Роман Суржиков

Ферзь — одинокая фигура

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Роман Суржиков, 2017

Люди — нехитрые механизмы.

Так считают главные герои: Володя и Дим. Они — пситехники: мастера психологического анализа и воздействия. При контакте с людьми они легко видят скрытые мотивы, комплексы, болевые точки; без труда вызывают доверие и выводят на откровенный разговор, узнают о человеке даже то, чего он сам не знает. Это очень помогает в их деле — расследовании убийств.

18+

ISBN 978-5-4483-7105-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Ферзь — одинокая фигура
2. Часть 1: Ладья
   1. 16 мая
   2. 17 мая
   3. 18 мая
   4. 20 мая
   5. 21 мая
3. Часть 2: Пешки в ферзи
   1. 17 октября
   2. 18 октября
   3. 19 октября
   4. 20 октября
   5. 21 октября
   6. 22 октября
   7. 23 октября

Часть 1: Ладья

16 мая

Вестники разлуки

Тело, лежащее в ванне, истерзано, изломано конвульсией. Как-то мгновенно, за секунду оно впиталось в мои органы чувств целиком: с отметинами от ногтей, впившихся в ладони, с босой ногой, свесившейся за край ванны, с расцарапанной шеей… Бурые пятна по подбородку, разметанному халату, полуголой груди. А на холодной облицовочной плитке кровь застывала медленней. Алые потеки на белоснежном кафеле — пугающе безукоризненная эстетика.

Она была мертва. Свежо мертва, еще окутана маревом энергии, которая вспышкой изверглась в последние минуты — боль, ужас, отчаянье, но и не только, и еще. То сладковато-терпкое нечто, что ощущалось уже в прихожей, на площадке, в кабине лифта, — здесь становилось дурманящим до тошноты.

Лицо покойницы… Маска: оскал рта, стеклянные глаза, сожженные губы нарисованы на папье-маше. Сквозь маску, из-под душного бархата смерти ощущался тонкий, едва уловимый оттенок того последнего чувства, испытанного ею. Пытаясь поймать, я сфокусировался в один луч — от моего лба к мертвому лицу-маске. Картинка начала мешать, я закрыл глаза и нырнул. Вглубь, в ощущения — мои, ее.

Его нельзя было не заметить: зеленый лепесток — покой, облегчение.

— Ну, и как? — спросил Дим.

Он возвышался за моей спиной своими метром-девяносто, и звучал покровительственно, со снисхождением. В нем слышалось желание обучить и подбодрить.

— Нужно время, — сказал я.

— Сколько угодно, — согласился Дим, которому хватило, вероятно, и минуты.

Я встал. Прошелся по ванной комнате. Расслаблено, не фокусируя взгляд, не размышляя. Внимание скользит, свободное от воли… Зеркало. Смотрю в него, закрываю глаза. В опущеных веках вижу все то же стекло, но в нем — силуэт женщины… Раздевается… Да, вот, под ногами — ее белье: блуза, лиф… Они холодны, не тянут внимания. А стакан на полу ярок, чуть не обжигает. Клонюсь к нему, протягиваю руку. Женская ладонь берет стакан — алый лак на ногтях облуплен — несет к губам. И тут же следователь хватает меня за руку, на секунду нарушив транс:

— Не касайтесь! Стакан пойдет на экспертизу.

Дим одобрительно хлопает по плечу:

— Все хорошо, продолжай.

Я выхожу в коридор, иду в кухню. Тонкая нить ощущений тянется за мною от тела, придавая зрению оттенки. Глаз выхватывает отдельные предметы, черты. Прожженная клеенчатая скатерть на столе, блюдце с пеплом, крошки. На холодильнике хлебница с разинутой пастью, черствый батон. Плита, грязные кастрюли, овсянка в одной, фарфоровый мишка на подоконнике… У него добрые глаза. Стопка посуды в умывальнике, и отчего-то я должен увидеть урну. Там — осколки. Холодят белизной. Морозно в кухне, зябко, дерет кожу спины, тянет между лопаток.

Затем прихожая. Здесь зеленый плащ и еще тряпье на вешалке… Соломенная шляпа — на ней когда-то был цветок. Замшевый сапог хочется взять в руку, алые босоножки — нет. Дверцы чулана полусведены, какой-то хлам внутри. Сиротливый кнопочный телефонный аппарат. Но тут тихо, в прихожей — лишь тумба да отпечаток на стене. Невидим, но ощутим. Прихожая лишена внимания, позабыта: даже модный плащ, даже умильная шляпка.

