ПроФан

Сборник фантастики

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Редактор Владимир Митюк

Редактор Максим Швец

Дизайнер обложки Марина Ясыченко

Иллюстратор Марина Ясыченко

© Марина Ясыченко, дизайн обложки, 2019

© Марина Ясыченко, иллюстрации, 2019

— О чём мечтаешь?

— Чтоб пахло розами, чтоб реки — молочные, берега — из пряников,

Дороги — тёплые, словно дома простыни…

Из-под моста чтоб олень выскакивал

И бил копытцем, роняя яхонты,

Изумруды и аметисты…

16+

ISBN 978-5-4496-2679-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. ПроФан
2. Вера Скоробогатова. О чём мечтаешь
3. Владимир Митюк. Фантастика… реальность
4. Илья Алтухов. Контактёр
5. Анастасия Баталова. Самая лучшая смерть
6. Райн Брингерхат. Люби меня нежно
7. Антонина Клименкова. А дракон дома?
8. Алиса Клио. Скоро
9. К. А. Мил. Полёт на Луну
10. Денис Пересыпкин. Аватары, или древняя тоска
11. Леонид Позин. Козиада
12. Сергей Соколов. Простой карандаш
13. Сергей Соколов. Четвёртый угол
14. Максим Швец. Адаптация 1
15. Виктор Шепеленко. Праздник с привкусом стронция-90
16. Виктор Шепеленко. Письма в никуда

От редактора

Дорогие читатели сборника фантастики!

Летом мне посчастливилось принять участие в 12-м Крымконе «ФАНДАНГО», проводимом издательством «Шико-Севастополь»

и Крымским республиканским клубом фантастов.

Незабываемые встречи, новые знакомства, участие в дискуссиях, презентациях и мастер-классах. Удалось услышать и прочесть много интересных повестей и рассказов. О деятельности клуба любителей фантастики можно рассказывать долго. Достаточно сказать, что вышло уже более тридцати номеров журнала «Фанданго», которым руководит известный писатель-фантаст Валерий Гаевский, председатель клуба фантастов. Клуб фантастов имеет свой сайт.

И у нас тоже идея собрать под одной обложкой авторов фантастических рассказов, работающих не только в жанре фантастики, и тех, кто обращается к этой теме, буквально витала в воздухе.

Мы знаем, что издаётся много книг, журналов и сборников фантастики, но — много мало не бывает.

Участие в фестивале явилось решающим фактором.

Мы начали работать в определённом направлении, и оказалось, что присланных материалов хватит на несколько сборников.

И вот итог, надеюсь, промежуточный, нашей работы. Мы надеемся, что сборник под скромным название «ПроФан» привлечёт внимание читателей.

Да, мы пишем про фантастику.

Вера Скоробогатова. О чём мечтаешь

«О чём мечтаешь?» — «Чтоб пахло розами,

Чтоб реки — молочные, берега — из пряников,

Дороги — тёплые, словно дома простыни…

Из-под моста чтоб олень выскакивал

И бил копытцем, роняя яхонты,

Изумруды и аметисты…

Да на душе чтоб — светло и радостно,

И не мешали чужие мысли.

О большем нужно мечтать, конечно:

Изобрести новый двигатель и лекарство,

Дворцы построить, прослыть успешными,

Изжить войну и покончить с рабством».

А я мечтаю летать на облаке,

Есть землянику в лесу густом…

И отчего-то другое — по боку… —

Своим, как водится, чередом.

Владимир Митюк. Фантастика… реальность

Открыл ноутбук, и понял — когда-то это было фантастикой. Как и со всеми предметами, окружающими нас.

Поэтому не стоит на этом задерживаться.

А свой, первый фантастический опус я писал ещё шариковой ручкой. На обычном тетрадном листе. И писал я о Рэе Бредбери. В те годы выходила «Антология современной фантастики». Для обычного человека собрать её не было никакой возможности. Зато прочесть — можно. Мы буквально глотали рассказ за рассказом. Ведь до того в СССР издавались лишь романы и эпопеи.

Впрочем, первой прочтённой фантастической книжкой была позаимствованная у соседки по коммунальной квартире «Янки при дворе короля Артура». С возвратом, конечно. Так я впервые узнал о возможности путешествия во времени, или провала в него. Потом — Джонатан Свифт… Возможность побывать в прошлом или заглянуть в будущее, скорее всего, останется лишь в мечтах, сколько не строй предположений и гипотез.

Мы уже не говорим о коврах-самолётах, сапогах-скороходах…. Всё вышло из сказок и стало реальностью.

Эффект бабочки — термин в естественных науках, обозначающий свойство некоторых хаотичных систем: незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые последствия, в том числе и совершенно в другом месте.

Действительно, одно крылышко способно кардинально изменить человечество и повернуть историю по неведомому пути. И тогда наступит «Конец вечности». Сколько умов пыталось обосновать и заглянуть, но, увы. И сколько фильмов снято на это тему. Остальное — да вполне возможно. Кроме одного — контакта с инопланетянами.

Согласно моей гипотезе, «Время существования цивилизации меньше времени, необходимого для осуществления контакта». Наверное, это вульгарная трактовка уравнения Дрейка или принципа Ферма.

Нас заметят, то есть, наши сигналы, но когда долетят — будет уже поздно, не будет ни цивилизации, ни, возможно, нашей системы или даже Галактики.

Пока я говорил только о недостижимом. А многое, если не всё, кроме связанного со временем или перемещением, вполне реально.

Путешествия к другим планетам — а почему бы и нет? Если удастся решить проблему солнечной (космической) радиацией, возобновлением продуктов. И — проблем, связанных с продолжением рода.

Солнечный ветер — может, он разгонит наши космические аппараты? Пока же, мы, следуя заветам Циолковского, строим многоступенчатые ракеты для вывода спутников на орбиту и для уничтожения населения планеты Земля.

Ближний космос. «Ариэль» Александра Беляева, «Планета бурь» Александра Казанцева, фильм «Вспомнить всё». Если первый роман более социальный, то в фильме на Марсе уже целое поселение. Вообще, космические путешествия будоражат умы. Пожалуй, нет авторов, не обращавшихся к этой теме. «Марсианские хроники» Бредбери…

И я — не исключение. Как ни странно, моя первая фантастическая книжка «Необыкновенные приключения Коли и Васи в космосе», тоже была написана шариковой ручкой. В перестроечные годы (1982 год!), когда всё рушилось, мы отдыхали на заброшенной базе, без телевизора, и возможности контактов. Старшему сыну было лет десять, и я каждый вечер писал по главке. Тогда я совсем не думал о том, что буду писать рассказы и книги, и их будут издавать. А потом появились «Новые приключения Коли и Васи». И здесь я вернул ребят во время Великой Отечественной войны. Книжка была издана только в 2010 году, почти через тридцать лет после написания! Понятное дело, идея витала в воздухе, и вот (2008) появился патриотический фильм «Мы из будущего».

Кстати, «Необыкновенные приключения…» можно отнести к боевой фантастике, где ребята сталкиваются с космическими зябами и злым инопланетным разумом.

Рассказы, повести и романы публикуются на прозе.ру и других литературных сайтах, благо появилась такая возможность. И скажу — произведения рождаются не на ровном месте, какие-то события, путешествия, встречи побуждают к творчеству.

Реальность — это фантастика катастроф и природных аномалий. Как воздействует человечество на окружающую среду, и что его ждет?

Разве не реальность — появление мутирующих организмов? Халатность, незнание могут привести к необратимым последствиям.

Пример — «Война с саламандрами» Карела Чапека и «Война миров» Герберта Уэллса.

Как появился «Варикон»? Неудачный запуск космического зонда, и вот — образуется суперорганизм, питающийся энергией людей и теплокровных и захватывающий всё новые и новые территории, однако пасующий перед вполне безобидными домашними животными. Как и «марсиане», сражённые вполне земным вирусом.

А роман «Островок» был написан после вполне реального отдыха. Заброшенные поля и лужайки зарастали, к известным местам приходилось пробираться, буквально продираясь через заросли. И я представил — а вдруг и этим растениям не хватит пищи, и они перейдут на другие способы поддержания существования? И будут захватывать всё новые и новые территории. Достигнув определённого уровня, посягнут и на человека. В этом романе множество необычных ситуаций и поворотов, в том числе и перемещение во времени.

Роман «Предчувствие Гренландии» («Градиент 2П»). Название говорит само за себя. Что несёт глобальное потепление? Даже его предчувствие? Герой переходит в другую, параллельную, реальность, и становится на место своего двойника. И никто этого не замечает. Конечно, у всех этих произведений есть предшественники.… Наверное, очень сложно создать нечто совсем уж оригинальное, но сюжетные повороты, взаимоотношения меду героями — полностью во власти автора.

Воплощение мечты в реальность — передача информации.

«Кто владеет информацией, тот владеет миром» (Н. Ротшильд). Вот ещё один пласт для фантастики. Теперь информацией, казалось бы, владеют все, но кто управляет? И невозможно без мечты о мировом господстве. Или управлении, хотя бы территорией. Об этом мой роман-предупреждение «Бульвар».

Мировое господство — «Гипреболоид инженера Гарина». В нём впервые, если мне не изменяет память, появляется прототип лазера. На современном этапе создание дальнобойных лазеров вряд ли возможно, как и космических лифтов, слишком много для этого требуется энергии, однако…. Вспомним — «Из пушки на Луну» Жюль Верна. Правда, подобное невозможно из-за сильных перегрузок, которых человеческий организм вынести не может. Но появился прототип рельсового оружия.

Меня в своё время потрясла голограмма. Изобретатель голографии — советский учёный Юрий Денисюк, академик и лауреат Ленинской премии.

Денисюк провёл свою молодость в Ленинграде и был во время Ленинградской блокады в городе. Юрий Николаевич окончил в 1954 году кафедру спектральных и оптико-физических приборов Инженерно-физического факультета ЛИТМО и начал научную деятельность в Государственном оптическом институте им. С. И. Вавилова.

В то время его вдохновляла научно-фантастическая повесть «Звёздные корабли» Ивана Ефремова, где в древнем диске из неизвестного материала появляется трёхмерное отображение головы космического пришельца, а также замечательные эксперименты нобелевского лауреата 1908 года Габриеля Липпмана. В 1958 году, то есть ещё до появления лазеров с их когерентным излучением, он начал собственные эксперименты, в которых он использовал излучение лампы на парах ртути и впервые продемонстрировал трёхмерную голограмму.

В 1962 году в журнале «Доклады Академии наук» была опубликована статья Денисюка «Об отображении оптических свойств объектов в волновом поле рассеянного ими излучения» и заявлено о регистрации открытия. Многие учёные полагали, что открытие Денисюка похоже на метод цветной фотографии Липпмана или метод Габора. Но в 1970 году Комитет по открытиям и изобретениями СССР зарегистрировал метод Денисюка.

С 1971 Ю. Н. Денисюк возглавлял голографическую лабораторию ГОИ, а позднее — и целый отдел, занимавшийся голографической тематикой. С 1988 года Денисюк руководил также и лабораторией голографии в Физико-техническом институте им. А. Ф. Иоффе.

Это и есть воплощённая реальность.

Не буду говорить о Крымском мосте. Казавшееся многим невозможным сделано.

Ещё в 2014 были очень большие сложности по коммуникациям в Крыму. А сейчас мы можем общаться по интернету в режиме видеоконференции, да и по всему миру.

***

К фантастике вплотную примыкают жанры фэнтези и мистики. По «правилам» фэнтези, в произведениях присутствуют сказочные и вымышленные персонажи, допускаются любые вымыслы. Например, гибриды животных. А кто не помнит овечку Долли? Вот ещё один пример управления живыми организмами. Опять-таки, вспомним Свифта с его Гулливером, «Франкенштейна» Мэри Шелли, Булгакова с его «Собачьим сердцем».

Уже реальность длительное поддержание жизни — например, Стивен Хокинг, практически недвижимый, проживший долгую творческую жизнь, (а «прототип» — «Голова профессора Доуэля» Александр Беляева, а ещё раньше — «голова» из сказки Пушкина), пересадка органов. Ждём головы?

Так что казавшееся вчера фантастикой превращается в реальность.

А мы — в мыслящий океан Станислава Лема.

Илья Алтухов. Контактёр

В железной ячейке камеры хранения вместо фотонного ретранслятора лежал грязный мешок. Внутри оказались какие-то полусгнившие корнеплоды. Марсианин Заир Четвёртый долго ругался с кладовщиком, но кроме невразумительного «Что оставляли, то и получили», ничего не выяснил.

Он уже седьмой месяц жил на Земле, шестой планете от Солнца. Миссия по установлению контакта была явно провалена. После визита в академию наук, Заира скрутили и увезли добрые люди в белых халатах. В санитарном пункте персонал твёрдо обещал Заиру непременно уведомить руководителей планеты о прилёте посланника с Марса, но, как предполагал Заир, забыли это сделать. Несколько месяцев его держали привязанным к кровати в большом доме с решётками на окнах и трёхметровым забором по периметру. Кололи какие-то вещества, вызывавшие сон и галлюцинации. В психиатрической больнице Заир изучал людей. Страдающие от различных припадков, видевшие его впервые в жизни, соседи по палате всячески помогали ему, не давая впасть в полное уныние. Оставляли докурить сигареты в туалетной комнате, ослабляли ремни, которыми Заира привязывали на ночь к кровати санитары. Заир почти полюбил эту тёплую планету с богатой кислородом атмосферой. Наконец, он рассказал главврачу, как его научили сотоварищи по палате, что никакой он не марсианин, а погорелец из далёкой деревни в Архангельской области, приехавший просить милостыню на улицах столицы. Тогда его отпустили. В махровой пижаме и надетом поверх неё клетчатом пиджаке с чужого плеча Заир день и ночь шатался по перрону Курского вокзала, вживаясь в придуманную для него легенду. На фоне всего произошедшего пропажа ретранслятора из камеры хранения даже не удивила.

По совету начальника вокзала в линейном отделении полиции Заир написал бестолковое заявление о краже аппаратуры. Без предъявления паспорта заявление у него не зарегистрировали, но обещали во всём разобраться.

***

Дежурный лейтенант долго смеялся, перечитывая очередной опус вокзального бомжа, видимо, страдающего от белой горячки:

«После столкновения с метеоритом Марс сменил орбиту. Температура резко понизилась, атмосфера стала очень разряжённой, всё население ушло жить в подземные города, находящиеся в нескольких десятках километров от поверхности. Я тогда проходил обучение в академии межзвёздных отношений. С первого курса меня готовили к разведывательной деятельности. При этом ядро планеты начало остывать быстрее, чем прогнозировали наши передовые учёные. Теплогенераторы перестали справляться с потребностью в энергии, и в связи с этим программу по заселению ближайших планет решено было ускорить, для чего уже с третьего курса института межзвёздных отношений меня послали на Землю.

Ретрансляция через восемьдесят миллионов километров и вот я в теле какого-то человека на Земле. При попытке установить контакт с руководителями планеты, был ошибочно принят за психически больного и направлен на лечение в больницу имени Кащенко. В период нахождения в данном учреждении неизвестными лицами из камеры хранения на Курском вокзале была похищена аппаратура для обратной ретрансляции, без которой моё возвращение на Марс невозможно. Прошу оказать помощь в поиске фотонного ретранслятора, индивидуальный номер М19ЖВ. С Уважением, рептилоид Заир IV из рода Прамбопухпатров». В конце стояла замысловатая подпись и непонятный номер.

Покажу начальнику участка, пусть посмеётся, решил дежурный.

«Молодой ещё совсем, а как всё запущено, — думал подполковник Поломойцев. — Вот что значит прерывать учёбу и посылать с третьего курса на выполнение ответственного задания». Сам он был с планеты К600 в созвездии Тау Кита. Свой ретранслятор, отобранный неизвестными в подземном переходе, он искал уже пять лет. Так как он прошёл полный курс подготовки к контактам третьего рода, ему не составило труда сделать себе новые документы и устроиться начальником отдела полиции на РЖД. Так удобнее продолжать поиски. Начальник полиции, конечно, поговорил бы с инопланетным сотоварищем по душам, но это могло поставить под угрозу миссию. Заявление хотел сначала уничтожить, но, вспомнив, чему учили в академии межзвёздных отношений, аккуратно разгладил, написал вверху крупными буквами «Юмор нашего городка» и приколол на доску для информации в коридоре, потом быстро зашагал к ближайшему пункту приёма лома цветных металлов.

«Только бы успеть, — думал подполковник, — если ретранслятор ещё не ушёл в переплавку, его можно перенастроить под себя». Рептилоид с К600 тоже очень хотел вернуться домой.

