Оглавление

Но даже слово «нет» сияет светом.

Ив Бонфуа

Мы шли через волшебный лес — я и отец. Ягоды земляники, стебли безымянной травы, навязчивый пунктир крапивы и былинные шишки. Поднимаешь голову и смотришь, как чешуя еловой — опереточный богатырь в сепии — темнеет в малахитовых сумерках крон, а деревянные лимонки какой-то странной несбывшейся войны, наоборот, светлеют в сосновой вышине, взмывающей на фоне ветреного неба с бумажными облаками глубокого летнего дня.

Мы шли, нас ждал сказочный замок. Рыцарь и его оруженосец. Рыцарем был, конечно же, я, ведь у меня в руках был меч, и я вел под уздцы коня, белого, сиятельного, ожидающего конца дремучей тропинки, чтобы заполнить пустующее седло рыцарем, облаченным в светоносные латы. Немного пластмассовые, как и меч. Отчасти несуществующие, подобно коню. Протяженные вовне и в никуда, будто весь этот путь.

Мы шли с отцом, я — и отец. Конь поглядывал по сторонам умными, лиственными глазами. Отец молчал, иногда угощал земляникой. Сказка стояла за каждым деревом, под всякой травинкой, сквозь каждое дуновение июньского неба росла и не вырастала, ей некуда было больше, она дышала нашими шагами, она была.

— А где замок?

— Там, где принцесса. Где принцесса, там и замок. А где замок, там принцесса. Понимаешь?

Трудно сказать, понимал я тогда или нет. Сейчас точно не понимаю. Иду через лес, и лес вроде бы тот же. Но при этом он пустой. Во-первых, только середина марта. Если здесь и возможна полнота, то это полнота снежного покрова. Ноздреватого, обильно пересыпанного ржавыми иголками и кленовыми вертолетиками на открытых местах, ссутулившегося и как будто крытого оловом вдоль человеческих сухопутных русел, и январского, рассыпчатого, подмерзшим шампанским играющего в утренних лучах, которых, впрочем, сейчас нет. Сейчас все серое, везде гордый своей безрадостной цельностью монохром излома зимы. Хотя уже весна, чуть не забыл, разумеется, весна.

***

Сюжет рассказа (или короткометражного фильма). Последовательность сцен из жизни рекламного директора. Выпускной в школе, первое свидание, первый секс с девушкой, свадьба, встреча со старыми друзьями, рыбалка в санатории, похороны, — все прерывается рекламными вставками, и даже так называемый свет в конце тоннеля тоже оказывается рекламным клипом. Тональность будничная, простая.

***

Кто ты человек, что помнишь всякое непонятное, малозначительное и вовсе бесполезное, а о самом главном настоятельно забывающий? Да никто. Сам себе Юрий Никулин, выглядывающий из окопа на премьере фильма «Они сражались за Родину». Кругом грохот, выстрелы, дым, однозначный, стало быть, фронт, — а зрителям по привычке смешно. Но это в первый раз, и то в самом начале.

Когда думаешь, что написал уже все, что стоило написать, а оказывается, что так оно и есть, — с этим нужно свыкнуться. Или обходить эту мысль стороной, как обходят кариозный зуб, если грызут козинаки.

***

Симфония властей, хоть имя ласкает слух, но оно дико. Оно более чем дико. Стоило бы догадаться, в каких именно деталях прячется этот самый герой (поднял глаза к небу, неба не увидел из-за плакатов, вспоминал, вспоминал, — из хрестоматии ведь). Ах, нет, нет, что Вы! Я вовсе этого не имею в виду, Акакий Акакиевич (вспомнил), вам очень к лицу Ваша шинель. Вы в ней совсем как живой.

То есть, я хотел сказать, совсем как памятник Медному всаднику. Евгений не зря грозил ему, — однажды утром люди, идущие мимо памятника, увидели на плечах императора шинель.

Впрочем, все пустое, пустое! Шинель тут же сняли городовые, император изволил величественно и смиренно пошутить, и до сих пор в народе помнят, какой необыкновенно сильный ветер был в ту осень, долго, день и ночь дул этот ветер, а потом перестал так же внезапно, как и начался.

Наступила зима, выпал снег, и все эти шинели, всадники, Версиловы, которым мечталось, что вместе с туманом исчезнет город, все они исчезли сами, словно и не было их никогда.

Что вы говорите, мой друг, может быть, их и вправду не было. И вас нет. Что, страшно? Бросьте, все пустое. Я пошутил. Вы есть, я есть, и они все есть. Опять не то?

На вас не угодишь. Все равно я Вас выдумал, так что вместо упражнений в дворянской вежливости, я просто перестану писать об этом и буду писать о чем-нибудь другом.

***

Лес продолжается, голые ветки темнеют, подножный снег простирается, и от геометричности (или герметичности?) мироздания начинает укачивать. Но вот, наконец, и дом. Те же пять этажей, только как будто ниже. Почему? Наверное, от отсутствия перспективы в верхней части пейзажа.

***