Мрачные миры Риты Хоффман

РИТА ХОФФМАН

Москва
МИФ
2025

Информация
от издательства

Хоффман, Рита

Загадочная история Аллана Уэйна / Рита Хоффман. — Москва : МИФ, 2025. — (Мрачные миры Риты Хоффман).

ISBN 978-5-00250-471-8

Выпускник католической семинарии Аллан Уэйн приезжает в городок Нейквилл в качестве помощника местного священника. Казалось бы, в этом забытом богом месте жизнь течет тихо и спокойно, но в первые же дни происходят несколько трагических смертей. Всего лишь несчастные случаи, но, возможно, отец Паскаль считает иначе и догадывается, кто виноват…

И при чем здесь сам Аллан и его семья, о которой новым знакомым известно больше, чем ему самому?

Аллан еще не знает: его истинный путь был определен задолго до его рождения. И ему только предстоит ступить на него.

Книга не пропагандирует употребление алкоголя и табака. Употребление алкоголя и табака вредит вашему здоровью.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

 

 

Часть силы той, что без числа

Творит добро, всему желая зла¹.

ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЮ

 

Возможно, вы заметили, что мир Чудес и Чудовищ поразительно похож на наш, с той лишь разницей, что его взгляд обращен в прошлое. Но я здесь, чтобы напомнить вам, пытливые умы: этот мир всего лишь напоминает реальность.

Вы вряд ли найдете Нейквилл на картах. Этот город появился из тумана небытия и останется в нем, окруженный своими тайнами. Но прогулки по Лондону в компании героев более чем реальны, как и некоторые места, которые они посещают.

Квинтэссенция альтернативной истории и реальных фактов сплетает кружево уникального мира, готового открыться тому, кто жаждет чувственных приключений в компании обаятельных героев.

И сейчас я предлагаю тебе, читатель, распахнуть эту дверь, но помни: впуская в свою жизнь Чудеса, будь готов встретиться с Чудовищами.

Ваша Рита Хоффман

ГЛАВА 1

Спрыгнув на перрон, я огляделся: на пустой платформе не было никого, кроме меня и помятого после ночного сна мужчины, объявлявшего названия станций во время поездки. Заметив мой взгляд, он стыдливо перевернул галстук — спрятал пятно от соуса. Искренне улыбнувшись ему, я медленно кивнул, чтобы выразить благодарность за его работу. Мужчина не ответил и поспешно юркнул обратно в вагон.

Предоставленный самому себе, я развернулся на каблуках и досадливо поморщился. Вокзал представлял собой унылое зрелище: обшарпанное серое здание, окна которого давно потемнели и наверняка перестали пропускать солнечный свет. В воздухе витали запахи угля, осени и разочарования.

Проглотив колючий ком в горле, я собрался с духом и на мгновение прикрыл глаза.

«Да, это не Лондон, но все с чего-то начинали. Нужно просто пережить это. Смирение, Аллан, помни о смирении».

Вещей со мной было немного — всего один чемодан. Я подхватил его и преувеличенно бодро пошел вперед, надеясь быстро найти кеб², который отвезет меня в Нейквилл.

Ветер бросал под ноги пожухлые листья, опавшие слишком рано в этом году. Осень — прекрасная пора, воспетая поэтами и музыкантами, но я всегда был к ней равнодушен. Даже не так, сезон увядания пугал меня, напоминал о скоротечности жизни и неотвратимости смерти. Я всегда предпочитал прятаться от осенних ветров и дождей в залах семинарии, библиотеках, а до учебы — в отвоеванной у младшего брата комнате под крышей.

Оттянув белый воротничок, я поставил чемодан на землю и перевел дух. Мысли о брате приятно грели сердце — я знал, что Оскар тревожится обо мне и ждет первого письма. В отличие от отца, он понимал мое стремление стать священником и никогда не задавал неудобных вопросов вроде: «И в кого ты пошел?»

Единственный кеб, стоявший неподалеку, выглядел плохо, и мне с трудом верилось, что он доедет до места назначения. Некогда глянцевый кузов покрылся разводами грязи, кое-где я разглядел ржавчину и коррозию. О кебе явно не заботились, и его угрюмый, запущенный вид добавлял уныния и без того серому дню. Но выбора не было: я понятия не имел, куда мне идти и как далеко находится церковь. Хмурый водитель помог с чемоданом. Сигарета, которую он сжимал меж зубов, тлела, а ветер услужливо уносил пепел в мою сторону. Брезгливо стряхнув серые хлопья, я уселся, слишком раздраженно хлопнул дверцей, и кеб неповоротливо вырулил на дорогу.

Стиснув зубы, я терпел тряску и неприятный запах в салоне. Пейзаж за окном тоже не радовал: пожелтевшие пустыри, изломанные, облысевшие черные деревья и серое небо, грозящееся вот-вот разразиться ливнем. Если город, в который меня отправили, выглядит так же, то я сойду с ума быстрее, чем выпадет первый снег.

Пальцы сами нашли медальон, выскользнувший из-под воротника. Я горько усмехнулся, поглаживая знакомую гравировку. Вот и все, что осталось от моей матери, Оливет Тиррелл, — жалкий кусок вряд ли драгоценного металла с символом, который был не то гербом, не то плодом скудной фантазии ювелира.

Однажды мать просто сбежала, бросив и меня, и Оскара. Сейчас, повзрослев, я понимал, что жить с нашим отцом, человеком властным и суровым, было нелегко, но тогда, в семь лет, ее предательство едва не убило меня. Оскару исполнилось всего четыре года, он ничего не понимал, и сама концепция предательства была ему незнакома. Счастливый!.. Я же прошел все стадии принятия неизбежного: рыдал, ждал мать у окна, порой засыпая на подоконнике, устраивал истерики и в конце концов слег с лихорадкой. Никто не мог мне помочь, доктора разводили руками. Но — кто бы подумал? — меня исцелили другие женские руки.

Минерва появилась в нашем доме неожиданно. Отец представил ее как свою жену, и нам с братом пришлось смириться с этим. Показать характер я не успел — заболел, сил на шалости и козни не осталось. Именно Минерва выхаживала меня, словно птенца, выпавшего из гнезда и сломавшего крылья. Она варила бульоны и терпеливо кормила меня, она читала на ночь сказки, она меняла компрессы. И я вдруг ожил.

Женские руки способны вернуть желание жить даже тому, чье сердце опустошило предательство.