Анастасия Баталова. Самая лучшая смерть

Она стояла у окна с телефоном в руке: высокая и крепкая, в узком платье до колен, перехваченном кожаным ремешком на талии. Много раз подряд набирала она один и тот же номер, поднося аппарат к уху, хмурилась, напряжённо вслушиваясь то в тишину и шуршание, то в бестолковые обрывки чужих разговоров, то в короткие гудки или механический голос робота на телефонной станции — все операторы мобильной связи были перегружены — дозвониться было невозможно.

С улицы доносились резкие автомобильные сигналы, крики, завывание сирен — гигантские пробки образовывались повсюду — она поглядела вниз — улица с высоты двадцатого этажа представлялась разноцветной мозаикой из автомобильных крыш, бегущих людей, полицейских касок и режущих глаз всплесков проблесковых маячков.

*Она присела на подоконник, вытянув длинные сильные ноги в блестящих капроновых чулках и чёрных лакированных туфлях. Снова набрала номер — шуршание, гудок. Длинный. Впервые за последние полчаса. Ещё один. Тоже длинный. Неужели получилось? Она боялась поверить, сердце её радостно заколотилось. Третий длинный гудок и — Слава Всевышнему! — голос. Тот самый голос.

— Да. Грэм Симпсон слушает.

— Это Грета… — выдохнула она.

Опустевшая квартира хранила следы недавних спешных сборов. Вещи были вывалены из шкафов, ящиков и секретеров, грудами громоздились на столах, кровати, стульях. Девушка взволнованно ходила взад-вперёд по комнате, изредка наступая на какую-нибудь забытую безделушку, а та с коротким жалобным хрустом трескалась под толстым квадратным каблуком.

— Откуда ты звонишь, малышка? — голос его потеплел, — ты уже выехала за пределы Города?

— Нет, — ответила она твёрдо, — я не смогла бы сбежать, не простившись с тобой.

Её семья уехала утром. Она соврала, что потеряла и никак не может найти свой паспорт (без него не пускают в несгораемый спасательный бункер под землёй) и под этим предлогом осталась одна в покинутой квартире.

— Малышка, — мягко сказал он, — но это же глупо. Я знаю, что для тебя забронировано место в бункере, и ты рискуешь туда опоздать. Ракетная атака может начаться в любую минуту.

Девушка остановилась посреди комнаты и с силой стиснула трубку.

— Симпсон, — сказала она грубо, — пусть лучше чёртова ракета поцелует меня в лоб прямо сейчас, чем я проживу грёбаную долгую и счастливую жизнь без тебя, ты понял? Сейчас не время прятаться от самих себя, и я знаю — ни одна женщина не может ошибиться сердцем, Симпсон, — моё место там, где ты.

— Уезжай, — сказал он.

— Ты не любишь меня?

— Нет.

— Не верю, — сказала Грета решительно, — а даже если и так, Симпсон, я всё равно не уеду, просто из вредности, сгорю здесь, в своей квартире одна, а ты сгоришь один в своей квартире, или где там чёрт тебя мотает, в своём офисе, за несколько миль от меня, — в её голосе появились саркастические нотки, — Если вам хочется провести последние полчаса вашей жизни в гордом одиночестве, которое вы так любите, мистер Симпсон, я не посмею вам мешать.

Она резко развернулась к окну, и свет обозначил мягким бликом крупную слезу на её щеке.

— Ты максималистка, — сказал Симпсон, и Грета прямо таки ощутила покровительственно-нежную улыбку в тени бархатистых тёмных усиков, она услышала её отзвук в трубке, — но, кажется, ты права. Я сижу сейчас в шезлонге на крыше небоскрёба в районе Роял-Платц, у меня есть бутылка хорошего вина, проигрыватель, и ящик дисков со старыми добрыми песнями…

Не помня себя от счастья, Грета выскочила из дома. Все улицы были запружены машинами и людьми, в панике бегущими прочь с сумками, тележками, пакетами, любимыми собачками и плачущими детьми. К станциям метро невозможно было приблизиться и на полмили — возле них бесформенной пёстрой массой кишела толпа, у полицейских не хватало сил сдерживать её, у них вырывали дубинки и оттесняли в сторону, проталкивались вперёд, кто мог, им казалось, что там, в этих подземных каменных катакомбах, спасение, и им нужно любой ценой протиснуться туда, где их не достанет страшный жидкий стелящийся огонь… Кое-где на тротуарах лежали тела погибших, задавленных и затоптанных толпой, — леденящие душу вехи на пути, пройденном неуправляемым людским потоком. Грета бежала мимо, далеко огибая станции метро. На глаза ей попалась тучная ярко напомаженная женщина в цветастом сарафане, из последних сил волочащая по асфальту полотняный мешок со столовым серебром. «Вот уж что ей в первую очередь понадобится на том свете» — подумалось Грете спокойно — удивительно спокойно — и почти весело.

До Роял-Платц было не слишком далеко, около получаса скорым шагом, и она бежала бегом, налегке, без единой вещи, без паспорта — он так и остался лежать в перевёрнутой вверх дном квартире на столе — она сокращала путь, срезая углы по опустевшим дворам — все высыпали на оживленные магистрали — и среди затихших домов, отражающих помертвевшими стёклами мягкий свет осеннего солнца, далеко разносился одинокий стук каблуков.

— Симпсон, — сказала она.

Он обернулся. Неторопливо и грациозно. Ещё никогда ей не удавалось застать этого мужчину врасплох. На нём был безупречный, как всегда, костюм и до блеска натёртые остроносые туфли.

— Прости, — сказал он с небрежной улыбкой, — я не рассчитывал, что кто-то захочет составить мне компанию, поэтому шезлонг здесь только один…

— Ничего, я постою, — ответила девушка и отвернулась. Ветер бросил ей на лицо несколько волнистых золотисто-русых прядей. Они, скользя, обтекли её жемчужно-розовые нежно-выпуклые губы, нос, лоб.

— Почему ты не захотел уехать, Симпсон? — строго спросила она.

— А зачем? Ты думаешь, это — спасение?

— Это — попытка.

— Один шанс из миллиона, — сказал Симпсон с лёгким смешком, — взгляни-ка, — он подошёл к краю крыши и кивком подозвал Грету.

Далеко внизу пёстрыми реками текла по улицам толпа, обезумевшая от страха и надежды.

— Ты уверена, что хочешь попробовать? И ради чего? Чтобы потом неизвестно сколько отсиживаться в металлическом бункере без единого лучика солнца и глотка свежего воздуха? Всё вокруг на долгие месяцы накроет плотными облаками едкой радиоактивной пыли. Ты действительно хочешь спастись, Грета? Спастись затем, чтобы ютиться на матрасе на одном квадратном метре драгоценного пространства в убежище и получать из чужих рук с каждым днём сокращающуюся порцию продовольственного пайка? Не один год пройдёт, прежде чем Земля снова сможет принять нас, накормить, взрастив на своём искалеченном теле полезные культуры. Она долго будет стоять безмолвная, мёртвая, покрытая чёрной копотью, точно старая сковородка. А в бункере будет только жёлтый электрический свет и воздух из огромных кислородных баллонов. В самом лучшем случае. В худшем, Грета, и наиболее вероятном, к сожалению, мы с тобой просто туда не попадём. Нас раздавят в толпе или застрелят на входе в бункер другие претенденты на долгую и счастливую жизнь. Ты хочешь попытаться? Ради чего? Чтобы тоже умереть, но только когда-нибудь потом, от старости и болезней? Ведь это только отсрочка, Грета. И не самая приятная.

Она внимательно слушала, теребя наручные часы. Шелестя лопастями, точно огромная стрекоза, прямо над ними пролетел, взбив потоком потревоженного воздуха её длинные волосы, армейский вертолёт.

— Моя бабушка, — продолжал Симпсон, — умирала от рака крови, долго и невероятно мучительно, на самой последней стадии болезни она уже не вставала, повсюду у неё на коже открывались зловонные язвы, она гнила, Грета, заживо гнила, мухи роились над её растерзанным обессиленным телом. А тут ты только успеешь увидеть яркий свет — как белый экран в огромном кинозале. И всё. Дверь к ангелам распахнута настежь, — он улыбнулся краешком тонких губ, — в эпицентре ядерного взрыва тебя испепелит за какую-нибудь сотую секунды, это гораздо быстрее, чем нервный импульс от любой точки тела достигнет мозга, то есть ты даже не успеешь понять, что тебя уже нет, и безусловно не почувствуешь боли. Это самая лучшая смерть. И я её выбираю, пока у меня есть такая возможность.

Симпсон подошёл к краю крыши и плюнул вниз.

— Конечно, найдутся умники, которые скажут, что я преждевременно сдавшийся слабак, но мне есть чем возразить им. Посуди сама: ведь это же смешно, паниковать, мчаться куда-то, сломя голову, барабанить в стальные двери бункера — «пустите меня, пустите, я весь такой замечательный и тоже хочу спастись»? Кто я такой? Будь я великим учёным, талантливым художником, музыкантом, ещё каким-нибудь представителем интеллектуальной элиты или незаменимым специалистом — инженером, врачом, педагогом, — это было бы оправдано, ведь сохранять надо самое лучшее, мест в бункере не так много, всем не хватит, а я самый заурядный человек, посредственность так сказать, серый банковский клерк, кому и зачем я нужен в этом обновлённом, очищенном огнём от всей скверны мире, почему из за моего обострённого чувства собственной важности должен погибнуть кто-то возможно более достойный, чем я? Те, кто выйдет из бункера на голую страшную землю, когда всё закончиться, должны положить начало новому, более чистому и доброму миру, поэтому пусть это окажутся самые лучшие из живущих. Бункер — это Ковчег, Грета.

Симпсон подошёл к проигрывателю и включил музыку. Её протяжные ласковые звуки поплыли в мягком вечернем воздухе как волны, как невесомое газовое полотно.

— Смотри, — сказал Симпсон, — это будет самое красивое, что ты увидишь в своей жизни, никогда не понимал, почему люди так боятся смерти, ведь она может стать поистине захватывающим приключением…. Смотри вперёд, Грета.

Она подняла голову. На горизонте поднималось трепещущее зарево далёких пожаров. Ракеты уже обрушивались на соседние города. В персиковом закатном небе прямо над ними стайкой пуганых птиц носились военные самолёты. Но два человека — мужчина и женщина — продолжали недвижно стоять в нескольких шагах друг от друга, бесстрашно глядя в красное лицо смертоносной ядерной зари. Далеко внизу, на улицах Города по-прежнему кишела толпа, но до двоих на крыше небоскрёба не доносились ни пронзительный вой сирен, ни топот тысяч ног, ни отчаянные возгласы. Они застыли в торжественном молчании, повернув головы в одну сторону, оба молодые и красивые; тихая нежная музыка из колонки проигрывателя обволакивала их, обвивала шёлковыми лентами; закат вызолотил их лица, обозначив каждую чёрточку, впечатав эти два лица в вечность, точно маски; ветер осторожно теребил пряди волос.

— Вот они, — тихо произнёс Симпсон.

И тогда Грета, одним прыжком преодолев те несколько шагов, что разделяли их, прильнула к его груди, нетерпеливо и жадно, этим жестом окончательно посвящая себя ему, полагаясь на него всецело, и доверяя ему во всём, даже в смерти.

Оставляя за собой широкие огненно-дымные полосы в безоблачном небе, к городу неуклонно приближались баллистические ракеты.

Райн Брингерхат. Люби меня нежно

Не человек тот, кто не влюбляется.

Унсур Аль-маали (Кей Кабус)

Белые живые лилии распустили свои нежные лепестки и, радуясь тёплому солнышку, нежились в его ласковых лучах. Ветра не было, зеркальная поверхность прудика барона Саннерхарма оставалась идеально спокойной, не тревожимой даже малейшим волнением.

Ини, жена барона, опустила в прозрачную прохладную воду тонкую ладонь, и по поверхности пруда пошли лёгкие, едва заметные круги.

Скоро должен был вернуться с работы барон. Ини с нежностью подумала о нём. Её муж занимал высокий пост в управлении трансгалактических перевозок, и его достаточно высокий оклад позволял им безбедно жить на одном из изумрудных островов, что опоясывали по периметру перевалочную космобазу и город. Изумрудный остров Саннерхарма располагался не так далеко от Города-на-воде. Наблюдая ночами за сполохами приземляющихся и взлетающих звездолётов, Ини размышляла об ответственности, лежащей на плечах её мужа, и её переполняла гордость за любимого.

Они поженились не так давно.

Всего три месяца минуло с тех пор, как Ини прибыла на Эпсилон VI — голубую планету, что была Саннерхарму родиной, а теперь стала домом и ей. Она бежала, бежала сюда, на эту тёплую планету, всю поверхность которой занимал один огромный океан, а жизнь ютилась на архипелагах прекрасных островов, от страшной войны, в которой схлестнулись две корпорации, одной из которых принадлежала планета, где она была рождена.

И лишь тут Ини обрела своё счастье. Встретила человека, который полюбил её, и она полюбила его, полюбила всем своим сердцем, истерзанным ужасом бессмысленной бесконечной войны.

Лишь тут она вздохнула полной грудью, а время предшествовавшее превратилось в страшный туманный сон. Но призраки прошлого до сих пор преследовали её по ночам. И не только.

Она была счастлива.

Но…

— Ини? Ини, ты тут? — барон показался на аллее, ведущей к пруду. Он был молод, и купил свой высокий титул, позволяющий не жить в Городе-на-воде и приобрести имение на одном из островов, совсем недавно.

— Да, я тут, Мани… — Ини улыбнулась, увидев как нахмурился барон, когда она назвала его Мани. Он не любил этого легкомысленного прозвища, однако Ини знала, что он любит её, и прощает ей её маленькие шалости. — Я так скучала по тебе, любимый.

— Я тоже, — Саннерхарм улыбнулся, — пойдём со мной в дом?

— Подожди, посиди со мной немного… давай? Как ты любишь.

— Ну, если только немного.

Барон прилёг рядом с Ини и положил голову ей на колени.

— Ты всё ещё видишь эти кошмары?

— Да… — Ини смотрела на отражающиеся в пруду облака, задумчиво перебирая нежными пальчиками светлые волосы Саннерхарма. — Я не понимаю что со мной. Знаешь, я счастлива тут, но меня гнетёт какое-то странное чувство.

— Что за чувство, Ини? — барон улыбнулся жене и, сорвав тонкую травинку, принялся её жевать.

— Ну, не знаю. Мне всё почему-то кажется каким-то неправильным. Нет, я рада, что убежала от этой страшной войны. Ноо…

— Что но, моя хорошая?

— По-моему, что-то происходит с моей памятью. Я вижу прошлое, будто в тумане. Я не осознаю себя там. Война, смерть — будто декорации, слепленные неумелым художником. Я помню, как это было, и одновременно… не помню.

— Зачем помнить такие страшные вещи, Ини? Ты забываешь их. Это нормально… — Саннерхарм беззаботно улыбнулся. — Тебе ведь хорошо сейчас? Наслаждайся этим. Я редко задумываюсь о прошлом.

— Дело не в этом. Я… Я не знаю, как это объяснить. Знаешь, есть одно яркое воспоминание, не похожее на все остальные.

— Твой кошмар…

— Да, но это не только кошмар, я помню это, я знаю, что это было… Но не помню где и когда. Я, привязанная ремнями к холодному столу, и склонившиеся надо мной люди в белых халатах. Я боюсь, мой хороший, я так иногда боюсь, что всё вот это вокруг окажется сном. Нереальностью, фантомом. И что когда-нибудь я проснусь на том самом металлическом столе, привязанная к нему жёсткими ремнями.

— Не проснёшься. Я тебе это обещаю. — Саннерхарм поднялся, и посмотрел в глаза своей жене. Ини улыбнулась счастливой улыбкой, прочитав в глазах мужа любовь и заботу, — я реален, и ты реальна, я могу тебя ущипнуть, и пощекотать. Смотри, смотри, смотри!

— Ай!

Барон начал щекотать свою жену, та схватила его, увлекая за собою на траву. Счастливый смех и шутки влюблённых заполнили окрестности маленького прудика.

Насмеявшись вдоволь, Саннерхарм поднялся и протянул руку жене, помогая ей встать.

— Пошли в дом, Ини. Уже солнце садится.

— Поцелуй меня, Мани, поцелуй меня, пожалуйста… Скажи, ты ведь никогда не оставишь меня? Не бросишь?

— Нет. Мы всегда будем вместе… Я обещаю тебе. — Саннерхарм улыбнулся, и прильнул к губам своей жены.

***

В окнах большого дома горел свет. Ини шла, держа барона за руку. Она понемногу забывала о терзавших её сердце тенях. Он, такой сильный, такой уверенный — рядом с ней. Он любит её. И остальное не имеет значения.

