автордың кітабын онлайн тегін оқу Завет Лазаря. Книга 1. Слуга
Ольга Болдырева
Завет Лазаря
Книга 1
Слуга
Автор выражает благодарность: Зое Фокиной – за бдительность; Евгении Барановой – за анестезию; Марии Сакрытиной – за поддержку; Галине Болдыревой – за уверенность; Александре Копыловой – за характер; Антону Копылову – за жизненную философию.
Все имена, события, образы и персонажи вымышлены. Любые совпадения случайны
© Болдырева О. М., текст, 2026
© ООО «ИД «Теория невероятности», 2026
Глава 1
Внемлющие словам пророчества сего да будут спасены. Слышащие глас Йехи Готте [1] да обретут вечное блаженство. Покайтесь, ибо время близко.
1.3 Откровения Вельтгерихта
Зимним вечером в «Медвежьей крови» бокалы подняли за упокой императора. Следом выпили за кронпринца, пока живого, но тоже не чокаясь. Долго парень не протянет – к гадалке не ходи. Трактирщик уже начал принимать ставки: когда и как овдовевшая императрица избавится от пасынка. Всяко не подпустит мальчишку к трону: у самой на руках розовощекий младенец. Кто бы на ее месте отказался от лучшей доли для родного сына? Есть, правда, некоторые сомнения в отцовстве… Но с этим пусть придворные маги разбираются.
Я, хоть и было на душе паршиво, тоже сделал ставки. Первую – до весны кронпринц доживет. Вторую – убьют мальчишку на дуэли. И подстроят так, чтобы вокруг было много свидетелей, любопытных глаз и все подтвердили: да, погорячился, не оценил трезво противника. Трагедия, но нужно жить дальше. И потому – да здравствует новый император! Второго дуэлянта, конечно же, казнят, но в столице хватает погрязших в долгах семей, которые без жалости пожертвуют сыном.
Но мои прогнозы никто не поддержал. Основную ставку делали на яд. Следом шло удушение, а замыкало тройку лидеров колдовство.
– Элохим, забери деньги. Пока не поздно, – с усмешкой посоветовала Микаэла и сделала знак, чтобы разносчица быстрее несла заказанное пиво. Шрамы от ожогов, уродующие правую половину лица ведьмы, неровный свет масляных ламп превращал в узоры.
Вообще-то мое имя Лазарь. Если точнее, его мне дали сорок два года назад взамен того, которое я так и не вспомнил. Я отзывался. И на Лазаря, и на Элохима, и на другие, менее благозвучные прозвища.
– Приорат не допустит правления потаскухи и выродка, – продолжила мысль Микаэла, обмакнув чесночную гренку в сметанный соус.
– У вдовы везде связи и почитатели, – предупредил я, хоть за пьяным гомоном трактира разговор сложно было подслушать.
– Недоброжелателей больше. Некуда тратить деньги – отдай мне. В ставках смысла нет. Кронпринца сегодня же вывезут из Шолпской академии, подержат до весны под присмотром. В тайном, безопасном месте. А за это время подготовят коронацию. Все равно траур в мусорное ведро не выкинешь.
Разносчица наконец поставила перед нами высокие бокалы с опасно качнувшимися пенными шапками. Я отсыпал ей в ладонь медяки за ужин, накинув несколько сверху.
Только в «Медвежьей крови» варили копченое пиво. Сколько уж за десятилетия я перепробовал разных сортов – при всем желании не сосчитать. И все равно именно этот оставался любимейшим. Рецепт, оберегаемый трактирщиком от конкурентов, но рассказанный мне, был прост: солод коптился на яблоневой древесине, что придавало напитку сливочный вкус.
Микаэла же предпочитала крепкую светлую классику. Освежающую, с горчинкой, сухую и насыщенную, без цветочных и медовых нот. Как в такую промозглую и ветреную погоду можно пить что-то прохладительное, знала только огненная ведьма.
Мне бы, кстати, следовало заказать горячее вино. Пока дошел до трактира, промок и продрог. Но раз уж мы взяли кровяных колбасок, квашеной капусты и печенного в сметанном соусе картофеля с грибами, глупо было бы отказать себе в удовольствии запить такой прекрасный ужин шоппеном *, а то и не одним, темного копченого пива.
Слышал, в ученом сообществе последнее время появилось мнение о вреде алкоголя и даже – какое святотатство! – зазвучали предложения об ограничении его продажи. Я считал, что лучше запретить, как в старые добрые времена, самих ученых.
– Давай сразу, – потребовал я, закатав рукава и отдернув ворот рубашки.
Микаэла[2] неспешно отпила из своего бокала и снова усмехнулась. Грубые бордовые рубцы на ее лице натянулись, превратив его в безобразную маску.
– Вспоминаю время, когда кое-кто терял сознание от боли.
Я опустил взгляд на тяжелые браслеты, обхватывающие запястья. На черном металле не было ни застежек, ни спаек, ни зазоров – ни намека, что оковы когда-то надели на мои руки. Будто я уже родился с вросшими в кожу браслетами. И таким же ошейником, плотно сдавливающим горло.
Микаэла положила ладони на оковы. Ее длинные пальцы, украшенные десятком золотых колец, подрагивали от напряжения, рот искривился, на не поврежденной ожогами половине лица выступили капли пота. А затем в одно мгновение металл нагрелся и покраснел. Казалось, еще немного, и он расплавится, освобождая меня, но огненная ведьма ювелирно владела силой.
Было ли это больно? О да! Когда-то я визжал, плакал и умолял прекратить мучения. Когда-то меня притаскивали на очередную встречу с Микаэлой и приковывали к стулу. Когда-то я мечтал, чтобы мой дар вырвался, потому что смерть казалась милосердием.
Но человек – такая тварь, которая ко всему привыкает.
По спине потек холодный пот. Я хрипло и рвано выдохнул, вытер рукавом кровь с прокушенной губы и потянулся к пиву. И никто среди гула и смеха «Медвежьей крови» не заметил случившегося колдовства.
Мы приступили к ужину.
В общем зале было накурено и сумрачно, масляные лампы давали недостаточно света. Потемневшие от времени и копоти деревянные балки нависали низко, придерживая старые своды «Медвежьей крови». Двумя рядами стояли фигурные колонны с неумело вырезанными виноградными гроздьями и переплетениями листьев. У дальнего конца сложили просмоленные бочки, стены украшали головы оленей и вепрей, чередуясь с покрытыми ржой щитами.
Жарко трещал огонь в огромном камине. Пахло жареным мясом, горячим вином со специями, по́том, чесночным соусом и дрожжами. Но еще острее я чувствовал парфюм Микаэлы. За все эти годы она не изменила излюбленному аромату: насыщенную пряную гвоздику дополнял смолистый и дымчатый можжевельник. Давно, когда наше знакомство только состоялось, я неуклюже сделал ей комплимент. В ответ Микаэла подобрала мне похожую композицию. В ней можжевельник сочетался с бальзамическими сладковатыми нотами кипариса и невесомым оттенком ладана. Но последний, при моем отрицательном отношении к приорату, не раздражал, а успокаивал.
За прошедшие десятилетия мы с Микаэлой столько всего пережили, что вполне могли называться друзьями. Или приятелями. Пару раз переспали, конечно.
Иногда мне становится интересно, кто станет поддерживать магию в браслетах, когда время огненной ведьмы подойдет к концу. Да, таким, как Микаэла, судьба отвела его больше, чем простым людям. К моменту нашей первой встречи она прожила не одно столетие. И сейчас единственное, что поменялось, – седина, щедро разбавившая темные волосы. Но я знал из книг и рассказов приоров, что еще лет двадцать, может, двадцать пять – и Микаэлу призовет Йамму. Тогда ведьма сполна расплатится за взятую взаймы проклятую силу.
Надеюсь, у Йозефа припасено что-то на этот случай.
Доживет ли он сам – вопрос.
Впрочем, неизвестно, какой срок отведен мне. Тело за минувшие сорок два года немного, но постарело. Это чувствовалось, как если бы в заплечный мешок кто-то тайком на каждом привале подкидывал по камню. Глаза, раньше насыщенно-синие, по краям радужки выцвели, разбавившись светло-голубым тоном. И в моих собственных волосах, некогда русых, седины ныне было не меньше, чем у Микаэлы.
– Герр [3] Рихтер…
Посланнику-приору не повезло. Он заявился посреди ужина, испортив и вечер, и аппетит.
– Выход там, – указал я, бросив короткий взгляд на фигуру, скрытую темным плащом с одной лишь отличительной нашивкой святейшего престола.
– Его высокопреосвященство…
Договорить тот не успел. Я поднялся из-за стола, схватил его за ворот – благо мой рост позволял, – с силой встряхнул и потащил к выходу. Приор сопротивлялся вяло: видимо, сообразил, что слухи про Лазаря Рихтера и его паскудный характер возникли не на пустом месте. Жаль. Будь посланник наглее, я бы с удовольствием отвесил ему пару пинков. А так только выкинул из «Медвежьей крови» в стянутую тонким льдом грязную лужу.
Чуть дальше, цепляясь за спешащих мимо прохожих, голосил местный «пророк» – тощий, всклокоченный, одетый в грязные обноски. Он появлялся у «Медвежьей крови» пару раз в месяц, вещая о скором конце света. Иногда мелькал на Александерплац, чаще – у входа в парк Люстгартен со стороны Кафедральной кирхи.
– Старик, – позвал я, скривившись от заунывных воплей. – Лет десять уже, если не больше, орешь, а свет все не кончается. Не надоело?