Остается комната, и, войдя в нее, я на момент ощущаю что-то, а затем меня сбивают двое, что находятся здесь. Прикладываю палец к губам, и мой вид таков, что оба затихают, замирают. Становятся тихо-бесцветными, и сквозь них проступают светленькие обои в цветочек, раскрытый диван под грудой белья. Белье смято… не просто смято, не небрежно, не страстно (хотя и страстно доводилось — прежде). Среди белья плюшевый кот, у подушки — мобилка, откинутый экран. Стакан у изголовья, чайник, пачка кофе. Капли коньяка на дне бутылки… но он неважен, в нем нет цвета. А на столе — желтые-желтые гладиолусы, великолепны до блеска, лишь один поник. А в шкафу Макаренко, Берн, и Фромм, и «Триумфальная арка», и альбомы с фото. Альбомы чуть теплы, рука подается к ним…

Тогда Дим вполголоса говорит через мое плечо:

— Что ж, неплохо. Вполне технично и оперативно. Перейдем к опросу?

Я рассеяно соглашаюсь и вытаскиваю с полки альбом. А Дим кивает старшине, тот выдвигает стол на середину комнаты. Дим ставит табурет и тычет в него раскрытой ладонью, и сутулый мужчинка во фланелевом пиджачке покорно садится лицом к окну. Сквозь стекло предзакатное солнце плюет ему в глаза. Дим придвигает второй стул и указывает на него следователю — так полагается, он здесь главный.

— Сан Дмитрич?.. — говорит Дим.

Сан Дмитрич, конечно, не глуп. Он отходит назад, присаживается на подоконник, уступив Диму стул и полную свободу действий. Тот улыбается, разворачивает стул спинкой вперед и садится на него верхом. Лицом к лицу со свидетелем. Искрится улыбкой, нелепой сейчас, потому эффективной.

— Итак-с. Мы хотим задать вам десяток-другой вопросиков и будем оч-чень благодарны за ответы. Что скажете?

— Да-да, конечно, товарищ инспектор.

Дим хихикает.

— Инспектор — это дяденька с полосатой палочкой. С вами беседуют следователь капитан Прокопов Сан Дмитрич — он на подоконничке, а я — Вадим Давиденко, сотрудник отдела пситехнической экспертизы.

— П-приятно познакомиться, — бормочет фланелевый пиджак.

Я сдвигаю к стене смятую постель и сажусь на край дивана. Фотоальбом лежит на коленях, он все еще интересен, но мое внимание отдано свидетелю.

Мужчине этому лет тридцать шесть, и возраст тяготит его. Он более не чувствует права считать себя молодым, оттого тусклые глаза, морщинки на переносице и шее, неряшливая прическа склонных к жирности волос — все носит оттенок уныния, тоски. Его ногти острижены слишком коротко, на груди из-под пуговицы выбился волос, на лбу намечается проплешина. Рубашка, пиджак и брюки неуместно хорошо выглажены и чисты. Пальцы подрагивают, губы сжаты. Он пахнет напряженностью и истерией.

Грубо диссонируя с настроением свидетеля, Дим весело произносит:

— Значит, получается, вас зовут Сергей Васильевич Карась, точно? Я не перепутал?

Свидетель кивает.

— И вам тридцать семь, вы гражданин Украины, житель гэ Киева, матери городов русских? Ага?

Кивает снова.

— Водички хотите? — не дождавшись ответа, Дим просит старшину: — Будь другом, принеси минералки, а!.. Так вот, Сергей Васильевич, вы сегодня в восемнадцать чэ двадцать пять мин произвели звонок и устно заявили. А заявили вы о том, что гражданка Катерина Петровская, в сей квартире живущая, претендует на звание ныне покойной.

Мужчину коробит от развязности Дима, он теряется и молча продолжает кивать. Губы свидетеля, повинуясь рефлексу, болезненно кривятся в ответ на ухмылку психотехника.