— У нас гости? — Ини посмотрела на мужа, пропустившего её в открытую дверь. В гостиной находилось четыре незнакомых ей человека. Полицейский офицер, два человека, в какой-то серой, незнакомой ей форме, и ещё один, высокий, красивый мужчина, в строгом костюме.

— Да.

Саннерхарм посмотрел на высокого человека и кивнул. Двое мужчин бросились к Ини и схватили её.

— Мани! Что они… мм…

Один из мужчин закрыл девушке ладонью рот, и резким заученным движением дёрнув её голову, сломал Ини шею. Полицейский подошёл к упавшему телу и, наклонившись, пощупал пульс.

— Готова.

— Всё нормально? — высокий худой мужчина скучающе взглянул на полицейского.

— Да, господин Юзуф, всё в порядке. Выключение прошло нормально, без применения излишнего насилия, — полицейский достал бланки и, присев в свободное кресло, принялся их заполнять.

— Забирайте, — Юзуф обратился к мужчинам в серой форме.

— Куда её? — Саннерхарм с интересом смотрел на то, что было минуту назад его женой.

— На утилизацию, куда же ещё.

— Подождите секундочку, — барон присел к телу, которое люди в серой форме успели положить на носилки, и снял с тонких, начинающих холодеть пальчиков, кольца. — Это очень дорогие ювелирные изделия.

— Да, конечно.

— Итак, господин Юзуф, вы можете мне теперь объяснить, что с ней произошло? Вы слышали наш разговор?

— Да. Накладочка произошла небольшая, видимо она проснулась во время зомбирования, но, нарушив инструкцию, психотехники не отправили её в утиль как брак, а решили скрыть это. Скорее всего, из-за этого привитые воспоминания не отложились должным образом и начали стираться. Приносим свои извинения, виновные будут наказаны.

— И всё? — Саннерхарм был зол, его лицо пылало праведным гневом, — и всё? Извинения? Знаете, Юзуф, мне рекомендовали «Любовь Галактик Инкорпорейтед» как лучших на рынке поставки любви… А вы мне теперь заявляете — «накладочка вышла»?

— Ну, бывает так. — Юзуф несколько поник под горящим взглядом барона. — Заводской брак бывает даже у нас, поставляющих лучших гомункулов в этой части галактики.

— Я заплатил вам не за брак.

— Мы постараемся всё исправить. Мы в скорейшие сроки вырастим и доставим вам нового гомункула, в качестве извинений, вы выберете любой психотип и физпараметры — по цене, что вы уже заплатили.

— Ну, хорошо, — Саннерхарм начинал понемногу успокаиваться. — Только у меня просьба, может вы привьёте воспоминания попроще. А то все эти войны, несчастья, которыми мне она надоедала действуют на меня угнетающе.

— Конечно, конечно, всё будет так, как вы захотите. Выберите по нашему каталогу, и в ближайшее время вам будет доставлена новая, молодая, красивая, любящая вас жена. — Юзуф гордо посмотрел на барона, — не зря девиз нашей компании «Мы приносим людям счастье!»

— Да, извините меня, я что-то разнервничался. Вы и правда делаете доброе дело. — Саннерхарм задумчиво смотрел на кольца, снятые с Ини, в своей руке, — Простите, что на вас накричал. Поймите и вы меня, мне не хочется находиться рядом с женщиной, которая своими разговорами постоянно напоминает о том, что она не женщина, а гомункул, бездушный монстр. Просто я так хочу обычного человеческого счастья — любить, и быть любимым. — Саннерхарм смущённо улыбнулся.

Улыбка его была искренна.

Антонина Клименкова. А дракон дома?

К воротам одинокой башни подошёл рыцарь и вежливо постучал:

— Простите, есть кто дома? Я насчёт поединка!

В ответ на стук над его головой хлопнуло окно на пятом этаже:

— Кто там? Гости?

Молодой женский голос разлился сладкой мелодией в ушах странствующего воина. Заросшее щетиной обветренное лицо тронула краска смущения. Торопливо отозвавшись, рыцарь слегка запнулся:

— Да! Нет, прошу прощения, не гость!

— Кто же? — недоумевала обитательница башни. Мельком выглянула уже из окна на третьем этаже. Лёгкие шаги её гулко резонировали в огромной каменной трубе башни.

— Я приехал сразиться! С драконом! Я писал заявку, вы должны были получить её две недели назад. Наверное…

— Ах, да!

Обитые железом створы со скрипом открылись перед взволнованным рыцарем, на пороге появилась принцесса: любопытный взгляд ясных глаз, приветливая улыбка на пухлых губах. На завитых золотистых волосах — шляпка с вуалью. В столице такой фасон вышел из моды три сезона назад — именно тогда и была похищена седьмая дочь короля. Драконом. Но провинциальному дворянину из обедневшего рода столичная мода трёхлетней давности слепила глаза не хуже солнечного света, тем более шляпку он и не разглядывал толком, на слишком уж прелестной головке та сидела. Рыцарь позволил себе лишь один взгляд и, немедля, с почтительностью опустил глаза.

— Всё верно, заявку получили, одобрили, — заулыбалась принцесса. — Пойдёмте наверх, напою вас чаем.

— А битва? — заикнулся рыцарь.

— Успеется! — кивнула принцесса и пригласила следовать за нею. — Дракон сейчас почивает. Он у нас ранняя пташка — встаёт с жаворонками, улетает спозаранку на охоту. Птиц на обед наловит, добытчик мой, а после еды его в сон клонит. Так что до ужина не проснётся.

— А сразиться? — недоумевал поборник справедливости и защитник обездоленных, поднимаясь за принцессой по крутым ступеням винтовой лестницы.

Прямо перед ним волочился длиннющий шлейф её платья, который принцесса и не подумала приподнять. В связи с этим рыцарь терзался противоречивыми чувствами: гадал, как же ей, такой хрупкой, должно быть, неудобно ходить со столь длинным подолом? Вторая мысль была: если бы она приподняла подол хоть на пару дюймов, он, будучи ниже на несколько ступеней, смог бы лицезреть её туфельки, а, может быть, и щиколотки. Третье: если она всё-таки оступится и запнётся, он будет готов подхватить её на руки! Вот это будет блаженство!

Но принцесса и не думала падать, она за время заточения в башне наловчилась бегать по этой лестнице, как вниз, так и вверх.

В светлой комнате наверху стояли у окна пяльцы с почти законченным вышитым гобеленом. Узор представлял собой летящего по небу в кудрявых облаках дракона с золотой шкурой и кудрявой же гривой. Рыцарь позволил себе коротко взглянуть на рукоделие, однако хвалить искусство вышивальщицы не стал из робости, послушно сел на указанное принцессой кресло возле стены. На столе рядом с креслом стояла чудесной красоты ваза с цветами, собранными вокруг башни, и корзина с фруктами из сада, что произрастал неподалеку.

— Подождите минутку, я заварю нам чай.

И принцесса отошла в угол комнаты, где у камина, служившего так же очагом, ждал слегка закопчённый чайник, очень, кстати, ещё горячий.

— Сладости? — любезно придвинула вазочку прекрасная хозяйка. — Из местного мёда, сама варила, попробуйте.

— Благодарю…

Рыцарь проклял себя за свою неловкость: хлебнул глоток оказавшегося слишком горячим напитка и обжёг язык, да закинул в рот комочек медовой ириски, в коем тотчас увязли зубы.

Принцесса, наблюдая за ним, весело посмеивалась. Правда, смеяться у неё получалось не обидно для гостя. Пытаясь разлепить челюсти, рыцарь пытался улыбаться в ответ.

Так они выпили по чашке ароматного чая в непринуждённом молчании.

— А где дракон? — шёпотом спросил рыцарь, когда вернулся дар речи, и вспомнил-таки, с какой целью явился.

— Спит в соседней комнате, — кивнула на другую, запертую дверь принцесса, — но не надо шёпотом, он от тихих звуков и шорохов просыпается. А от громких — нет. Я обычно даже пою за работой, ему так спокойнее. А если будем шептаться, он вскочит злой, потому что не выспится. И потому, что я ещё ужин не приготовила, а он должен до ужина спать. Понимаете?

— Д-да, вполне, — закивал рыцарь, через силу заставив себя говорить обычным тоном, косясь на дверь.

Допив чай, он огляделся, спросил:

— И как вам здесь живётся?

— Нормально, — пожала плечиком принцесса. Отставила чашку и взялась за нитки с иголкой. Стала неторопливо накладывать стежок за стежком, продолжая вышивать гобелен.

— После столицы, полагаю, скучаете? — посочувствовал рыцарь, сам в столице в жизни не бывавший.

— Не без этого, особенно зимой, — согласилась принцесса. — Однако, знаете, и не докучает никто особо. А я люблю уединение и тишину.

— Понимаю, — кивнул гость, — наверное, не много желающих сразиться с драконом?

— Что поделать, — вздохнула принцесса с напускным безразличием, — за освобождение седьмой дочери младшего брата короля не сулят большой награды, вот потому и смельчаков нет. Но мне, знаете, и здесь неплохо живётся. Природа тут красивая.

— Природа — это да! — охотно подхватил рыцарь. — Живописная.

— Да-да, впору этюды маслом писать, — закивала принцесса, — вот, бывает, смотришь с высоты на какую-нибудь окрестную полянку — ничего особенного! А приземлишься — и дух захватывает!

Рыцарь промолчал, против обыкновения уставившись прямо на собеседницу. Та от этого взгляда спохватилась:

— Что вы так на меня смотрите? Я говорю: когда мы с драконом вылетаем на прогулки! А вы что подумали?

— Нет-нет, я так и понял, что вы, — открестился рыцарь. Поспешил сменить тему: — Я, знаете ли, тоже от местных полей, от лугов в восторге. Грешным делом, пока ехал, аж задумался: а не податься ли мне в услужение к дракону? Кстати, вы не знаете, не нужны ему, скажем, конюхи? Я хорошо с лошадьми лажу.

— То-то вы пешком сюда пришли! — захихикала принцесса, прикрыв рот ладошкой. — Потому что лошадей вам жалко, чтобы на них ездить?

Рыцарь смутился, опустил голову, взглянул на веселящуюся собеседницу искоса.

— Простите, — замахала она рукой. — Это я так, шучу. Нет, конюшен мы здесь не держим, увы. А вы, что же, хотели бы здесь поселиться? Вы это серьёзно?

— В таких угодьях-то? Конечно, кто бы отказался. Бог с ней, с наградой за ваше освобождение — земли тут какие плодородные! Если удастся сговориться с драконом, я бы продал развалины от своего фамильного замка соседу по сходной цене, да отстроил бы здесь домик — вот было бы чудесно!

— А ваша семья? Разве кто по своей воле согласиться жить под крылом дракона? — заинтересовалась принцесса.

— Я не женат, — признался рыцарь, отвёл глаза и густо покраснел. Добавил: — Детишек не имею. Сестёр и братьев тоже нет, как и прочих родственников. Родители почили, мир их праху. А семьёй своей я называю нянюшку-старушку — добрейшей души женщина! При ней сын её, он у нас в хозяйстве за всю мужскую прислугу, очень работящий, не пьющий мужчина. У него жена — она за кухарку и прачку, понятно. Детишки есть, но не волнуйтесь, они воспитанные, тихие, умные. Я сам их обучал чтению и письму. А нянюшка наша столько сказок и баллад знает! Она прежде, по молодости лет, переодетым менестрелем по миру бродила, ну, вот сына и принесла сама по себе. А родители мои её приняли ко мне в кормилицы, значит. Вот так, м-да.

— Да, — вздохнула принцесса. Пока он говорил, она умудрилась запутать нитку в колтун, коим и занялась теперь, нахмурив бровки. Кивнула гостю на чайник: — Прошу вас, будьте, как дома. Если хотите, ещё налейте.

— Благодарю, не откажусь.

Наполнив чашку, он осмелился подойти и встать над пяльцами. Рискнул посоветовать:

— А вы не за этот конец дёргайте нитку-то. Позвольте, покажу…

— Ах, не утруждайтесь, я лучше обрежу!.. — возразила принцесса, разозлившаяся не то на неподатливый узел, не то на непрошеную помощь.

Она взмахнула рукой, отводя его протянутую руку в сторону, да не увидела — попала по той руке, которая держала чашку. Кипяток с заваркой плеснул прямо на гобеленовое полотно, расползаясь мокрым, противным, исходящим паром тёмным пятном по узору.

Глаза принцессы побелели от взрыва негодования. Она вскочила с места, в ярости перевернула пяльцы, отбросив рукоделие в угол, отшвырнула, пнув, корзину, и разноцветные клубочки разбежались по полу.

— Ты?! — раскатистым голосом заорала она на присевшего от неожиданности рыцаря. — Как ты посмел?! Да ты знаешь, сколько я это вышивала?! Глаза портила! Спину гнула! Да мне эти ровненькие стежочки уже поперёк горла!!!

Рыцарь рухнул перед нею на колени. Принцесса возвышалась над ним, как ураган над утлым судёнышком. Глаза её метали молнии, изо рта валил чёрный дым, под шлейфом платья бился об пол драконий длинный хвост.

— Простите, госпожа, — потрясенно пробормотал рыцарь. — Я лишь желал помочь. Прошу, извините меня за мою неловкость.

Принцесса помедлила. Глубоко выдохнула, выпустив в сторону распахнутого окна струю дыма и сноп огненных искр. Покосилась на рыцаря: тот при виде огнедышащей красавицы только глаза таращил, однако сбежать прочь не порывался, хотя имел к тому свободу и возможность.

Она отошла на шаг, смущённо прикрыла хвост шлейфом платья. Села в кресло. Тихонько кашлянула.

Рыцарь тотчас вскочил на ноги, засуетился: первым делом налил ей чашку чая, чтобы смочила запершившее горло. Затем поднял опрокинутую стойку с пяльцами, поправил перекосившуюся ткань гобелена. После принялся ползать по полу, собирая в корзину раскатившиеся клубочки.

Принцесса молча наблюдала, грея чуть дрожащие пальцы о чашку.

— Прошу прощения, можно вопрос? — рискнул подать голос рыцарь.

— Да? — мрачно отозвалась принцесса.

— Вас прокляли лично или соперница яд подсунула?

— Ни то, ни другое, — сперва фыркнула смешком, потом тяжко вздохнула принцесса, — когда-то давным-давно, много поколений назад, одну принцессу действительно украл дракон. Как полагается, её вызволил смелый рыцарь, который впоследствии сделался королём. Однако ради общего блага и ради обещанного после женитьбы титула, тот рыцарь смолчал, когда в первую брачную ночь выяснил, что невеста оказалась не девственницей. В положенный срок она принесла прекрасного ребёнка, девочку, совершенно обычное на вид человеческое дитя. К счастью, потом она родила своему законному мужу сыновей-наследников, поэтому король продолжал молчать и признавал девочку своей дочерью. Как водится, по достижению возраста юную принцессу выдали замуж. Кто же знал, что наследие дракона проявится в будущем: если в семье родится семеро дочерей, то седьмая окажется, пфф, хвостатая.

Рыцарь поставил возле её ног корзину с собранными клубочками. И так остался стоять на коленях, ловя глазами её ответный взгляд. Принцесса не смотрела ему в лицо, уверенная в реакции, известной ей по предыдущим женихам. Однако этот ужасаться отчего-то не спешил.

После минутного взаимного молчания рыцарь набрался храбрости и решительно взял её за… за кайму подола. Очевидно, он собирался галантно поцеловать ткань её платья и красноречиво принести клятву в верности. Однако вместе с материей умудрился ухватить за кончик хвоста. От неожиданного прикосновения в крайне неожиданном месте принцесса взвизгнула — и машинально пнула его ногой в лицо.

Рыцарь откатился кубарем в противоположный угол комнаты. Кое-как собравшись, он привалился спиной к стене и скорчился, зажав рукой закровянивший от удара нос.

— Ах! — поняла, что натворила, принцесса. — Прости меня! Прости, я случайно! Я не хотела!..

Она кинулась рядом с ним на пол, на колени, обхватила его голову руками, развернула лицом к себе, приговаривая:

— Очень больно, да? А если подую, пройдёт?

Не подумав, она подула. Вместо холодка её дыхание произвело облако дыма, от которого у рыцаря ещё больше заслезились глаза. Он попытался что-то сказать, но получилось неразборчивое мычание пополам с кашлем.

— Что? — не поняла принцесса. Нетерпеливо сунула ему чашку с кипятком.

Обжёгшись, тот подавился, опять долго кашлял…

А потом спросил с надеждой:

— У нас в роду другая особенность: старший сын в полнолуние оборачивается волком.

— О-о… — только и вздохнула принцесса.