Припозднившиеся берденцы шли мимо, привычно огибая городского сумасшедшего.
– Раз Вельтгерихт не наступил, когда был должен, теперь каждый день нужно проживать как последний! – визгливо сообщил «пророк», даже не обернувшись на голос. – Но тебе, Зверь, каяться бесполезно. Тебя пожрет ад!
– Подавится.
Выходить на мороз и бить морду было лень: ужин остынет – совсем вкус потеряет. Сплюнув через порог, я громко хлопнул дверью, вернулся за стол, будто ничего не случилось, и принялся жевать картофель. Микаэла перестала выводить длинным острым ногтем невидимые узоры на потемневшем от времени дереве.
– Ты же не проигнорируешь Йозефа?
– Нет, – с набитым ртом буркнул я. С чего бы мне так поступать? С Йозефом мы не ссорились. – Но сначала доем.
Передернув плечами, отчего пышные вьющиеся волосы качнулись в такт движению, Микаэла уже, очевидно, собралась сказать, что я неправильно поступил, но передумала и сделала пару быстрых, небольших глотков.
– Напомни-ка, – она перевела тему, – ты ведь благословил этого выродка?
– Абелард заставил. – Я пожал плечами и поднял бокал, поминая императора.
Микаэла прищурилась:
– Вынужденное благословение вряд ли стоит считать действующим.
После ужина несколько минут я сыто и лениво продолжал сидеть, выковыривая попавшую между зубов кислую капусту. Микаэла смотрела с усталым недовольством, но вместо нотаций пересказывала последние столичные сплетни: все, что, по ее мнению, могло пригодиться.
Однако, при всем нежелании тащиться промозглой ночью, не стоило наглеть еще сильнее. Мне следовало явиться в резиденцию Йозефа Хергена – первого префекта апостольского архива, айнс-приора, который, по некоторым слухам, имел все шансы стать следующим фатер-приором, после того как Господь со дня на день призовет душу Григория Шестнадцатого.
– Услышал тебя. Пойду. – Я потянулся к брошенному на вешалку пальто и вытянул из рукава теплый шерстяной шарф.
Микаэла отклонилась на спинку стула и сложила руки на груди.
– Береги себя, Элохим, – дежурно напомнила она.
– Конечно. Как всегда. – Я замотался в шарф, поднял ворот пальто и махнул Микаэле на прощание: – Ты тоже.
Зимы в столице дождливы и ветрены. И пусть днем температура редко опускается ниже нуля, ночью подмораживает. Вот и сейчас, стоило выйти из жаркого нутра «Медвежьей крови», ноги едва не разъехались на свежей ледяной корке, прихватившей камни мостовой. В голове после выпитого неприятно гудело. Моросил дождь вперемешку с мелким снегом, который таял, не долетая до земли. Промозглая сырость быстро пробралась под теплое пальто, и я, сунув руки в карманы и зарывшись носом в шарф, поспешил вверх по темной улице.
Плотно стоящие рядом фахверковые дома с покатыми крышами и несущими конструкциями с наружной стороны были визитной карточкой Бердена. За теми, которые находились ближе к центру, городские службы следили, не забывали раз в семь-десять лет покрывать свежей краской и укреплять балки. Летом их даже украшали гирляндами из живых цветов. Смотрелось неплохо. Но вот окраины производили гнетущее впечатление. Кособокие постройки с трещинами на фасадах подпирали друг друга над узкими каналами и тонули в наступивших сумерках.
Фонари горели лишь на некоторых перекрестках, тонкий растущий месяц то и дело скрывался за стелющимися по грязному небу облаками и дымом от печных труб, но я уверенно шел по темным улицам. В столице у меня нет врагов. Маньяк ли, грабитель – неважно кто: единственное, что мне грозит, – пожелание доброй ночи.
Я миновал руины мемориальной кирхи императора Вильгельма. В памяти всплыл гордый облик храма в псевдороманском стиле, который долго считался самой высокой постройкой Бердена. Императорский дворец – помпезное и роскошное творение известного архитектора – и тот проигрывал несколько клафтеров [4].
Разрушили мемориальную кирху во время последнего магического восстания двадцать три года назад. Я, как послушный слуга святейшего престола, принял не последнее участие в его подавлении и видел крушение храма. Магов-отступников казнили прямо у свежих, еще тлеющих руин, остальных же пересчитали, поставили на учет и подчинили воле приората. Развалины оставили в назидание.
По мне – глупость. Лучше бы реконструировали.
– Царапаю, скребу! – из темного проулка донесся звонкий детский голос.
Следом раздался топот: кто-то перебежал с одного крыльца на соседнее, а затем – несколько глухих ударов в дверь.
На стук, конечно же, никто не отозвался.
– Царапаю, скребу, царапаю, скребу! – вновь пропел ребенок и весело рассмеялся.
В тишине глубокой ночи детская считалка звучала особенно жутко. Уверен, услышь ее обычный припозднившийся прохожий, он предпочел бы на месте умереть от разрыва сердца, чем в такой час проверить, что за дитя стучится в чужие двери. Но я, лишь глубже зарывшись носом в шарф, свернул на голос.
Это создание будет интереснее маньяка.
– Тебе не откроют, – сообщил я невысокой, завалившейся набок фигуре, замершей на ступенях дома. – Самоубийцы живут на окраинах. Идиоты – в Лебтау.
– Значит, ты будешь водить! – не меняя интонации, допело считалку «дитя», спрыгнуло с крыльца и, сделав несколько резких шагов в мою сторону, замерло, шумно втягивая носом морозный воздух.
Я ждал.
– А-а-а, герр судья! Добрейшей ночи! Не признал. – Стоило созданию понять, кто пришел на считалку, голос изменился. Исчезли и звонкость, и беззаботная радость. Теперь он звучал глухо, будто глотку говорившего забило могильной землей. – Я не рассчитываю, что трусливые людишки откроют, – лишь подпитываюсь страхом. Невкусно, но на большее в наше сложное время глупо надеяться.
– Кто призвал тебя, Балберит?
Встретить архивариуса ада, хранителя всех договоров между людьми и обитателями инферно, разгуливающего по бедняцкому району Бердена, было так же странно, как если бы в «Медвежьей крови» за соседним столом тискал разносчицу небесный Писарь.
Демон, занявший тело мертвого ребенка, остановился в пяти клафтерах. Он опустил голодный, отсвечивающий бледным огнем взгляд на запачканные землей ладони: гниющая плоть частью облезла, обнажив белизну кости.
– Чем я выдал себя? Мало ли моих братьев гуляют по свету среди потомков Адама и Евы?
– Твои братья предпочитают мешки из свежего мяса.
Конечно, склонностью к некрофилии отличался не только Балберит. У демонов такое даже извращением не считается. По сравнению с иными увлечениями падших князей любовь адского архивариуса к мертвым детишкам была сущей невинностью. Но, приплюсовав ее к панибратскому тону и тому, что встреча наша явно была не первой, вывести нехитрый итог оказалось легко.
– Зачем вам имя, герр судья? – С левой стороны лицо трупа было повреждено: скулу вдавило внутрь черепа, на осколках раздробленной кости висели куски мышц. Челюсть, кое-как держащаяся на деформированном хряще, дернулась: кажется, Балберит улыбнулся. – Сегодня казните одного чернокнижника, завтра меня призовет другой. В Бердене хватает идиотов, готовых угодить Светоносному и его покорным слугам. Тем более мой визит вышел неудачным. С рассветом я вернусь в ад.
Про чернокнижников справедливо. В столице предостаточно сброда, считающего, что служба Самаэлю поможет если не избежать попадания в кипящий котел, то хотя бы снизить его температуру. Следует ли из этого, что нам с Балберитом можно вежливо раскланяться и разойтись в разные стороны?
И вообще-то добропорядочной пастве не пристало называть Самаэлем Йамму – извечного противника Господа нашего Йехи, – именем, данным ему до низвержения. Сначала я делал так из вредности, чтобы лишний раз позлить Йозефа. Потом… привык.
– Три честных ответа, – предложил я сделку, – и гуляй до рассвета. Откажешься – низвергну так, что месяц будешь отскребываться от дна инферно.
Балберит задумчиво качнулся из стороны в сторону, перекатился с носков на пятки и обратно. Фигуру щуплого мальчишки в обносках, вчерашнего обитателя трущоб, охватил бледный свет.
– Верите ли, я бы ответил и на три, и на пять вопросов просто так, герр судья. – Раздался хриплый смех. Он был натужный. Балберит будто выталкивал его из глотки, а вместе с ним – мерзлые комья земли. – Вы хоть и цепной пес приората, однако куда забавнее других святош. Но…
Прыжок был стремительным. Балберит бросился вперед. Возникший в его руках серп разрезал воздух в паре дюймов от моей шеи. Ох уж это многозначительное «но»! Какой же демон, даже самый словоохотливый, даже в настроении, откажется от драки? Тем более приз – голова судьи Рихтера – стоит риска.
Отпрыгнув назад, я едва не поскользнулся и тут же пригнулся, пропуская над головой росчерк серпа. Верткой твари не требовалось следить за дыханием, не мешали темнота и лед под ногами. Мне же защищаться было неудобно, как и отступать, не понимая, что находится за спиной. Едва не запнувшись о ступени крыльца, я перемахнул через кованые перила, укрывшись за ними. Серп рассек чугун, чуть не отхватив мне кисть. Следующий удар я заблокировал браслетом. Призрачное лезвие, столкнувшись с черным металлом оков, высекло искры и жалобно запело. Мгновения мне хватило, чтобы перехватить тощую руку с торчащей вбок пястной костью, дернуть на себя и без замаха врезать демону по лицу. Кулак попал в проломленную скулу, оцарапав костяшки и погрузившись в холодное гнилое месиво.
