Оглавление

Настоящее утро наступит когда освободившись от тлена и грязи, сбросив тёмные лохмотья стяжания и похоти и, увидев свой человеческий лик в зеркале океанов, мир расцветёт сияющей улыбкой разума и любви.

Алма Тиритан

Часть 1

Самым необычным в это хмурое январское утро был даже не угрюмый, холодный дождь, ливший с ночи и лишь понемногу теперь затихавший, и не то, что проспал я почти до девяти, а то, что выйдя на кухню, сразу включил телевизор. Впрочем, на экран я и не глянул, поскольку давно утратил интерес к тому, как делатели денег удобряют себе социальную почву. Однако, смолов кофе и высыпав его в турку, я оглянулся, услышав, как чей-то неокрепший голос уверенно сообщил, что мировая экономика достигла… и что осталось осуществить цифровизацию всей страны и будет всем нам счастье или что-то в этом духе. Мальчишка, увлечённый самолюбованием, произносил какие-то сочетания русских и иностранных слов, значительную часть которых, независимо от языка, явно не понимал. Убогую мысль, украшенную пёстрыми терминами, он озвучил в разном виде уже несколько раз. Когда же вторично прозвучал вопрос настойчивого ведущего о цели цифровизации и общественном значении этого явления, арифмейкер, как я называю этих молодых лидеров, начал ещё раз бойко повторять свою, видимо, на этот момент единственную мысль, но заметив, что у ведущего кончается терпение, стушевался и сердито сдвинул бровки.

Честно говоря, я не сразу понял, что именно привлекло моё внимание к экрану в этот раз. Культурное убожество многих из этих роботостроителей, уже проигравших, не успев начать, историческую битву искусственному интеллекту, было очевидно. Немного необычно выглядел сам ведущий. Как подтвердил быстро закончившийся диалог, он правильно оценил своего собеседника и не стал вынуждать это будущее страны совершать опасные для неокрепшей психики интеллектуальные усилия. Отпустив его с миром, он спасал положение, заполнив эфирное время рассказом о достижениях студентов известного московского вуза. Всё получилось, и криво улыбнувшись ведущий попрощался. Я тоже вернулся к своему утреннему кофе, выключил телевизор и приоткрыл окно. В комнату жадно ворвалась волна холодного, почти обжигающего воздуха, и через две-три минуты мне пришлось плотнее запахнуть халат и снова прикрыть створку. На улице было холодно. Как-то по особому холодно, когда вовсе не хочется выходить из дому. Теплое же одиночество почти не тяготило меня, но и душевного покоя не было.

— А, наплевать на этот холестерин! — думал я, нарезая ровными розовыми кусочками сало на сковороду и разбивая яйца. — Ничего за один раз не изменится. За один, за один, — вертелась в голове.

— Ну да, за один! А вчера, это какой уже раз было? Черт! Нужно менять привычки,.. хотя и поздновато, конечно.

Плотно и с удовольствием позавтракав, я открыл компьютер, и попытался сосредоточиться на работе, но доносившийся с улицы звук редких уже дождевых капель почему-то раздражал, напоминая тихий, но надоедливый будильник.

Подойдя к окну и, развернув кресло, я уселся, глядя на безнадёжно голые скелеты деревьев, сквозь которые просматривался торец соседнего кирпичного здания, молча мёрзнущего на ветру.

— Холодно там, — снова промелькнула в голове ничего не значащая мысль — Ну и что? Зима, вот и холодно… Нет, зима ни причем. Там человеческий холод, лёд, потому и сижу дома.

Выражение, впервые сегодня прийдя в голову, уже не оставляло меня. Сначала я пытался оспорить его мрачный смысл, настаивая на неуместности подобного явления в двадцать первом веке. Ничего, однако, не получилось, несмотря на мелькавшие в сознании картины последних достижений цивилизации.

В конце концов я сдался и создав новый текстовый файл, напечатал заголовок — «Холод».

Мысли быстро начали складываться в жёсткие и короткие фразы, а текст слишком напоминал длинную пулеметную очередь.