Она сообразила, что рыцарь уже упоминал, что он у родителей единственный отпрыск. А нынче ночью как раз ожидается полная луна.

— И как же ваша нянюшка относится к полуночным серенадам? — хихикнула принцесса.

— По-разному, смотря по настроению, — ещё больше смутился рыцарь, — вой напоминает ей пропавшего супруга. Когда всплакнёт. А иной раз выгонит в лес поганой метлой, не впустит в дом до утра, и вообще заставляет мыть лапы после прогулки.

— А знаете, — произнесла принцесса, — я всегда хотела завести собаку. Но все они почему-то вечно охотились за моим хвостом и рвали платье.

— Я против подобного обращения с дамами, — торопливо поклялся рыцарь.

— Ну, здесь же нет чопорных придворных, и вообще посторонних, — пробормотала она, покраснев. — Погодите так сразу отказываться.

Алиса Клио. Скоро

Людям часто снятся сны.

Никто не делает из этого проблемы. Наоборот, считается: если душа может сновидеть, значит, она не пустеет. Никогда не задумывался об этом всерьёз, даже теперь, когда есть прямой повод. Конечно, кошмары — дело совсем иное, но мой сон — не кошмар. Самый обычный сон. За исключением одного: он повторяется.

И он единственный.

Не то что бы меня это сильно беспокоило. Засыпаю я без напряжения, даже с удовольствием: я — единственный участник увлекательной игры. И пусть её правила до конца не ясны, меня это не волнует. Просто интересно…

Интересно, много ли таких, как я?

Уникальность природы моего сна состоит в абсолютной правдивости каждой проживаемой секунды. Прежде всего, исчезает то чувство неискоренимого одиночества, которое мы проносим сквозь жизнь, даже не догадываясь о нём. И лишь после этого череда новых зрительных образов подтверждает факт того, что я нахожусь в совершенно иной реальности.

Где же?

Я понимаю не сразу: вокруг — очень мягкий рассеянный свет. Он дарит меня своим живительным прикосновением, постепенно приобретая оттенок чистейшей лазури, сообщая окружающему миру глубину, сходную с космической. Забавно, аналогия с космосом всегда приходит раньше, подталкивая меня непосредственно к разгадке: я — в воде. И воды этой неизмеримо много.

Океан.

Прозрачный до невесомости, он покачивает меня в своей колыбели, терпеливо внушая: я — молекула воды, крошечная частица жизни, обезличенная и лишённая памяти, но живая. Я парю в бескрайнем пространстве, и даже эта бескрайность — в порядке вещей, и моё сознание — сознание бесконечно малой величины, вполне способно охватить её. В этом нет противоречия, но есть желание различить детали, и я настраиваю резкость, словно наводя лупу, цепенея от предчувствия и предвкушения того, что мне предстоит.

…постепенно, словно из другой Вселенной, ко мне возвращается память о теле, и появляются физические ощущения. Мои руки и ноги послушно загребают воду, я плыву, почти не прилагая усилий, в нескольких метрах от поверхности. Лёгкое удивление — пребывание под водой не доставляет мне никаких неудобств, я могу свободно дышать. И почему-то очень хочется верить, что это не сон. Быстрые стайки рыб, медузы — штрихи, необходимые для придания достоверности этой феерической картине. Одиночество здесь не смущает меня, но я погружаю взгляд в лазурную глубину и чего-то жду. Накатывает томительная грусть, не размывая, но обостряя общее переживание счастья — моё существование в этом мире лишено противоречий. Я жду, и потихоньку, словно отвечая на мой внутренний зов, в глубине океанской бездны нечто уплотняется, темнеет и сгущается в точку — совсем маленькую, на пределе видимости. С этой секунды мой взгляд уже не отпускает её, мои глаза видят лишь её одну, и она торопится вырасти — нечто приближается так стремительно, что я уже не сомневаюсь: у него есть определённая цель, и эта цель — я.

И вот, на расстоянии нескольких десятков метров, оно внезапно сворачивает в сторону. Точка исчезает, и появляется изящный удлинённый силуэт, до странности знакомый. Резко снизив скорость, это новое существо медленно огибает меня, не приближаясь, и тогда я узнаю его… Солнечный блик вытанцовывает сложный ритм на гладкой спине, безупречно очерченное тело скользит в воде, и моё уединение теперь навсегда нарушено. Мгновение — и я вспоминаю всё: жизнь проходит перед глазами, вплоть до последнего вечера, когда, закрыв книгу, я положил усталую голову на подушку. От этого происходящее не становится менее реальным. Наоборот — жизнь оборачивается прелюдией к этому моменту, когда из чрева океана передо мной выплывает его идеальное создание.

Синяя акула.

Моя акула.

…это поистине удивительно — ощущать рядом присутствие такой несравненной, необузданной красоты. Удивительно, даже поразительно, — сознавать её связь со мной, пуповину, тянущуюся ко мне из бессознательного. Но ещё удивительней — понимать, что на самом деле ничего такого нет, что это — всего лишь морок, наваждение. Всего лишь сон…

Акула кружит и кружит возле меня, не проявляя признаков агрессии. Я не помню, чем всё заканчивается. Финал тонет в чернильной тьме или разлетается в клочья, разорванный трелью будильника. В одном я уверен точно: акула в моём сне не желает мне зла. И, тем не менее, именно она станет причиной моей смерти.

Однажды на одном сайте, посвящённом жизни морей и океанов, я наткнулся на следующую фразу: «Мало кто из людей понимает, что такое акула на самом деле». Мне кажется, я понимаю.

К животному миру я всегда был отстранённо равнодушен. Сказался опыт раннего детства, когда, начитавшись иллюстрированных детских энциклопедий, я не на шутку увлёкся чешуекрылыми. Проще говоря, бабочками. Разумеется, пределом мечтаний была полная коллекция. Я скрупулёзно изучил теорию от «А» до «Я»: где охотиться, как держать сачок, как вытаскивать бабочку, чтобы не повредить пыльцу, как консервировать, накалывать на булавку и т. п. Тогда, по молодости лет, результат моих потуг меня разочаровал. Мёртвая бабочка не обладала и сотой долей очарования живой. Отсюда я вывел одну из важнейших аксиом: бесполезно пытаться сделать что-то красивое из чего-то мёртвого.

Возможно, я просто был неопытен. Не искушён (что за слово!). Доказательство тому я часто наблюдаю на полках сувенирных магазинов, где смерть содержится в стекле, янтаре, хрустале и Бог знает, в чём ещё. Значит, в нашем мире существует некоторое количество специалистов по созданию красивого из мёртвого. Более того: для них это весьма прибыльное дело, поскольку имеется устойчивый спрос на подобные суррогаты. Я мог бы стать таким. Но я не хотел.

Поэтому моя работа не связана с тем, что в прошлом жило и дышало. Мой конёк — цифры. Я, скажем так, цифровой аналитик. Не экономист, нет: я не делаю логических выводов и не строю концепций. Этим занимается мой напарник: у нас на двоих маленькая фирма. Наши клиенты — точно такие же маленькие фирмочки, которые страстно желают выжить в море большого бизнеса. С годами всё больше клиентов придают значение планированию и прогнозу текущей деятельности. Но крупных среди них немного. И это, скажу я вам, очень странно. Ведь, даже если ты крупный хищник, на тебя всегда найдётся кто-то побольше, плюс форс-мажор — неизвестная науке зараза. Подобные вещи тоже просчитываются. Спросите меня — как, и я расскажу. Может быть.

Помогая другим ловить подводные течения, мы продлеваем их существование и отодвигаем конец. Мой напарник верно говорит, что всякая работа имеет отношение к вечности. Но не к красоте. Нет.

Ну да Бог с ним, главное, это занятие мне по душе. И на жизнь хватает. А чтобы хватало на Стасю, я сдаю комнату одному гастарбайтеру, вот уже скоро два года. Так что — никаких хлопот. В смысле, с деньгами.

Придётся рассказать по порядку. Стася — моя подруга. Она красивая, умная и деловая. Студентка-заочница на химическом, попутно изучает психологию и нэйл-арт. И то и другое — для общего развития. Знает про Фэн-шуй всё, но в общих чертах (её слова, объяснять которые я не берусь), а главное, умеет грамотно устроить праздник на ограниченной площади с произвольным количеством участников.

Просто сокровище.

Что до парня, который снимает комнату, то я слегка покривил душой, назвав его гастарбайтером. Он уже, считай, наш человек: с гражданством порядок, работает, учится, и вообще довольно хорошо приспосабливается для представителя совершенно дикой народности. А что она дикая, это факт. Неоспоримый.

Он индеец майя.

Я где-то читал, что они все вымерли, но Отэн сказал: враньё. Живут потихоньку. А зачем индейцу майя приезжать в Россию, чтобы поступать в СПбГУ на факультет восточных языков — ну не знаю. Какие-то причины, наверно, имелись. Я к тому, что ничего удивительно здесь нет. Случаются и более странные вещи.

Наш индеец говорит по-русски чисто и правильно, но мало. Для построения предложений использует два-три слова, не больше. Сдаётся мне, тут не лингвистические трудности, а, скорее, черта характера. Не то что бы он нелюдим: как-никак, социальная адаптация требует навыков общения, а в поиске работы Отэн всегда был успешен. Вернее, работа сама его находила.

Иногда мне даже было немного завидно.

Так вот, про общение: похоже, он просто сознательно отгораживается от любопытства окружающих. Такой ментальный приём, что-то вроде уплотнения ауры. Терминология целиком и полностью стасина. Я знал, что Отэн ей не нравится. С чисто женской подозрительностью Стася желает знать о нём всё — и при этом не хочет с ним разговаривать.

— Не похож он на индейца, — как-то раз заявила моя подруга, расставляя чашки по периметру круглого кухонного столика.

В тот вечер мы ждали на ужин друзей; следуя парадоксу женской логики, она сочла именно этот момент удачным для демонстрации своей неприязни к жильцу.

— А на кого он похож? На негра?

— На чуваша.

— Ты много их видела?

— А ты? — не желая сдаваться, Стася перешла в наступление. — Примерно как индейцев.

Стася ждала продолжения, но я замолчал. С моей точки зрения, в жизни и без того хватает проблем, чтоб ещё и создавать их на ровном месте. Стася так не считала. Осторожно поставив на стол чашку, дабы её возбудимое эмоциональное поле не вошло в контакт с легко бьющейся посудой, Стася подбоченилась и в упор посмотрела на меня. Такой взгляд я нередко наблюдал у сериальных героинь — типа «Ещё слово — и я уйду из этого дешёвого проекта! Или задушу сценариста!»

— Ну, скажи: какого чёрта он по три раза в день выносит мусор в контейнер, говоря, что иметь мусоропровод в кухне — очень плохой Фэн-шуй, и благодарение всем богам, что мы живём на девятом этаже!.. Да он чокнулся ещё в младенчестве.

Теперь мне стало ясно, что так зацепило Стасю. Фэн-шуй исконно её территория, и как только он посмел?! Я хотел сказать ей: дело даже не в том, что Отэн индеец, просто он другой… Он и не подумал, что способен её задеть! Он вообще ни за кого ничего не додумывает.

Да, я должен был так сказать.

А впрочем, ни черта не должен. Она только больше разозлилась бы. Особенно на это самое «вообще».

— Пускай выносит. Хуже, если наоборот. Я и сам за чистоту и порядок.

— Оно и видно, что два сапога лапти.

Больше она ничего не сказала. Закончив с сервировкой, она включила чайник, принесла из комнаты вазу с хризантемами и поставила на столик. Вынула из шкафчика печенье и переложила на блюдце. Спокойные, размеренные движения. У Стаси всегда получалось создавать нужную атмосферу.

Но сегодня я видел: она чем-то встревожена. О том, что женщины тревожатся намного больше мужчин я, конечно, знал. Разные умные люди советуют не обращать на это внимания, но не всегда получается. Особенно в такой тихий, уютный, почти семейный вечер, когда всё было бы так хорошо, если бы не…

Мы сидели друг напротив друга. Она листала журнал, я чистил мандарин.

— Что-нибудь не так на работе? — спросил я.

— Что — «не так»?

— Ну, что-нибудь вдруг взорвалось, или…

— «Взорвалось»! — она фыркнула. — Никогда не говори о том, чего не знаешь!

— Я просто хотел тебя развеселить, — пояснил я. — Ну откуда мне, в самом деле, знать, как развлекаются фармацевты!

Она, наконец, улыбнулась. И стала ещё красивее.

Потом… словно солнце зашло за тучу.

Стася опустила голову и посмотрела на меня исподлобья, сквозь завесу тёмных волос. Потом откинула волосы и взглянула мне прямо в лицо. Морщинки в уголках её глаз обозначились резче.

— Тебе ещё снится тот сон?

Сначала я даже не понял.

— Какой сон? А, ты про мою рыбину. Да, бывает.

— А вот я не вижу повторяющихся снов.

— Ну, живут люди и без этого.

— А если подумать…

— Ты слишком много думаешь, — сказал я. — Это не всегда помогает.

Стася хотела ответить, но тут в домофон позвонили, и она бросилась открывать. Вместе со звонком к нам ворвались сбивчивые восклицания, перепутанные тапки, маленькие дети.… И тема сама собой отошла в прошлое.

И всё-таки, когда гости ушли, Стася вспомнила о нашем разговоре и посоветовала мне сходить к психологу. И я пошёл. Сам сон меня не тревожил. Интересно было…

Нужный мне специалист жил на Петроградке, занимая офис в одном из бизнес-центров, понатыканных между старых обшарпанных зданий. Добираясь до него, я миновал целую полосу препятствий из ворот, лестниц и домофонов и, честно сказать, сомневался, найду ли дорогу назад. Тем более, что мысли мои были заняты другим.

Интересно, чего это Стася так взъелась на Отэна? Когда мы поженимся, ему всё равно придётся съехать. Кстати, это идея! Возможно, она уже предвкушает и подгоняет это событие, и, если так, её раздражение понятно.

Может, она всё-таки решится ко мне переехать?

Я хочу на ней жениться. Я для этого созрел. Хочу видеть, как она расчёсывает свои чудесные волосы по утрам. Я не позволю ей стричься, даже когда у нас будет много-много детей, и домашние хлопоты не оставят ей времени на себя. Я буду дарить ей четверть часа каждое утро, наблюдая, как она берёт круглую щётку, садится у зеркала и волосы, оживающие под её руками, струятся по плечам, тёмным водопадом спадая к ногам.

Задумавшись, я как наяву увидел улыбающееся лицо Стаси: вот она склоняется над колыбелью младшего сына, поднимает голову и смотрит на меня. Я держу на коленях старшего. Мы возвращаем ей улыбку. Я ещё немного полюбовался картиной, и вдруг осознал, что этого не будет никогда.

Мы не поженимся. У нас не будет детей. Странно — в моём предвидении не было ничего ужасного или фатального. Даже ничего хоть сколько-нибудь окрашенного эмоционально. Я испытал необъяснимое чувство, возможно, знакомое всем провидцам. Просто: так не должно быть. Будет что-то другое.

Секунда — и ощущение ушло. Я растерянно огляделся и только теперь заметил, что уже давно стою перед нужной дверью. Стряхнув с себя наваждение, я позвонил.

Профессор.

Он немолод. Впрочем, был ли он когда-нибудь молодым? Подобный тип людей должен появляться в полном блеске своего совершенства сразу из инкубаторской пробирки.

У профессора есть очки, и он нацепляет их на нос — видимо, чтобы получше меня разглядеть.

Примерно с четверть часа мы ведём принуждённо оживлённый диалог в стиле сказочки про Красную Шапочку, иногда для удовольствия меняясь ролями. Отчего у вас такие большие зубы? Отчего вы не читаете бесплатных газет? Отчего вы лысеете с висков?

Профессору жизненно необходимо выяснить, кто я: Шапочка, бабушка или главный злодей, поисками которого занимается всё человечество. Наконец, он, видимо, делает какие-то выводы, но оставляет их при себе. Его профессиональное тщеславие удовлетворено; теперь мы можем перейти к обсуждению интересующей меня темы.

— И вы не испытываете никаких неудобств или душевного дискомфорта в связи с тем, что вас сейчас проглотит акула? — спрашивает профессор.

— А с чего вы решили, что она собирается меня глотать? — спрашиваю я.

— Она хочет вас разорвать?..

Я смотрю на акулу. Я уже научился мысленно вызывать её образ. Акула в моей голове флегматично спокойна. Сохраняя на лице вежливое выражение, я пожимаю плечами. Нет, я не думаю, что она хочет меня разорвать.

— Не больше, чем вы, — говорю.

— Чем я?!

— Ну, например.