Дрянь!
От рывка плечевой сустав мертвеца вывернулся, плоть с хрустом разрывающихся связок поддалась и полетела на грязную мостовую. Лезвие звякнуло о камни и погасло. Балберит подпрыгнул, толкнул меня ногами в грудь и, перекувырнувшись, потянулся к серпу. Силы удара хватило, чтобы я оступился и потерял равновесие, но, падая, успел носком сапога отшвырнуть оружие дальше в густую тьму улицы.
Балберит бросился за ним.
– Архангел Михаэль, командор небесных легионов, защити нас в борьбе против Врага.
Дар откликнулся неохотно. Меньше часа назад усмиренный магией Микаэлы, он заворочался в груди, как огромный зверь, разбуженный охотником. Но слова молитвы прозвучали, и оковы уже охватил золотистый свет благодати.
Балберит не успел подобрать серп, дернулся и взвыл. Запрыгнув на стену ближайшего дома и ухватившись за карниз, он попытался сбежать.
– Низвергни силою своею в ад Зло, ходящее по миру и отравляющее души смертных.
Молитвы Михаэлю давались мне лучше, чем остальным архангелам. Тот словно всегда находился неподалеку и с готовностью делился силой. Не то что Рафаэль или Уриэль: воззваниями к ним едва удавалось отгонять жалких бесов.
Капли силы, свиваясь тонкими нитями, потянулись к Балбериту. И не успел тот, цепляясь оставшейся рукой, вскарабкаться на черепичную крышу, как они сдернули его вниз и впечатали в холодные камни.
– Аминь, – завершил я молитву, и нити окружили демона, сомкнувшись над ним золотой клеткой. Дар в груди жег привычным ощущением эйфории. – Размялся?
В воздухе повисло горьковатое сочетание кедра и шафрана – так пахла моя благодать. Ее света хватило, чтобы разглядеть в стыке крыльца отброшенную руку. Подобрав и разжав сведенные посмертной судорогой пальцы, я забрал оружие и цокнул. Сейчас, без поддержки демонической силы, серп был ржавой рухлядью с рассохшейся от времени неудобной рукоятью.
Балберит промолчал, задев золотые нити. Против ожидания, божественная сила не обожгла его. Будто струны огромной арфы, они запели что-то тоскливое и тихое.
– Какое дело привело тебя в Берден? – задал я первый вопрос.
Главное разочарование, когда я только занялся изучением дара, заключалось в том, что сложносочиненные и сложноподчиненные конструкции с демонами не работали. Как и уточнения. Мое счастье, что Балберит – тварь болтливая. Даже если не захочет, все равно лишнего наговорит.
– Пустяковое, герр судья, – оскалился он, продолжая касаться нитей и вслушиваться в низкие минорные ноты. – Всего лишь надеялся заверить несколько бумаг визой Светоносного… Пусть бюрократия и творение инферно, но нам не удалось избежать ее ядовитых пут.
– Он в городе?
Резона врать у Балберита вроде не было, но мысль, что Йамму прямо сейчас разгуливает по Александерплац – центральной площади столицы, – показалась настолько абсурдной, что я едва не потратил вопрос впустую.
– Увы, уже нет. – Балберит посмотрел на меня. В мертвых глазах ребенка не отражался свет, они казались пуговицами из фанеры. – Последнее десятилетие Светоносный забросил дела. Его следы мелькают то у восточных варваров, то среди поглощенных лесом и туманом языческих капищ. Месяц назад в Нойтсберге, вчера в Бердене, сегодня и завтра… Кто знает? Я рассчитывал застать его здесь, но, очевидно, ошибся. Ад совсем опустел.
Чудесные новости. Интересно, знают ли об этом «наверху»?
Сначала я посчитал, что появление Балберита связано со столичными сектами, и рассчитывал получить информацию именно о них… Теперь же, когда ответы привели к неожиданным открытиям, не знал, на что потратить последний вопрос. Можно было, конечно, поднапрячься и, удержав клетку, заставить демона говорить остаток ночи. Но, во-первых, меня ждал Йозеф, во-вторых, я не стратег и логик, чтобы разбираться в хитросплетениях планов Йамму.
В-третьих, мне лень.
– Самаэль ищет что-то конкретное? – Я проявил праздный интерес, постепенно отпуская благодать.
– Кого-то конкретного, – поправил Балберит. – Светоносный так поглощен поисками, что людям приходится самим себя совращать с пути истинного. Впрочем, ад в любом случае остается адом, даже когда трон пустует.
Он встрепенулся и напоследок еще раз провел оставшейся рукой по нитям, вызвав тихий, грустный перезвон.
– Не меня ли Самаэль ищет? – пошутил я, не рассчитывая на ответ и начиная ритуал экзорцизма.
Но Балберит, не особо цепляясь за гниющий сосуд, неожиданно хихикнул:
– Не льстите себе, герр судья. Дар ваш, безусловно, интересен… Но не настолько, чтобы привлечь Светоносного. Тем более вас искать не нужно: и небесам, и инферно известно, что Лазарь Рихтер всегда там, где война.
На мостовой осталось лежать искалеченное тело мертвого бродяжки. Еще с минуту я постоял над ним, думая, как именно пересказать разговор Йозефу, затем кинул рядом с трупом ржавый серп и, потерев грудь, ноющую после удара, продолжил путь в резиденцию айнс-приора.
На набережной судоходной Альбы было ветренее всего. Темные волны реки лениво накатывались на высокие каменные берега. Я поморщился от сырого запаха. Несколько последних лет предприятия столицы сливали в Альбу отходы. Из-за этого в ней дохла рыба, а вдоль набережных тянулся удушливый, тяжелый туман. Раньше, всего десятилетие назад, в летние полдни горячие головы на спор плавали с одного берега на другой, а теперь неудачник, попавший в воду, вылезал, покрытый жирной масляной пленкой. Если, конечно, вообще вылезал.
Взмокший из-за драки, я остро ощущал каждый порыв ветра, пытающегося проникнуть под пальто, и потный, липнущий к коже свитер. Если бы мои проклятия работали как молитвы, зимы бы исчезли, подобно страшному сну, а холод остался в историях и легендах.
На каменном мосту, украшенном скульптурой святого мученика Бонифация Майнцского, сидели нищие. Милостыню не просили: так поздно никого, кто мог бы подбросить медяк, на улицах не осталось. Место выбрали неудачное: продуваемое, сырое. Зато по краям моста покачивались фонари, разгоняя темень. Видимо, для старухи, подростка и тощей собаки мрак был страшнее холода.
– Прогнали из ночлежки? – Я замер у кучи тряпья, в которую куталась троица. Удивительно, даже для псины места не пожалели.
Старуха закашлялась.
– Новый хозяин. На два медяка больше требует, – буркнул подросток.
По голосу – мальчик.
– Не заработал? – Бездомных я не жалел.
В столице всем найдется дело. Тяжелое и грязное – не спорю, но было бы желание.
– Заработал! – мальчишка говорил зло, с ненавистью.
Он ненавидел меня просто за то, что я смотрел сверху вниз, что не умирал от голода и лихорадки. И явно мечтал добавить: «Либо дай денег, либо проваливай!» Но, конечно, не позволил языку совершить непростительную ошибку. Любой добрый герр, разгуливающий по Бердену ночью, не откажет себе в удовольствии убить пару бродяжек.
– Я не отдам деньги этому борову! И сам не отдамся! – поняв, что я так просто не уйду, продолжил мальчишка. – Мы хотели добраться до монастыря августинцев, но бабушке совсем плохо стало. К закрытию не дошли бы. Не гоните, герр. К рассвету мы уже на пороге будем… За работу монахи не заплатят и заставят молиться несколько раз в день, зато будут крыша и стены. Как-нибудь перезимуем.
Старуха рисковала не пережить ночь. Но стоит ли об этом говорить?
Похлопав по карманам пальто, я кинул на тряпье пару грошей. Выслушал сбивчивую благодарность. Подумал и, размотав шарф, протянул его подростку. Шерсть сейчас поможет лучше, чем деньги.
– Укутай бабушку, – посоветовал я.
Мальчишка с ужасом уставился на металлический обруч, уродующий мою шею, но шарф принял. Уже без благодарностей.
Ветер тут же с упоением задул под ворот пальто. И, бормоча под нос, как ненавижу холод и зиму, быстрым шагом, почти бегом, я миновал мост и свернул к резиденции айнс-приора Хергена, возвышающейся на правом берегу Альбы.
Его высокопреосвященство встретил меня в домашнем, сидя у камина в малой гостиной с ветхим рукописным трактатом на коленях. В воздухе витали запахи ладана, мелиссы и лимонной литсеи. Отсветы огня падали на высокий лоб, отражались в узких стеклах очков и выделяли вытянутое лицо, крупный нос и отяжелевшие щеки.
Недавно у Йозефа случился апоплексический удар. Он навредил телу, но не сказался на ясности суждений.
Пожалуй, именно личность и характер айнс-приора примиряли меня со службой. Йозеф Херген отличался практическим складом ума и трезвым взглядом на дела святейшего престола. Происходил из семьи медиков, отлично разбирался в истории, философии, знал древние языки. Высокого положения добился сам. Умел и льстить, и манипулировать, и давить и не считал сопутствующие потери.
