук сложилась трудно, незаконно лишив его прав на многое из того, что до недавнего времени наше общество предоставляло лишь лицам нееврейского происхождения. Судьба Гриши тесно переплелась с жизнью нашей семьи. Он относился к нам всегда с уважением и почтением. Дей­ствительно, жена всячески поддерживала его, уделяла внимание, особенно в трудные для него годы. Гриша этого не забыл. И вот он у нас после многолетней разлуки.

Внешне изменился мало, лишь появившаяся седина на вис­ках выдавала приближающиеся пятьдесят. Еще одна перемена: в голосе некогда робкого юноши появились жесткие нотки. Он не скрывал, что пришлось много пережить и переосмыслить. Сейчас все у него как надо: есть изобретение, принесшее материальную стабильность, дом, интересная работа.

— Вы все должны увидеть своими глазами, — сказал Гриша на прощанье. — приглашение вышлю сразу, как вернусь!

Мы тепло расстались, а потом долго обсуждали его приезд, толковали о превратностях жизни. Откровенно говоря, мы не при­дали большого значения его словам о поездке в Америку: «И то верно, при встрече всякое может сорваться с языка…» — решили мы и окунулись в свою обычную жизнь.

Мы, кажется, летим…

К великому стыду, мы забыли, что Гриша никогда не бросал слов на ветер. Доказательства не заставили себя долго ждать: че­рез два месяца нас известили о поступившем из Америки вызове. Теперь предстояло пройти мучительно трудный путь от «совка», кем каждый из нас был, до гражданина СССР с загранпаспортом в руках.

Первая дверь, в которую надлежало постучаться, была с над­писью «Партбюро». Здесь мне должны были дать поручительство перед райкомом партии в моей безусловной надежности. Я обратил внимание на благосклонное ко мне отношение всех членов бюро, кроме одной дамы. Она подошла ко мне, когда заседание уже за­кончилось и, приблизившись настолько, чтобы я слышал ее взвол­нованный шепот, проговорила: «Скажите честно, вы не остане­тесь?» Что было ответить? На всякий случай я крепко пожал протянутую руку и с достоинством ответил: «Никогда!»

Подобного недоверия я, естественно, пережить не мог, поэто­му сразу по возвращении пожелал встретиться. Помог, как всегда, случай: на очередном партийном собрании она оказалась сидящей впереди меня. Улучив момент, когда докладчик уморил не только себя, но и всех в зале, я легко дотронулся до ее плеча. Дама обернулась, вскинула брови, и тогда я излил всю накопившуюся желчь: «Не страдайте, я вернулся!» «Как это хорошо! — отозва­лась она, — ведь у членов партбюро могли быть такие неприятно­сти!» Она была верна себе и до конца оставалась патриоткой.

Я продолжал бегать по инстанциям. Наконец, пройдя все круги ОВИРа и, став полноправными туристами, мы двенадцатого июня 1988 года сели в самолет авиакомпании «Пан Американ», взявшем курс на Нью-Йорк.

Уже в салоне комфортабельного лайнера, напоминавшего оте­чественный аэробус, устроившись поудобней и потягивая через со­ломинку предложенные соки, мы стали мысленно готовиться к встрече с Америкой.

Что мы знали об этой стране — разве то, что изо дня в день сообщали наши газеты? Информация, как правило, была тенден­циозная, негативная. Поэтому предстояло самим на месте разобраться в хитросплетениях политической ситуации. Понимали, что сделать это будет нелегко еще и потому, что с получением паспор­тов нас ознакомили с инструкцией о поведении советских граждан за границей, которая просто обескураживала. Вот ведь как быва­ет: и перестройка шла уже более двух лет, и пресса значительно смягчила тон, а инструкция каждой фразой неотвратимо возвра­щала к временам холодной войны:

— общественные места не посещать;

— в рестораны не ходить;

— с американцами не разговаривать, не встречаться, в дома не заходить;

— остерегаться возможных эксцессов и провокаций…

Далее в том же духе. Мы не успевали записывать. Было невыносимо стыдно потом читать этот образчик классического бю­рократизма, рожденного вдали от жизни и претендующего на свод незыблемых законов. Поэтому было единодушно решено восприни­мать переписанные нами пункты только сквозь призму собственно­го мышления и не прикрываться спасительной фразой: «Извини­те, не понимаем…» Все это нам пригодилось позже.

Федя по имени Тэд

Уже в самолете мы ощутили себя кем-то вроде посланцев доброй воли и имели возможность убедиться в неизменной добро­желательности американцев, их расположении к нам. Первый слу­чай представился вскоре после того, как вылетели из Шереметье­во. Третье от окна кресло в нашем ряду занимал американец, как оказалось, из России. Запросто, без предисловий, он вступил в беседу. «Тэд, а в Союзе был Федором» — представился попутчик и тут же принялся рассказывать о семье и своем бизнесе в Америке. С ним было легко и просто. Его непринужденность передалась нам, и время понеслось вскачь. Тэд сыграл на редкость счастливую роль в нашем довольно утомительном путешествии.

