автордың кітабын онлайн тегін оқу  Европейский восток. Путевые очерки

Евгений Марков

Одесса — несомненно хорошенький город, Одесса — большой город, Одесса — город вполне европейский. Но я, однако, никогда не был охотником до Одессы. Я еще помню Одессу сухопутным морем своего рода, морем пыли, стоящим на берегу водяного моря. Несколько месяцев — вихорь пыли, а остальные — пучина грязи… Вдобавок никакой воды, кроме соленой. Юноша Пушкин, в своих невольных странствованиях по русскому югу, хорошо познал эти соблазны нашего доморощенного «европейского» города, и помянул его своею веселою молодою сатирою, тщетно силившеюся хмуриться в безнадежный байроновский скептицизм:

Конечно, у баловника-поэта в то время было довольно поводов изливать свою желчь не только на мостовые, но и на людей, и на судьбу…

Теперь Одесса уж не та, уж не Пушкинская Одесса, хотя она и приобрела не весьма давно Пушкинскую улицу. Теперь Одесса обута, одета, напоена и накормлена. Обута в превосходную гранитную мостовую, которой должен завидовать и сам щегольски прибранный августейший Петербург, и законно прославившаяся своею древле-российскою и всеславянскою неряшливостью «порфироносная вдовушка» — Москва. Одета Одесса так, как не одет ни один из наших городов, да вряд ли и многие из европейских.

Ее широки ровные улицы, перекрещивающие друг друга с геометрическою правильностью, с космополитическою бесхарактерностью какого-нибудь, великого в будущем, зарождающегося города Америки, далекие, как небо от земли, от вьющихся узеньких переулков нашей вонючей матушки Москвы, от всех этих Сивцевых Вражков, Плющих и Вшивых Горок, — обсажены все сплошь тесными рядами тенистых курчавых акаций. Через это весною город красуется и благоухает, как корзина цветов, а в летнее время злополучный горожанин может пробегать без зонтика целые десятки верст…

Эти приютные зеленые аллеи, уходящие бесконечными перспективами вперед, назад, во все стороны, — истинная прелесть, и наши русские губернские города, подряд застроенные двухэтажными кирпичными сундуками без стиля и вкуса, могли бы хоть сколько-нибудь смягчить и оживить свой безотрадный вид, подражая своему приморскому собрату…

Водопровод теперь обильно напоил столько лет жаждавшую Одессу, и уж, конечно, железная дорога и общество пароходства кормят ее теперь посытнее, чем даже кормил когда-то приснопамятный porto-franco, обогативший стольких иностранцев. За то ж и разрослась, и расползлась вширь эта счастливая наследница эллинской и генуэзской торговли. Дачами, садами, подгородними деревнями своими она на далеко охватила берега моря, которые еще очень недавно смотрели пустынными глиняными обрывами…

Впрочем, Одессе так к лицу быть именно porto-franco и ничем более.

Как русский, я рад, конечно, что Одесса — русская, готов величать ее русским городом.

Но в сущности это, ей Богу, и до сих пор porto-franco, если не в торговом, то в другом смысле. Тут русского столько же, сколько греческого, еврейского, итальянского или английского. Все и все имеют тут полное право гражданства, и интересы Вены, Марселя, Александрии, Константинополя вряд ли тут менее живы, чем интересы Нижнего Новгорода и Тулы; точно также, как обычаи итальянца и англичанина господствуют здесь нисколько не менее московских обычаев.

Посмотрите мимоходом на толпу. Вы не признаете в ней подлинных русских людей, характерного русского типа. Все черные, как смоль, волоса, черные страстные глаза, длинные горбатые носы жаркого южного племени. Эта смуглота, блеск, огонь — не наше русское, нам почти чуждое… Тут сказывается кровь востока, солнце юга… Даже фамилии русских людей тут звучат не по-русски, даже русская речь тут какая-то чудная, будто иностранцем исковерканная речь. Не pyccкиe, а какие-то русскосы живут здесь под именем русских.

— Вы приехали из России, вы едете в Россию? — наивно спрашивают они вас.

Ибо они, действительно, чувствуют себя не во «в самом-дельной России», а в каком-то нейтральном, международном особняке, где Poccия — только одно из множества разнородных влияний, да и то, пожалуй, не из самых сильных…

Эта международная физиономия вполне подходит к городу, который вырос на развалинах древних эллинских колоний, из татарской деревни Хаджи-Бей, принадлежавшей турецкой империи, был заложен итальянцем Дерибасом, устроен французами Ришелье и Ланжероном, состоит под российской властью и населен евреями, греками, армянами, молдаванами, итальянцами, немцами и всеми языками вавилонского столпотворения. Исторический формуляр довольно-таки пестрый! Но он вполне объясняет сладкие воспоминания одесситов о том незабвенном времени ее процветания и славы, когда она была настежь раскрытыми воротами всемирного рынка, когда в ее лицеях, институтах, коллетиумах, русское юношество было наставляемо в правилах веры и поучаемо уроками истории преподобными отцами-иезуитами аббата Николя и его сотрудников.

Бывало, я с любопытством вчитывался и всматривался в типы левантинцев, столь характерные в жизни западных народов… Но до последнего времени мне как-то в голову не приходило, что мы, русские, давно имеем своих левантинцев в жителях всяких Одесс, Таганрогов, Керчей и пр.