Профессор легонько барабанит пальцами по краю стола. Он глядит на меня — не прямо, а чуть искоса, — и молчит. Выжидательная позиция хищника в засаде — почему это пришло мне в голову?

Возможно, потому, что профессор очень ответственно относится к своей работе.

Ему не мешало бы слегка расслабиться.

Но я не даю консультаций профессионалам.

Жаль, что я не веду дневника. Описание нашей встречи заняло бы достойное место в мировой литературе. Профессор ещё долго говорил на самые разные темы, почему-то уверенный, что я его слушаю. Наконец со всеми возможными предосторожностями спросил о личной жизни.

В личной жизни всё в порядке, заверил я.

Брови профессора выстроились домиками, в глазах застыл невысказанный вопрос — «как это?..»

Ну вот, знала бы Стася, чего этот тип от меня домогается!

Я повторил то, что говорил раньше. Любой давно б уяснил себе моё мнение по этому вопросу, но к психологу это не относилось, ума не приложу, почему. Может, он слишком долго учился?

Стена за его спиной увешана дипломами. Если и есть в этой комнате кто-то умный, это, несомненно, он. И он знает, чего от него ждут.

Профессор соединяет вместе кончики пальцев, нагибает голову, как молодой бычок, и начинает говорить, а я зачарованно смотрю на его блестящую лысину, терзаясь угрызениями совести. Зачем отнимать время у Героя нашего времени?!

Пусть себе дальше спасает мир!

Но Стася…

И я молчу и слушаю.

Моя акула тоже слушает излияния профессора и слабо шевелит хвостом. Ей до фени все его излияния. Так и должна вести себя нормальная рыба.

— Я дам вам телефон моего коллеги, — наконец, говорит профессор, — возможно, ваша проблема как раз по его части. Он кинезиолог, — поясняет профессор, одаривая меня сквозь очки пронзительным взглядом в стиле: «Знаю, что вы мне сейчас скажете. Даже не пробуйте!»

Я не пробую. Я наблюдаю, как профессор берёт со стола листок бумаги и пишет какие-то цифры.

— Побеседуйте с ним тоже.

— Конечно, побеседую!

Чёрт, опять я веду себя так, словно это я психоаналитик, к которому направили клиента! Виновато добавляю:

— Я очень люблю беседовать!

Профессор смотрит на меня с подозрением. Впрочем, я тоже начинаю подозревать, что он смотрит так абсолютно на всех. Издержки профессионализма. У каждого свои. У меня тоже есть, хотя… это не так увлекательно.

Не то чтобы мне совсем не понравилось. Было весьма познавательно, да и приятно разок вернуться домой пораньше. Ожидая Стасю, нашёл в справочнике телефон газовой компании и вызвал мастера осмотреть нашу духовку. Три месяца собирался это сделать! Потом я разобрал, почистил и починил наш тостер. Даже не стал отдавать его Отэну, просто подкрутил пару винтиков. Потом приделал к шкафчику новые ручки. Жизнь кажется такой лёгкой, когда все проблемы решаются своими руками…

На самом деле мне очень хотелось, чтобы Стася оценила мои усилия, и разговоры о моих домашних подвигах вытеснили иные темы… то есть, ну да, это избавило бы Стасю от необходимости ударяться в психологию.

Я не хотел говорить о профессоре.

Наконец она пришла. Потопала на коврике, отряхивая грязь с сапожек (на редкость слякотный выдался декабрь!), повесила на плечики пальто и неслышно скользнула в ванную. Я начал заваривать чай. Это спокойное обыденное действие успокаивало.

Из-за чего я волнуюсь?..

Стася вошла на кухню. Её волосы были мокрыми; похоже, она забыла зонтик. Я открыл рот, готовясь произнести ничего не значащую фразу, однако она меня опередила:

— Как дела?

— Хорошо. На работе никаких проблем.

— Нужна мне твоя работа! — она фыркнула. И я поверил: не нужна. Убедительности Стасе не занимать.

— Всё хорошо, честно.

— Всё?

— Всё хорошо. Глобально хорошо.

— Перестань твердить одно и то же! — сказала Стася с раздражением. — Ты там был?

— Был… в общем, толку мало, — признался я.

И всё рассказал. По ходу рассказа приготовил ей чай, а себе смешал коктейль. Это позволило мне какое-то время не смотреть на неё. Почему-то я был уверен: взгляну — и сразу собьюсь!

— Ты серьёзно? — уточнила Стася.

Ну вот, и она туда же! Я чувствовал: так и будет.

— Я серьёзен, насколько это того стоит.

— Зачем же он назначил тебе ещё одну консультацию?

— Я ответил не сразу. Поболтав лёд в стакане, подождал, пока кубики не улеглись наиболее компактно, и тогда сказал, тщательно подбирая слова:

— Думаю, его заинтриговал сам феномен. Но меня-то волнует только акула.

— До чего ты упёртый.

Я вздрогнул, когда через всю кухню пролетела фарфоровая ваза. Её праздничный звон долго раздавался в моих ушах. Ничего себе.

— Стась, послушай. Я не хочу с тобой ссориться. Просто он так видит мою ситуацию.

Стася молчала, сосредоточенно обшаривая взглядом окружающие предметы в поисках новой жертвы. А ещё говорят, что неприятности начинаются после свадьбы. Мы даже не женаты — пока…

— Стася! — взмолился я. — Я готов сделать для тебя что угодно, но ведь это… это сон, понимаешь?! Акула не спрашивает у меня разрешения, просто приплывает, и всё!

— Ты должен что-нибудь сделать! — твёрдо сказала Стася. — Я слышала, существуют заболевания мозга, которым предшествуют подобные симптомы, — внезапно она сорвалась на крик. — Бога ради, соберись! Возможно, это важно!

— Знаю, что для меня важно. Ты!

Она покачала головой.

— Ты меня не слышишь…

Я нахожу всё больше причин завидовать Отэну. В прошлые выходные дети наших общих знакомых как-то прорвались на его территорию, перепутали носки в комоде и загнали гантели под кровать. Стася об этом, конечно, знала, но даже не подумала заставить их прибраться. И не стала говорить мне. Решила, что Отэн разозлится, но он ничего не сказал. Ни слова. Может, потому, что индеец? Наверно, полезно со дня на день ожидать конца света.

Стася ещё дуется на меня. В день, когда мы поссорились, она хлопнула дверью, а за ней тянулся шлейф злости, словно аромат дорогих духов. Она, конечно, права: если мы готовы к серьёзным отношениям, то должны стремиться к взаимопониманию, договариваться. Но я совсем не против договориться! Должно быть, под этими словами она подразумевает нечто другое…

В конце концов, я решил купить ей подарок. Стася всегда была неравнодушна к драгоценностям, я же просто не мог придумать ничего другого. Святая истина — если у вас появляется девушка, сразу заводите карту скидок в ювелирном салоне! Пригодится.

Я перешёл улицу и распахнул дверь салона. Знакомая продавщица кивнула мне и отвернулась. В зеркале я поймал её красноречивый взгляд, адресованный коллеге в соседнем отделе. Та улыбнулась: обе помнили, что я ни разу не уходил без покупки. Я давно подозревал, что они считают меня законченным ловеласом. Никому и в голову прийти не могло, что я приобретаю все эти побрякушки для одной девушки…

— Вам помочь? — продавщица подошла ко мне. — Вчера мы получили кулоны из муранского стекла. И ещё вот эти чешские гранаты…

Молодой парень, которого я вначале не заметил, потому, что он сидел на полу и возился с электрической розеткой, вдруг фыркнул, чем обратил на себя всеобщее внимание. Продавщица покраснела. Её коллега шикнула на него, из чего я заключил, что они были родственниками. Возможно, родными братом и сестрой.

— Уйди! — прошипела девушка. — Видеть тебя не могу!

— Ничего страшного, — заверил я и повернулся к парню. — Возможно, вы мне поможете?

Холодная оскорбительная вежливость в таком духе — лучший способ отделаться от хама. Парень взглянул на меня, и вот тут-то я понял: он вовсе не собирался мне хамить!

— Не-а. Если хотите осчастливить меня подарком, купите мот, — заявил он и осклабился. — А девушки любят сами выбирать украшения, разве не знаете?

— Любят выбирать, но не покупать, — уточнил я, и тут же испытал угрызения совести. Мне не следовало так говорить. Просто наружу вырвалось что-то, что я тщательно скрывал даже от самого себя. И всё-таки мне казалось, что я предал Стасю. Это было несправедливо по отношению к ней.

Я должен был с кем-то поговорить. Просто поговорить. Родные и двое-трое друзей в расчёт не шли. Я не хотел отягощать их своими заботами.

И нужный человек скоро нашёлся. То есть, это была она. Свободная художница в психологии. Вполне фэншуйная дама, тут и Стасе не к чему будет придраться. И в то же время очень здравомыслящая. Все нужные сведения о ней я получил от напарника, который знал её довольно близко. Даже то, что с мужем развелась без скандала. Он получил машину и бизнес, она — квартиру.

— Ну, молодцы, что тут скажешь?..

Напарник хмыкнул и продиктовал номер. Я позвонил. Её голос в телефоне поразил меня интонациями вечно удивлённого ребенка. Положив трубку, я даже усомнился в своём решении.

Но потом всё же поехал.

Вера открыла мне после первого же звонка, тепло улыбаясь, впустила в маленькую прихожую. Её квартира в относительно новой многоэтажке была обычной двушкой, но само присутствие хозяйки словно раздвигало тесные стены, открывая взору новые горизонты. На маскараде у какого-нибудь доктора Балу, среди обезличенно-одинаковых кавалеров и дам, она непременно была бы в костюме птицы. Хищной. Ей подошла бы развевающаяся свободная одежда, воздушные рукава-крылья. В наше время не принято, чтобы мужчина открыто выражал восхищение женской красотой. Но я едва удержался.

Я прошёл за Верой в уютную кухню. Всё, что меня окружало, смотрелось мило и приветливо. Новый ремонт. На полках рядом с цветочными горшками приткнулись несколько иконок, на стене — большой плакат неканонической Девы Марии, однако на маленьком столике — явно буддистские прибамбасы не вполне понятного мне назначения. Возможно, Стася разобралась бы, что к чему. Тут же карты «Таро», какая-то новомодная версия. Безусловно, в подобной атрибутике есть некий шарм, однако я понадеялся, что без неё мы обойдёмся.

Пока я озирался, Вера быстро заварила чай, эксплуатируя самые невинные темы. Если бы погода была человеком, то, вероятно, самым чихающим человеком на свете.

Чай получился удивительно вкусным. У себя на огороде Вера выращивает базилик.

Она сказала, что я могу закурить, если хочу, ей это не помешает. Я возразил, что не курю, и не курил (явное преувеличение: я бросил), но она пусть курит, раз надо. Она улыбнулась и сказала, что тоже никогда не курила, по крайней мере, табак. Едва я задался вопросом, с какой стати она вовлекла нас в этот бессмысленный разговор, как она тут же объяснила: я чересчур нервничал, она хотела меня отвлечь. Я сказал, что не нервничаю совсем. И тут же понял: нервничаю, как чёрт-те что.

Ну, в самом деле, одно — рассказывать в деталях о том, что вытворяет сонный организм, за действия которого ты не всегда в ответе, и совсем другое — обсуждать свою личную жизнь. Вот она сидит напротив меня, пернатая хищница, поглядывает исподтишка, немного лукаво, этакий бесёнок, замысливший шалость… и я ведь сразу понял, что она — птица, и это нисколько меня не удивило, не правда ли, странно? А если каждый человек внутри себя носит личину животного, которая лишь иногда выходит наружу, и если это животное — его друг и покровитель, тогда…

Минутку, о чём это я?

Тут Вера надумала мне помочь.

— Миша кое-что рассказывал о вас. Так, в общих чертах — не поймите превратно, он ваш друг.

Я кивнул.

— Вам часто снится, что вы — синяя акула на безбрежных просторах океана, — её манера говорить казалась мне немного вычурной и старомодной. — Как интересно!

— Интересно, но по-другому, — вежливо перебил я. — Акула — отдельно от меня и в то же время как-то со мной связана. Она — единственное, что меня волнует по-настоящему.

Вера сразу ухватила суть.

— По отношению к вам или сама по себе?

Человек, который может допустить, что акула интересует меня сама по себе, стоит того, чтобы присмотреться к нему более обстоятельно.

(Хотя, если разобраться, я ведь сразу понял, что эта женщина — птица! А что может птица знать о рыбе?!! Ну, хорошо, предположим).

Акула внутри меня чуть обнажает острые зубы, проявляя острый интерес. Потом спокойно отплывает в сторону. Оказывается, то была лишь улыбка.

Я всё рассказал Вере. И прибавил, что полагаюсь на её опыт. И попросил ответить мне прямо, что со мной такое, а то родные беспокоятся. Вера улыбнулась, потом рассмеялась. Похоже, ответила она, ничего такого со мной не происходит. Со многими было нечто подобное, с Буддой, например. Я набрался мужества и спросил: что, и с Иисусом Христом тоже? Ну да, сказала она. Что ж, теперь мне точно легче.

Я бы не удивился, если бы на том и закончилось: я определённо почувствовал себя лучше, а смысл похода к психологу, по-моему, именно в этом. Но Вера не спешила со мной расставаться. Казалось, она что-то прикидывает в уме, взвешивает все «за» и «против». Она встала, открыла шкафчик и достала плоскую белую коробочку, которую без лишних слов сунула мне.

Внутри что-то перекатывалось. Я вытряхнул содержимое на ладонь; это были пилюли болотно-зелёного цвета.

— Знаете, что это? Двухлопастное гинкго.

— Гинкго, — повторил я, но, видно, сказал что-то не так, потому что она поправила: «Нет, гинкго», и тогда я произнёс:

— А-а, гинкго, — и попытался вспомнить, что говорила мне Стася. — Кажется, этим лечат от последствий инсульта.

— Они расширяют сознание, — доверительно сообщила Вера.

Я кивнул. И подумал, что они, наверное, войдут в стоимость визита.

Вера дала мне кое-какие рекомендации по приёму. И взяла с меня обещание, что я стану следить за своими ощущениями. (А то я за ними не слежу!)

Сначала я хотел показать эти пилюли Стасе — просто так, не объясняя, откуда они, — но быстро передумал. Всё-таки медики — очень косный народ. С ними невозможно говорить по их профилю. Одна стасина знакомая медичка всерьёз уверяла, что ребёнка можно родить только в больнице. Дескать, это дело крайне опасное для жизни. Прямо-таки противоестественное.

Я пробыл у Веры с шести до полдевятого (это выяснилось позднее с помощью часов). Точные механизмы не могли солгать, и сомневаться оснований не было. Я вышел от неё вдохновлённый и отдохнувший. И лишь тогда вспомнил, о чём, собственно, я собирался с нею говорить.

Стася. Наши отношения.

Чёрт, подумал я.

Машина была в ремонте. В ожидании автобуса я остановился под фонарём и, как некогда герой трилогии Мураками, пожалел, что бросил курить.

Случилось так, что я не виделся со Стасей довольно долго. Она сдавала экзамены и больше жила у матери, я был по уши в работе. И мы случайно встретились на одной из улочек недалеко от Невского. Я не езжу в центр на машине, и сейчас невольно порадовался этому: нагнать Стасю было проще простого. Она остановилась у светофора на переходе и придирчиво рассматривала сапожок, угодивший в лужу.

Не знаю почему, как-то вышло, что я решил её напугать. Само собой понятно, мне уже не десять лет, но её лицо, раздражённое, нахмуренное, пробудило во мне озорника-школьника, который когда-то брёл по лужам за отличницей, таща её портфель. Я чуть пригнулся, прикрываясь плечистым мужиком, шествующим вразвалочку на пару шагов впереди. Мне хотелось подобраться поближе, чтобы неожиданно выскочить прямо перед ней, но тут она подняла голову, и наши глаза встретились.

Она смотрела на меня слегка удивлённая моим озорным видом, но не улыбалась. В манерах Стаси вообще есть нечто кошачье. Она всегда держится с достоинством, но, когда рассердится, превращается в настоящую бестию.

Я сказал, что рад её видеть. Что соскучился. В общем, сказал всё то, что собирался. Её лицо озарилось удовольствием:

— … и у меня для тебя подарок.

Тогда она просияла. Возможно, я должен был подыскать подобающие слова, но ничего не придумал, и просто протянул ей маленькую коробочку. Она заглянула внутрь, поглядела на меня, и кивнула. Ничего другого я не ожидал. Дождь проливал на нас студенистые зимние капли, и я придвинулся к Стасе поближе, прикрывая её зонтиком.

— Это ведь не просто подарок? — тихо спросила она.

— Не просто, — так же тихо ответил я. — Ты согласна?