Дело в том, что в Нью-Йорке предстояла пересадка на другой самолет той же авиакомпании до Сан-Франциско. Если бы лайнер из Москвы не опоздал, пассажиры, без волокиты пройдя все виды досмотра, проследовали бы в другой сектор аэровокзала, сели на нужный рейс и спокойно улетели. Но он опоздал, и тот, на кото­рый мы не успели, уже давно летел в Калифорнию. Тэд, как и мы, направлялся в Сан-Франциско и еще на подлете к Нью-Йорку обе­щал, в случае чего, оказать помощь. Теперь это время настало. Пассажиру затеряться в лабиринтах аэропорта Кеннеди так же легко, как иголке в стоге сена. Здесь, на сравнительно небольшой площади, воздвигли свои вокзалы несколько крупнейших авиа­компаний. Их здания, расположенные по периметру гигантского эллипса, чем-то похожего на московский ипподром, не имеют меж­ду собой иной транспортной связи, кроме такси и маршрутного автобуса, непрерывно курсирующего по замкнутому кольцу. Если пассажир не знает, как добраться до нужного аэровокзала, ему непременно расскажут, но на… английском. Трудности возникают мгновенно, если с языком, мягко говоря, не все в порядке. У нас был порядок, но не образцовый, поэтому надежда возлагалась на Тэда, знавшего, куда мы летим. Он хорошо понимал свою роль и не отходил ни на шаг. Внимательный, предупредительный, он взял на себя хлопоты по оформлению транзитных билетов, позаботился о багаже, перевез с одного аэровокзала на другой, помог с посадкой и даже усадил на места. Убедившись, что мы пришли в себя, он с чистой совестью отправился в буфет лайнера пить пиво.

В Сан-Франциско мы тепло попрощались. Больше его не ви­дели. Однако, что удивительно, с того дня прошло много времени, а мы все помним до мелочей, будто это было вчера. Чем же запом­нился первый американский попутчик? Да, пожалуй, ничем, если добрые человеческие отношения воспринимать как нечто само со­бой разумеющееся. Только мы постепенно стали от них отвыкать. А тут — напоминание. Вот такая правда.

Приключение рыжего чемодана

Самолет приземлился в Сан-Франциско поздно ночью, но аэро­порт был в сиянии огней, как в самые людные вечерние часы. Эко­номить на электричестве здесь не принято. Чтобы заметить, что Гриша слегка осунулся за полгода, которые мы не виделись, яркого освещения не требовалось. А он смеялся, явно довольный встречей.

Однако, именно в этот торжественный момент произошел казус, который благодаря Грише получил фантастическое продол­жение. У рыжего чемодана, взятого нами напрокат, оказалась ото­рванной ручка. Гриша немедленно заявил об этом и чемодан тут же увезли, а в утешение было сказано, что пострадавшая в полете поклажа будет доставлена по нашему адресу завтра в 17 часов в самом лучшем виде. Мы пригорюнились, поскольку вещь была чужая, но всецело доверились Грише.

Восемьдесят миль от Сан-Франциско до Сан-Хосе, как потом оказалось типичного одноэтажного американского города, круглый год утопающего в зелени магнолий и еще каких-то декоративных растений, мы преодолели минут за тридцать по великолепному спид вей. Машина бесшумно пронеслась по притихшим ночным улицам Сан-Хосе и неожиданно остановилась на затемненной пло­щади перед освещенным фасадом магазина с неоновой вывеской «Сейф Вей». Предчувствуя подвох в Гришиных действиях, мы друж­но захныкали: «Хорошо бы сначала добраться до дома, выспать­ся: все-таки восемнадцать часов в полете» … — но он только обо­дряюще улыбнулся и отрывисто бросил: «Еще успеете, выходите!» Нехотя мы повиновались.

То, что мы увидели в сиянии огней и карнавальном убран­стве магазина, неподготовленного советского человека может на­долго уложить в больницу. Мы оказались в храме снеди, а не в продмаге в обычном понимании этого слова. Гриша, явно на­слаждаясь произведенным эффектом, предложил потрогать про­дукты, чтобы убедиться, что перед нами не муляжи. Но мы бы­стро во всем разобрались. Зрелище явно было не для слабонерв­ных. Наша эйфория неожиданно сменилась каким-то безучастием к царящей вокруг нас вакханалии продуктов. Всего этого наши люди не имели. Стало горько и обидно за них, а потом и за себя, что присутствуем на незваном празднике, который вот-вот закон­чится, и действительность вернет нас к полупустым полкам ма­газинов, извечным очередям и прозаическим поискам колбасы.

* * *

Следующий после прилета день встретил нас ярким, нещад­но палившим солнцем. Часы показывали два пополудни.

— Богатырским сном спите! — поднял нас Гриша, терпеливо ожидавший нас к завтраку, а теперь к обеду. На столе было, наверное, все, что мы видели в ночном магазине. Это была велико­лепная трапеза, которую мы еще не раз вспоминали в Москве. Но любопытство звало нас на улицы Сан-Хосе, в котором предстояло прожить, как оказалось, тридцать восемь дней и ночей.

— Идите спокойно. Потеряться здесь невозможно, — настав­лял Гриша, — и не заблудитесь. На всякий случай он сунул бу­мажку с номером телефона.