С тех пор для меня не было другой матери — только Минерва. Она научила меня шить, достойно вести себя и разбираться в столовых приборах. Если отца и возмущало мое участие в «женских» делах, он этого не показывал — должно быть, боялся, что я снова слягу с неизвестной хворью.

Последний вечер перед моим отъездом вышел напряженным: вся семья собралась за большим столом, но в столовой висело молчание. Я поглядывал то на Минерву, то на брата, а на отца старался не смотреть. В тишине был слышен только хруст крутона, который он ел, макая в луковый суп. Все мы оставались на своих местах только ради Минервы: каждый из нас по-своему любил ее и не хотел огорчать, устраивая сцену.

Отец никогда не понимал, зачем мне семинария, к тому же католическая. Ему казалось, что я его предал: он собирался оставить мне свое дело и уйти на покой — так сказала Минерва в одну из наших тихих бесед. Мне было больно это слышать, но идти против себя я не хотел.

И вот я здесь — в богом забытом унылом месте, готовлюсь стать частью прихода Нейквилла и «набраться опыта у хорошего наставника». По крайней мере, именно так сказал отец Карелли, вручая мне документы.

Меня перестало трясти, кеб обступили высокие деревья, тянувшиеся друг к другу кронами — над дорогой нависал удивительный яркий купол. От красоты захватило дух, я открыл окно, чтобы получше разглядеть буйство красок, и ветер тут же растрепал мои неприлично отросшие волосы. Смахнув темную прядь со лба, я улыбнулся водителю в зеркало заднего вида, но тот лишь бросил на меня полный раздражения взгляд и попросил поднять стекло.

Вскоре кеб остановился у кованой калитки, увитой розами. Я неуклюже выбрался из салона и хотел было поблагодарить хмурого водителя, но тот отмахнулся, забрал деньги и уехал. Еще какое-то время я стоял и провожал кеб взглядом, удивленный и разочарованный.

Низкая калитка открылась без скрипа. Аромат цветущих роз щекотал ноздри. Он был навязчив, густ, а сами кусты — невероятно зелены, несмотря на то что природа вокруг готовилась к грядущим холодам. Не сдержавшись, я прикоснулся кончиками пальцев к упругому бутону и полной грудью вдохнул запах, всегда напоминавший мне о смерти.

Церковь оказалась совсем небольшой: скромное светлое строение из крупного камня, с серой крышей. Пока я разглядывал ее, двойные двери приветливо открылись, и на пороге появился седой мужчина в рясе. Он обхватил себя руками, пытаясь защититься от ветра, и зябко поежился.

— Отец Уэйн? — окликнул он. — Входите! На улице ужасно холодно!

К стене у входа заботливо прикрепили неприметную каменную чашу. Вода в ней оказалась ледяной, но я не поморщился, погрузив в нее кончики пальцев.

— Простите, что заставил вас ждать, — сказал я, переступив порог церкви. — Цветы снаружи завладели моим вниманием.

— Сестра Лидия заботится о них. У нее дар — она способна вырастить что угодно и где угодно. Я отец Паскаль.

Ладонь мужчины оказалась шершавой и мозолистой, а рукопожатие — удивительно крепким. Стараясь соблюдать приличия, я исподволь разглядывал его, пока мы усаживались на скамью. Стариком отец Паскаль не был, хоть седина и посеребрила его виски. Расправленные плечи, ровная спина, и ни намека на округлившийся живот, которым были обременены многие священники в семинарии. Когда отец Карелли отправлял меня сюда, он говорил, что настоятель прихода нуждается в помощнике, но сейчас, глядя на отца Паскаля, я совершенно не понимал, зачем этому крепкому мужу могла понадобиться чья-то помощь.

— Меня попросили передать вам письмо, — спохватился я.

Отец Паскаль принял конверт, но распечатывать его не торопился. На тонких губах играла задумчивая улыбка.

— Отец Карелли — мой старый друг. Когда-то мы учились вместе, — сказал он. — Недолго, я только поступил, а он уже выпускался, но… В те времена и зародилась наша дружба.

— Как здорово, что вы пронесли ее сквозь года, — искренне сказал я.

— Мы должны держаться вместе, не так ли?

Я кивнул. В англиканском обществе католиков оставалось ничтожно мало даже после эмансипации³.

— Где вы учились? — спросил отец Паскаль.

— Во Франции.

— В Англии все еще слишком мало католических семинарий, понимаю. — Отец Паскаль кивнул. Он продолжал держать конверт, время от времени сжимая его. — Меня отец отправил в Рим.

— Он поддерживал вас в стремлении стать частью Церкви? — удивился я.

— Он был хорошим человеком. Вернемся к вам! Жалеете, что уехали из родного города? Должно быть, думаете, что угодили в ужасную глушь.

— Если честно, сойдя с поезда, я так и подумал, — признался я. — Но о том, что уехал, не жалею.

— Нейквилл — хороший город, он вам понравится. Я приехал сюда тридцать лет назад и до сих пор рад, что мои дни закончатся именно здесь — среди вересковых пустошей, вековых деревьев и славных людей.

— Вам рано думать о смерти.

— Никогда не рано думать о ней, отец Уэйн. Завтра не обещано никому. — Отец Паскаль усмехнулся. — Какая печальная выходит беседа! Давайте перейдем к приятному: для вас освободили дом, он совсем рядом. Ключи доверили мне, так что я с радостью провожу вас.

— Буду признателен.

— Вам доводилось самостоятельно читать проповеди? — вдруг спросил отец Паскаль.

— Перед прихожанами? Боюсь, что нет, — честно ответил я.

— Думаю, в ближайшее воскресенье именно вы должны сделать это. Успеете подготовиться?

Опешив, я кивнул. Неужели отец Паскаль настолько доверяет мне?

— У вас такое лицо, словно вы думали, что вас здесь встретит сморщенный ворчливый старик, ослепленный гордыней и страхом быть выдворенным из Церкви. — Отец Паскаль хрипло рассмеялся. — Нет, не отвечайте, я вижу это в ваших глазах.

— К моему стыду, вы правы, — смиренно склонив голову, признался я.

— Мы, старики, прокладываем дорогу для вас — горящих своим делом, сильных, одухотворенных, молодых. Я искренне верю, что в этом и состоит наш долг. Жаль, что многие забывают об этом. Молодость — прекрасная пора, отец Уэйн. Прекрасная пора для того, чтобы совершать ошибки, падать в грязь лицом и набираться опыта.