– Снова заставляешь ждать, Лазарь, – вместо приветствия заметил айнс-приор, когда вышколенный служка закрыл за моей спиной двери. – Наступит ли благословенный день, когда ты перестанешь калечить посланников и начнешь приходить вовремя?
Я отряхнул пальто от капель дождя и взлохматил намокшие волосы.
– Не раньше, чем по Бердену перестанут разгуливать демоны, – проворчал я. – Вам привет от Балберита. Попробуете угадать, кого он искал в городе?
– Очевидно, отца лжи и порока. – Йозеф поднял взгляд и нахмурился. – Где твой шарф? Холодно же.
– Потерял.
Значит, святейшему престолу известно об опустевшем инферно. Но что-то я не вижу волнений и попыток разобраться в причинах, почему Йамму не исполняет должностные обязанности. Что за несправедливость! Попробуй такое устроить я, мигрень от нотаций Йозефа начнется даже у серафимов.
Повесив пальто у двери, я прошел к камину и занял кресло напротив айнс-приора. Мягкое, обитое бархатом, с удобными подлокотниками – после промозглой улицы и драки с Балберитом оно как нельзя лучше расслабляло под тихий треск поленьев. Однако я понимал, что без причины Йозеф не позвал бы.
И то, что он скажет, меня не обрадует.
– Вина, мой мальчик?
– К делу, – попросил я.
Айнс-приор поправил тонкие очки и поджал губы.
– Мы перевозим кронпринца. Императрица уже назначила цену за его жизнь.
– Слышал.
В политику лезть мне тоже приходилось. И любил я это еще меньше, чем дела приората.
– Микаэла? – понятливо уточнил Йозеф.
Я показал ему браслеты: среди черноты металла различались всполохи колдовской силы.
– Прекрасно, Лазарь. Для поручения пригодится.
Суть его была уже ясна, но я не удержался и напомнил о нюансах моего дара, словно Йозеф мог о них забыть:
– Я судья. Не нянька. Уверен, мальчишку отлично охраняют. Лучшие из лучших. На вас, Йозеф, другие не работают. Если бы сказали кронпринца убить – понял бы. Но святейший престол, очевидно, видит новым императором его. Не младенца, рожденного в законном браке.
– Младенец не имеет отношения к династии Тедериков. Мне необходимо время, чтобы собрать доказательства, добиться проверки и обвинить императрицу. Да, старший принц рожден неизвестной, но он сын своего отца. А цена, назначенная за его жизнь, легко сломит дух людей, еще вчера бывших примером преданности и надежности. Тебя же, мальчик мой, купить невозможно. И, думаю, ты захочешь помочь сохранить, по сути, единственное, что осталось от Абеларда. Разве я не прав? Отправляйся навстречу отряду и стань кронпринцу щитом и опорой, пока он не займет трон.
А я так надеялся перезимовать где-нибудь южнее. Ненавижу холод и сырость Бердена. Но лучше уж они, чем поездка в Шолп. Те края отданы во власть метелям, морозу и сугробам выше человеческого роста.
– Я все понимаю, Лазарь, – по-отечески ласково произнес Йозеф. – И знаю, как тяжко тебе зимой. Но что поделать, если приказ отдан? Увы, мальчик мой, сейчас и я всего лишь рядовой исполнитель.
Удержаться от скептической улыбки не получилось. Первому префекту апостольского архива определение «рядовой» никак не подходило.
– Похлопочу, чтобы потом тебя направили… Скажем, в Южную Рейн-Вестфалию. К лету там неизбежно произойдет конфликт из-за угольных шахт. Развеешься, погреешься.
Йозеф давно изучил мои слабости. Войны относились именно к таковым. Есть что-то завораживающее и прекрасное, когда на поле боя смертный грех убийства превращается в подвиг во имя Господа. За прошедшие года я принял участие более чем в десятке различных кампаний. В этом, кстати, мы похожи с Микаэлой. Для нее нет большего удовольствия, чем броситься в гущу сражения, не щадя ни противника, ни себя.
– Хорошо. Что мне нужно знать?
Йозеф перевел взгляд на огонь в камине, снял очки и потер переносицу.
– Возможно, мать кронпринца была незарегистрированной ведьмой. Нам необходимо либо получить подтверждение, либо развеять сомнения. Это не должно остаться домыслами и подозрениями.
– Принято.
– Также до нас дошли слухи, что среди окружения мальчика есть сепаратисты. Их требуется устранить. И конечно, убедиться, что тлетворные мнения не сказались на политических взглядах кронпринца.
Я скривился:
– Устранить – легко. Но ритор из меня… Вы бы еще приказали заняться с мальчишкой толкованием Священных Писаний!
– Снова напоминаешь о безобразном факте, что приорату служит человек, за сорок лет не удосужившийся открыть «Гезец Готт»?
Стыд мне и позор.
– Когда-нибудь ты перестанешь упрямиться, Лазарь, и обнаружишь, что все ответы были в твоих же руках.
Конечно. И под звучание хоралов ангелы спустятся с облаков, чтобы лично сопроводить меня к небесному Ключнику.
– Думаю, раз мы какое-то время не увидимся, стоит… – Я протянул ладонь.
Не лучшая идея – пользоваться даром сразу после экзорцизма и ритуала Микаэлы. Но я весьма заинтересован, чтобы Йозеф подольше оставался на этом свете. Настолько, что назло времени, апоплексическим ударам и «ибо прах ты и в прах возвратишься» продолжал удерживать айнс-приора Хергена вместе с его прахом в бренном мире. Как сорок лет назад он отметил свой полувековой юбилей, так больше и не постарел ни на день.
У святейшего престола были на этот счет возражения. Возможно, именно поэтому, хоть я и не знал более достойной кандидатуры, Йозеф проигрывал один конклав за другим. Но, думаю, смерть Григория Шестнадцатого наконец расставит все по местам.
– Увы, мой мальчик, сейчас ты меня убьешь, – качнул он головой. – Намедни пришлось отдать несколько неприятных распоряжений, в которых я еще не исповедался и не раскаялся. Я продержусь до нашей новой встречи, не списывай старика со счетов.
Йозеф натянуто рассмеялся, будто сам себе не верил.
Я криво улыбнулся в ответ.
– Связь держим через вышки. На перевале Святой Терезы летом установили новую. Может случиться, что ветер переменится. Будь наготове, мальчик мой. Я приказал собрать лучшее снаряжение. – Йозеф позвонил в колокольчик. – Сегодня ночью выспись, а с рассветом выдвигайся в Шолп. Чем быстрее вы с отрядом кронпринца встретитесь, тем спокойнее будет и мне, и святейшему престолу. И перед уходом возьми у слуг шарф!
Клафтер – историческая единица измерения длины, которая использовалась в Центральной Европе. Клафтер был получен из размаха вытянутых рук человека и составлял примерно 1,9 метра.
Герр – вежливая форма обращения к мужчине, принятая в Германии и ряде немецкоязычных стран.
Шоппен – старинная мера жидкостей, появившаяся в Южной Германии и распространившаяся по ряду других регионов. Значение различалось в зависимости от региона и исторического периода. В Бердене шоппен равен объему 0,5 литра.
На с. 392 находится глоссарий с понятиями из мира книги.
Глава 2
И, вопреки воле Йехи Готте, вышел из суетной стихии Энтхи. Было на нем семь диадем. И шли за Энтхи грехи и погибель.
13.1 Откровения Вельтгерихта
Два пика, нависшие над перевалом, в официальных документах именовались Вратами Святой Терезы. В народе же ходила легенда, что эти горы были окаменевшими возлюбленными, которых разлучил коварный демон. И вот уже тысячу лет они тянутся друг к другу.
Приглядывал бы демон за этой парочкой.
Прикрывшись ладонью от слепящего солнца, я оценил карнизы, образовавшиеся на склонах. Размер снежного наноса вызывал опасения. Если горы что-то потревожит, схода лавины не избежать.
У Врат Святой Терезы пересекались три пути.
За спиной остались долгий подъем с равнинной части империи и дорога из Бердена, растянувшаяся на семь дней против запланированных пяти.
Мне предстояло идти налево и вверх. Занесенная свежим снегом тропа, петляя между пиками Хертвордского хребта, резко набирала еще сотню клафтеров над уровнем моря. И лишь за гиблым ущельем Верлорен-Силен она снижалась и уходила к северным границам империи, скованным вечными льдами Айтскайского океана.
Справа вился серпантин в узкую горную долину. Там, если я правильно помнил названия, по берегу озера Сильген протянулся городишко Миттен, отрезанный от мира непроходимыми снежными завалами едва ли не по шесть месяцев в году. Из всех достопримечательностей – старые солевые шахты и почти выработанный рудник с самоцветами.
Задерживаться на перевале я не собирался. Разве что самую малость – перевести дух, чтобы не испустить его дальше по дороге.
И без того злой рок преследовал меня на всем пути: сначала пала лошадь, затем я едва не стал кормом для волчьей стаи. Потерял два дня, кусок нового пальто и часть вещей. Да, незначительную: из столицы я выдвинулся налегке. Но настроение все равно упало так низко, что едва не пробило дно ада.
По всем расчетам выходило, что с отрядом я должен был встретиться еще вчера. Прибыв к подножью, проверил местные постоялые дворы, в этот сезон пустующие, и понял, что отряд тоже отстал от графика. Что именно стало причиной задержки – предстояло выяснить.
Осмотревшись на небольшой ровной террасе между крутыми склонами, я заглянул в вышку связи, чтобы отправить айнс-приору Хергену магического вестника. Затем пообедал в доме смотрителей: они держали небольшую пристройку специально для путников, преодолевающих Врата. Расправившись с пресной, но сытной солянкой, я откинулся на стуле и с сомнением посмотрел на холодное зимнее солнце, клонящееся к пикам Хертвордского хребта.