— Но к пяти необходимо вернуться, если хотите получить чемодан.

С этим напутствием мы покинули гостеприимный Гришин дом и направились вдоль идеально чистой улицы. Мы шли и любо­вались коттеджами, среди которых не было похожих друг не дру­га. Кроны южных деревьев, многие из которых цвели и благоуха­ли, защищали нас от солнца. Вскоре добрались до площади, кото­рую ночью увидели первой. «Сейф Вей» стоял на прежнем месте. Только рядом с ним, образуя каре, выстроились небольшие мага­зинчики. В темноте мы их просто не заметили.

В путешествии по городу и в знакомстве с магазинами время пролетело так быстро, что мы чуть не опоздали к назначенному сроку. Оставалось минут пятнадцать ожидания, чтобы разочаро­ваться в пунктуальности работы служб гражданской авиации США. Но Гриша только ободряюще улыбался, глядя на наши унылые лица.

— Раз они назначили время — значит все просчитали. Это же Америка, — заключил он.

Почему-то вспомнился мистер Адамс из «Одноэтажной Аме­рики» Ильфа и Петрова, который, однажды забыв в гостиничном ресторане свою шляпу, посылал открытки, чтобы ее пересылали в город, который был следующим на его пути. История повторилась многократно. Только спустя три месяца шляпа, наконец, догнала счастливого мистера Адамса.

Вариант американца нас не устраивал: в чемодане находи­лись крайне необходимые вещи вплоть до зубной щетки. Каково же было наше удивление, когда ровно в 17.00 специальный нароч­ный, преодолев немалый путь от Сан-Франциско до Сан-Хосе, вру­чил милый нашему сердцу рыжий чемодан с новой ручкой и чек на 30 долларов за «моральный ущерб».

Типичный американский город

Чем больше мы знакомились с городом, тем обильней он давал пищу для размышлений.

— Что я вам говорил? — вос­кликнул торжествующий Гриша, видя нашу растерянность. Мы лишь пожали плечами.

Шел второй день нашего пре­бывания в гостях, а Америка в ко­торый раз постаралась удивить нас.

Сан-Хосе — трудно различимая точка на американских кар­тах, но она вовсе исчезла из географического атласа для учителей средней школы (издание четвертое, Москва, 1983 г.). Между тем, Сан-Хосе — небольшой город, примостившийся с южной стороны Сан-Франциско, на первый взгляд ничем не приметный, имеет со­лидный удельный вес в экономике штата и электронно-вычисли­тельной промышленности США. Здесь сплелись в тугой узел инте­ресы многочисленных кампаний по производству компьютеров са­мого различного назначения. Правда, жесткая конкуренция внеш­не себя никак не выдает, но то лишь видимая сторона деловой жизни, которой постоянно живет город. Здесь же пришлось узнать прискорбный для себя факт, что отдельные компании Сан-Хосе и некоторых прилегающих к нему городов ежегодно выпускают столько компьютеров, сколько давала их в конце 80-х вся наша электронная промышленность. Вот такими трагическими послед­ствиями обернулось для страны бездумное отрицание Сталиным кибернетики. Те, кому сейчас за семьдесят, хорошо помнят чудо­вищный шабаш, сотворенный вождем всех народов с одной из са­мых перспективных наук того времени. Возникшая в те годы раз­ница в уровнях развития электроники между двумя странами, со временем достигла катастрофических величин.

О Сан-Хосе, как одном из престижных экономических цент­ров, говорит другой факт: его аэродром в 1988-м году ежедневно осуществлял круглосуточный вылет и прием международных рей­сов больше, чем в течение тех же суток наш главный аэропорт Шереметьево…

Мы продолжали бродить по светлым улицам Сан-Хосе. На наш взгляд, после того, как удалось побывать в ряде городов шта­та, это — типичный американский город среднего масштаба, в котором имеются все атрибуты мегаполиса — бизнес-центр, торго­вая часть и деловой квартал, где несколько высотных зданий, об­лаченных в зеркальные одежды, занимаемые ведущими компания­ми и банками, стремятся к тому, чтобы их уважительно называли небоскребами. И конечно же с предместьями, больше напоминаю­щими дачные места.

Главная улица Сан-Хосе, как и полагается быть, отличается парадностью и изысканностью вкуса витрин дорогих магазинов. Особенно хороша центральная магистраль в вечерние часы, когда преображается в свете неоновой рекламы. На каждом шагу вас встречают в сверкании огней рестораны, бистро, магазины, аптеки и.… стоянки автомобилей под открытым небом в иллюминации фо­нариков с настойчивым предложением приобрести на выбор «Край­слер», «Форд», любую машину фирмы «Дженерал Моторе» и не­пременно сегодня, лучше сейчас.

Но, как ни странно, милее были опрятные, тихие улицы окраин, где тоже шла своя жизнь, но только более размеренная и спокойная.

Однажды мы забрели в отдаленный район города, как всегда, прислушиваясь к его дыханию, как неожиданно одна из боковых улиц вывела нас на оживленную магистраль, где шло какое-то строительство.

— Что здесь будет? — Поинтересовался я у прохожего. Тот указал на щит, где красовался семиэтажный дом, в обрамлении цветников и указывались сроки окончания строительства под ключ. Всего за 60 дней!