— Ну, прорвало! — вернулся я к внутреннему диалогу и, перечитав ещё раз написанное, решительно стёр всё.

Эмоции, накопившиеся за последние несколько лет наблюдений за непрерывным разрушением образовательного пространства и самих основ человеческого типа жизни — мешали нормальному рассуждению. То же, что получалось на экране ноутбука, было слишком похоже на приговор, на осуждение без права обжалования.

— А какое ты имеешь право судить и осуждать? И кого, собственно, ты судишь?

Всё это явно следовало ещё не раз обдумать. Приняв решение, я снова переместился в кресло у окна и стал размышлять.

Действительно, за последние годы были практически полностью уничтожены многие духовные ценности, благодаря которым дети и молодежь, двигаясь по выстроенным обществом ступеням взросления, осваивали главное — человеческий способ жизни.

Мысленно обращаясь к невидимой аудитории, я рассуждал о том, что первая, важнейшая ступень, на которую взбирается младенец, связана с пробуждением человеческого сознания. Здесь главное — любящие родители, и прежде всего, мать, поскольку никакая машина не выведет младенца из природного состояния, не вызовет у него улыбки, как первого человеческого ответа на человеческое обращение.

Что происходит с семьёй сегодня хорошо известно. Первый удар наносится по самому святому, в самое сердце основного человеческого союза. И действие-то, кажется, вполне безобидное. Всего лишь нужно подписать брачный договор, который упростит в случае развода процедуру раздела имущества. И это не важно, что человеку, искренне и страстно отдающему себя другому, любимому, человеку предлагают вдруг задуматься о том, что деньги, прочие ценности могут достаться при разводе не ему. Подписавший договор, спокойный теперь за своё имущество, идет ещё и в церковь, где хорошо осведомлённый священник венчает молодых. Мало сказать, что при этом все участники ритуала врут. Страшно, что именно эту форму экономических отношений называют любовью. Вслух называют, при людях! А что думают присутствующие, те, кому только предстоит вступить в брак? А как же вся мировая литература о любви и верности? Или и там тоже везде скрытая продажность?

Представляю, сколько возражений вызвало бы подобное рассуждение! Мне немедленно указали бы на то, что мать всё равно любит своё дитя, и потому проблема если и есть, то не так она и велика. И каждый ребёнок улыбается матери или другому доброму взрослому человеку, и говорить научается и вообще становится нормальным гражданином.

Правда, все чаще нас заставляют вздрагивать сообщения о том, как девочки зверски убивают домашних животных, забивают ногами и калечат подруг, милые мальчики расстреливают одноклассников и учителей; заказывают и убивают собственных родителей. А многие из тех, кто всего этого не делает, появляясь в публичном пространстве, своими рассуждениями легко разрушают представление о читающем, культурном обществе.

Неужели не видно, что в мире медленно, но до ужаса верно поднимается животная волна, свидетельствующая о трагическом откате людей к своему жестокому природному началу. Господи! Тут ведь недалеко и до каннибализма!

Стоп! Опять размахался кулаками. Есть ведь и много хорошего, черт возьми! Ведь встречаются молодые люди, в глазах которых светится и живая мысль, и нравственность, живущая в добрых семейных традициях. Есть писатели и поэты… Есть, в конце концов, верующие люди. Говорят, что их даже становится всё больше. Особенно если судить по растущим как грибы дорогущим храмам…

Ну, конечно! Рабы божьи двадцать первого века! Это что, лучше, чем рабы машины, пусть даже финансовой?

Вопрос, пожалуй, не очень смешной. Нужно подумать.

Работа не шла. С таким внутренним раздраем и раздражением ничего путного наверняка не напишешь.

Немного поколебавшись, я дополнил тёплый наряд зонтиком и закрыл за собой дверь. Как и следовало ожидать в это утро, я ошибся. Пока спускался по истертым ступеням столетней лестницы и выходил на крыльцо, дождь сменился потрясающе красивым снегопадом, наполнившим весь мир долгожданным белым праздником. Окончательно конец хмурому утру положил взрыв звонкого детского смеха в нашем уютном дворике.

— Шамиль! Ну зачем же ты обижаешь маленького?