— Прибыв на место, следственная группа в моем и не только моем лице, под руководством уважаемого, — поклон в сторону подоконника, — капитана Сан Дмитрича, установила следующее. Хозяйка квартиры Катерина Петровская скончалась не более трех часов назад насильственной смертью. Причиною смерти явилось попадание в ротовую полость… да, вот водичка, не хотите? Нет? А я позволю себе… попадание в рот, горло и пищевод концентрированной соляной кислоты в количестве не менее пятидесяти гэ, что привело к поражению и перфорации стенок глотки и пищевода, с проникновением кислоты в дыхательное горло. Это сопровождалось обильным кровоизлиянием и заполнением кровью трахей… что, впрочем, уже меня не касается, ибо в компетенции судмедэксперта.

Челюсть свидетеля отпала, рот походил на нору.

— П-простите… а она..

— Если вас, Сергей Васильевич, интересует темп наступления смерти, то сие тоже в компетенции судмедэксперта, и я смогу сообщить вам это лишь послезавтра, например, в СМС. Что же касается рода смерти, то емкость из-под кислоты, стоящая в ванной комнате на столике, отнюдь не напоминает бутылку лимонада и снабжена ярким красным ярлыком во избежание трагической ошибки. В квартире не обнаружено очков либо контактных линз, что намекает вдумчивому следователю на хорошее зрение покойной Катеньки, а это, в свою очередь, практически исключает несчастный случай. Итак, мы предварительно классифицировали смерть как самоубийство, либо, прошу покорнейше извинить, преднамеренное убийство.

Свидетель запускает пятерню в свою поредевшую шевелюру, треплет и терзает ее. Ему страшно и мучительно, но, в сравнении с предыдущим смятением, это чувства известные, освоенные, осознаваемые. Самоконтроль возвращается, он начинает приходить в себя.

— Скажите, зачем она… зачем она это сделала?

Игнорируя вопрос, Дим запрокидывает голову и отхлебывает из бутылки «моршинскую». Вытирает губы кулаком, слегка подмигивает Сергею и говорит:

— В связи с этим хочу спросить. Давно ли вы перестали трахаться с Петровской?

— Что?.. — свидетель давится воздухом.

— По чьей инициативе и как давно прекратились сексуальные отношения между вами и покойной?

— Я не… вы неверно…

— По какой причине вы бросили ее и в каких словах сообщили ей? Почему вы ожидаете от меня обвинения в смерти Катерины Петровской?

Свидетель мотает головой из стороны в сторону — судорожно. Шепчет:

— Я… нет, простите… Да, я… но нет. Я не знал… не ждал…

Дим встает, неторопливо движется вокруг стола, вокруг сидящего мужчины во фланели, и отрывистыми снайперскими выстрелами мечет фразы.

— Вы были любовниками. Секс был истерически страстным, что для вас характерно. На тумбе в коридоре, прижав женщину спиной к стене. На кухонном столе. Вы любили, чтобы она была в сапогах. Иногда в шляпке. Около месяца назад расстались. Причины не знаю. Возможно, ваша жена. Та, что тщательно стирает и гладит ваши рубашки. Ключ от этой квартиры остался, однако же, у вас. Катерина не отобрала его, то есть, надеялась, что вернетесь. Сегодня вы вернулись.

— Да, подождите, постойте! — вдруг восклицает сидящий и рвется встать. Дим, стоя за его спиной, кладет руку на плечо и прижимает к стулу.

— Вы отперли дверь своим ключом, прошли в ванную комнату, где нашли уже мертвую… Напугались, конечно… Позвонили… Да? Или иначе? Вы пришли, подарили гладиолусы, помирились, под предлогом сексуальной игры заманили в ванную. Там, приставив пистолет к затылку, принудили выпить стакан вонючей жидкости. С божественным удовольствием наблюдали, как обнаженная женщина умирает, сплевывая кровь себе на грудь. Затем избавились от пистолета, уничтожили отпечатки и вызвали нас, представляя дело самоубийством. Такая версия допустима?

— П-послушайте, — свидетель оглядывается, умоляюще смотрит снизу вверх. — Я ни в чем не виноват. Да, мы рассорились, не виделись три недели. Сегодня я пришел, захожу в ванную, там… там… Вобщем, она уже была. Я позвонил. Все, что сделал — это спрятал обручальное кольцо, да. А пистолета никакого не было, да и некуда его девать, вы же все проверите.

— Проверим, это точно, — Дим подмигивает и возвращается на свое место. — Предположим, все так. Но тогда мне две вещи неясны. Первое. Вы же нас до чертиков боитесь — либо того, что на вас повесят убийство, или хотя 

...