Дома поинтересовался у Гриши: «Это шутка?»

— Ничуть, — откликнулся он. — Убедитесь сами во время прогулок. Дом будет расти на глазах.

Через день мы специально пришли на стройку. Котлован, вырытый под фундамент накануне, исчез, и вокруг него обозначил­ся первый этаж. На стройке, которая была обнесена металличес­кой сеткой, работало не более десятка людей, одетых в опрятные спецовки. Вокруг нигде не было видно привычных нашему глазу нагромождений бетонных плит, арматуры, кирпича, куч с песком, мешков с цементом. Не успевала прибыть машина с каким-нибудь материалом, как кран поднимал его на разгрузку. Строительная площадка неизменно оставалась ухоженной.

До конца нашего пребывания в Штатах оставалось не более недели, когда из любопытства мы снова пришли на объект. Нас встретил уже дом в пять этажей, рабочих не прибавилось. Дома я поделился с Гришей нашими наблюдениями, особенно поражала культура строительства. Он усмехнулся: «Попробовали бы они на­мусорить или захламить, им тут же пришлось платить большой штраф. А то городские власти и вовсе лишили бы их права на строительство. Порядок на стройке превыше всего.»

Мы вздохнули и согласились.

Проблемы, проблемы, проблемы…

Где бы мы не были, куда бы нас не возил Гриша, все, что видели, о чем узнавали, невольно сравнивали с жизнью в Союзе. Увы, очень многое было не в нашу пользу: обман родных властей буквально резал глаза. Он был настолько очевиден, что станови­лось горько и обидно за всех советских людей, подвергшихся то­тальной идеологической обработке и слепо веривших партии родной.

Как же далеко мы зашли в пренебрежении к человеку в годы коммунистического режима, в элементарном неуважении к нему. Нас постоянно убеждали в том, что девиз, под которым мы проша­гали не одну пятилетку — «Все во имя человека, для блага челове­ка» выполняется, а наша жизнь становилась все хуже. Нас при­учили фарисействовать, лгать, говорить на черное — белое, на заведомую чушь — гениально! Нас лишили гордости и самоуваже­ния, достоинства и независимости, милосердия и доброты. Что до девиза «Все во имя человека…» — он превратился в пустой звук, фальшивый лозунг, не подкрепленный делами. Долгие годы мы слышали цветистые речи, сами произносили красивые слова, но в них не было и грана правды.

Нам вбивали в головы, что все беды идут «оттуда», с Запада, что от капиталистической системы ничего хорошего ждать не при­ходиться, поскольку это общества без будущего, где все продается и все покупается, а человек человеку — волк. Но волк оказался накормленным, напоенным и ни о чем дурном не помышлявшем. У нас же, где по утверждению собственной пропаганды, набирало силу и неуклонно развивалось общество социальной справедливос­ти, жить становилось все труднее и хуже. И для того, чтобы как- то сводить концы с концами, меняли нефть на хлеб.

Путешествуя по Калифорнии, мы убедились, что в Америке не все так плохо, как об этом в восьмидесятые годы писала пресса. Нельзя же отрицать очевидное: промышленный потенциал на вы­соком уровне, сельское хозяйство, поддерживаемое государством, тоже не знает застоя. Иначе 4% населения, составляющие амери­канское фермерство, не смогли бы полностью удовлетворять по­требности своих граждан и продавать излишка во многие страны мира. Социальное обеспечение, пусть несовершенное в условиях капитализма, о чем настойчиво тогда писала пресса, оказывается, тоже дает американцам возможность, в том числе и неимущим, независимо от классовой, религиозной или расовой принадлежнос­ти, вполне сносно существовать. При этом не следует забывать о милосердии, получившем в стране широкое распространение. Сами американцы говорили, что благодаря милосердию никто в стране не голодает и не ходит в тряпье.

В Америке развито свободное предпринимательство (нам те­перь это знакомо). Миллионер стремиться преумножить капитал, чтобы быть еще богаче, малоимущий — заработать, чтобы суще­ствовать. Цели разные, а стремление одно — получить деньги. Мы видели на улицах Сан-Франциско людей, которые зарабатывали на жизнь тем, что развлекали прохожих. Вели они себя тактично, ни к кому конкретно не обращались, лишь пытались завладеть всеобщим вниманием.

На одной из самых людных улиц Сан-Франциско располо­жился квартет, он быстро собрал вокруг себя плотную толпу, из которой со звоном падали на расстеленную салфетку мелкие моне­ты. Возможно, если бы в Америке имелось учреждение вроде Госконцерта, процветавшего в восьмидесятые годы в нашей стране, они не осмелились бы гастролировать на улице. Но заработали бы больше? Сомневаюсь. Это и есть свободное предпринимательство по-американски: живи как хочешь, делай что хочешь, только не преступай закон.

Нет, в Соединенных Штатах не все так плохо, как еще не­редко писала наша пресса. Иначе в верхних эшелонах советской элиты, среди высокопоставленных бонз не считалось бы престиж­ным посылать своих деток заграницу, дабы побыстрей поставить на хрупкие ножки. Впрочем, отцы и сами в любой час готовы к загранкомандировкам, желательно в капстраны, чтобы еще раз, авось не последний, окунуться в болото загнивающего капитализ­ма, заодно вывезти пару набитых чемоданов.