— Оно такое красивое, — произнесла она с восхищением. Потом рассеянно добавила: — Да, согласна. И когда?

— Не знаю. Наверно, когда закончится эта мерзкая погода, — проворчал я.

Стася расхохоталась.

— Ну, значит, это из категории невозможного.

От её смеха вокруг словно наступила весна. «Когда она смеется, все птицы начинают петь, и звёзды падают с небес, чтоб на неё лишь посмотреть». Не помню, какой поэт это сказал. Я хотел процитировать Стасе эти строки, но она наверняка стала бы выпытывать дополнительные сведения, а потом укорила бы меня за забывчивость. И я промолчал.

Так всё и решилось. Мне стало гораздо легче, стоило сделать первый шаг. Случайная фраза того парня в салоне подсказала мне выход. В коробочке лежало её обручальное кольцо. Она сама нашла кольца по каталогу давно, летом. Никаких планов мы тогда ещё не строили, просто она сказала: ей нравится. Она сказала, а я запомнил. В этом, по-моему, и состоит прелесть настоящих отношений.

И есть некая прелесть в том, чтобы идти раз и навсегда выбранным путём. Иначе начнешь метаться из стороны в сторону и только потеряешь силы. И даже если путь был неверным, всё равно чувствуешь удовлетворение оттого, что сам его выбрал и прошёл до конца.

Теперь, два дня спустя, я сидел на кухне, радуясь явным признакам пробуждения зимы, столь характерным для крещенской поры. Первая декада января выдалась дождливой, но потом землю прихватил лёгкий морозец, и это было как нельзя кстати. Голова почти не болела. Мой взгляд натолкнулся на пилюлю, лежащую на фарфоровом блюдечке «под лимон» — Стасин подарок, она всегда любила изящные вещи. Как там… — двухлопастное гинкго? Настоящий пароль у врат в иной мир! Трудно запомнить и смертельно трудно произнести.

Монотонное тиканье часов отмеряло заданное время, протекающее в заданном пространстве моей кухни. Параллельно где-то существовало иное пространство и, соответственно, иное время. В этом я почти не сомневался. Что там творилось, в том чужом измерении, один Бог ведает. Зато я точно знал, что происходило у меня.

В моём пространстве-времени царила пустота. Это я её туда поселил. Откуда она взялась? Ниоткуда. Была изначально. Есть на свете такие вот абсолютные категории.

А ведь там, где пространства больше, не так много пустоты, вдруг подумалось мне. Например, в океане. Там её вообще нет.

За стеной в своей комнате возился Отэн. Он чём-то шуршал, скрежетал, что-то ронял и шумно переводил дух. Он весь ушёл в невидимое мне и очень загадочное действие. Продолжалось это полчаса или около того, потом вдруг всё стихло, и Отэн очень отчётливо произнес: «Радиотехника — наука о контактах». А ещё потом всё стихло окончательно.

И там, за стеной, тоже наступила пустота. Она была для Отэна и только для него. И почему-то мне показалось, что она совсем не похожа на мою.

Я допил свой остывший чай, погасил свет и ушёл спать. Перед сном ещё немного помаялся с детективом, который начал накануне, но так и не вспомнил, где остановился. Тогда я лёг и долго смотрел в окно. Такую огромную луну посреди россыпи звёзд я видел впервые. Наверное, позже, когда луна зайдёт, Отэн выберется на балкон со штативом поснимать звёздное небо на свой Canon.

Мой мир. Здесь всё моё, но неподвластно мне. Странно.

С этой мыслью я уснул.

Волны моего сна смыкаются над головой: я погружаюсь в океан. Сегодня всё как обычно. И совсем не так.

Сегодня я помню себя. Помню, кто я есть в том, другом мире. Как засыпал, и что произошло накануне. И заранее знаю, что акула сейчас приплывёт — такого никогда раньше не было.

Я жду её, и она появляется.

Сегодня она не кружит возле меня, а подплывает почти вплотную. О Боже, она так необычно себя ведёт! Как… человек?..

Человек, который приходит в чужой дом, ставит в угол свой зонт, садится на табурет, пьёт приготовленный кофе. А потом курит с тобой. Или ест пилюли с экстрактом двухлопастного гинкго, жутко полезного для здоровья.

Глаза в глаза.

— Что, уже пора?

Акула смотрит на меня, чуть шевельнув хвостом. В переводе на язык человеческих жестов это равнозначно пожатию плеч.

— Как хочешь.

Я слышу её голос как свой собственный, но звучащий чуть отстранённо — словно записанный на плёнку или диск. Он всегда немного отличен.

— Сегодня. Завтра. Всё равно.

— Значит, мы не спешим?

— Похоже на то.

— Но когда-нибудь всё-таки придется…

— Когда-нибудь.

Она разворачивается и легко проплывает сквозь стаю серебристой сельди. Я, не отрываясь, гляжу ей вслед: какая грация, какое достоинство! Мой неожиданный посетитель уходит, но дверь остаётся открытой. Твой выбор. Твой ход в игре.

Я медленно устремляюсь за акулой.

Мир за пределами моего сна теперь интересует меня не больше, чем старый зонт, забытый в углу, с потёками дождевых капель.

Я плыву за акулой, напрягая последние силы, хотя знаю, что просто не могу опоздать. Всё глубже и глубже. Но, чем дальше в глубину, тем светлее становится вокруг. «Очень странно», — такова последняя мысль моего прежнего сознания. Оно исчезает в потоке света, превращаясь в счастливый атом, знающий всё о Вселенной и таящий Вселенную внутри.

…с похорон её провожал общий знакомый, практикант-медик. Поначалу он старался развеять Стасину меланхолию, и его волевые усилия были почти физически ощутимы. От них Стасе делалось не по себе. Она, которая всегда вызвала только восхищение и зависть, вдруг сделалась объектом жалости и сострадания! Стася отвечала невпопад, и постепенно их беседа увяла.

Они шли по улице рядом, так близко, что их плечи иногда соприкасались. Время от времени он поддерживал её за локоть — когда им встречалась наледь или другое препятствие, нарушавшее синхронный ритм движения. Позади остался людный проспект, началась нескончаемая череда дворов: их путь подходил к завершению. Молчание давно уже тяготило обоих; тем не менее, стоило молодому человеку заговорить, как он тут же пожалел об этом.

— И всё-таки кое-что должно тебя порадовать, — начал он и замолк: производное от слова «радость» — совсем не то, что следовало произносить в данных обстоятельствах. Чёрт, опять прокол!

Но Стася, казалось, не заметила его смущения. Она кивнула, словно как раз в эту минуту думала о том же:

— Я никогда не видела такого счастливого лица. У живых.

— И я.

Девушка вдруг резко остановилась — они как раз проходили под аркой во двор. Мимо проехала машина, но Стася не отреагировала. Парню пришлось взять её за руку, и вместе они посторонились.

Зажигались первые фонари. Постепенно набирая силу в наступавших сумерках, они матово подсвечивали бледную кожу девушки, акцентируя припухшие веки и обветренные губы. Стася медленно двинулась дальше, и парень послушно поплёлся за ней, гадая, что бы такого сказать. Но выбор был не за ним, и секунду спустя он это понял.

— Повтори ещё раз всё, что ты говорил, ну… о причинах смерти, — попросила Стася. Её голос звучал как-то напряжённо. — Я тогда была в шоке, не разобралась.

Он пожал плечами.

— Остановка сердца. Остановка дыхания. Паралич всех жизненных систем. Обычно организм сопротивляется смерти, и эта борьба выражается в агонии. А тут — ничего. Словно штепсель выдернул из розетки — и всё.

— И ты, конечно, ничего не обнаружил?

— Не я один, — произнёс он натянуто, как если бы Стася вынуждала его защищаться. — Я советовался, э-э… консультировался.

— А он точно умер?

Она издевается? — нет, невозможно. Спокойно, сказал себе парень, спокойно. У неё — последствия шока.

— Ну, Стаась, — плаксиво протянул он, — при современном уровне медицины отличить смерть от летаргического сна — просто, как сыр. И вскрытие, сама понимаешь.

— Понимаю. Всё для человека — и медики, и психологи. А потом приплывает акула, забирает его — и будто не было, человека-то.

— Акула забирает?! — он не сразу понял, потом втянул ртом воздух и медленно-медленно выпустил. — А-а, ты про сон его? Ну, это уж просто приехали, Стась. Что за дела? Чудил человек потихоньку — а кто не чудит? Нельзя же всё в абсолют возводить!

— А те таблетки, что я у него нашла?

— Ничего опасного. Так, баловство. Хрень такая для расширения сознания.

— Значит, и здесь ничего?

— Ничего. Кстати, здоровье у него было дай Бог каждому.

— Тем более, — упрямо сказала Стася, — это она, акула. Другого объяснения нет.

Теперь остановился он: повернулся к ней и взял её лицо в ладони — так нежно и осторожно берут на руки ребёнка, выздоровевшего после тяжёлой болезни.

— Ты знаешь, в каком веке живёшь? — спросил он почти ласково.

Она пересилила себя и улыбнулась. Взглянула прямо в его глаза. И правда, глупо: вообразить, что Егор может разломать склеп и явиться к ней домой, как леди Маделина Ашер.

Символ скорби и воздаяния, повитый саваном.

«Повитый саваном». Какое устаревшее выражение.

— На самом деле, — он отступил на шаг, беспомощно оглянулся вокруг. И вдруг показался ей таким юным. — То есть… я не умею говорить. Но мне действительно очень жаль. Вы ведь думали пожениться.

— Нет, — сказала Стася. — Не думали.

— А-а… ну, вот мы и пришли. Может, с вещами помочь?

— Не надо, спасибо. Машина приедет.

Он ещё немного подержал её руку в своих ладонях, потом распрощался и ушёл.

Стася постояла у подъезда, вытянула из кармана связку ключей; подбросила, покрутила в руках, прислушиваясь к мелодичному звяканью. Нет, с ней явно что-то не так. Зачем она стоит здесь и не заходит в дом? Что не даёт ей, что удерживает?

Стася попыталась собраться с мыслями, но поняла: проще пересилить себя и войти. Внутри она почувствовала себя немного лучше. Лифт не работал. Поднимаясь пешком на девятый, Стася созерцала в лестничных окошках ущербную геометрию двора-колодца. Всё выше, с этажа на этаж, двор иллюзорно сужался и углублялся, глубина затягивала. «Странно, даже в новостройках бывают дворы-колодцы, — подумала она. — Никуда от них не денешься».

Ключ повернулся в замке с режущим скрипом. Сначала ей показалось, что в квартире никого нет. Полумрак разгоняла единственная лампа над зеркалом — чистая бутафория, Стася так мечтала её выкинуть. Она захлопнула дверь, сделала шаг за пределы круга, очерченного светом…

Взгляд споткнулся о фигуру Отэна, неподвижно сидящего на полу у стены.

Стася бросила ключи на тумбу в прихожей, подошла к нему и села рядом.

— Съезжать будешь?

Он мотнул головой в своей неповторимой манере — как будто сгонял муху, севшую на лоб.

— Не знаю. Родичи были. Живи, говорят. Буду думать.

— Ну, думай. Дело нужное.

Она чуть скосила глаза, разглядывая его профиль. Нос у Отэна был правильной формы. При таком убогом освещении его даже можно было принять за европейца. Некоторые из тех, кого Стася считала красивыми, имели похожие носы. Может, дело в том, что он индеец?

Егору Отэн почему-то нравился. Как-то он, посмеиваясь, сказал, что представляет: Отэн возвращается домой с вечерней смены, и все домохозяйки, под покровом ночи вынесшие из своих логов помойные вёдра, в ужасе шарахаются, только завидев в лестничном пролёте его мускулистую фигуру! А она в ответ съязвила: понятно, чего этому нелюдю так везёт в жизни, раз его постоянно встречают с полным ведром.

Нет, она не опустится до такого, не станет по-бабьи рыдать у него на плече!

Стася шмыгнула носом. Отэн удивлённо поглядел на нее.

Тушь, сейчас потечёт тушь!

— Егорка-то как… неожиданно, — сдавленно пробормотала Стася, шаря по карманам в поисках платка. Хоть бы этот чучмек отвернулся, что ли!

— Тотем его позвал, — спокойно сказал индеец.

— Тотем?

— Большой рыба. В те края, где нету зимы.

Дно океана. Какая уж тут зима!

— Человек хороший был. Умирать так — хорошо. Его позвали — он пошёл.

— Кто позвал-то?

— Смерть позвала. Он её слышал. Всегда слышал. Она рядом.

— Рядом?!

— Отэн вытянул руку, проведя невидимую черту, и это заставило Стасю отодвинуться.

— Всегда с тобой. Тут. Надо слышать. Понимаешь.

Она не понимала. Её сознание, продукт эпохи масс-медиа, сериями воспроизводило сюжеты с участием акул. Вот акула, неизвестно откуда попавшая в мирное озеро; зловещий плавник рассекает водную гладь. Следующий кадр — потоп; девятиэтажка, затопленная по самую крышу; акула в лестничной клетке, мечется, разрушая всё на своем пути. Акула, которая ест всех поедом. Что ж, дело привычное, притерпелись…

Но чтобы как у Егора: акула — некая вещь-в-себе-и-во-мне, метафизический символ, и в то же время — нечто совершенно реальное, и реально совершенное! Нет, нет…

— У меня никогда не получится, — потерянно пробормотала она. — Я так не смогу!

— Никто не может, — с непроницаемым лицом согласился Отэн. — Пока. Сегодня — чуждо, завтра — близко.

— Завтра? А когда?

— Скоро.

Странно он это сказал. Будто представитель продвинутой внеземной цивилизации, наблюдающий с Марса за первым искусственным спутником землян. «Вот видишь, — торжествует он, обращаясь к своему приятелю. — Что я говорил! А скоро у них будут межгалактические рейсы на Альдебаран!» — «Межгалактические рельсы?» — переспрашивает тот. — «И рельсы тоже!»

Стася покачала головой. Голова была тяжёлой, словно колокол на толстом канате, гулкий перезвон отдавался в ушах. Тело казалось просто неподъёмным. Ну и пусть, она останется здесь, так и будет сидеть на полу, пока что-нибудь не произойдёт.

Резко и настырно зазвонит телефон. Прощально мигнув, перегорит лампочка в люстре. Сосед-меломан врубит хард-рок.

Что-то же должно произойти!??

Тогда она поднимется и, с трудом волоча ноги, пойдёт.

Обивать порог обычной жизни, так бесцеремонно выкинувшей её за дверь.

К. А. Мил. Полёт на Луну

Капитан корабля Макс Ленон озверел. Грохот, лязг и скрежет, сопутствовавший отрыву от периметра — старту с заброшенного космодрома, просто вывел его из себя.

— Бешайсене катцер дрюкер! Я же говорил тебе, что надо закрепить, привязать проволокой, прибить гвоздями, идиот! Глупая голова! Думкопф! Козёл!

Звук обрушивания явно исходил из грузового отсека.

— Чтоб тебя черти брали! — скрипел зубами капитан.

Помощник капитана, он же второй пилот, поскольку первого всё равно не было, немного потаращился на своего главнокомандующего и отправился вниз, в кормовую часть жалкой космической лодки, купленной на помойке — надо же было посмотреть, не пробила ли обшивку какая-нибудь несгораемая ёмкость из консервированных запасов.

— Не шаркай ногами, лестницу протрёшь! — процедил капитан Макс ему вслед.

— Сам дурак! — огрызнулся второй пилот, со странной даже для россиян фамилией Саблезубов.

И тут капитану, как всегда неожиданно, пришла в голову новая мысль, он сунул голову в люк между секциями и заорал, надрывая глотку из-за рёва двигателей, вслед спускающемуся помощнику:

— Папуас, а контейнеры с топливом ты закрепил?!

— Топливо сухое, дальше пола не рассыплется! — флегматично проорал в ответ откуда-то из третьего сектора второй пилот.

— Посмотрю на тебя, когда ты будешь в невесомости плавать в порошке, как в тумане, натыкаясь на поручни и другие предметы корабельного обихода!

— На этих машинах уже устанавливали системы анти-невесомости! — Саблезубов был непоколебим и непробиваем, как скала на острове Пасхи. В профиль — один в один.

Спустившись в грузовой трюм, Саблезубов увидел воочию кораблекрушение. Всё, что было сложено им на полках, валялось на полу. Хотя разобрать где пол, а где потолок было действительно сложно. Видимо, системы всё же работали не на полную мощность. Два туриста это и предполагали.

В голове пилота вертелся не только пресловутый гимн ракет, но и всё, что вообще было вокруг, включая какую-то странную субстанцию в иллюминаторе. «А на хрен в багажнике иллюминатор?!» — запоздало подумал Саблезубов, если вообще мог чём-то думать. Опилки в его голове давно заменяли мозг.

