точки зрения красоты это здорово, глаз не оторвать, но ведь это не ты. Это не ты, Настя. До какой степени ты должна стать противна самой себе, чтоб захотеть перестать быть собой
Жизнь внутри мечты, идеализации, мифа — это эгоцентризм, неумение слышать и допускать существование Другого как другого, а не как проекцию своих мечтаний, желаний и страхов.
Очень немногие пишущие женщины каким-то образом публично реагировали на критику (опасаясь, вероятно, нарушить имидж скромной, пишущей лишь для прокорма детей) или сами выступали в качестве критиков. Однако такие примеры в 1840‐е годы были. И если Элеонора Земенцкая в статье о Жорж Санд420 повторяла эссенциалистские оценки патриархатной критики и осуждала французскую писательницу за то, что усвоенная ею мужская гордость и мужское высокомерие заставили ее забыть об «истинных понятиях о обязанностях и предназначении женщины»421 и «тихим слезам самопожертвования»422 она предпочла желание «власти и господства»423, то Александру Зражевскую можно было бы, пожалуй, назвать первым русским «феминистским критиком». По крайней мере, она одна из немногих, кто пытается отвечать на обвинения и насмешки мужской критики в адрес женщин-писательниц, замечая, что «в воспитании женщин, а не в природе их, невозможность сделаться Ньютонами, Декартами, Паскалями…»424:
Дайте женщине школу, подчините ее с детских лет труду, труду и труду, учредите женские университеты, кафедры и тогда посмотрите: дастся ли женщине сильный и тонкий рассудок, основательность, гениальность, изобретательность и переносчивость трудов425.
Она пытается говорить о том, что женщины-писательницы не должны идти «избитой тропой и передразнивать мужчин»426, защищает их право писать из собственного опыта427, отстаивает возможность для женщин выйти из отведенного им «удела: будуара, уборной, гостиной» — в историю. Зражевская дает краткий обзор современной женской литературы, называя практически исчерпывающий список писательниц 30–40‐х годов; в другой статье она призывает женщин-литераторов к солидарности, к осознанию того, что мужчины «употребляют наши статьи, наши имена как лепные украшения, как мишурные прикрасы в своих журналах»428, и предлагает больше не «действовать вразброд», а «собраться всем разом» и издавать свой собственный журнал429. Хотя свои профеминистские идеи Зражевская высказывает с массой оговорок, отдавая дань многим существующим предрассудкам, делая «шаг вперед, два шага назад», но при всем этом она ясно обозначает те проблемы, над которыми будет размышлять гендерно ориентированная критика вплоть до сегодняшнего дня.
Однако, как мы уже замечали, вытеснение женской литературы в маргинальность, в сторону от главного литературного потока, имело и свои преимущества — пренебрежение к «бабскому дилетантству» и «женской болтовне» создавало зону относительной свободы, которой, правда, воспользовались лишь некоторые писательницы. Надо заметить, однако, вслед за Дианой Грин, что большинство тех инноваций, которые встречались в произведениях женщин, не были отмечены критикой вплоть до самого последнего времени, хотя многие из них были (анонимно) использованы в ходе развития литературы.
Постоянно предъявляя женской прозе претензии в неоригинальности, тривиальности, критика своими установками одновременно как бы и подталкивала ее на этот путь, с одной стороны, строго определяя, к чему женщина «предрасположена», и — с другой — активно осуждая тех женщин, которые делали попытку «выйти из круга» и писать не так, как «нормально» и допустимо для женщины.
Барбара Хельдт ставит вопрос и о том, не является ли постоянно встречающаяся в женской прозе и поэзии самозащитная ирония как бы «упреждающей реакцией» на восприятие «мужской» критики419.
Как отмечает Келли, постоянное повторение в критике идей о женской интеллектуальной пассивности, о необходимости интеллектуального контроля со стороны мужчины сильно затрудняло для женщин-авторов репрезентацию в своих текстах фигуры самосознания или контролирующего автора-женщины418.
Катриона Келли видит в категориях «настоящий талант», «направление», «содержание», при их видимой нейтральности, новые, но не менее серьезные, чем в романтической концепции исключительно маскулинной природы гения, ограничения для женского творчества. Концепция социальной прозы, литературы «с направлением», с точки зрения Келли, была даже более сдерживающей не только потому, что женская проза в русской традиции ассоциировалась с чувством, а не мыслью, но и потому, что писательницам практически была предписана единственная задача — борьба с дискриминацией женщин в обществе и семье407.