Оглавление

Гараж для ветра

Посвящение

Моему старому другу, который выступает в этой повести

под именем Петра.

Петр, будет время — почитай.

Если есть читалка, можешь загрузить туда.

Вероника, ты тоже можешь прочесть.

Но ты ведь редко читаешь мои рассказы.

Музыка звучала, и нам казалось, что мы никогда не умрём.

Федор Чистяков

Деревья

Мне приснилось, что деревья, которые мы сажали с отцом во дворе, выросли выше пятого этажа. У меня на глазах эти стволы в руку толщиной стали в мужской обхват. Они вытянулись ввысь, и где-то там, над крышей зашумели густой зеленью первой листвы.

Это было так красиво и так грустно, что я заплакал и проснулся.

Некоторое время я лежал с закрытыми глазами, и мне казалось, что я все еще слышу этот лиственный шум. Но потом я встал, попил воды в кухне и уперся лбом в холодное стекло.

За окном в белесых сумерках раннего мартовского утра темнели стволы — в руку толщиной.

Я долго смотрел на них, и мой лоб стал совсем ледяным.

Тогда я отошел от окна и вернулся в постель досыпать оставшееся время. Будильник я поставил на восемь.

Надо было съездить в институт, чтобы забрать документы. Я как-то спонтанно решил оставить учебу. Не ради чего-то — никакой особенной цели я себе не ставил.

Просто ощутил невозможность учиться там дальше. Так что этой весной передо мной открывались манящие и тревожные перспективы.

Хотя на самом деле я просто хотел что-то изменить.

Сегодня понедельник, а в субботу на дне рождения друга я познакомился с Вероникой. Будто бы после этой встречи я и решился окончательно. Но может быть и нет. Оно давно созревало. А теперь настала весна.

На этой неделе мы договорились пересечься в Москве. Не знаю, можно ли назвать это свиданием. Все зависит от того, будем ли мы гулять одни или к нам присоединиться кто-то из друзей Вероники.

Мне почти все равно. Я в любом случае буду рад. Мне хорошо, когда она рядом, и мы смеемся, разговариваем и курим.

Я не знаю, влюблен я в нее или нет.

Посмотрим.

Думая о предстоящем свидании — или не свидании — я незаметно провалился в сон. В этот раз я спал как-то поверхностно, боялся пропустить будильник. Наверное, было уже почти восемь, когда я по-настоящему крепко уснул.

Запиликала нехитрая мелодия, я сел, нащупал тапки, и поплелся в ванную. Почему-то мне всегда легче встать в шесть, чем в восемь или девять.

Лучше уж спать до десяти, до одиннадцати, но весной мне нужно гораздо меньше сна. Так что, даже учитывая то, что лег я после трех, чувствовал я себя вполне бодро.

После чашки кофе я совсем пришел в себя.

По дороге к электричке я смотрел, как за ночь протаял снег. Легкие облачка кучковались на востоке, а солнце уже выглядывало из-за домов, и его свет ощутимо согревал. Я чувствовал его на своем лице, жмурился и хрустел по утренним подмерзшим лужам.

Совершенно непонятно было, что можно ждать от этой весны, но дальше этой весны я и не представлял себе ничего, а пока таял снег, хрустели лужи, проглядывал асфальт и солнце заставляло меня щурить глаза. И телефон Вероники был у меня в записной книжке. А больше мне пока было и не надо.

Я закурил, выпустил специально длинную струю дыма в мартовский согревающийся с каждой минутой воздух, и подумал, что как бы там ни было со всеми этими деканатами, уговорами родителей, уходящими к другим Элями, — двадцать лет есть двадцать лет.

И это хорошо.

Бумажные звери

Пока я ждал на платформе электричку, в голову пришел некий образ. Или даже не образ, а просто картинка. Всю дорогу я рассматривал эту картинку. Это точнее, чем сказать, что я сочинял рассказ. Вот что я видел.

Ночь. Звезд на небе не видно. Небо темно-серое, с каким-то желтоватым оттенком, какой бывает над городами в пасмурное время. Кое-где горели окна, совсем немного. Густыми пятнами в безветренном пространстве застыла летняя зелень.

Двор, сразу за которым начинается пустырь. Небольшой, поросший обязательной полынью и лопухами. Валяется бетонная плита, неизвестно как и когда туда попавшая, и почти вся уже скрытая все той же полынью.

Во дворе качели, железная горка и песочница. Почему-то среди ночи гуляют дети. Это мальчишки, они играют в войну.

Бегают с пластмассовыми автоматами и просто с палками, которые держат как винтовки. Прячутся, выглядывают из-за угла, что-то кричат — не слышно, звука как бы нет.

Одна только девочка, но она в стороне. Ее не принимают в игру. Она и не хочет. Она рассаживает на бетонной плите фигурки, сделанные из бумаги. Это ее друзья, бумажные звери, и она расставляет их на выщербленном старом бетоне. Там, где кончается двор и начинается пустырь. Ее почти и не видно — фонари ведь стоят во дворе. Их свет не достигает пустыря. Разве что чуть-чуть, только обозначая фигуры и тени. Но в то же время понятно, что делает эта девочка, и как тихо, не спеша, она расставляет этих бумажных зверей.