Да, видимо не все плохо в современных Соединенных Шта­тах, хотя проблемы и у них не исчезли, а некоторые стали еще острее. Что же изменилось в стране за двенадцать лет после наше­го пребывания? Почитаем прессу, послушаем радио, посмотрим те­левидение.

Жизнь Америки показывает, что такие стойкие проблемы, как наркомания, преступность, бедность сохранились, а некото­рые приобрели угрожающие масштабы. Обозначилась и новая — так называемая социальных гарантий, когда разветвленная систе­ма государственных пособий, пенсий и гарантий порождает ижди­венческие настроения, а в целом влияет на производство, сдержи­вая его развитие: зачем напрягаться, когда пособия и так обеспе­чены? Но даже при развитой системе государственных пособий в США, оказывается, полно бедных. Правда, по американским мер­кам, если семья их трех человек получает в год всего 20 тысяч долларов, считается, что она живет за чертой бедности. В стране по такой шкале проживает, по некоторым оценкам, более трети населения.

Америка озабочена состоянием образования подрастающего поколения, не получающего, как полагают специалисты, нужного объема знаний. Научно-технический прогресс в стране позволил осуществить компьютеризацию школ, как частных, так и государ­ственных, превосходно оборудовать классы для лабораторных ра­бот, обеспечить новейшей учебной литературой школьные библио­теки. Богатая страна — богатые возможности. Но проблема есть и состоит в том, что уровень знаний многих школьников не обещает стране превосходства в будущем над конкурентами. Поэтому была осуществлена школьная реформа, в которой образованию придан универсальный характер, без деления учеников на способных и неспособных. Проведено много других мероприятий, в том числе по интенсификации школьного обучения. Результаты, как гово­рится, еще на подходе, а проблема не снимается. Хотя внешне все выглядит очень пристойно.

Америку в не меньшей степени, чем преступность и корруп­ция, тревожит религиозный фанатизм. Например, движение «Чер­ных мусульман», провозгласившее создание на юге США независи­мого мусульманского государства. Чем не Чечня?

Появилось сообщение, что золотой запас страны к 2001 году составил всего несколько тонн. Спрашивается, чем же обеспечива­ется выпуск бумажных денег, если в казне нет золота? Имиджем Америки?

Автор статьи «Крах мирового империализма неизбежен» Ев­гений Викалов («Стрингер» январь 2001 г.) пишет, что «…теперь гуляет по миру почти 128 триллионов (долларов. К.З.), причем лишь треть из них — в Соединенных Штатах. Представляете, — спрашивает автор, — что произойдет с США, если эта бумажная армия вдруг вернется домой? Или в Вашингтоне решат, что те баксы, которые ходят на рыночных просторах — настоящие, а за все остальные Америка ответственность не несет?» Таким образом, делает вывод автор, «В мире сегодня существует только одна стра­на, способная подорвать гегемонию Америки. Нет, не Россия (хотя чертовски хотелось бы так думать). Это… сами Соединенные Шта­ты. Всю планету до сих пор трясет от грохота, с которым распался СССР. Современная Америка вполне может повторить эту судьбу».

Очевидно, проблем в Америке хватает, но, несмотря на это, Соединенные Штаты остаются великой мировой державой. Извест­ный американский политолог Збигнев Бжезинский так характери­зует современную Америку: «США после СССР — единственная супердержава в мире. И ни с кем этой ролью при жизни нынешнего поколения делиться не намерены.» Профессор считает, что отрыв Америки от всего остального мира определяется четырьмя факто­рами. Во-первых, военной мощью. Во-вторых, сверхразвитой эко­номикой, доминирующей на мировом рынке. В-третьих, интеллек­туальным и техническим преимуществом. И в-четвертых, инфор­мационно-культурным давлением. «Только США разрабатывают мировые стандарты, образ и стиль для всего человечества».

(«Стрингер» январь 2001 г.) Заявление амбициозное, но не прини­мать его во внимание было бы ошибкой.

Бесспорно, Америка великая страна и нам тягаться с ней неимоверно трудно, чтобы по-прежнему оставаться великой. Ката­строфическое падение экономического потенциала страны делает эту задачу трудно выполнимой.

За двенадцать минувших лет в стране сменилось три прези­дента. Первый президент Михаил Горбачев не смог поддержать падающий с колен Советский Союз, доставшийся от состарившего­ся и немощного Политбюро ЦК КПСС, хотя материальные и кад­ровые ресурсы еще оставались, чтобы обновить советский социа­лизм. Но укреплению экономики страны он предпочел междуна­родные вояжи для наведения мостов дружбы. Да, он прекратил убийственное состязание супердержав в ракетно-ядерной гонке, понизил градус планетарной ненависти, но, войдя в роль мирот­ворца, с легкостью отдал западным немцам Восточную Германию по сути дела просто так. А ведь те же немцы за свою пятидесяти­летнюю мечту о воссоединении Германии были готовы как мини­мум списать нам все долги. Взамен — смехотворная компенсация, которая была проедена. Еще вопрос: почему, распуская Варшавс­кий Договор, он не потребовал гарантий от НАТО? Серьезный по­литик не должен допускать такие ошибки. Между тем СССР все больше скатывался в экономический хаос. Время подтвердило, что Горбачев не был сильным президентом. Он сохранил коммунисти­ческий режим и не смог повлиять на процесс перестройки, чтобы изменить жизнь к лучшему. Правда, воздух в стране стал чище, и СМИ вздохнули свободней. Однако, не добившись позитивных ре­зультатов, он бесславно сошел с политической сцены, уступив ме­сто первому президенту России Борису Ельцину.