Дни сейчас особенно коротки, тропа занесена свежим, еще не утоптанным снегом и, конечно, не освещена. И как бы хороши ни были магические огни, имеющиеся у отряда, доверять им на обрывистых тропах – сомнительное решение.
Добрался ли вообще кронпринц до гор? Быть может, его хладный труп уже сбросили в одну из расщелин.
Одна ночь в таком случае ничего уже не исправит.
Или, наоборот, счет идет на часы, и каждое мгновение рискует стать решающим. В любом случае, какой бы суицидальной ни казалась идея брести во тьме по горам, я не могу подвести Йозефа. Даже если мальчишка мертв, айнс-приору следует узнать об этом как можно раньше.
– Неужели и правда пойдете? – посетовала жена смотрителя, забрав опустевшую посуду и смахнув со стола крошки. – Самоубийство же!
Самоубийство, по-моему, жить здесь.
Уши на такой высоте закладывало, в горле пересыхало, голова кружилась, появлялась одышка. Нечеловеческий холод прогрызал путь через все слои одежды, не помогало даже заклинание тепла, вшитое в пальто.
С горами я был знаком. Забирался и выше, бывало всякое. Даже находил их красивыми: издали, желательно из окон роскошного особняка, в окружении еды, выпивки и доступных женщин.
Так что я желал скорее пройти перевал и начать спуск. И пятнадцать лиг [5] пути, семь из которых пролегали через Верлорен-Силен, меня не пугали.
– Вы же в помощь городу, герр маг? – осмелела смотрительница.
К колдовству мой дар не имел ни малейшего отношения. Впрочем, милостью айнс-приора Хергена я обвешан таким количеством мишуры, что простому человеку не отличить.
Перестав рассматривать вершины, я сосредоточился на прозвучавших словах.
– Помощь? В чем?
Город поблизости был всего один – Миттен. Если, конечно, узкий и смертельно опасный серпантин, отвесно уходящий вниз, можно назвать близостью.
Смотрительница поджала губы, раздумывая, не прервать ли разговор, но все-таки, понизив голос, уточнила:
– Простите, я, наверное, неправильно сказала. До нас дошли слухи, что в долине неспокойно, но наверняка они преувеличены. Что в Миттене может случиться? Разве что в подвалах закончатся бочки с пивом! – Взгляд забегал, и, нарочно неловко перехватив звякнувшие тарелки, смотрительница скрылась на кухне.
Дрянь!
Какой шанс, что неприятности реальны и сейчас они расползаются по горам, где могут встретиться с отрядом кронпринца? Но на пустом месте слухи не возникают… Известно ли Йозефу о них? Любая неучтенная переменная рискует испортить план. Что, если айнс-приор отправил отряд, не располагая всей информацией? Вышки не передают послания моментально. Мое в лучшем случае через три-четыре дня доберется до столицы. А подведет ветер – и за неделю не дойдет. Новости из Миттена могли опоздать.
Чего в моей службе еще не случалось – чтобы я провалил задание, даже не приступив к нему. В то, что айнс-приор Херген намеренно утаил нечто важное, я не верил. Йозеф знал: мне можно поручить что угодно. Любую, пусть и самую грязную, работу я выполню быстро и четко. Скажи он, что у Врат Святой Терезы ждет легион демонов, я бы ничуть не смутился. Даже обрадовался бы: столько голов, которые можно снести и не выслушивать потом нотации!
Я собрал вещи, разложенные у камина: огненному заклинанию, вшитому в ткань, нужно было напитаться перед следующим рывком через горы. Смотрительница не отреагировала даже на звон монет, высыпанных на стойку.
Плотнее прикрыв шею, я замотал лицо специальной повязкой, оставил узкую щель для глаз, укутался в несколько слоев одежды. И, в очередной раз проворчав под нос, как же ненавижу снег, покинул прогретую пристройку у вышки.
Господи, зачем ты только создал мороз? Не так-то ты милосерден, как пытаются убедить приоры, – и Писания читать не нужно.
Дорога вверх едва просматривалась, дальше все тонуло в распухшем облаке, неспешно переползающем через перевал, а изгибы тропы напоминали гигантскую змею, оставившую на снегу след. Я замер в начале пути, собираясь с силами и обещая себе, что, когда кронпринц будет доставлен в надежное место (где бы оно ни находилось), меня ждут три месяца хорошо оплачиваемого отпуска, приятным бонусом к которому станут обещанные Йозефом сепаратисты.
Самоубеждение работало плохо: хотелось обратно в тепло. А еще вина, мяса и обжигающе горячую ванну.
Внимание привлекли туры, отмечающие начало подъема, – две груды камней конической формы. Они выполняли несколько функций: ими выделяли важные участки маршрутов, в них же оставляли капсулы с записками. Кроме того, местные верили, что туры являются защитой от злых сил и нечисти и что души людей, умерших в горах, находят себе приют среди таких пирамидок.
Левый тур недавно разрушили – на земле остались два нижних плоских камня, а остальные разлетелись по снегу. Кто-то из путников, неотесанный тупой чурбан, походя пнул непонятное ему нагромождение.
Думаю, ночью духи лично его поблагодарят.
Поправив сумку с вещами, неприятно оттягивающую плечо, я зашагал вверх. В тишине перевала сочно хрустел под ногами снег, обмятый группой путешественников, утром обогнавшей меня на подъеме. Солнце, дотянувшись до Хертвордского пика, теперь было сбоку и уже не слепило. Ветер дул сильный, и на дороге с уклоном почти в двадцать градусов пришлось ступать осторожно, прижимаясь к скале и держась подальше от обледеневшего обрыва. Впереди показался первый сложный поворот. А сколько еще таких ожидало дальше, я не знал.
Солнце скрылось за вершинами раньше, чем я добрался до пелены облаков. Закаты в горах быстрые. Буквально пару минут назад я четко видел дорогу перед собой, а затем свет исчез, будто его погасили, как факел, который сунули в ведро воды. Совсем недолго вокруг было серо, а затем наступила темнота. На мою удачу, она не была абсолютной. До распухшего марева оставалось прилично пути: два поворота. Облака клубились, как живые, похожие на колдовской туман. А пока не упасть в пропасть мне помогали бледный стареющий месяц и россыпь крупных звезд.
Несмотря на заклинания, вшитые в одежду, я все равно ощущал холод. Он засел глубоко, в костях и в сердце. Привыкнуть к нему не получалось. Надеюсь, кронпринца снарядили достойно. Будет неловко, если приз за жизнь мальчишки достанется морозу. Неважно, воспаление легких или обморожение: наследник обречен, поскольку на десятки лиг вокруг не сыщешь ни одного врача.
Про магов-целителей и вовсе промолчу.
Единственный за последние двадцать лет зарегистрированный колдун предпочел покончить с собой, чем провести остаток жизни в золотой клетке, исцеляя сановников, высшие чины приората и богатейшие роды империи. Ну и дурак. Свобода, на мой взгляд, понятие субъективное и незаслуженно романтизированное дворцовыми поэтами.
Метель бросила в лицо первую пригоршню снега. Рваные края облаков стянулись над головой, оставив месяц и звезды по ту сторону пелены. Она, сгустившись над узкой тропой, смазывала край обрыва и не позволяла разглядеть вытянутую перед собой руку.
Я чертыхнулся и стукнул оковами друг о друга. Магии огненной ведьмы ни ткань, ни метель не были помехой. Тонкий золотистый свет, вырвавшись из левого запястья, уверенно повел вперед, изгибаясь на серпантине.
Идти, несмотря на указующий луч, стало тяжелее. Падающий снег не успевал слеживаться. Я проваливался почти по колено: от протоптанной тропы оставались жалкие огрызки, но и их стремительно слизывала метель.
Впереди показалось несколько продолговатых сугробов, очерченных колдовским светом. Они выделялись жуткой неестественностью, в беспорядке перекрыв тропу… Нет, не перекрыв: за последним из сугробов она просто обрывалась. Дальше лежал только нетронутый глубокий наст.
Все было понятно, но я, приблизившись к крайнему холму, повторявшему очертания человеческого тела, смахнул снег. Обогнавшие меня путешественники остались здесь. Кровь под свежим наносом смерзлась ледяной коркой. Тело напоминало мягкую игрушку, растерзанную собакой: рука оторвана, голова прокушена, вся вата, набитая в нутро, вылезла наружу. Напади дикий зверь, он бы не отказался от свежей, еще горячей плоти. Духи, разозленные разрушением тура, людей бы выпили. Здесь же порезвились иные твари.
И если на отряд напали они же – кронпринца я доставлю в мешке. В разобранном виде. Подозреваю, такому пазлу Йозеф не обрадуется.
Я опоздал.
За очередным поворотом, чуть ниже уровня тропы, на площадке, будто специально созданной горами для безопасной стоянки, погибал отряд кронпринца. В снежной пелене метались колдовские огни. Сквозь нее, как через слои пуха, доносились крики. Пока я, едва не сорвавшись от резкого движения в пропасть, пробирался вперед, они становились глуше и глуше.
И в любую секунду могли оборваться.
Грести против течения и то проще, чем, проваливаясь по колено в хрустящий сухой снег, ощущать тщетность подобной спешки.