А остальные дети все играют в свою войну. Они не смотрят на девочку, и девочка не смотрит на них.

Начинается дождь. Сразу, без прелюдий, сильный ливень. Струи воды хлещут отвесно — ведь ветра нет. Тогда мальчишки разбегаются по домам. Девочка остается со своими бумажными зверями. Она пытается закрывать их ладонями от дождя. Ее руки совсем маленькие, с узенькими ладошками. Но звери не намокают. Они доверчиво ждут, пока дождь прекратится.

А дети, бросившие свою войну до следующего раза, едят по домам суп и поглядывают в окна — теперь они смотрят на девочку, которая на пустыре закрывает ладонями от дождя своих бумажных зверей.

Но вот ливень кончается так же внезапно, как начался. Поднимается сильный ветер, он раскачивает деревья, раскачивает фонарные столбы, раскачивает бетонные дома в двенадцать этажей. Но с девочкой и ее бумажными фигурками ничего не происходит. Она все так же молча и неспешно переставляет их на серой плоскости.

Но вот и ветер прекращается, по-прежнему беззвучно. Тогда и девочка собирает своих зверей и в двух ладонях, собрав их в горсть, несет домой. Она несет их так, как несут в ладонях воду, чтобы не расплескать ни капли. Она приоткрывает ногой деревянную дверь, все так же неся перед собой свои фигурки, и исчезает в глубине подъезда.

Через некоторое время в одном из окон зажигается свет, и видно, как девочка расставляет бумажных зверей на подоконнике.

Пространство задает вопросы

На заборе вдоль железнодорожного полотна часто попадались надписи «Продаю дачу» или «Меняю гараж». Мне подумалось, что эти сообщения не носят никакого коммерческого характера — просто человек чувствует себя одиноким и вот таким образом пытается восстановить связь с другими людьми. «Вот расскажу им, что сейчас в моей жизни происходит важное событие — я продаю дачу. Не знаю, как оно все выйдет и что из этого получится в конечном итоге, но пока мне интересно, это действительно занимает меня, и я хочу поделиться этим с вами». Приблизительно так, наверное, рассуждает этот человек, незнакомый мне, но уже как бы протянувший до меня тоненькую ниточку сообщения, написанного некрасивым почерком на некрасивом заборе — да, но человек этот в своем трогательном стремлении преодолеть одиночество — человек-то этот прекрасен. Вернее, так — прекрасно его стремление и отчасти воплощение этого стремления. А сам человек — я не знаю. Почему-то кажется, что хороший мужик. В неновой джинсовой куртке с засаленными слегка рукавами, грустными глазами на лице с остатками дачного загара, с сыном, который живет и работает в Москве и с дачей, которую ему не так уж нужно продавать.

А я еду дальше, мимо всех этих замысловатых промзон, тянущихся километрами, за жестяными и бетонными ограждениями которых никогда не увидишь человека — так что кажется, что все это и не имеет к человеку никакого отношения. Как будто все эти непонятные металлические конструкции, частью проржавевшие, частью свежевыкрашенные, все эти здания с самыми нелепыми формами и расположением мутных и тесных окошек, все эти рельсы, краны, кузовы грузовиков и грузовики без кузовов, без колес, без кабин, и вовсе уже не поддающиеся определению объекты — как будто все это построило себя само. Возвело, проложило, вкопало и развесило. И существует тут от века совершенно чуждой человеку, отстраненной и загадочной жизнью. Хотя, кто знает? Может, почти так оно и есть.

Двери в тамбуре зашипели, раздвинулись, и я вышел на забрызганную солнцем рыночную площадь, по которой через пять минут я дойду до проходной моего института.

На бетонном заборе возле ларька кто-то с помощью баллончика с краской сообщает «баня йога мёд» и телефон.

Я даже не пытаюсь понять это. В мире много загадок. Не все же должно иметь объяснения, иначе жить станет плоско и квадратно.

Пролог

Мы жили нос к носу, рука об руку, душа в душу. Пока не познакомились. Но я говорю не о Веронике. Я говорю про себя самого.

Помню, была ранняя весна, еще холодно, и я ходил в зимнем толстенном пуховике, но уже в узких джинсах и кедах. Проходя мимо витрин, я видел свое отражение, которое напоминало мне поделки на уроках труда в третьем классе — желуди, к которым были приделаны спички в виде ручек и ножек.

Но зато в этих же витринах преломлялись мартовские облака, плывущие в мартовском небе. Это были как бы облака в кубе, и небо было концентратом неба. На то она и весна.

Комендант корпуса

Но вот и проходная. Полированная металлическая вертушка, будка охранника, все дела. Я на ходу показываю пропуск и пересекаю двор с голубыми елями и небольшим памятником.

Вхожу в дальний от проходной корпус, поднимаюсь по лестнице, но лестница все не кончается. Я уже порядком взмок, расстегнул куртку, остановился отдышаться и вновь побрел вверх по ступенькам. Одна, вторая, д