— Вы вовсе не старик, — заметил я.

— Но и молодым меня назвать трудно, согласитесь? — Отец Паскаль улыбнулся. — Я буду рад передать приход и церковь вам, если, конечно, вы не передумаете.

Взгляд выцветших голубых глаз вдруг стал острым, словно лезвие бритвы. У меня перехватило дыхание от столь резкой перемены, но я сумел собраться и сказать:

— Принятие сана было лишь вопросом времени. С раннего возраста я знал, чему хочу посвятить жизнь.

— Не искусству? Не военному делу? — Губы отца Паскаля тронула задумчивая улыбка.

— Я безобразно необучаем, когда дело касается поэзии или музыки. — Я ответил на его улыбку, склонив голову к плечу. — И во мне совсем нет тяги к насилию, отец Паскаль. Что же касается служения Церкви…

Я скользнул задумчивым взглядом по витражному окну.

— Мачеха читала мне Библию, когда я был болен. Я любил ее больше сказок о героях и рыцарях, а после выздоровления Минерва отвела меня в католический храм, где на меня, тогда еще совсем мальчишку, снизошло… озарение, я думаю. — Я улыбнулся воспоминаниям и вдруг понял, что мачеха оказала на меня куда больше влияния, чем мне думалось.

— Эта женщина определила вашу судьбу, сама того не зная, — мягко произнес отец Паскаль. — Кажется, вы очень любите ее.

— Больше, чем вы можете себе представить, — искренне ответил я.

Отец Паскаль поднялся со скамьи и сказал:

— Что ж, возьму пальто и проведу вас к дому. Дайте мне пару минут.

Он скрылся за неприметной дверью, а я остался наедине с пустым нефом, распятием и догорающими свечами.

Отец Паскаль мне понравился. Он был прямолинеен, мыслил здраво и оказался совсем непохож на злобного старика, которым я и в самом деле его представлял.

Прохладный ветерок коснулся моей шеи, я обернулся и увидел на пороге одетую в черное женщину. Она деловито сложила зонт, откинула со лба светлый локон и огляделась. Заметив меня, незнакомка улыбнулась и спросила:

— А где отец Паскаль?

— Вот-вот вернется, — ответил я.

— А вы… священник? — Светлые брови удивленно приподнялись. — Отец Паскаль что…

— Я не покину вас, леди Эмма, даже не надейтесь. Подойдите ближе, не стойте на пороге! Неужели мой помощник вас напугал?

На ходу надевая пальто, отец Паскаль подошел ко мне и встал рядом. Воротник несуразно топорщился, но, кажется, его это совершенно не волновало.

— Как может напугать такой славный мальчик?

Леди Эмма подошла к нам. Я слегка склонился, надеясь, что этого будет достаточно. Она окинула меня заинтересованным взглядом и спросила:

— Не рано ли вам начали искать замену?

— Отец Уэйн приехал, чтобы набраться опыта, — мягко возразил отец Паскаль. — Уходить на покой меня никто не просил, но рано или поздно это все же произойдет.

— Что ж, в таком случае добро пожаловать в Нейквилл. И ради бога, простите меня за эту сцену. Отец Паскаль для нас как член семьи, я бы не пережила, если бы он покинул нас!

— Будет, леди Эмма, вы меня смущаете.

— Но это чистая правда! Сколько лет мы знакомы? Вы видели, как росли мои дочери!

Словно извиняясь за излишнюю эмоциональность прихожанки, отец Паскаль глянул на меня и незаметно пожал плечами. Я сдержанно кивнул, скорее радуясь возможности познакомиться с кем-то из местных, чем испытывая недовольство.

— Вы отвлекли меня, и я забыла, зачем пришла, — пробормотала леди Эмма, хмурясь. — После смерти Эдуарда память все чаще меня подводит.

— Можете помолиться, — предложил отец Паскаль.

— Нет-нет, меня ждет экипаж! Если я задержусь… Вы куда-то собираетесь?

— Хочу проводить отца Уэйна, у меня ключи от его нового дома.

— Отлично! Мы подвезем вас.

— Не стоит, мы правда…

— Отец Паскаль, — леди Эмма взяла его за руку и даже привстала на носочки, чтобы заглянуть ему в лицо, — вы столько раз спасали мою бессмертную душу. Позвольте отплатить вам этой малостью.

— Вы умеете убеждать. — Отец Паскаль притворно тяжело вздохнул. — Что скажете, отец Уэйн?

— Если это доставит удовольствие леди Эмме, то я не смею отказываться.

Мы вышли из церкви под ее восторженный щебет. Голос женщины был высоким, громким, казалось, будто в конце каждой реплики она ставит невидимый восклицательный знак.

На дороге стоял черный экипаж, напомнивший мне о французских фиакрах⁴. Запряженные кони вороной масти выглядели не элегантно, как подобает столь благородным животным, а скорее… внушительно.

— Мы могли бы приобрести автомобиль, но Эдуард коллекционировал ландо⁵. Я бы обменяла все проклятые повозки на еще один вечер с ним… — Леди Эмма печально улыбнулась. — После посещения церкви я всегда становлюсь сентиментальной.

— В этом нет ничего дурного, — поспешил успокоить ее я. — Вы любили мужа и бережно храните память о нем. Я был бы рад познакомиться с ним.

— О, он был прекрасным человеком! Вы даже не представляете…

Возница распахнул дверцу экипажа, и я увидел сидящую в нем девушку. Она окинула нас оценивающим взглядом и поспешно отодвинулась к противоположной стенке. Забравшись внутрь, я оказался напротив незнакомки. Весь ее вид говорил о том, что она близкая родственница леди Эммы: те же светлые волосы, большие глаза удивительного голубого цвета, немного вздернутый нос и траур. Экипаж тронулся.

— Моя дочь, Мари, — представила девушку леди Эмма. — Это отец Уэйн, теперь он будет жить в Нейквилле.

Мари внимательно посмотрела на меня. Я ответил робкой улыбкой, стараясь не глазеть на нее.

— Рада знакомству, — наконец сказала она, слегка склонив голову к плечу. — Признаться честно, я скорее ожидала увидеть здесь констебля, нежели нового священника.

— Констебля? — удивился я.

— Он не новый священник, дорогая, а помощник отца Паскаля, — словно не услышав дочь, пояснила леди Эмма.

— Как скажешь, мама.

Мари потеряла ко мне интерес — отвернулась к окну, за которым мелькали темные стволы деревьев. Я же продолжал исподволь разглядывать ее.