Новый президент раньше всего позаботился об укреплении личной власти. За все восемь лет своего президентства он ни разу не изменил своей стратегии: обладая чутьем реальной опасности, искусно убирал с политической арены своих врагов, нередко и тех, кто был полезен, служил верой и правдой, в том числе и первую, очень перспективную команду реформаторов во главе с Егором Гай­даром, которому поручил начать экономическую реформу. И он частично осуществил ее, буквально спас страну от голода, наполнив магазины товарами, но довести до конца не дали. И экономи­ческий кризис продолжал разрушать страну.

Уместно заметить, что Ельцин смещал, снимал, менял ре­форматоров, но, к его чести, ни разу не расправился со своими политическими оппонентами.

Избранный как президент и правивший как самодержец, Ель­цин вошел в историю прежде всего как разрушитель. Первый шаг к распаду СССР, не желая его, он сделал 24 августа 1991 года, когда подписал указ о признании независимости Прибалтийских республик. Он торопился осуществить этот великодержавный жест, не задумываясь о последствиях, веря тогдашним руководителям Литвы, Латвии и Эстонии на слово. Легковесность в решении стра­тегически важной для России задачи позже отразилась на отноше­ниях с прибалтийцами, которые стали притеснять русскоязычное население. Руки у них были развязаны: никаких письменных до­говоренностей о выходе прибалтийских республик из состава СССР не существовало. Значит, не было и обязательств. Ошибок, свиде­тельствующих о непродуманности, торопливости, а нередко недаль­новидности первого президента России за восемь лет его правления было допущено немало.

Но все же вклад Ельцина оказался ощутимым: он сокрушил коммунистический режим и тем самым двинул страну по пути, с которого она уже не сойдет. Однако запретить компартию испугал­ся. И все же страна вздохнула свободней: стал возможен беспре­пятственный выезд из России, стало доступным продовольствие, приватизация и продажа жилья. Средства массовой информации ожили: была уничтожена цензура, стала возможна критика власти и самого президента.

Между тем, покупательная способность населения упала в результате усиления безработицы, неразрешенности социальных проблем. Экономика продолжала находиться в упадке, реформы остановились, материальное положение большинства населения ухудшилось. Россия все больше увязала в долгах, проедая займы, получаемые от мировых банков под высокие проценты. Интенсив­ный экспорт нефти не окупал расходов.

Ельцин стал чаще болеть, отходить от руководства страной. Широкий размах получила коррупция, взяточничество, преступ­ность. Огромные средства пожирала война в Чечне, развязанная с легкой руки Ельцина тупыми политиками и амбициозными гене­ралами. Кризис в обществе нарастал. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если власть в стране не перешла бы к преемнику Ельцина — Владимиру Путину.

Путину досталась страна, напоминающая крепко потрепан­ный бурей сухогруз, который нуждается в срочном капитальном ремонте, чтобы не затонуть. Притом везде — в управлении, в эко­номике, во внешней политике. Нуждается в наведении порядка — иначе не остановить гибельную течь капиталов и мозгов.

И Путин начал с наведения порядка, с крутых реформ по укреплению государственной (читай личной) власти в стране, ко­торые продолжаются. При этом, могущественный некогда Совет Федерации — повержен. Оппозиция в лице коммунистов прируче­на. Самые одиозные олигархи периода ельцинского правления — в изгнании. У Путина, практически, никаких препятствий для про­ведения своего курса. Тем более, что возрастают пенсии, появи­лись позитивные сдвиги в экономике, в жизни, которая уже много десятков лет проходит со сменой режимов, вождей и идеалов без улучшения.

Искренне радуюсь малейшим изменениям к лучшему, но у меня свой критерий. Главное, чтобы не случилось возврата к ком­мунистическому прошлому, чтобы были полностью сохранены демократические свободы, защищены все права человека. Чтобы ук­реплялись отношения с Европой, Америкой, всеми странами мира. Чтобы наши люди могли жить так же сытно, раскованно, вольгот­но, как живут американцы, в чем мы убедились сами еще шестнад­цать лет назад. И чтобы, в конечном счете, упаси Боже, не вышло так, о чем предупреждает И. Губерман:

Сан-Франциско

Однако, оставим политику политикам и вернемся в 1988-й год в Калифорнию.