Город-пристань, город-биржа не имеет настоящих туземцев, прочных граждан, к нему привязанных, им дорожащих. Все это более или менее бродячее население, плавающее и ныряющее во всех морях, во всяком уголку берега, чтобы отыскать, где поглубже, где получше. Приехал, пожил, сделал дело, и опять навесил паруса, повернул нос по ветру, опять куда-нибудь пытать и искать. Сегодня в Одессе, завтра в Батуми, в Смирне, в Бейруте, в Александрии. Сегодня русский, завтра турок или египтянин. Оттого-то все левантинцы, и настоящие, и наши доморощенные, говорят по-всячески, и по-французски, и по-итальянски, и по-русски, и по-гречески, и по-турецки, и на одном хуже другого. Этот вечно меняющийся, как морская волна, наезжий народ не оставляет за собою никаких преданий, никаких корней.

Он носит на себе печать какого-то странствующего космополитизма, без труда приспособляется к ежедневно меняющимся условиям быта. В Азии носит тюрбан и лежит на диванах, в России пьет чай из самовара и катается на тройках. Но и в нем самом, однако, могучая всеуравнивающая и обобщающая сила…

Все «общие места» европейской цивилизации нечувствительно врываются вместе с ними в жизнь, совсем чуждую Европе и европейскому, и незаметно заражают ее новыми вкусами, новыми требованиями, стирая мало по малу исторические особенности страны, подводя все и всех к одному бесцветному общему знаменателю. Торговля, нажива — вот всемирное отечество левантинца. И если один из наших недавно рухнувших тузов этого торгового миpa нисколько не стеснялся продавать турецкой армии русские тулупы в самый разгар русско-турецкой войны, то он этим только ярче и резче, чем кто-нибудь, исповедывал истинный символ веры неподдельного левантинца 96-й пробы.

Война, национальности, интересы государства, не все ли ему равно, если такая крупная партия товара может быть сбыта с таким крупным барышом?.. Торговые идеалы, как деньги, запаха не имеют. В атмосфере биржи и банка как-то не цветут цветы науки и искусства.

Торговый люд, бульварная толпа дают тон всей жизни. Ничего действительно интеллигентного, действительно художественного, ничего сердечного и теплого не ищите в этом мире. Оттого-то университет как-то не прививается в Одессе, хиреет, тощает, кафедры его постоянно пусты, студенты и профессора бегут из него куда могут. Университету — никакого сочувствия; университет — никакого влияния. Словно он не нужен здесь, словно ему нет ни почвы, ни воздуха среди вечной суеты денежных оборотов и алчных чаяний, а так вот, взяли да выдумали его для приличия. Везде, мол, в больших городах, есть университеты; давай, и мы свой университет заведем.

Комическая оперетка со скабрезными куплетами да кружка пива в многолюдной кофейне бульвара — вот самое популярное, всякому доступное, всякому желанное эстетическое наслаждение толпы, для которой торговля — альфа и омега всей жизни. Торговля Одессы столько же русская, сколько иностранная; иностранные товары тут дешевле, чем где-нибудь у нас, pyссскиe товары тут дороже, чем где-нибудь в Poccии. Одесса завалена русским сырьем, зерном, пенькою, кожами… Как при печорском летописце, когда еще шел «путь из Варяг в Греки», так и теперь наша православная Русь взамен всяких ценных изделий «заморской хитрости» сует Европе одно свое грубое сырье…

Вена здесь царствует своим хрусталем, своими модными изделиями, экипажами, фортепианами, мебелью, Марсель и Марсала прямо сюда поставляют свое вино, вытесняя дешевизною даже крымское, даже бессарабское.

Смирна и Константинополь засыпают Одессу ценными фруктами и раннею овощью…

«Из Руси же скора, воск и мед, и челядь», можно до сих пор повторять выразительные слова летописца… В этом городе-космополите даже и море скорее иностранное, чем русское. Правда, старый летописец уверяет, будто «Днепр течет в Понетское море треми жерелы, иже море словеть русское», но, вероятно, оно слыло так только в те древние дни, когда Аскольды, Олеги и Игори громили своими ладьями роскошную Византию. Теперь, что ни вымпел на корабле, все иностранцы, все Италия, Англия, Франция. Своего брата — русский корабль — разыщешь глазами среди этого международного плавучего полчища, то как будто не веришь сразу, сердце радуется…

Ага! — думаешь. — И наши тоже есть, хоть один, а есть…

Все миллионы четвертей одесской пшеницы увозят на себе иностранцы, а на один этот собственный наш громадный фрахт, можно бы, казалось, существовать целому торговому флоту. Признаюсь, меня всегда удивляло, как это англичане с французами решились в 50-х годах бомбардировать Одессу.

Если бы сосчитать посерьезнее, сколько интересов Европы вложено в предприятия Одессы, то, пожалуй, грозной флотилии, когда-то ее настращавшей громом своих ядер, было бы более уместно защищать Одессу, чем храброму прапорщику Щеголеву.

Вот и одесский порт, прославившийся этою защитою… Теперь уж и он не тот! Бесконечная галерея эстакады охватывает его как руками, и как руки высовывает далеко в море свои длинные пальцы…

По эстакаде этой бегают паровозы и вагоны железно