Простое черное платье с высоким воротником, хрупкая фигура. Аккуратные ладони, сложенные на коленях. Короткие ногти, родинка на запястье. Из украшений — лишь нательный крест, и тот поразил меня изяществом. В Мари не было ничего вызывающего, она казалась Галатеей, вырезанной из лучшего мрамора — такой отстраненной и холодной ощущалась ее красота.

— А вот и ваш новый дом! — Леди Эмма похлопала меня по колену. — Надеюсь, он вам понравится. Если же нет, наше поместье с радостью откроет для вас свои двери.

— Уверен, все будет в порядке. Но спасибо за предложение, — откликнулся я, старательно изображая благодарную улыбку.

Перед тем как выбраться из экипажа, я снова посмотрел на Мари, но она не обернулась, чтобы попрощаться с нами.

— Храни вас Бог, — сказал отец Паскаль, сжимая руку леди Эммы.

— До встречи на воскресной службе!

Экипаж уехал, отец Паскаль повернулся ко мне и сказал:

— Расслабьте плечи, мой друг, вы сидели там с таким видом, будто проглотили кол.

— Неловко чувствую себя, когда…

— В присутствии прекрасных дам? — Отец Паскаль улыбнулся. — Семья Томеску очень набожная. А какие иконы и полотна писал покойный лорд!.. Эдуард, хоть и исповедовал другую религию, всегда делал щедрые пожертвования.

— Томеску… — Я пробовал звучание на вкус. — Венгры?

— Запутанная история. — Отец Паскаль вздохнул. — Насколько мне известно, лорд бежал в Англию во время очередного переворота на его родине. Что ж, вот мы и пришли. — Он передал связку ключей и отошел, предоставляя мне возможность самому отпереть кованую калитку.

Над разросшимися кустами роз возвышался построенный из красно-оранжевого кирпича двухэтажный дом. Черная крыша, выкрашенные черным оконные рамы и ставни, аккуратный дымоход — все это я приметил, едва войдя во двор. На фоне мрачного серого неба и гнетущей осенней атмосферы дом выглядел необыкновенно уютным.

— Что скажете? — Отец Паскаль спрятал руки в карманы пальто и прищурился, глядя на окна второго этажа.

— Не хотите войти? — предложил я, поднимаясь на крошечное крыльцо, огражденное кованым парапетом.

— Нет, не сегодня. Возможно, если вы однажды снова пригласите меня…

— Обязательно!

— …тогда я не откажусь выпить чашку хорошего чая. Которым, кстати, в наших краях еще нужно постараться разжиться. — Отец Паскаль неожиданно подмигнул мне. — До встречи в церкви, отец Уэйн. Буду ждать вас завтра.

Дождавшись, пока мой наставник скроется за густыми зарослями кустов, я подобрал нужный ключ, несколько раз повернул его в замочной скважине и открыл дверь своего нового дома.

ГЛАВА 2

Утром я почувствовал себя счастливым. Тяжелое одеяло придавило к постели, и я пролежал в ней неприлично долго, а выбравшись, не нашел в себе сил переодеться, так что спустился на первый этаж в пижаме, привезенной отцом из Индии.

Осмотрев кухонные шкафчики, я понял, что меня здесь ждали: нашлись и кофе, и даже хлеб, который, правда, успел зачерстветь. Когда на глаза попалась старая турка, я невольно рассмеялся. Как мало человеку порой нужно! В суете дней мы так часто забываем о простых радостях…

Чуть погодя кофе был готов. С наслаждением сделав первый глоток, я замер у окна, за которым начинался серый день. Туман редел. Бледное солнце не показывалось из-за густых облаков, но одно его присутствие бодрило и воодушевляло.

Буйство зеленеющих кустов, разросшихся во дворе, манило меня, потому я надел домашние туфли и вышел на крыльцо. Густой аромат кружил голову; крупные бутоны роз покачивались на легком ветру. Вблизи они оказались еще красивее: большие, лососевого цвета, они напомнили мне и о Минерве, любившей свой сад, и о Войне Алой и Белой розы.

Вдруг захотелось раскинуть руки и поднять лицо к небу, показать Господу, насколько я счастлив и благодарен Ему за то, что Его пути привели меня сюда, в Нейквилл. Признаться честно, покидая родной дом, я был уверен, что меня отправили в ссылку, но оказалось… Впрочем, пока рано делать выводы.

Крупная трехцветная кошка протиснулась сквозь прутья забора и замерла, заметив меня. Я тоже застыл, боясь спугнуть ее. Мы глазели друг на друга довольно долго, прежде чем кошка расслабилась и села, прикрыв лапы роскошным пушистым хвостом.

— И откуда ты здесь взялась? — спросил я, медленно присаживаясь на корточки.

Один из слуг в отцовском доме как-то рассказал мне, что животные боятся всего, что больше них, поэтому, чтобы показать свои добрые намерения, стоит присесть и по возможности скрыть улыбку, которую животное может принять за оскал. Кажется, совет оказался дельным: по крайней мере, пушистая гостья точно оценила мои старания и подошла ближе. Прохладный влажный нос уткнулся в мою ладонь. Большие уши с кисточками настороженно подрагивали.

Когда кошка вознамерилась засунуть морду в мою чашку, я осторожно отстранился и сказал:

— Не думаю, что кофе — хорошая идея.

Посмотрев на меня большими золотыми глазами, кошка направилась к открытой двери дома. Я проводил ее удивленным взглядом.

— Тебя что, кормили здесь прежде? Погоди, подожди меня!..

Она вела себя по-хозяйски: обошла кухню, запрыгнула на стол, а после удалилась в гостиную, важно подняв хвост. Наблюдая за ней, я не заметил, как губы сами собой растянулись в улыбке. Стало ясно, чего мне не хватало: прекрасной кошки-компаньона, скрашивающей одинокие вечера.

— Если у тебя есть хозяин, будет невежливо красть у него любимицу, — заметил я, стоя на пороге гостиной с чашкой остывшего кофе в руках. — Но если ты скажешь, что хозяина нет…

Кошка не ответила. Она зевнула, вытянулась во всю свою немалую длину и прикрыла глаза. Разговор был окончен, леди не желала продолжать беседу.

Усмехнувшись, я вернулся на кухню, поставил чашку на стол, а после поднялся на второй этаж, чтобы переодеться. Еды в доме не нашлось, так что стоило найти рынок или магазинчик.