Так его спасла от неминуемой современная медицина. Опилки — для непонятливых — не древесные, а металлические, которые под воздействием магнитного поля на электронную запись скана с головного мозга создавали впечатление разумной деятельности. Дерева на З. почти не осталось. Только — на свалках. У самого капитана в голове были какие-то черви, которых раздражали биополем для достижения того же эффекта. Переселение на другие планеты откладывалось из-за упавшего до нуля количества рождаемости. А куда торопиться? Растительность ещё топорщилась. Воздуха уцелевшим хватало. Энергия какая-никакая пока имелась. Надо жить!

Двигатели ревели на такой невозможной ноте, что у пилота глаза вставали дыбом, а не то, что волосы.

Как раз происходило, в общем-то, предопределённое событие — преодоление гравитационного поля планеты З. Капитан Макс зашёлся угрожающим кашлем и отхаркнулся прямо на лестницу, соединяющую отсеки списанного шаттла. Все эти устаревшие антигравитационные амортизаторы тоже работали в лучшем случае в «полнакала».

«Надо было брать капсулу из хранилища, хоть и старая, зато надёжная. И не обязательно воровать, потом положили бы на место», — рассуждал кэп, разговаривая по привычке с самим собою.

В то же время Саблезубов, сползая по стене, а точнее по люку-двери пытался доораться до слуха капитана — и не своим любимым — сам дурак! — а словами — Сбавь скорость! Убавь!

Его голос затихал, как убавляемый звук радиоприёмника.

Создавалось впечатление, что его душат.

Радиоприёмник, кстати, работал вполне сносно — Рьядорьян! Рьядёрьян! Рьядорьян! — надрывалась какая-то французская певичка доисторически заскорузлого века.

«На корме трясёт больше, чем на носу», — самодовольно подумал кэп Макс, предполагая, что это неизвестный доселе гениальный афоризм, и выжал руль до отказа.

Кашляя и отплёвываясь, он уже ощутил великую радость.

Их ККМИ прорвал атмосферу и вышел на круги.

— Дэбилл! — совсем глухо проорал Саблезуб.

Макс, разумеется, его не слышал, просто догадывался — Не ори! Ты не в лесу, — ухмыльнулся он в усы.

Космический корабль многоразового использования набирал высоту. Хотя здесь на спиралевидной орбите высота уже стала весьма относительной. И что собственно можно было здесь, в удалении от планеты, считать высотой? «Хрен с маслом да и только. Это же съесть невозможно!» — будущий великий космогатор, покоритель Вселенной не терял присутствия духа.

Когда-то в конце позапрошлого века два друга-приятеля с детства, можно сказать с горшка, начали по дружбе писАть свой первый фантастический рассказ, точнее, планировалась повесть или, в крайнем случае, роман… Лучше бы они писали в этот свой горшок одновременно.

Кэп начинал — «Космический корабль, преодолел гравитационное поле Земли и вылетел на орбиту. Всё готово для полёта в глубины Вселенной…»

Они — два малолетних придурка, задумывали написать этот шедевр вместе.

И Саблезубик продолжал — примерно в таком стиле и духе —

«На орбите у них закончилось горючее, и они торопливо вернулись на Землю…»

После третьего или четвёртого отлёта-возвращения под различными предлогами, кэп плюнул на это дело с высоты своего самолюбия, но мечта-то осталась. Уже не фантастика, а голимая реальность. Сейчас, сегодня всё стало возможным. Зря он всё-таки взял с собой Саблезубова. Но…

И вот она сбывается. Руль — не руль, а какая-то блямба, но корабль летит. Луна ждёт. Кстати, копить на корабль пришлось довольно долго.

Саблезубик, наконец, немного пришёл в себя и обследовал контейнер с горючим. Только не думайте, что это уголь. Сыпучее вещество было абсолютной дрянью, которая горела медленно, а энергию выделяла огромную. По силе сравнимую с выделениями атомного реактора, даже больше.

К счастью, контейнер совсем не опрокинулся, его придавило надувной станцией-палаткой. Ракета была допотопной, а станция новой. Куплена недели две назад в туристическом гипермаркете города Осло, со скидкой, поскольку там нечего больше было купить. Эта палатка в сложенном виде помещалась в дипломат, а весила, как микрокосмос — тонны четыре. Её грузили с помощью роботоидов. Каким образом эта хреновина запрыгнула с нижнего яруса полки на двухметровой куб контейнера Саблезубов, естественно, догадаться не мог.

Полёт продолжался уже несколько часов.

Скорость корабля установить не удавалось из-за отсутствия на приборном щитке соответствующего приборо-механизма. Луна угрожающе приближалась.

Хорошо, что Саблезубов не пил. Поэтому Максу повезло. Он писАл, а не пИсал, свои фантастические рассказы и романы, зарабатывал и пропивал регулярно некоторые суммы денег. Конечно, этого ему было мало. Саблезубов так и остался на З., если можно так выразиться. Не взлетел. Зато он мог копить и не пить. Его кубышка и явилась поводом и причиной замысленного, а может, и злоумышленного, полёта.

Макс сунул в рот очередную сигарету, давно хотел перейти на трубку, только табак теперь прекратили продавать без упаковки, то есть россыпью.

«Чтоб их черти брали!» — подумал Макс и чиркнул зажигалкой о портсигар.

Луна росла на глазах, как на дрожжах.

«Эй, там на корме! Ползи сюда. Мне надо перекурить это дело! ДЭбил! Ау?!»

Макс Ленон, по прозвищу Лень, не отличался хорошими манерами, но зато обладал уникальным слухом.

Он любил говорить во время знакомства — «Лен — он же Полиэтилен, если проще Полителен. Лен — маленькая лень, а поли — это уже по всей программе!»

Саблезубов вытащил своё угловатое тело из хлама, не далее как несколько часов назад составляющего груз космической калоши. Запасы консервированной провизии на три дня, палатка-надувайка, шампуры и угольные брикеты для костра. В общем — всё, что обычно берут на пикник. Уголь, всенепременно, был кальцивированный, абсорбированный или карбоксидированный, но явно не обыкновенный — древесный, хотя — черти его знают — какой на самом деле. Лень не забыл и горячительные напитки в больших количествах. Видимо, предвидя последствия старта и нерасторопности помощника, он закупил пиво и водку в небьющейся упаковке.

Сейчас вся эта груда валялась на том, что можно было с некоторой долей условности назвать полом. Смешанная с пылью и грязью, неизвестно откуда взявшимися, она — эта куча металлолома производила то ещё впечатление.

Саблезубов вспомнил, что не делал влажной уборки в нижнем трюме, да и вообще нигде не делал. «А на фига?!» Для полёта — пыль не помеха.

Толстые, можно сказать толстенные черви пыли лохматились и шевелились посередине кучи барахла.

Саблезубов сглотнул, пытаясь удержать тошнотворный рефлекс, и поспешно полез по трапу наверх.

Добравшись до середины трапа-лестницы, он, наконец, выудил из кармана комбеза мобиль и нажал на кнопу связи:

— Сыпучка на месте. Дыр в обшивке не обнаружено. Иду!

Кэп не услышал, поскольку его аппарат связи давно упал под стол, и сигнала на панели не было видно.

Этот «деревянный» шатал был списан лет тридцать назад. Король свалки мегаполиса известный под кличкой Купа откопал эту рухлядь и восстановил. Он предложил его пацанам за смехотворную, по его же (заметьте!) мнению, цену в две тонны дианриев.

Друзья только посмеялись, но червь сомнения закрался и обосновался в их неискушённых душах. Макс целую неделю не пил. А Саблезубов продал свой альбом с уникальными марками позапрошлого века, где не было ни одной гашёнки. Хоть сейчас клей на конверт и отсылай. Только почта выпала в осадок уже лет стодесять-стопятнадцать назад. Да и писать, на этот раз писать Саблезуб так и не научился, имеется в виду правописание.

Грамматику он презирал принципиально.

— Ну и чо ты разогнался? Не давай больше воды неграм, которые крутят педали у тебя в двигательном отсеке! — это голова Саблезуба показалась над овальным отверстием люка. Как всегда седой и импозантный он сейчас излучал одно сплошное удовольствие. Буквально расплывался в улыбке и почти таял. Ещё бы — мечты сбываются. Клоков паутины в своей редеющей шевелюре он как будто бы и не замечал.

— Пошёл ты нах… Дальнейшая тирада кэпа не поддаётся не только переводу на нормальный язык, но и любому мало-мальски этимологическому анализу.

Поэтому мы ограничимся теми немаловажными вкраплениями в неё, которые, несомненно, объяснят суть происходящего.

— Вниз отправляйся! Тормози, как умеешь! У меня руль заклинило! Проклятый Купец! Чтоб его черти брали! (Хотя это и несущественно!) Обдурил тебя дурака! Ничего он не ремонтировал, загнал как было, с… Упрись ногами в задницу, в пол кормового отсека, отбери у негров педали. Делай что-нибудь, идиот! Счас столкнёмся!

Луна действительно росла как на…, в общем, как тесто в опаре или лужа под дождём, да просто под проливным ливнем.

Выражение морды лица Саблезуба поменялось, как будто ему на ногу наступил бешеный слон. Голова заместителя второго пилота или как его там бишь скрылась из виду, прежде чем сброшенный с ноги командира башмак до неё долетел.

— Чёрт, а тут холодновато, — вслух подумал неожиданно даже для самого себя Макс, непроизвольно дрыгая оголённой ногой и скрючивая её пальцы.

А как иначе можно назвать эти недоросшие отростки?

Луна действительно росла и увеличивалась на этом допотопном мониторе прямо как в бородатой компьютерной игре.

— А я и не знал, что ты такая большая! — умиротворённо подумал Макс, уже успевший приложится к спрятанной в трусах фляжке с напитком. Ему явно захорошело. — Где наша не пропадала!

В его трусы уже давно никто не заглядывал. В свои 187 лет он как-то не решался заводить любовниц. А жена ушла к другому более продвинутому писателю лет 70 назад.

Оставалось то, что оставалось.

И кэп кайфовал, видя как неумолимо и непредсказуемо закрывает экран серо-жёлтая клякса.

— Эй, дЭбил! Подкинь дровов! — проорал Лень в надежде, что его хоть кто-нибудь да услышит, совсем забыв о мобиле-переговорнике.

Саблезубов не обладал таким чутким слухом, как его сотоварищ, он находился в самом нижнем отсеке. Слава Создателю, эта хрень ещё не развалилась. В линялом комбезе, заляпанном жирными пятнами краски и опушённом седовласой перхотью, бедняга выглядел уныло. Он не знал — что ему делать.

А кто бы знал?!

Находясь на корме космического судна в тесном помещении реактора, где громоздилось нагромождение непонятных и выкрутасных труб, ящиков, какой-то галиматьи, ни на что не похожей. Прям бяка-закаляка какая-то! Хоть бы педаль, кнопка, рычаг — чтобы нажать крутнуть, сдвинуть.

Ничего похожего.

Саблезубов начал молиться или он посчитал, что начал, за свои 186 лет он так и не удосужился не то что выучить, а даже элементарно прочесть хоть одну молитву.

Жена и ребёнок в его ополоумевшей голове раз за разом превращались в жеребёнка.

И Саблезуб ринулся вверх, не осознавая — зачем.

Доисторическая капсула-ракета походила на сигару со срезанным концом, сзади агрегата располагалась бакированные турбоцистерны и три направляющих крыла. Два по бокам, одно — сверху, или снизу — кому как нравится. Неизбежность свидания с куском камня предполагала, по крайней мере, лишения хвостовых устройств, то есть — в пределе — мягкой и плавной посадки и на Луну, и на З.

Капитан Макс нежился в эйфории и пропустил момент соприкосновения.

Ему представлялась яичная плюха на чугунной сковороде — всё, что от них останется. Проклятый руль заклинило. А ввиду полного отсутствия всякого присутствия других приборов на панели управления, затормозить калошу на подлёте не было никакой возможности.

Корабль вошёл в луну бесшумно и пластично, словно нож в сбитые сливки.

Стало темно и, как показалось Лени, чуточку душновато.

— Это из чего же сделана эта куча дерьма?! — отрешённо подумал он, не забыв вспомнить о приближающейся смерти.

— Опа! Даже стёкла не помялись! — кэп сосредоточенно почесал лоб.

Прошло, должно быть, минуты три, и корабль выскочил с невидимой стороны спутника планеты З.

Капитан Макс Лень расправил могучие плечи крутого астронавта и сплюнул три раза через плечо — «Похоже, горючку для космофлота добывают именно здесь», — с достоинством подумал «бывалый космолётчик».

***

Луна уже осталась позади, когда саблезубовская тупая башка показалась из люка в так называемом полу.

И тут неожиданно явился третий неучтённый член экипажа — паук Марк. Он сам придумал себе это имя, поскольку был злобным и недоразвитым. Ему хотелось кусать всех подряд. Но пока шли перегрузки, пока суть да дело, он тихо-мирно заседал в своей норе, накапливая яд. Теперь настало время.

Луну пробили с полтычка.

Надо разворачиваться.

Паук Марк, обмотанный слюной, как полотенцем с мылом, влез в рулевое управление, и руль, пронзительно заскрежетав, как недорезанная морская свинка, нехотя повернулся.

Бедолагу паука заплющило так, что он выпустил всю жирную слюну, накопленную годами в норе, и после этого вывалился из трубы в виде плоской монеты для банкомата или жетона для «однорукого бандюги». Докатившись до мобила, принадлежащего без сомнения самому капитану межпланетного лайнера, Марк вздохнул и отправился в нору, думая про себя, — «Неудачи всегда преследуют настоящих героев».

— Иди вниз, собирай палатку для шашлыка! — радостно скомандовал кэп.

— Сам иди собирай! Мне надоело мотаться туда-сюда. Я тебе говорил, что надо покупать новую ракету!

— А я тебе говорил — покупать новую смазку для старого рулевого управления!

— А нету теперь смазки для этих гнилых рулей!

— Да ты чо?! Так таки и нету?! А счас, что само заработало. Видел тут паучина бегал?

— А я чо?! За паучинами должен бегать?!

— Накопи яду, для этого можешь немного побегать по трапам и помурыжиться с палаткой. Вперёд!

Саблезубов сдаваться не собирался…

Он так и не пошёл в нижний отсек.

И капитан был полностью уверен, что именно по этой причине они снова протаранили луну навылет.

Руль слушался не всегда. Почему-то в самые ответственные моменты его клинило, как и Саблезубова. Лень уже проклинал всё на свете, до него уже не доносились слова второго помощника третьего пилота, или как его там, этакого проигрывателя-громкоговорителя, зажевавшего пластинку.

Спустя некоторое время, на третьем, пятом или восьмом заходе, превратив этот жёлтый кусок жира — Луну в швейцарский сыр, они всё же совместно решили прекратить бесполезные с их точки зрения попытки прилуниться нормально.

— Я выпотрошу этого Купанаускаса! — ругался нечленораздельно капитан Макс.

И даже Саблезубику было ясно, что он врёт. Лень — он и есть лень.

— К чертям пикник на обочине, поехали — как напутствовал Гагарин! Будем идти к Альфе Центавра!

— Ты чо, дурак?! — спросил на всякий случай Сабллезубов.

— Да, а ты, чо, сомневался! — ухмыльнулся Макс Ленон и отпил солидный глоток из своей заветной фляги.

Два космонавта стояли на мостике и смотрели в неизбежность.

Неизведанные миры уже грезились им во всём своём великолепии.

— Да нам просто повезло, что корабль такой не разрушаемый, — изрёк Саблезуб.

— Почти как твой собственный лоб, — парировал Макс. — Неразрушимый!

Корабль непроизвольно взял курс в неизвестность. Капитану было лень выкручивать руль. — А ты представляешь, если бы мы пробили З. насквозь?! — спросил он, как бы между прочим.

— Не даром эти корабли сняли с производства в две тыщи шестидесятом!

Паук Марк уныло выглядывал из щели и копил яд.

Денис Пересыпкин. Аватары, или древняя тоска

«…то ли атман, то ли брахман,

то ли полный аватар…»

Б. Гребенщиков, «Инцидент в Настасьино»

Жара… Солнце беспощадно насмехается над мёртвым городом. Зной вытягивает последние капли влаги из вялого, вяленого тела. Раскалённый воздух, поднимаясь над асфальтом, лепит миражи пивных ларьков, которые вблизи оказываются грязными урнами. Строгая линия жёлто-серых домов уводит в бесконечность, в ад. Дома злобно сверкают пыльными окнами, заманивая в прохладный сумрак подворотен, но там тебя коварно подстерегает удушливая полутьма. Улицы пусты, даже вездесущие голуби покинули город, не желая подыхать в духовке дня.