Первой со склона я сбросил сумку. Ничего хрупкого в ней не было – не жаль, она только мешала. Следом прыгнул сам. Да, под снежными шапками таились бритвенные обломки скал. Но время доказало, что я везучий. Приземление отдалось в ногах обжигающей болью, молнией скользнувшей по позвоночнику прямиком в затылок. На резком вдохе я закашлялся, но уже бежал к оставшимся солдатам, которые боролись с воздухом.
Впрочем, боролись – громко сказано. Безнадежно проигрывали.
Среди перевернутых палаток валялось то, что недавно было людьми. Снег в неровном свете огней казался черным от пролившейся крови. Местами от нее еще поднимался пар. Нечто невидимое и огромное раздирало солдат, словно ткань.
От атаки первого чудовища я увернулся перекатом: интуиция предупреждающе вонзилась в загривок иглами. Едва не запнувшись об упавшее под ноги тело, перескочил через него и тут же пригнулся, пропуская над головой росчерк когтистой смерти. Еще одна тварь, перекусив неизвестного бедолагу пополам, прыгнула сбоку. Невидимая челюсть сомкнулась в паре дюймов от плеча. Ударив в ответ наугад, я, кажется, попал в морду. Чуть не рассадил кулак о каменно-твердую шкуру, но отшвырнул чудовище в сторону и, стараясь не поскользнуться, бросился вперед.
Колдовской луч вел через весь этот ад на обрыв, где военный, белый от потери крови, с неровным обрубком вместо левой руки, закрывал собой кронпринца. Тварь, загнавшая их туда, вцепилась в мужчину. Спустись сейчас с небес сам архангел Михаэль, и тот бы не спас бедолагу. И все-таки, сам того не зная, этот человек подарил мне драгоценное время. Его тело хрустнуло и переломилось. Кровь залила одеревеневшего от ужаса кронпринца. Невидимая тварь отбросила в сторону труп и потянулась дальше.
Я оказался быстрее. Схватил кронпринца за шиворот, задвинул его себе за спину. И тут же, сорвав с лица повязку, взмолился:
– Услышь меня, небесный Спаситель, и пошли луч света негасимого! – Посреди разверзнувшегося кошмара слова молитвы казались насмешкой. Особенно из таких грешных уст. – О приди, Отец Всемогущий, о приди, Господин, о приди, Благодетель!
Дар прошил внутренности яркой вспышкой боли и наслаждения, вырываясь золотым слепящим светом. В груди будто разгоралось солнце. И я, едва не срывая голос, кричал вырезанные в памяти слова. Метель замерла, мрак отступил перед сияющей благодатью, и впереди прорисовались контуры, напоминающие изломанных, перерожденных в чудовищ людей. Ладони нагрелись.
– Без Твоего завета нет нам защиты от зла. Очищай нечистое, наполняй иссохшее, исцеляй гибнущее! Умягчай жестокое, согревай озябшее, направляй заблудшее!
Чудовища замерли с окровавленными кусками человеческой плоти в пастях. Бессмысленные, прозрачные глаза устремились на меня. Они внимали, завороженные молитвой.
– Через Йехи Готте, Господа нашего. Аминь.
Ступив вперед, я коснулся лба ближайшей твари указательным и средним пальцами в благословляющем жесте. Оковы на руках и горле, скрепленные огнем Микаэлы, сдержали дар. Раздался хлопок. В стороны понеслась волна слепящей силы, обращая тварей в пыль и разгоняя облака.
А следом задрожали потревоженные горы.
Дрянь!
Наслаждение отступило. Пришло осознание: случилось непоправимое.
На мгновение мир замер, а затем снежные шапки степенно и величественно поползли вниз. В гаснущем свете молитвы было видно, как они все ускорялись и ускорялись. Нарастал гул.
Левая вершина, нависшая над террасой, была ниже и острее. Над нами же грохотало далеко-далеко, словно бы и не страшно, не смертельно. И я, завороженный, примерзший к месту, не мог отвести взгляд от оставшихся позади Врат Святой Терезы. Когда снег хлынул на перевал, первой погибла вышка связи. В последних отблесках благодати было видно, как крепкая башня переломилась тонкой спичкой.
Следом только очистившееся небо снова заволокло. Но теперь не распухшим облаком – неумолимой лавиной, нисходящей на тропу и небольшую площадку, ставшую последним пристанищем отряду.
Кронпринц жалобно застонал.
Я еще не успел подумать, как бы мальчишка не повредился в уме, а сам уже судорожно искал хоть что-нибудь похожее на спасение.
Не находил: ни спрятаться, ни сбежать.
Заметив валяющуюся среди взрыхленного снега, обрывков палаток и тел сумку с вещами, я бросился к ней, перекинул через плечо и, повернувшись спиной к лавине, крепко обнял кронпринца, закрывая собой. Тот отреагировал инстинктивно: не оттолкнул, не отшатнулся, не начал кричать и спрашивать, кто я такой. Мальчишка схватил меня за плечи, спрятал голову на груди и приник так близко, что даже через слои одежды ощущалось его отчаянное сердцебиение.
В следующий момент, оттолкнувшись от края обрыва, я бросился вместе с кронпринцем вниз.
Над нами уже грохотало. Вместе со снегом с пиков сходили глыбы льда и огромные валуны. Лавина настигла нас в падении. Накрыла с головой белой смертью, закрутила, сдавила, залепляя глаза, выбивая из легких воздух, пронизывая холодом и безнадежностью.
На такой случай молитв я не знал. Поэтому мысленно орал матом.
Несколько минут, показавшихся вечностью, нас продолжало все глубже затягивать под лавину. Мне едва не стесало бок о скалу, но, застонав от боли, я только сильнее вцепился в кронпринца. Затем кинуло в сторону и вниз, вдавило в ледяную корку, и та, захрустев (или это был мой позвоночник?), поддалась.
Снег закончился. Лавина осталась где-то сверху, продолжая грохотать и менять рельеф Хертвордского хребта. А мы с кронпринцем, угодив в одну из многочисленных расщелин, перешли в свободное падение. В последний момент мне все-таки удалось повернуться, чтобы мальчишка оказался сверху. Прижав подбородок к груди, я избежал размозжения черепа… Но не перелома спины и обширных разрывов внутренних органов, когда все закончилось резким столкновением с камнем.
Кажется, я закричал. Истошный, на грани разрыва голосовых связок, вопль отразился от сводов пещеры, в которую мы провалились, и обрушился сверху издевательским эхом. Я задохнулся, ослеп от боли, едва помнил себя, но все-таки смог удержаться на краю сознания.
Кронпринц, живой, но белый, как покойник, с трудом – даже не с первой попытки – разжал сведенные судорогой пальцы и неловко откатился в сторону.
Говорить, когда внутри было повреждено и разорвано все, что вообще можно повредить и разорвать, – задача с дополнительным уровнем сложности, но мальчишке срочно требовалось дать указания, пока у меня оставалось несколько мгновений агонии, а он не натворил бед.
– В сумке – амулеты, еда, вода. Используй все, но выживи. Сними с меня пальто, надень сам – на нем заклинание. Жги вещи, чтобы был огонь. Продержись три дня. Получится – посмотри, куда мы попали, – прохрипел я.
– А вы? – тихо, не справляясь с дрожью и слезами, спросил кронпринц.
У него начиналась истерика, но сделать я ничего не мог.
– А я – Лазарь Рихтер. – Надеюсь, это имя ему известно.
Мгновения истекли, кровь пошла горлом. Я попытался в последней судороге улыбнуться, устало закрыл глаза, будто собравшись поспать.
И умер.
Воскресать не больно. Напоминает обычное пробуждение. Конечно, если не считать чертов холод, заполняющий каждую частицу тела и сдавливающий грудь. В первые секунды самое сложное – сделать вдох. Каждый раз кажется, что разучился. И хоть легкие начинает жечь от нехватки кислорода, смерть плотно смыкает губы, не желая отпускать из белого, ледяного забвения.
Шевелиться еще не получалось. Тело слушалось неохотно, холод никак не отступал, псом вгрызаясь в каждый нерв. После нескольких коротких и неуверенных вздохов, сбиваясь с ритма, заработало сердце. Следом восстановился ток крови. Пульс, ленивый и неровный, медленно набирал темп.
Разлепив глаза, я уставился в еще нечеткий, расплывающийся свод. Пахло каменной сыростью, которую разбавляла вонь горелой ткани с удушающим хвойным привкусом. Рассеянный серый свет, падающий в широкую щель, позволял сориентироваться в месте, куда мы угодили.
– Судья Рихтер? – раздался надломленный голос сбоку.
Со второй попытки я повернул голову на звук.
Кронпринц выглядел так, будто это он умер и воскрес. Бледный до синевы, с ввалившимися щеками, заострившимися скулами, потрескавшимися, запачканными запекшейся кровью губами и почти черными тенями под лихорадочно блестящими глазами. Еще и от крови, залившей его на перевале, оттерся не до конца. Встреть я такого «красавца» в темном переулке Бердена, принял бы за восставшего мертвеца или одержимого.
– Да. – Хотел бы ответить что-то язвительное и умное, но увы.
Пауза затягивалась. Кронпринц смотрел не моргая, часто сглатывал и продолжал нервно прикусывать губу, из последних сил стараясь не расплакаться. В моем пальто, которое было велико ему на три-четыре размера, со спутавшимися волосами, повисшими темными сосульками, мальчишка все равно выглядел благородно. Вот что значит порода.
Не то что моя простецкая морда.
Собравшись с силами, я спросил о самом важном:
– Цел? Ничего не отморозил? Кашель? Жар?