Однажды Гриша сказал, что завтра у него свободный день, и он хочет повезти нас в Сан-Франциско. Стоит ли говорить, с ка­ким нетерпением мы ожидали час отъезда. И вот мы в пути. Мар­шрут на северо-восток, к океану, вдоль бухты, мимо города Пал Алто, известного своим университетом. Едем в гости к Володе — другу Гриши, преподавателю русского языка и литературы в одном из колледжей. Но главная цель — увидеть город, который амери­канцы считают самым красивым в стране, если не в мире.

Проезжая мимо бухты, мы удивились ее размерам: она показалась внутренним морем между материком и дальней оконечнос­тью полуострова, на котором в дымке раскинулся Сан-Франциско. Отсюда открылся сказочный вид на висячий мост, перекинутый с одного берега на другой, и мы залюбовались им. Длинные ажурные пролеты, подвешенные на растяжках, казались невесомыми. Они парили в воздухе на огромной высоте, едва касаясь легких опор. Красный цвет делал их еще более фантастичными. Мост соединил Сан-Франциско с Оклендом. Проехать по мосту не удалось: Гриша предпочел проезд по материковой части. Не беда, одно из чудес света мы все-таки увидели издали.

Володя оказался почтенным отцом семейства с хорошим, по­кладистым характером. Он тепло встретил нас, сменил Гришу за рулем и повел машину по самым интересным местам города.

Улицы Сан-Франциско действительно красивые. Многие — прямые, как струны. Даже окраины, с более дешевым жильем, имели привлекательный вид. Чистый, светлый город дышал про­зрачным, свежим воздухом. Двух, трех и четырехэтажные дома — типичны для Сан-Франциско. Исключение — центр, отданный во власть небоскребов.

Очень красив район, где живут состоятельные семьи. Они предпочли коттеджи. Эти двухэтажные, кажущиеся игрушечными, домики, выдержанные в викторианском стиле, буквально привора­живают своей живописностью. А уютные, в ажурном убранстве, мезонины, вместо привычных нашему глазу чердачных окон, уси­ливают ощущение неповторимости.

Некоторые районы города выросли на холмах, а пересекаю­щие их улицы превратились в своеобразные «американские гор­ки», преодолеть которые без транспортных средств весьма утоми­тельно.

И еще об одной градостроительной причуде — зигзагообраз­ной проезжей части улицы. Она довольно круто спускается на одну из центральных магистралей, по которой движутся открытые с бо­ков туристические трамвайчики, и имеет на стометровом марше во­семь поворотов на 180 градусов! Чтобы проехать ее сверху донизу, надобно умение водить автомобиль в экстремальных условиях, про­являя виртуозность в управлении скоростью, тормозами и рулем.

Когда, наконец, мы в испарине от пережитого добрались до самого низа, у всех было ощущение, что легко отделались от смер­тельно опасного трюка. Но еще большее удивление вызвало то обстоятельство, что улица заселена состоятельными людьми. Кра­савцы дома расположились каскадом, имея с крутого склона на два этажа меньше, чем с пологого. Вот такая удивительная дос­топримечательность.

Гриша, получив удовольствие от наших «ахов», предложил заехать на доминирующий над городом холм, на котором установ­лены памятник Колумбу и обзорная башня. Перед нами открылась удивительная панорама города, амфитеатром спускающегося к за­ливу. Другая сторона позволяла рассмотреть в сиреневом мареве бескрайние просторы Тихого океана. Хорошо были видны порто­вые сооружения, где разгружались торговые суда. А неподалеку, прижавшись могучими боками к причалам, готовились к отплы­тию ослепительно белые океанские лайнеры.

Вдоволь налюбовавшись панорамой города, мы спустились в его нижнюю часть. Здесь были свои достопримечательности. Прежде всего, музей Изящных Искусств. Посетить мы его не смогли: на это ушло бы все время, отпущенное на экскурсию по городу. По­этому ограничились его прекрасным видом: красивое, с колонна­дой, здание охватывало подобно подкове небольшое озерцо и отра­жалось в нем, как в зеркале, неподвижную гладь которого нару­шали плавающие красноклювые лебеди. Музей славится своей коллекцией картин, многие из которых принадлежат кисти вели­ких мастеров.

Неподалеку от музея оказался японский сад со свободным входом. Здесь среди карликовых сосен, других низкорослых дере­вьев возвышались воздушные пагоды, а через аккуратные ровики с прозрачной водой были переброшены горбатые мостики. Все каза­лось не настоящим, но отличалось изяществом.

Чтобы усилить возникший у нас интерес к востоку, Володя свернул в китайские кварталы Чайна Тауна. Тут был не менее интересный пестрый мир, но шумный и живой. Крошечные лав­чонки соседствовали с магазинчиками покрупнее, выставив товары напоказ. Прямо на улице жарились, шкварились, дымились аро­матные кушанья, приготовленные на наших глазах. А рядом рас­положились ресторанчики с броскими вывесками, предлагавшие широкий выбор экзотических китайских блюд. Проехать дальше по запруженным людьми узким улочкам Чайна Тауна было просто невозможно, и Володя, используя накопленный опыт старожила города, сумел-таки боковыми проулками беспрепятственно выехать в европейскую часть города. Он тут же заявил, что хочет показать «кое-что». Вскоре мы оказались в районе, где царила моногамия. Геи чувствуют себя полностью раскрепощенными под защитой за­кона и ведут привычный для себя образ жиз­ни. Что любопытно: даже в этом «особом» рай­оне большого города случаются драмы, зас­тавляющие стынуть кровь, когда совершают­ся убийства на почве рев­ности.