Сперва я хотел оставить колоратку дома, чтобы не привлекать лишнего внимания, но потом решил, что это будет не совсем честно по отношению к местным. В таких маленьких городках, как Нейквилл, все соседи знают друг друга в лицо, и появление незнакомца может наделать шуму, а я не хотел этого допустить.

Надев черную рубашку, свитер и простые черные брюки, я спустился. Кошка все еще спала на ковре.

«Если она домашняя, хозяин обязательно начнет бить тревогу. Дурного не будет, если я приючу ее до этого момента. Уж лучше пусть она спит у меня, чем мерзнет на улице», — решил я, накидывая пальто.

Оказалось, что мой дом стоит на окраине Нейквилла и, чтобы добраться до ближайших соседей, требовалось пройти по засаженной кленами аллее. Любуясь большими желтыми листьями, я дошел до изящной каменной арки, символически обозначавшей вход в город. На металлической табличке когда-то было что-то написано, но надпись стерлась, а металл покрылся ржавчиной.

Узкие мощеные улочки напомнили о Франции, и я с тоской задумался о времени, проведенном там. Я знал, что обязательно вернусь домой, — моя кровь слышала зов родной земли, и, где бы я ни был, мое сердце оставалось верно Англии.

На рыночной площади оказалось немноголюдно, лотки с сезонными овощами соседствовали с уютными магазинчиками, занимавшими первые этажи аккуратных домов, выложенных из уже знакомого оранжево-красного кирпича. Маленький фонтан журчал поодаль, пара потемневших от влаги скамеек ютилась рядом с ним. Не побоявшись намочить пальто, я уселся на одну из них и достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги и огрызок карандаша.

Дорогой Оскар,

я благополучно добрался до Нейквилла. Дорога была сущим мучением: меня терзали сомнения и страхи. Признаться, они терзают меня и сейчас, но люди, которых я успел встретить, сумели меня успокоить.

Городок оказался совсем не таким серым и грязным, как я думал, мне выделили дом, и, кажется, я завел кошку.

Пожалуй, новостей больше нет. Надеюсь, ты не переживал обо мне и будешь рад получить это письмо.

Береги Минерву, не зли отца.

Твой брат Аллан

За годы моей учебы мы с братом очень отдалились друг от друга. Уезжая, я оставлял дома угловатого юнца, а вернувшись, обнаружил, что юнец превратился в высокого широкоплечего джентльмена, у которого, кто бы мог подумать, уже пробивались усы. Мы чувствовали неловкость, оставаясь наедине, и это ранило меня. Я всегда любил Оскара, старался быть для него лучшим братом, но годы разлуки сделали свое дело: он вырос, а я пропустил момент, когда мальчишка стал мужчиной.

Как же я корил себя за это!.. Кто учил его бриться? Кто защищал от хулиганов? С кем Оскар проводил плохие дни? Кто давал ему советы и поддерживал?

Не я. Не его старший брат.

«Это не твое дело», — бросил Оскар, когда однажды я попытался объяснить ему, что возвращаться домой за полночь неприемлемо. Позже мы поговорили и, кажется, пришли к пониманию, но я все еще чувствовал себя нежеланным гостем в собственном доме. Возможно, именно поэтому я ухватился за возможность уехать.

Смуглая девушка, проходя мимо, уронила горшок с цветком; земля разлетелась во все стороны. Я поспешно встал и кинулся собирать глиняные черепки.

— Проклятье, не нужно!

Она подняла голову, ее взгляд зацепился за колоратку, и щеки тут же покрылись темными пятнами румянца.

— Прошу прощения, отец…

— Я не стану осуждать вас за сквернословие, — улыбаясь, ответил я. — Плохой день?

— Не из лучших. Все валится из рук.

Я выпрямился, все еще сжимая черепки. Девушка убрала кудрявые волосы за уши и представилась:

— Эш Питерс.

— Аллан Уэйн Тиррелл. Можете называть меня отцом Уэйном, если вам угодно.

— Отец Паскаль уходит на покой? — Эш нахмурилась. — Он ничего не говорил об этом.

— Я приехал, чтобы перенять его опыт, — сказал я. — Вижу, отца Паскаля здесь любят.

— Он хороший человек.

— Не думал, что в городе так много католиков.

— Почти все жители — это паства отца Паскаля. Нам нужно держаться вместе. — Эш сдержанно улыбнулась. — Я должна вернуться к делам, отец Уэйн.

— Это ваш магазин? — поспешно спросил я, указывая на приветливую зеленую вывеску. — «Цветы и травы». Что вы продаете?

— Моей матери. Разное. — Эш пожала плечами.

— А чай?

— Травяные сборы. Их делает…

— …ваша матушка, — усмехнувшись, закончил я. — Не посоветуете мне что-нибудь? Хочу пригласить на чай отца Паскаля.

— Он любит ромашку. Пойдемте.

Пряный запах, деревянный пол, потемневший от времени, под потолком — балки, на которых сушатся пучки трав. Десятки горшков разных форм и размеров с растениями — я словно очутился в ином мире. Отчего-то подумалось, что миссис Питерс крайне приятная особа. Воображение подсунуло мне образ средних лет женщины с теплыми, шершавыми руками. Образ матери, которой у меня не было.

— Обычно он берет это. — Эш положила на стол коричневый бумажный пакетик.

Протягивая ей деньги, я обратил внимание на чудные кристаллы, лежавшие рядом.

— Что это?

— Ничего особенного. — Эш прикрыла кристаллы ладонью. — Всего лишь безделушки.

— Они очень красивы.

— Да, наверное.

Она явно хотела, чтобы я побыстрее ушел. Что ж, люди не должны терпеть мое присутствие только потому, что я священник.

Кивнув Эш на прощание, я вышел из магазина и остановился, разглядывая вывески на соседних лавках. Мне нужно было купить хлеб, масло, возможно, кусок хорошего мяса…

Обернувшись на топот, я чудом успел отшатнуться и пропустить спешащих констеблей. Один из них, невысокий круглощекий мужчина, резко остановился и спросил:

— Вы священник?

— Да, сэр, но…

— Идите за мной! Нам нужны свидетели!

Мне ничего не оставалось: я бросился следом за констеблем, на ходу застегивая воротник пальто, чтобы холодный осенний ветер не выстудил легкие.

У входа в узкий переулок столпились люди. Женщины прикрывали рты ладонями, качали головами и перешептывались.

