Опять ты здесь, соленый дождь,
Сентябрь выжимаешь тряпкой.
Осенняя любима дрожь,
Но не листвой своей помятой;
Она любима тем, что вскользь
Сырую ржавчину с под пяток
Метет покорно к декабрю,
Чтобы рассыпаться к утру…
собирать табак для папирос
тебе придется с помощью актрисы,
которую ты ввел собой в психоз.
Самоубийца
Иссушен рот. Потерты губы.
Бушует кровь по венам в такт
Тому, чего так жаждут руки:
Там — виселица, там — палач.
И он людей не замечает,
Всегда и всеми был любим.
Стоит у заданного края,
И только вечность перед ним.
Неистово и бездыханно,
Как ожерельем по стене,
Бредут к нему воспоминанья
О неудавшейся судьбе.
Там было зарево разлуки,
И пламя сладостной любви.
Там было все. Но злые звуки
Похожи на предсмертный свист.
И поодаль, довольно жутко
Стояла тень его в плаще.
Рукой махала, словно шутка.
И будто все это во сне.
Ночь проносится, кусая
пятки улиц до костей.
Не видать, как пыль сырая
лезет с кожи пустырей.
Воспаленно, вопиюще
корчится лицо утра.
Я же жду, как в этой гуще
белой каплею вина
упадут, едва сверкая,
звезды по изгибам крыш.
Может быть тогда, родная,
ты за все меня простишь.
Мне снилась полночь в сентябре…
Как листьями на циферблате
остаток дня еще шумел —
он был немного аккуратен.
А если б мог, со знойный свистом
он возле сердца бы нудил,
а там и без того нечисто.
А там буди — хоть не буди…
В вагоне было холодно, темно,
и дождь воспоминаньем бил в окно,
и рельсы были горестью полны.
Я пил коньяк до самой дурноты,
чтоб позабыть в прерадостном бреду,
куда я еду и зачем сойду