– Знобит немного, и горло болит, но в общем нормально себя чувствую, – подумав, сообщил кронпринц. – Я нашел в сумке огненные амулеты. Сжег почти все вещи, как вы и сказали. И пальто греет. Спасибо.
Чудеса.
Нет, я, безусловно, рад, что он не получил гангрену и не загнулся от воспаления легких. Но в нынешних условиях простому человеку отделаться ознобом не то что сложно – нереально. Плюс один балл в копилку подозрений Йозефа. Что-то колдовское в крови наследника точно есть.
– Чем воняет?
Мальчишка вздрогнул, несколько раз быстро моргнул и нахмурился. Потом сообразил.
– В сумке разбился флакон с духами. Вещи пропитались насквозь. Пахло так резко, что первый день меня тошнило и болела голова, – пожаловался он и уточнил: – Зато благодаря спирту вещи лучше горели. Сейчас уже не чувствуется. Или притерпелся… Я даже не понял, что именно за духи были.
– Кипарис, ладан и можжевельник, – зачем-то пояснил я.
Вещей было не жаль.
Мы еще помолчали: я приходил в себя, мальчишка смотрел.
– Артизар Хайт Тедерик, – представился кронпринц, будто я мог его не знать. – Вас же за мной направили, герр судья?
– Давай по имени. Нашел кому «выкать», будущий император. – С трудом я пошевелился и перекатился со спины на бок. Встать пока не пытался, только прислушивался к отголоскам тянущей боли во всем теле. – Да, за тобой.
Сочувствовать я не умел, характером обладал паскудным, но кронпринца требовалось поддержать и ободрить, пока он не тронулся умом из-за количества травмирующих событий. Уверен, минувшие три дня стали для него если не самыми худшими в жизни, то точно запоминающимися и потеснившими многие другие печали.
– Молодец, что продержался, – похвалил я.
– Я не верил… – прошептал Артизар, отвел взгляд, зажмурился, снова прикусил губу, а затем его прорвало, голос опасно зазвенел: – Слышал, конечно, рассказы про судью Рихтера, но ведь бессмертие – сказки! Никто не может и не должен жить вечно! Эти дни я не понимал, чего жду. Зачем жгу вещи вместо того… чтобы просто покончить с собой. Было так страшно!
Артизар обхватил себя за плечи, будто пытался защититься от пережитого ужаса, его затрясло. И мне бы встать, обнять его, утешить, потрепать ласково по голове, сказать, что все закончилось, а дальше мы со всеми бедами справимся вместе, но я только уточнил:
– Вечная жизнь на самом деле сказка. Я умер. И воскрес. Что бы ни случилось – на третий день всегда возвращаюсь. Думаешь, имя за красивые глаза получил?
Артизар успокоился, встрепенулся, поднял взгляд, размышляя, и возразил:
– Лазарь на четвертый день воскрес. Не на третий.
– У Йозефа не хватило бы чувства юмора назвать меня Йехи.
Я кое-как сел и обхватил голову руками, борясь с дурнотой. От слабости тело покрылось липким по́том. Руки слушались плохо, меня потряхивало и знобило. Но мысли и чувства наконец пришли в норму.
Дотронувшись до левого уха, я нащупал серьгу-гвоздик, проверяя, все ли с ней в порядке. Это подарок Микаэлы, зачарованный так, чтобы за три дня смерти с телом не произошло ничего непоправимого. Чуть шершавый металл под подушечкой пальца ощущался привычной выпуклостью.
Я потянулся и подтащил разоренную сумку. Может, мальчишка к удушливому запаху и притерпелся, но я, ощутив вонь ладана, едва сдержал рвотный позыв. А раньше так здорово пахло! Придется парфюм менять. Выбрав из вещей на дне уцелевший свитер, натянул его. Сильно теплее не стало, но не то чтобы у меня были варианты.
– Вернуть пальто? – предложил Артизар, наблюдая, как я вытряхиваю на камни оставшуюся пару белья, с третьей попытки поджигаю отсыревшую ткань и жадно тянусь, едва ли не засовываю ладони в вяло потрескивающее пламя.
– Нет. Дай еще пару минут, и попробую сообразить, как отсюда выбраться. Ты вообще не ел, что ли?
И без того скромный кулек с вяленым мясом, которое я грыз в дороге, когда не находил трактира или постоялого двора, уменьшился едва ли на треть.
– Ел. – Артизар насупился и потер кончик носа. – Немного. Не хотел.
Взгляд стал настороженным, будто он решил, что сейчас наору и запихну в него оставшееся мясо насильно. Но я промолчал. Мальчишка жив, не теряет сознание от голода – этого достаточно.
– Там дальше еще расщелина – днем небо видно. Вроде бы можно выбраться наверх. Я не пытался – не дотянуться. И страшно. Вы… Ты высокий, дотянешься. Ты же нас вытащишь? Как твоя магия работает? С теми тварями… Я не понял. Я вообще не очень соображал. А рассказы про судью Рихтера разные: кто-то говорит, что ты Спаситель, кто-то – что сын Йамму, Энтхи.
Впервые за обреченностью и страхом в тихом, ломающемся голосе кронпринца прорезалось любопытство.
Слухов про верного пса айнс-приора Хергена – Лазаря Рихтера – по империи ходило столько, что хватило бы на отдельный сборник. Ну или хотя бы на статью в бестиарии. Где-нибудь между реморой, спутницей Левиафана, и роггенмеме, «ржаными тетушками», злобными полевыми духами.
Но момент для лекции о моем даре был неудачный.
– Это не колдовство, – только и сообщил, поднимаясь на ноги.
В позвоночнике сочно хрустнуло, но боли не последовало.
Такая незадача: я – убийца, пьяница, развратник и богохульник – молюсь и получаю взамен силы для борьбы со злом. Если бы святейший престол понял природу дара, давно бы разобрал меня на части и заспиртовал в колбах в самом глухом и темном углу апостольского архива. И обучил бы этим чудесам других, более лояльных к делам приората людей.
– А ты не маг? – я спросил на всякий случай.
Было бы очень смешно, если бы мальчишка сознался так просто.
Артизар качнул головой, наблюдая, как я, без возможности разогнуться, чтобы не стесать череп о низкий и неровный свод, осматриваюсь.
Пока мы беседовали, рассеянный свет из расщелины погас, сменившись непроглядной тьмой. Снаружи наступила ночь.
Ударив браслетами друг о друга, я создал указующий луч и направил его вверх.
Подняться по отвесным стенам расщелины, в которую мы провалились, я бы смог. Один. Не с живым неумелым балластом. Слишком высоко, мало удобных выступов, а местами и вовсе нужно прыгать. Артизар точно, будь он сыном хоть самой Девы-Матери, не справится. К себе я его не привяжу, а без страховки… Нет уж, оставим на крайний случай.
Поэтому, оценив шансы, я постоял еще несколько минут, потягиваясь и разминая одеревеневшие за три дня мышцы, перед тем как снова согнуться и пойти смотреть вторую расщелину.
– За мной, – скомандовал. – Если возможно – сразу поднимемся.
Быстро перетряхнув сумку, я вытащил из потайного кармана кошелек. Пожалуй, это самое важное для дальнейшего выживания. И протянул его Артизару, чтобы убрал в пальто. Склоняясь все ниже, а после и вовсе опустившись на колени, я полез по узкой каменной кишке дальше от места падения.
Кронпринц сопел позади.
Уверен, вопросов у Артизара было – задавать и задавать. Но он, несмотря на свой статус, не спешил выплескивать их, требовать пояснений и планов. То ли все-таки хватило ума оставить любопытство на подходящее время, то ли гибель отряда и сход лавины стали травмой, с которой юношеская психика не справлялась, и Артизар подавлял все плохие мысли, не решаясь лишний раз открывать рот.
Скоро узкий проход, последние десять клафтеров по которому пришлось ползти, едва втискиваясь между острыми краями камней, наконец раздался. Пещера оказалась куда больше предыдущей, напоминающей гроб на двоих. Здесь не то что можно было свободно стоять в полный рост, но даже в прыжке я едва доставал до свода. А прыгал я вообще-то высоко.
– Молодец, что заранее посмотрел, – снова похвалил Артизара.
В темный и узкий ход, буквально сдавливающий, рискнул бы залезть не каждый смельчак.
– Спасибо. Нужно же было чем-то заняться. – Артизар отвел взгляд. – Первый день я толком не запомнил. Кое-как стащил с тебя пальто. Грелся. Все думал, что это, должно быть, кошмар и сейчас я проснусь. А на второй, чтобы не пялиться на труп, решил проверить, есть ли сквозной проход, – вдруг тупик.
Расщелина в центре покатого купола пещеры действительно оказалась у́же и короче. Я приметил удобные выступы, к тому же можно было дотянуться от одного края до другого и упереться.
– Лезешь первым, – принялся я за инструктаж. – Никакой самодеятельности. Внимательно слушаешь команды, хватаешься и наступаешь только после того, как разрешу, и на те камни, на которые укажу. Не спешишь. Не паникуешь. Накроет – предупреждаешь и прижимаешься ближе к стене. Если сорвусь я – выбираешься самостоятельно и спускаешься в город. Деньги у тебя.
Если Миттен, конечно, уцелел.
– Лазарь! Я не брошу тебя! – то ли возмутился, то ли испугался Артизар и вцепился в рукав свитера, словно я мог раствориться в воздухе.
Пересилив желание дать мальчишке подзатыльник и накричать, я пояснил:
– Бросишь. Ресурсов, чтобы еще три дня ждать моего воскрешения, нет. Для тебя шанс выжить один – выйти к людям. Понял? А я сам справлюсь.