— Разойдитесь! Приказываю! Немедленно отойдите!

Худощавый высокий констебль стал распихивать зевак. Я понял: произошло что-то дурное.

— Не думал, что здесь столько народу, — пропыхтел мой круглощекий сопровождающий. — Простите, что заставил вас идти с нами, отец.

— Ничего. Если здесь, — я прочистил горло, — кто-то погиб, я могу…

— Черт возьми, это старик Бобби!.. — воскликнул кто-то.

Констебли поспешили на голос, я последовал за ними, хоть и понимал, что ничем не смогу помочь. На брусчатке распростерся человек. В полумраке переулка я не смог разглядеть его лица, потому приблизился и тут же перекрестился: из-под приоткрытых век проглядывала белизна затянутых посмертной пеленой глаз, под головой растеклась лужа темной крови.

— Бобби Бишоп, — сказал круглощекий констебль. — Трубочист.

— Должно быть, он сорвался, — сокрушенно покачал головой второй констебль. — Проклятье… Луиза сойдет с ума от горя.

Я разглядывал несчастного трубочиста с жалостью. Судя по всему, у него была семья, которой вскоре придется надеть траур.

— Мне очень жаль, — тихо сказал я.

— Проклятье… — повторил высокий констебль. — Разгони зевак, Гард, я пока прикрою беднягу.

Я отошел в сторону и замер, прирос к месту. Видеть покойников мне доводилось множество раз, но они всегда были чисто вымыты, причесаны, одеты в свои лучшие одежды и лежали в гробах. Сейчас же предо мной предстал уродливый лик смерти — не приукрашенный, не надушенный, а кровавый и грязный. Ужасающий.

— Прошу прощения, отец. — Гард неловко мялся, стоя передо мной. — Мне правда жаль, что вам пришлось увидеть это.

— Думаю, мы с мистером Бишопом увиделись бы, рано или поздно. На его похоронах, — уныло откликнулся я, оглушенный произошедшим. — Кажется, вы хорошо его знали.

— Его все знали. Здесь, в Нейквилле, мы знаем каждую собаку. И о том, что вы приехали, тоже ходили слухи. — Гард снял форменную фуражку и промокнул вспотевший лоб платком. — Еще раз прошу прощения.

— Благослови вас Бог, — едва слышно попрощался я и поспешил покинуть переулок.

Казалось, запах крови преследовал меня. Пересекая рыночную площадь, я думал лишь о том, как вернусь домой и смою зловоние смерти. Отчего-то тошнило. Пальцы дрожали.

Сорвался. Просто не удержался на крыше. Какая нелепая смерть.

Когда за спиной остались и последние дома, и каменная арка, меня уже трясло. Сорвавшись на бег, я помчался в сторону своей калитки, напуганный неизвестно чем. В шорохе листьев мне чудились шаги, в вое ветра — стоны. Чей-то взгляд жег спину, но я не оборачивался, не мог обернуться, потому что знал: если я увижу это, то…

Из кустов на дорогу выбежала кошка. Я едва не налетел на нее, но вовремя остановился. В золотых глазах читалась укоризна.

— Боже, это ты!.. — Подхватив кошку на руки, я спрятал лицо в пушистой шерсти и рассмеялся от облегчения. Сердце забилось медленнее, зубы перестали стучать. — Я едва не обезумел от ужаса. Ты уверена, что хочешь жить под одной крышей с трусом?

Кошка не ответила. И слава Господу!

— Пойдем домой. Но боюсь, что мне нечем тебя покормить.

Заметив у калитки человека, я подумал было, что нашелся хозяин кошки, но, приблизившись, узнал отца Паскаля.

— Подумал, что вы наверняка не знаете, где раздобыть еды, — сказал он, когда я подошел ближе. В руках он держал большой бумажный пакет. — Вижу, вы нашли компанию, отец Уэйн.

— Вы наш спаситель, — выдохнул я. — Кошка прибилась ко мне утром, я думал, она домашняя, но…

— Если кто-то потерял ее, об этом скоро будет знать весь город, — заверил меня отец Паскаль. — Что вы думаете о пудинге с почками?

— Думаю, что не умею его готовить, — признался я.

— В таком случае вам очень повезло, потому что я настоящий мастер в этом деле. Позволите похозяйничать на вашей кухне?

— С удовольствием! — Я распахнул калитку. — Входите.

 

Было неловко сидеть без дела, но отец Паскаль не подпустил меня к готовке. Пришлось переодеться и отвлечь себя завариванием травяного сбора, который продала мне Эш.

— Да что вы? Бедная Луиза.

Я успел рассказать отцу Паскалю о случившемся с трубочистом, и лицо его потемнело от горя.

— Чета Бишоп… Я знаю их с тех пор, как они переехали сюда. Прекрасные люди. Должно быть, завтра Луиза придет договариваться о похоронах.

— Я знаю, что у Господа свои планы на каждого из нас, но смерть этого бедняги шокировала меня, — признался я. — Не могу поверить, что жизнь может так легко оборваться.

— Потому что вы молоды, отец Уэйн. В вашем возрасте не пристало думать о смерти, поэтому гибель Бобби так вас напугала. За несколько дней до вашего приезда погиб кровельщик, — вдруг добавил отец Паскаль. — Молодой, сильный юноша. Констебли решили, что он тоже просто сорвался с крыши.

— Вы говорите так, будто не согласны с ними, — заметил я, обернувшись.

Отложив нож, отец Паскаль повернулся ко мне, скрестил руки на груди, взгляд его льдисто-голубых глаз вновь стал пронзительно острым.

— Странные совпадения, — наконец сказал он. — Здоровые, полные сил мужчины просто падают с крыш, как переспевшие яблоки с веток. Это кажется мне… неестественным.

Он смотрел на меня так, словно ждал чего-то, но мне нечего было сказать. Я лишь пожал плечами и потянулся за чашками, надеясь, что мое молчание достаточно красноречиво.

— Год назад, перед смертью лорда Томеску, в Нейквилле тоже погибло несколько человек, — настойчиво продолжил беседу о мертвецах отец Паскаль.

— Думаете, между этими смертями есть связь? Тогда вам лучше обратиться к констеблям, я ничего не смыслю в подобных делах. Но, если говорить откровенно, не вижу ничего странного в том, что трубочист и кровельщик сорвались с высоты. Это опасная работа.