Время, недостаток которого мы постоянно ощущали, заставило нас предпринять, к сожалению, недолгую поездку в одну из примечательных частей го­рода — на набережную. Здесь было многолюдно. Широкая магистраль для прогулок была заполнена свободной от забот публикой. На набережной скопилось множество магазинов, ресторанов, кафе, картинных галерей, активно посещаемых народом. Прямо на тротуаре давались маленькие представления вольными иллюзи­онистами, циркачами, за невысокую плату писались портреты, шло моментальное фотографирование. А все вместе напоминало сума­тоху, из которой не просто выбраться.

Со стороны залива хорошо был виден небольшой остров, на котором, как оказалось, с 1934 по 1963 годы действовала феде­ральная тюрьма Алькатрас. Теперь здесь был музей, куда катера привозили туристов. Один из стендов рассказывал о пребывании в тюрьме известного гангстера Аль Капоне. В ЗО-е годы он фантас­тически разбогател на спекуляции спиртным во времена сухого закона. Наконец, он был арестован и предстал перед судом. Любо­пытно, что обвинение ему предъявили только за неуплату нало­гов… Призрак «великого» Аль Капоне и сегодня витает в залах музея-тюрьмы, собирая толпы туристов перед витриной, посвящен­ной похождениям знаменитого гангстера.

И еще любопытный факт. Оказывается, из тюрьмы Алькатрас совершались побеги. Всего четыре. Трое беглецов погибли в ледяных водах залива и только один достиг материка. А плыть-то было всего три мили. По этой причине охрана никогда не была усиленной.

Наша поездка подходила к концу, когда Гриша предложил все-таки посетить одну из галерей по продаже картин. В простор­ном помещении с мягким освещением на стенах висели картины. Они были выставлены с учетом разного вкуса посетителей. Почет­ное место было отдано творениям Шемякина и Сальвадоре Дали. Шедевр Шемякина, продававшийся по баснословной цене, пред­ставлял собой полотно два на три метра, изображавшее сетку из тонких разноцветных линий, протянутых в разных направлениях. Персонажами еще двух картин были уродцы на тонких искривлен­ных ножках, плоские, как тени, затянутые в зелено-красные кам­золы, в напудренных париках с косичками, отсылавшие зрителя не то на костюмированный карнавал или ко временам императора Павла Петровича. Я давался диву: неужели трансавангардизм так глубоко вошел в сознание некоторой части людей, что они реалис­тичному искусству предпочитают абстракцию? Я решительно ниче­го не понимал. Женя тоже таинственно молчала. Улыбался один

Гриша. Его даже не смутила стоимость шемякинской сетки за 300 тысяч долларов.

У Дали картины тоже требовали навыков в абстрактном мыш­лении, хотя были написаны в более реалистической манере. Спе­цифическое искусство авангардистов мы решительно отказывались понимать. Думаю, что многочисленные посетители салона, несмот­ря на щедро расточаемые улыбки и выразительные жесты, которы­ми обменивались, тоже ушли, так и не распознав до конца авторс­ких замыслов. Искусство авангардистов оказалось выше нашего понимания, в чем не боюсь признаться, ибо «синдром Кандинско­го», как называют медики склонность людей видеть мир абстракт­но, нам, увы, не присущ.

Калифорнийцы любят и неплохо разбираются в изобрази­тельном искусстве. Почти в каждом небольшом городе есть соб­ственная художественная галерея, организуются передвижные вы­ставки. Не мало меценатов творят свое доброе дело. Один из ушед­ших мэров Сан-Хосе завещал свой огромный загородный дом мест­ным живописцам для проведения выставок и воспитания художе­ственного вкуса у посетителей.

Несколько музеев и картинных галерей сосредоточено в Сан-Франциско.

Интересно было узнать, как художники реализуют свое твор­чество. В Америке существует разветвленная сеть художественных салонов по продаже картин. Как правило, признанные художники получают гонорар, превышающий половину продажной стоимости картин. Менее известные — часть от половины. Наиболее имени­тыми сегодня в Америке, со слов хозяина салона, в котором мы побывали, считаются авангардисты Сальвадоре Дали, Михаил Ше­мякин и некоторые другие.

Но судьба благоволит далеко не каждому, хотя ряд мастеров из Советского Союза, покинувших его в разное время, как напри­мер, Задорнов, Кабаков, Краснопевцев довольно успешно пробива­ются к признанию. В конце 80-х в Нью-Йорке зарегистрировано было свыше 90 тысяч художников, которые вынуждены занимать­ся любым делом, чтобы существовать, только не художественным промыслом. О них, естественно, никто не знает и творчество этих соискателей славы остается за порогом картинных салонов. Полу­чить известность не легко. В ряде случаев популярность приходит не благодаря расцвету творческой индивидуальности, а создается финансовыми воротилами, спекулирующими на продаже картин, или меценатами, заботящимися об оригинальных пополнениях соб­ственных коллекций.