Молодая мать троих мальчишек, кажется погодков, терпеливо и убедительно внушала своим отпрыскам представление о добре и зле, о сочувствии и взаимопомощи. Говорила она так хорошо и правильно, что я невольно заслушался.

Спустившись через минуту с крыльца на улицу и отправившись по своему привычному прогулочному маршруту, я с удивлением почувствовал какое-то внутреннее облегчение, явно связанное с обычной на первый взгляд картинкой из семейной жизни.

А снегопад с каждой минутой становился плотнее, укутывая белой плотной пеленой едва проснувшийся город. Зашумел трамвай, увозя с остановки сразу всю озябшую компанию, прячущих за воротниками лица. Оставшись один, я зашёл под навес, укрывшись от усиливающегося и ставшего липким снега.

Черный трамвай какой-то старой модели возник передо мной беззвучно, или может я его не услышал из-за плотно намотанного шарфа, защищавшего меня от снежной атаки. Чувствуя, что буран разыгрался не на шутку, но не желая возвращаться домой, я зачем-то шагнул на подножку и трамвай сразу же тронулся. Усевшись на обитое кожей жесткое сиденье, и прислонившись к стеклу, я напрасно пытался что-нибудь разглядеть за окном. Ничего не добившись, обвел взглядом длинный и почему-то пустой салон. Никелированные детали в сочетании с шоколадного цвета обивкой выглядели холодно и немного странно. Фонари слабо освещали внутреннее пространство, оставив в тени кабину, где должна была маячить за стеклом фигура водителя.

— Следующая остановка ваша — прозвучал вдруг явно уставший мужской голос, и трамвай мягко и беззвучно остановился.

— Не задерживайте транспорт. Мне ещё в депо вон сколько пилить.

С трудом различив последние слова, я ступил на тротуар. Двери за мной немедленно закрылись и длинная тёмная тень растворилась в снежном месиве. Впрочем, ветер был уже не таким сильным и пелена снега тоже быстро начала редеть, на глазах истончаясь, пропуская всё больше света и обнажая знакомые силуэты домов. Мне в пору было протереть глаза и что-нибудь удивлённо воскликнуть, поскольку я находился по-прежнему возле дома, только на противоположной стороне улицы, как если бы только-что вернулся из центра.

— Чертовщина какая-то! — Подумал я, переходя улицу. — Нужно срочно привести себя в форму. Чайку бы сейчас крепкого и с лимоном!

Взбежав по лестнице на второй этаж и достав ключ, я попытался вставить его в скважину. С первого раза, как обычно, не получилось. Все следующие попытки тоже не привели к успеху, после чего я начал постепенно вскипать вместо желанного чайника, до которого не мог сейчас добраться.

— Да что же это такое?! Чудеса, да и только!

В раздражении я стукнул кулаком по тяжёлой металлической двери, которая немного подалась вперед. Стало ясно, что замок не закрыт. Потянув на себя ручку, которая легко поддалась, я ещё раз чертыхнулся и вошел.

Размышляя о том, как могла остаться незапертой входная дверь, если я явно её закрывал, и почему ключ не поворачивается в замке, я быстро разделся и отправился на кухню готовить чай. А спустя несколько минут, с горячей чашкой, источающей желанный аромат, погрузился в любимое кресло и постепенно расслабился.

Тепло и домашняя обстановка, наполненная многочисленными дорогими нам с женой смыслами, сплетающимися в греющее душу невидимое одеяло, вытеснили из сознания весь тот беспорядок, который накапливался с утра. Я думал о том, что через неделю.., нет, уже через шесть дней моя верная половинка вернется и положит конец одиночеству. Ведь это только кажется, что одиночество необходимо порой, что оно позволяет полностью сосредоточиться на чём-то важном. На самом деле одиночество это всегда одиночество, и для человека это всегда плохо. Думая так, я ещё не знал, что убедиться в верности такого суждения мне придется совсем скоро.

К полудню солнечная и тихая погода уже совсем не походила на утреннюю. Одевшись, я вышел из квартиры и достав ключ ткнул его в скважи