Отец Паскаль кивнул и наконец вернулся к готовке. Выдохнув, я налил ароматный отвар в чашки и сел за стол. От разговоров о смерти меня охватывала оторопь.

— И все же мне кажется, — неожиданно заговорил отец Паскаль, — что все это неспроста.

«Неужели он стал таким мнительным из-за возраста?» — подумал я, а вслух спросил:

— А что констебли?

— Называют это несчастными случаями и продолжают отсиживаться в булочной миссис Эйрл.

— Они показались мне надежными людьми.

— А я и не говорю, что они ненадежные люди, отец Уэйн. — Отец Паскаль снова повернулся и посмотрел мне в глаза. — Но бывают вещи, которые сложно назвать очевидными.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Пахнет ромашкой. Это сбор миссис Питерс?

Больше к разговору о странных смертях отец Паскаль не возвращался, и я был рад этому. Руки все еще подрагивали от пережитого мною шока, и даже уютный свет газовых рожков и тепло дома не помогали успокоиться.

— Вы думали о тексте воскресной проповеди? — спросил отец Паскаль, когда исходящие паром тарелки уже стояли перед нами.

— Еще не успел, — честно ответил я. — Но у меня есть пара идей.

— Вы всегда можете обратиться ко мне. В конце концов, вас отправили сюда именно за этим.

— Благодарю вас, отец Паскаль. Я очень рад, что вы…

— …оказались не старым упертым бараном, да, я помню.

Он тихо рассмеялся, а я лишь вяло улыбнулся и взял вилку.

Пудинг удался. Казалось, я не смогу проглотить ни кусочка, но тающие во рту почки убедили меня в обратном.

— Очень вкусно!

— Если снова окажетесь без еды, приходите ко мне. Мой дом неподалеку от рыночной площади. Нечем дышать, я открою окно?

— Это все газовые рожки. — Я поспешно кивнул.

— В больших городах электричество теснит газ, — сказал отец Паскаль, вернувшись за стол. — Возможно, скоро оно появится и в Нейквилле.

— А здесь всегда так темно? — Я посмотрел в окно, за которым сгущались ранние сумерки.

— Примерно раз в год погода сходит с ума и мы не видим солнца несколько месяцев — лишь его бледную тень.

— Как необычно…

— В Нейквилле много всего необычного.

То, каким тоном отец Паскаль произнес это, заставило меня насторожиться.

— Я должен что-то знать? — прямо спросил я, пытливо глядя на него.

— Еще не время, — неожиданно серьезно ответил отец Паскаль и резко поднялся на ноги. — Мне пора. Думаю, безутешная родня бедняги Бобби уже отправила кого-то ко мне, чтобы договориться о похоронах. И, Аллан, кое-какие продукты еще остались в пакете — займитесь ими, чтобы они не испортились.

Мы попрощались, я проводил отца Паскаля до калитки и долго смотрел вслед удалявшейся фигуре. На душе отчего-то было прескверно, съеденный пудинг превратился в тяжелый ком и камнем лежал в желудке. Меня опять затошнило.

Вернувшись в дом, я запер дверь и замер, прислушиваясь к тишине, нарушаемой лишь шипением газовых ламп. И вдруг…

Шаги!

Кто-то медленно крался по коридору второго этажа прямо над моей головой.

«Боже, Аллан, что с тобой происходит?» — раздраженно подумал я.

— Кто здесь?

Никто не откликнулся. Этого следовало ожидать. Дом на отшибе, единственные мои соседи — покойники на церковном кладбище, и я скорее поверил бы в то, что кто-то из них восстал и явился по мою душу, нежели в то, что сюда успел проникнуть вор.

Однако отец учил меня быть осторожным.

Скользнув в гостиную, я схватил кочергу, стоявшую у камина, и медленно двинулся к лестнице. Силен в драках я никогда не был и в том, что любой вор с легкостью отнимет у меня оружие, не сомневался, но с кочергой все же чувствовал себя увереннее.

Остановившись у лестницы, я прислушался. Шаги на втором этаже тоже затихли, словно незваный гость издевался надо мной и повторял каждое мое движение.

— Спрошу еще раз: кто здесь?

Не дождавшись ответа, я взошел на первую ступеньку. Ладони вспотели, сердце билось громко и яростно, щеки горели от прилившей к ним крови. С каждым шагом дышать становилось все сложнее, и, когда из полумрака второго этажа вынырнула кошка, я отпрянул и едва не потерял равновесие.

— Ты!..

Мне стоило большого труда не выругаться. Справившись с собой, я прислонил кочергу к стене, подхватил кошку на руки и прошипел:

— Я ведь мог ударить тебя! Не смей меня пугать, богом прошу, я ведь не желаю тебе зла!

Не уверен, что кошка поняла меня: она лениво прикрыла глаза и зевнула.

Мы вместе вернулись в гостиную, я усадил пушистую компаньонку на диван, а сам разжег камин, чтобы огонь рассеял мои глупые страхи. Наугад достав книгу из шкафа, я уселся в кресло и начал читать, но навязчивые мысли не позволяли сосредоточиться. Странные слова отца Паскаля, распростертое на брусчатке тело, грядущая проповедь…

Смирившись с тем, что почитать не удастся, я просто откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Спустя мгновение на колени запрыгнула кошка: она долго вертелась на месте, мяла ткань брюк большими лапами и только после этого уютно свернулась, прикрыв морду хвостом.

Кажется, я задремал.

ГЛАВА 3

Должно быть, отец Паскаль понял, насколько меня потрясла смерть незнакомого трубочиста: похоронами он занялся сам. Меня же отправил помогать сестре Лидии в саду, что, в общем-то, не имело отношения к обязанностям священника, но я не посмел отказаться. Все равно я скверно себя чувствовал.

Сестра Лидия увела меня к склепам, вручила пару толстых перчаток и велела избавиться от засохших лоз, опутавших все вокруг. Занятие оказалось умиротворяющим: тяжелые мысли оставили меня, осенняя прохлада взбодрила, и к моменту, когда один из склепов удалось полностью освободить, я воспрянул духом и повеселел.

— Давно вы служите здесь? — спросил я.

— Давно.

Назвать сестру Лидию разговорчивой было сложно, но я предпринял еще одну попытку завести беседу:

— Церковный сад прекрасен. Кто научил вас выращивать столь прихотливые растения?

— Господь, должно быть.

Еще несколько часов мы работали в молчании. Сестра Лидия кряхтела, присаживаясь, и я решил было предложить ей отдохнуть, но слова так и не сорвались с губ: одинокая фигура, замершая у одного из склепов, привлекла мое внимание.