Рукав Артизар не отпустил, но, сжав губы, кивнул.
– Смотри. – Лучом от оков поочередно указал на нижние выступы. – Я подсаживаю, ты подтягиваешься и – раз и два – цепляешься. Затем осторожно встаешь, перелезаешь во-о-от сюда, чтобы я тоже поднялся. Если почувствуешь, что не держишь равновесие, за тот камень хватаешься. Понял? Показать еще раз?
Проследив за лучом, мальчишка послушно повторил вслух, что ему следовало сделать. Затем немного помолчал, собираясь с силами.
– Готов, – голос Артизара дрогнул. Он потер шею и уже открыл рот, чтобы что-то добавить или уточнить, но, сглотнув, отвернулся.
Веса в мальчишке было – не сильно тяжелее собранной сумки, особенно если вычесть одежду и сапоги. При этом ростом он почти доставал до моего плеча, а в будущем грозился вытянуться еще сильнее. Впрочем, Абелард – его отец – уступал мне всего пару дюймов. Наследство в этом плане у Артизара добротное.
Подтягиваться мальчишка, как выяснилось, не умел. Или настолько ослаб от стресса и добровольной голодовки, что подсаживать его пришлось пять раз. Когда он, наконец, с трудом вскарабкался чуть выше, освобождая нижние выступы, от напряжения у меня дрожали руки, а по спине ручьем тек пот.
– Следовало бы казнить того, кто отвечал за твою физическую подготовку, – сообщил я, выдохнул, сконцентрировался и в прыжке дотянулся до нужного камня.
Тренированное тело, привыкшее к нагрузкам, действовало на рефлексах.
– Горы уже позаботились об этом, – донеслось сверху, и в надломленном голосе послышался вызов. Будто Артизар рассчитывал усовестить меня, заставить ощутить неловкость, может, даже извиниться.
– Будь в отряде хоть пара умелых солдат, вами так легко не закусили бы, – проворчал в ответ. – Если ты слабак, не удивляйся, когда станешь добычей. Слышал про естественный отбор? [6] Вот он, пожалуйста, на самом наглядном примере. Что это вообще за доверенные люди, если пользы от них, как от калек и женщин? Так, теперь сюда наступай. Правильно, да. И вот здесь удобно…
Артизар послушно выполнял команды. Из своего положения мне не было видно его лица, но очень хотелось посмотреть на реакцию. А еще лучше – выслушать что-нибудь пафосное, в духе нынешней моды на равные права и жалость к убогим. Но мальчишка, увы, выпад проглотил молча и на провокацию не поддался.
Подозрительно. У Абеларда, преумноженный поколениями самодуров, характер был хуже некуда. Паскуднее моего. Бывало, когда мы не сходились во мнениях, разносили пару залов – только обломки мебели и осколки зеркал летели в разные стороны. Один раз, помню, спалили восточную резиденцию.
А потом меня казнили.
В кого бы Артизару быть тихоней?
Только через пару минут, когда мы с грехом пополам преодолели половину пути, он осторожно уточнил:
– У других точно не было шанса выжить? Может…
Я жестко перебил мальчишку:
– Даже если их не порвали на имперский флаг твари, лавина сделала свое дело. В Миттене сходишь в кирху, помолишься за упокой.
До меня донесся судорожный всхлип.
На что и с кем поспорить, что в отряде ехали дорогие кронпринцу люди, а не просто безликие слуги?
Отвлекшись на эмоции и горе, Артизар неправильно поставил ногу на следующем выступе и потерял равновесие. Лишь чудом я поймал его, раскорячившись в расщелине и из последних сил цепляясь скользкими от пота пальцами за все выступы. Даже не поймал – стал преградой свободному падению. Мальчишка рухнул мне на спину. На этот раз хребет выдержал.
– Идиот! Да твою же мать! – Придушил бы! – Сопли будешь размазывать, когда выберемся! Не усложняй мне работу, щенок!
Каким бы тощим ни был Артизар и каким бы выносливым – я, держаться за скользкие камни в десятке клафтеров над землей, растопырив конечности морской звездой, – сомнительное удовольствие.
– Быстрее! – прошипел я, сообразив, что мальчишка, кажется, от страха впал в оцепенение и дышал поверхностно, как загнанная дичь. – Лезь!
Завозившись, Артизар отдавил мне плечи и едва не свернул шею, но все-таки взобрался обратно. Прижался к камням, всхлипнул и дальше выполнял команды точно и быстро, не отвлекаясь на посторонние мысли.
Наружу мы выбрались к середине ночи. Один раз, уже у самой поверхности, я сам поспешил и чуть не сорвался, благо удержался, чуть не стесав локти. Артизар, в этот момент отдыхающий перед последним рывком, посмотрел вниз так, что в золотистом свете магических лучей показалось, будто сейчас он хочет, даже жаждет моей смерти.
Мальчишка без сил рухнул на снег, я принялся озираться по сторонам, соображая, куда нас занесло. Господь оказался милостив: совсем близко, всего в лиге левее, виднелось то, что осталось от серпантина.
Растущий, уже округлившийся месяц давал немного света, так что я разглядел безнадежно уничтоженную дорогу и уцелевший в долине город. Лавина сошла правее, протянув длинный белый язык по замерзшему озеру и задев несколько крайних причалов. Смотреть наверх не хотелось, но, чтобы убедиться, пришлось: Врат Святой Терезы больше не существовало. Ни удобной площадки, ни дома смотрителей – никакой возможности дозваться до внешнего мира в ближайшие три-пять месяцев.
– Они ведь, быть может, ждали помощи, – сдавленно, с трудом сдерживая истерику, пробормотал Артизар.
Мальчишка смотрел наверх так, будто надеялся, что, отзываясь на его боль и отчаянье, из-под снега выберутся живые и невредимые друзья.
– Будешь плакать – щеки отморозишь, – хмыкнул я, прикидывая, как удобнее спуститься в Миттен. – Подожди до теплого угла. Забьешься в него и вдоволь нарыдаешься.
– Эти люди были праведной паствой и верными слугами! – зло выпалил Артизар. – Они заслужили нормальные похороны!
– Предлагаешь мне перекопать склон? Или сам попробуешь? – Я криво усмехнулся. – Смерть в горах не хуже и не лучше любой другой. Помянем их. И пойдем.
Я ожидал, что вот теперь у Артизара точно сдадут нервы, что он назовет меня бессердечным ублюдком, может, раскричится или начнет приказывать. Но тот только опустил взгляд.
– Так неправильно, – пробормотал он и вытер лицо рукавом пальто.
– Добро пожаловать в наш гребаный несправедливый мир.
Ни Дарвина, ни, соответственно, дарвинизма в этом мире нет. Люди произошли от Адама и Евы, однако местным ученым это не помешало заметить процесс, направленный на выживание более приспособленных и исчезновение не адаптирующихся видов.
Лига – единица измерения длины, изначально заимствованная римлянами у галлов и используемая во многих странах. Числовые значения у лиги сильно варьируются, но стандартное – 2,3 км.
Глава 3
И узрели блаженные великое знамение: спустилась с небес Дева-Мать, облаченная в солнце и поправшая луну, а на голове ее сиял венец из двадцати одной звезды.
12.1 Откровения Вельтгерихта
Сверху Миттен выглядел аккуратным и чистым: ни ветхих лачуг, ни зловонных свалок. Крепкие, похожие друг на друга дома стояли ровно, как по линейке, подчеркивая строгую геометрию улиц. В центре она нарушалась, превращаясь в замысловатое кружево и показывая, как Миттен строился и разрастался. Только на окраине, где располагались старые шахты, дома становились проще и беднее, но все равно общего вида не портили. Над снежными шапками, укрывшими крыши, выделялись два островерхих шпиля: здание ратуши в центре и колокольня каменной кирхи на самом берегу Сильгена, у схваченных льдом причалов.
В стороне, едва заметный в предрассветных сумерках, расположился замок. Старинный, темный, словно сошедший с гравюр исторического трактата или же страниц сказки про заколдованную принцессу.
Все выглядело так пристойно, что даже тревожило.
Миттен мне не понравился. Так, скучная деревня на несколько сотен дворов. Не то что огромный Берден, раскинувшийся по берегам Альбы. С чадящими трубами предприятий, наползающими друг на друга ночлежками, широкими проспектами, монастырями, похожими на города в городе, множеством кабаков и притонов, суетой и шумом. Чтобы добраться от одного края столицы до другого, требовался экипаж. Миттен же, на первый взгляд, моим быстрым шагом легко было пройти за пару часов. Поселение вытянулось по берегу Сильгена, будто обнимало озеро снежными рукавами.
– Как рогалик, посыпанный сахарной пудрой, – выдал неожиданное сравнение Артизар, ненадолго остановившись, очарованный видом.
Я промолчал.
Есть после воскрешения не хотелось. Впрочем, как и жить.
Взмокшая после подъема одежда на морозе застыла панцирем. Уверен, идти голым было бы даже комфортнее. Любой смертный мешок давно бы сдался ненавистному холоду и остался стынуть в сугробе. Но я недавно воскрес, в крови оставались крупицы благодати, она-то и давала силы двигаться вперед. С каждым шагом ее оставалось все меньше, но, к счастью, мы спустились в долину. До города оставалась примерно половина лиги.
Ни одного постороннего звука не раздавалось вокруг, кроме скрипа снега под сапогами и нашего тяжелого дыхания. Казалось, их слышно и у берега Сильгена. А стоило замереть на месте, обрушивалась такая тишина, что давило на уши и можно было различить течение собственной крови по венам.
А