— Я оставлю вас.

На ходу снимая перчатки, я направился к склепу и вскоре узнал скорбящую: ею оказалась дочь леди Эммы, юная Мари. Она заметила меня и запахнула черное пальто. Светлые волосы разметал ветер, лицо покраснело не то от слез, не то от холода.

— Мари, верно? — уточнил я, делая вид, что не запомнил ее имени. — С вами все в порядке?

— Отец Уэйн. — Ее голос был блеклым, бесцветным. — Если вас интересует, собираюсь ли я лишаться чувств от горя, то нет, не собираюсь.

— Здесь покоится ваш отец?

Я встал рядом с девушкой и коснулся нательного креста. Над входом в ухоженный склеп висела табличка с единственным выбитым словом: «Томеску».

— Надеюсь, — неопределенно ответила Мари.

Ответ показался мне странным, но я не подал виду.

— Как давно он...

— Год назад. Ровно год назад.

Возможно, то была игра моего воображения, но во взгляде Мари, устремленном на дверь склепа, я видел не скорбь, а гнев, словно хрупкая девушка собиралась бросить вызов Господу и заставить Его отвечать за смерть отца.

— Вы все еще носите траур, — тихо заметил я.

— Вся наша семья.

— Невосполнимая утрата, мне очень…

— Довольно, отец Уэйн, — прервала меня Мари. — Вы не знали моего отца и не можете…

Она замолчала, но обвинение повисло в воздухе, смешавшись с удушливым запахом роз. Кулаки Мари сжались, а плечи мелко задрожали. От гнева? От сдерживаемых слез?

— Простите, — сквозь зубы сказала она.

— Я не стану держать на вас обиду.

— Да, вы ведь все понимаете.

Слова ее были наполнены ядом, но я предпочел это проигнорировать. Горе меняет людей. Я действительно не собирался обижаться или злиться на девушку, потерявшую любимого отца, наоборот, сквозившая в ее интонациях боль заставила меня задуматься о том, что почувствовал бы я, узнав о смерти кого-то из близких.

— Вы исповедовались? — тихо спросил я.

— А в этом есть смысл? — Мари взглянула на меня, тонкая светлая бровь издевательски изогнулась. — Что бы вы мне сказали, отец Уэйн? Что все наладится? Что Господь забирает лучших? Что у Него есть план на каждого из нас?

Она повернулась на каблуках и сделала шаг вперед, заставляя меня отступить.

— А что, если я скажу вам, что смерть моего отца — вовсе не план Господа? Что его вырвали из нашей жизни насильно, вероломно, вопреки тому, что он должен был жить долго и счастливо?

— Вы думаете, что его убили? — прямо спросил я, стараясь не выдавать волнения.

— Вы зря приехали сюда, отец Уэйн, — бросила Мари. — Это место проклято, как и вся моя семья.

— Уверен, все не так…

Мари рассмеялась.

— Ну конечно, пока вы лицом к лицу не столкнетесь со злом, что распростерло крылья над Нейквиллом, вы мне не поверите. Но скоро вы поймете.

— Скажите прямо, — потребовал я. — Клянусь, что сохраню ваши слова в тайне.

Задумчиво взглянув на меня, Мари прищурилась, будто пытаясь рассмотреть во мне что-то неочевидное, что-то спрятанное глубоко под кожей.

— Зло способно принимать причудливые формы, отец Уэйн, — наконец сказала она. — Не позволяйте ему одурачить себя.

И она ушла, оставив меня стоять у склепа подобно истукану.

Душа моя болела, и я не мог понять, чем вызвана эта боль: глубоким сочувствием утрате или мыслями о том, что Мари нездорова. Имел ли я право рассказать о своих догадках ее матери или отцу Паскалю? Прислушаются ли они ко мне?

— Оставьте ее в покое.

Вздрогнув, я обернулся и увидел сестру Лидию, сжимавшую в руках корзину со срезанными лозами. Ее взгляд был удивительно ясен, выражение старческой усталости исчезло с лица.

— Прошу прощения?..

— Не пытайтесь облегчить страдания Мари, отец Уэйн, — повторила сестра Лидия. — Есть вещи, понять которые каждый должен самостоятельно.

Спустя мгновение она уже брела в сторону церкви, а я смотрел ей вслед, силясь понять, что она имела в виду. Не могли же все жители города сойти с ума?

Предрассудки, решил я. Наверняка о самом богатом семействе Нейквилла ходит множество слухов и сплетен и жители с удовольствием смакуют их, передавая из уст в уста.

Собравшись с духом, я последовал за сестрой Лидией.

«Глупости, — мысленно повторял я, — все это просто городские байки. В таком месте, как Нейквилл, жителям ничего не остается, кроме как судачить о соседях».

Сжав нательный крест в ладони, я прибавил шагу.

 

Хористы начали распеваться. Сухой старик сидел за органом и, кажется, молился, прикрыв глаза. Прихожане болтали друг с другом, занимали места на скамьях, а я наблюдал за ними, взволнованно переминаясь с ноги на ногу. Текст проповеди жег карман. Мне казалось, что я не готов, что отец Паскаль ошибся, доверив мне столь важное дело. Моя вера в себя таяла с каждым мгновением.

Решив, что свежий воздух поможет собраться, я вышел на улицу и отошел в сторону от входа в церковь. День выдался пасмурный, серый, тяжелые тучи затянули небо. Безрадостный пейзаж!

Я снова пробежался взглядом по ровным строчкам, написанным позавчера. Память никогда меня не подводила, но я знал — перед паствой я вмиг забуду все, что написал, и с позором провалюсь.

— Вы дрожите.

На мои плечи легло тяжелое пальто, я вздрогнул и обернулся.

Рядом стоял человек, внешность которого настолько поразила меня, что я забыл родной язык и лишь шевелил губами, силясь что-то сказать.

Карие смешливые глаза. Изогнутый в улыбке рот, прямой длинный нос… И удивительное смешение оттенков: на чуть смуглой коже светлели пятна разных форм, создавая иллюзию того, что молодого мужчину сшили, словно лоскутное одеяло. Большое белое пятно занимало часть лба, и волосы над ним — только подумайте! — росли тоже белые!

— П-прошу прощения, — пробормотал я, силясь отвести взгляд от незнакомца.

— О, глазейте сколько угодно, я уже привык, — отма

...