Кажется, я пришёл. Достаю из кармана мятый газетный листок. Да, всё верно: дом 66, квартира 3. Захожу под своды арки. Слева дверь с табличкой: «Маг и экстрасенс Портачный Ю. В.». Мне сюда. Звонка нет, стучу — никакого ответа. Я толкаю дверь, раздаётся звон колокольчика — полумрак прихожей встречает меня запахом пыльной сырости старых домов. В конце коридора под грохот ботфорт и бряцанье шпор появляется человек в накинутом на плечи чёрном плаще. На голове его возвышается чёрный колпак с наклеенными звёздами из фольги и с весело болтающейся кисточкой. Этот человек кажется мне балаганным шутом. Невольная улыбка раздвигает уголки моих губ.

«Чем могу служить?» — слышу бодрый голос. Немного обалдев от увиденного, я зачем-то протягиваю ему газету: «Здрасьте, я вот по объявлению…» — «А-А! — радостно восклицает этот тип. — Вам что: погадать по руке, на картах, снять порчу или, может быть, приворот сделать?» — «Н-нет, тут сказано про путешествие в прошлую жизнь, — мямлю я и сую ему под нос потрёпанный листок. «Ага, — уже не так бодро произносит экстрасенс. — Ну что ж, пожалуйста, проходите в комнату. Это путешествие обойдётся Вам всего в пятьдесят рублей. А может, вам всё-таки погадать: я специалист во всех способах гадания, даже самых экзотических, например, в гастромантии, логарифмомантии, омфиломантии или же…» — «Нет, мне, пожалуйста, в прошлую жизнь путешествие», — перебиваю его я. «Хорошо, — слышится тяжёлый вздох. — Садитесь в кресло». Я опускаюсь в большое кожаное кресло перед столом, покрытым чёрным бархатом. Маг садится по другую сторону стола, зажигает две свечи и ставит их на стол слева и справа от меня. Его лицо, освещаемое неровным блеском живого огня, как бы висит в пустоте без какой-либо опоры. «Расслабьтесь, смотрите мне в глаза, — монотонным голосом начинает экстрасенс. — Тепло разливается по всему Вашему телу. Вам хочется спать. Вам хорошо. Ваши веки наливаются тяжестью. Вы засыпаете…»

Руки гипнотизёра мелькают передо мной, словно белые таинственные птицы. Лицо его расплывается, голос отдаляется всё дальше и дальше и превращается в крик чаек…

Яркий солнечный свет бьёт мне в глаза. Я стою на краю обрыва. Впереди расстилается бесконечное покрывало моря. Ласковый ветер треплет мои волосы, гонит к берегу лёгкую зыбь. Пронзительно кричат чайки. Внизу стоит корабль, вокруг него суетятся люди. Я спускаюсь к ним — мне нужно продолжить путь по морю.

«Эй ты! Чего надо?» — раздаётся грубый окрик. Я оборачиваюсь и вижу моряка на одной ноге, опирающегося на валун. «Мне нужно попасть на остров Нексис». — «Гони двадцать монет, и я доставлю тебя хоть в ад». Я отдаю ему золото. «Помоги мне подняться на корабль», — с довольной ухмылкой говорит одноногий. Я подставляю ему плечо, мы поднимаемся по сходням. Паруса взлетают вверх, и судно устремляется в голубую даль.

«Эй, кто-нибудь! Закуйте этого щенка в цепи!» — неожиданно рявкает над моим ухом капитан и толкает меня. «Но вы же обещали отвезти меня на Нексис», — возмущаюсь я, глотая слёзы обиды и страха. «Ты там и окажешься, но рабом. За тебя дадут много золота». Пират злорадно хохочет. Несколько человек набрасываются на меня и надевают тяжёлые грязные колодки. Но внезапно оковы спадают и рассыпаются в прах. Старый моряк, увидев это, пытается остановить пиратов: «Стойте! Он не похож на обычного человека. Вдруг он посланник богов? Отпустите его, пока не случилось беды!» Но капитан не желает ничего слушать. «Если он и послан богами, то только для того, чтобы мы продали его. И мы получим много денег за него, где бы ни остановились. Смотрите — ветер попутный, светит солнце, и все несчастья бегут от нас. Быстро свяжите мальчишку!»

Я смеюсь над этими словами. Тёмно-зелёный плющ обвивает мачты корабля, паруса рвутся под тяжестью виноградных лоз с янтарными ягодами, чудесные цветы покрывают ковром клумбу. «Убейте его!» — слышится злобный крик одноногого. Но оружие выпадает из рук разбойников, ибо перед ними возникли разъярённые львы. В ужасе пираты бросаются в воду, и я превращаю их в прекрасных дельфинов, чтобы они могли искупить всё то зло, которое принесли людям. Дельфины будут добрыми помощниками моряков в их долгом пути по бескрайнему океану.

На корабле остался только старый кормчий, заступившийся за меня. Бледный, трясущийся от страха, он стоит на коленях и молит меня о пощаде. Я говорю ему: «Не бойся, старик. Я не трону тебя. Возьми виноградную лозу — она принесёт тебе счастье и покой. Ты будешь первым, кого я научу делать вино. Ты известишь мир о приходе нового бога и новых знаний».

Весть обо мне быстро разнеслась по свету. Везде, где бы я ни появлялся, люди устраивали праздники в мою честь. Беззаботное веселье вытеснило из их душ печаль и одиночество, злобу и страх. Самые прекрасные женщины поклонялись мне, отдавая свою любовь. Самые великие поэты посвящали мне свои лучшие стихи и песни. Я шествовал по земле, окружённый полупрозрачными нимфами, величественными кентаврами и суетливыми сатирами, играющими на волшебных свирелях. Храмы мои вырастали, словно грибы после тёплого летнего дождя. Я нёс в мир добро и справедливость, наказывал жадных и злых. Цари и землепашцы, свирепые львы и стройные лани, хитрые лисы и пугливые зайцы веселились на моих пирах, забывая о вражде и бедах. На землю пришёл долгожданный мир, и она изливала свою бесконечную щедрость на всех, кто жил на ней. Но люди, забыв страх и боль, перестали приносить кровавые жертвы старым богам. Всё живое собиралось на моих шумных праздниках, оставляя старые тёмные капища. И тогда старые боги обрушили на меня свой гнев. Я не смог противостоять им, они победили меня, заключив вдали от людей.

Шли годы, века. Я постарел, обрюзг. Люди продолжали поклоняться мне, забыв меня. Весёлые праздники они превратили в безумные оргии, веселье стало лишь способом уйти от скучной жестокой действительности, а моё имя стало напоминать отрыжку после обильного пиршества. Небесных красавиц сменили противные крикливые бабы, поющие вместо чудесных гимнов кабацкие песни. Мир охватили пожары войн. Боги были довольны — им приносились обильные жертвы.

Но однажды пришли другие, новые боги. Они свергли старых идолов. Я надеялся, что наступило, наконец, время покоя, радости и всеобщего счастья, но ошибся. Новые боги запретили веселье. Они учили, что нужно уничтожать свою плоть, чтобы достигнуть совершенства, они учили страдать и быть покорными. И люди, поверив им, забыли о том, что являются частью природы. Они уничтожали леса, реки, превращая их в пустыни, изрытые оврагами. Поставив себя выше братьев своих, люди с презрением относились к своей матери — Земле. Боги помогали знатным и богатым стать ещё богаче. Злые и жестокие получали власть, и все поклонялись деньгам. Жадность и подлость стали править на земле, а меня изгнали из этого мира. Но я вернусь, когда-нибудь я обязательно вернусь…

Я стою посреди комнаты. Передо мной на коленях экстрасенс, его колпак валяется рядом. Обескровленное лицо мелко-мелко трясётся, рот судорожно хватает воздух, глаза сверкают безумным страхом. Маг пытается что-то сказать, но язык неподвластен ему. Под бессмысленное мычание я выхожу на улицу. Уже стемнело. Воздух наполнен приятной прохладой. Я глубоко вдыхаю вечернюю свежесть и поднимаю голову вверх, к небу. Бескрайнее полотно усеяно разноцветными звёздами. Я смотрю на них, тысячи вопросов мелькают в моей голове. Я опустошён, я не знаю, что делать, куда идти, я прошу у звёзд помощи. Я жду сигнала…

Леонид Позин. Козиада

Часть 1. Наше время

Глава 1

— Вот ты, Саня, ничего не понимаешь. Я ведь не говорю, что ты плохо или мало пишешь, — говорил главный редактор. — Ты хороший журналист, пишешь хорошо. Но подумай, о чём ты пишешь. Ванга, йети, круги на полях, бермудский треугольник, группа Дятлова, экстрасенсы, Аллан Чумак, царство ему небесное. Но об этом и без тебя есть масса публикаций. И ничего нового в твоих публикациях нет. С такой тематикой мы придём к полному краху, и уже сейчас происходит падение тиража. Наш журнал не зря называется «Наука и мир». Он должен содержать сведения не просто о каких-либо явлениях, а сведения о новых перспективных научных разработках, которые могут повлиять на развитие нашего общества, которые могут не просто заинтересовать, а вызвать колоссальный интерес, шок. Иначе нам не справиться с Интернетом, он нас задавит.

— Дык где ж у нас такие разработки взять, мы ж не в Америке, — довольно глупо перебил главного Александр.

— Ты, Саня, не понимаешь ни хрена, — осёк его главный. Вот ты вспомнил Америку. Да, она всегда была впереди, но мы всегда держали ушки на макушке и всегда пытались сильно не отставать, особенно в технологиях, определяющих безопасность государства. Сейчас, когда на первый план выходят цифровые технологии, государство тратит на это огромные средства. А сколько у нас умных молодых ребят, а вспомни наших хакеров — в США таких нет. Короче, Саня, я тебе дам наводку. Ты слышал, что в США какие-то психи собираются вставить чип в башку человеку? Скорее всего, это фейк, просто болтовня. Во-первых, кто пойдёт на такое, ведь так очень просто можно человека угробить. Во-вторых, этическая сторона вопроса. Так можно управлять людьми, и общество этого не допустит. С другой стороны, и атомную бомбу могли бы не допустить, а ведь допустили.

— Дык неужели и у нас этим занимаются? — опять перебил Александр.

— Вот и подошли к самому главному. По некоторым утечкам возможно, что так и есть. Твоя задача это выяснить и аккуратно, не переходя известные границы, об этом написать. Мол американцы, конечно, умные, но и мы не дураки.

— Дык как же я буду выяснять, такие сведения никто не выложит. Я ж даже не знаю, где можно выяснить такую вещь, — занудил Александр.

— Хватит тебе уже «дыкать», Саня. Не прикидывайся дурачком. Отлично знаешь, как делаются такие дела. Ладно, помогу тебе. Вот адрес и телефон некоей Анны Семёновны Щегловой. Старший научный сотрудник в Институте мозга. Она наверняка всё знает. Симпатичная молодая одинокая женщина, нет и пятидесяти, ну может немного за сорок. Так что дерзай.

— А помоложе нет никого?

— Ну, ты и нахал. Ты что, на рынке? Что, я не знаю тебя? Да ты вспомни, что ты выкинул месяц назад.

— Дык тогда было совсем другое дело. Тогда всё случилось после банкета.

— Вот и устрой ей банкет, не мне тебя учить.

— Дык можно, конечно, только вот с денежкой немного плоховато, неплохо бы, Николай Петрович, подкинуть немного. Ведь всё-таки важное задание.

— Ладно, чёрт с тобой, оформим тебе как бы командировочные. Главное, чтобы был результат.

— Обязательно будет, Николай Петрович.

— И вот ещё. Перестань ты, наконец, «дыкать». Вроде пишешь нормально, грамотно, а в разговоре — «дыкаешь». Ведь этой даме Щегловой может и не понравиться, и сорвёшь всю операцию.

— У меня, Николай Петрович, с дамами разговор особый. Не беспокойтесь.

Глава 2

Александр «случайно» оказался рядом с ней на спектакле «Вишнёвый сад». Это «случайно» произошло после того, как он нашёл её фото в Интернете, проследил, как она покупала билет в театр, и удачно купил билет на соседнее место. Щеглова выглядела довольно молодой и красивой и относилась к женщинам, которые ходят в театр, хорошо одевшись.

«А она ничего, приятная женщина», — подумал Александр, увидев её стройные ноги, когда нагнулся за как бы случайно упавшей программкой.

В буфете, куда они пошли в антракте, он много говорил о пьесе и о Чехове, и она решила, что он, наверное, заядлый театрал. Он не стал её разубеждать. Наоборот, подкрепил свою эрудицию рассказами о Станиславском и Мейерхольде и об их непростых отношениях. И даже вроде ни разу не дыкнул.

«Надо же, какой эрудированный и приятный молодой человек», — подумала она.

— Откуда вы это всё знаете?

— Да так как-то всё получилось, — сказал он скромно, вспомнив, как перед спектаклем два часа сидел за компьютером. И как знаток Чехова, который, как известно, был знатоком женщин, угадал, что она не замужем и, наверное, научный работник.

Это её очень удивило: — «Надо же, какой проницательный».

В общем, им обоим понравился спектакль, сама постановка, игра актёров. «Вот только Фирса жалко», — сказал Александр уже при выходе из театра. «А он ещё и остроумный», — подумала Щеглова. «И, если он предложит продолжить знакомство, я, наверное, соглашусь. Но что я делаю, с ума я, что ли, сошла. Ведь он лет на десять младше меня».

Тем не менее, они договорились через три дня вместе пойти на выставку современного искусства.

Глава 3

Надо же, как в жизни может случиться. Думали ли они оба, что их отношения могут перерасти в большое, светлое чувство. Анна просто души в нём не чаяла. Сначала мысль о разнице в возрасте преследовала её. Что будет дальше? Но постепенно она сумела отогнать эту мысль и решила, что будет жить сегодняшним днём. Она решила, что всю жизнь ждала именно его, Александра, и любила его самоотверженно и пылко. Александр тоже очень сильно её полюбил. Ведь мужчина может сильно полюбить женщину, именно полюбить, а не просто хотеть, только в ответ на её любовь, теплоту и понимание. Конечно, найдутся женщины, которые с этим не согласятся. Особенно те, которые любят всё отрицать и переиначивать, переворачивать с ног на голову. Спорить с ними бесполезно. Поэтому просто приведу всем знакомые строки: «Она меня за муки полюбила, а я её за состраданье к ним…». Вот с ним, великим, и спорьте, если хотите. А уж кто-кто, а он-то понимал в этих делах.

Да и в физическом плане она раскрывалась перед Александром так пылко и глубоко, как никто до неё, не только вследствие темперамента, но больше вследствие присущих ей искренности, чистоты, самоотдачи и преданности. И он чувствовал это и понимал.

Александр был очень везучим. Ведь оказалось, что именно она, доктор Щеглова, руководит группой, занимающейся интересуемой Александра и его шефа проблемой. Более того, она даже не обиделась, когда узнала, зачем Александр с ней познакомился, считала, что ей повезло, что так всё получилось. Она охотно и подробно рассказывала Александру про всё, что могло его заинтересовать.

Да, они пока опасаются вживлять чипы в голову человека. Пока исследования проводятся на животных. В голову животного вживляется микрокомпьютер, способный воспринимать информацию и передавать её нейронам мозга. Они фиксируют, как это влияет на животное и на его взаимодействие с окружающей средой. Правда, Анна призналась, что она мало что понимает в компьютерах. Конструирует и вживляет компьютеры не она. Она биолог и ветеринар, и наблюдает за животными. Её докторская диссертация называлась «Влияние климатических условий на поведение самцов и на приплод козьего стада». Поэтому она знает и любит коз, и именно она настояла, чтобы козы были выбраны в качестве подопытных животных.

— Но почему козы, ведь известно, что ближе всего к человеческому геному геном свиньи? — спросил Александр.

— Ты прав, Сашенька. Вот если бы мы проводили исследование на одном животном, то, наверное, выбрали бы свинью. Но мы, в частности, смотрим, как влияет подаваемая нами информация на отношения и взаимодействие животного с социумом, то есть с большим количеством окружающих его других животных. С большим количеством свиней очень трудно работать. За ними трудно следить и их трудно содержать в пригодном для исследования виде. Козы же совсем другое дело. Да и совсем не так важна близость генома свиньи к геному человека. На данном этапе исследования нам важно установить сам факт и опробовать принцип передачи информации через микрокомпьютер в мозг животного, а также установить факт влияния этой информации

— Но где же вы содержите большое количество коз? Неужели прямо в институте?

— Нет, конечно. В институте находятся только три козы. За большим стадом подопытных коз мы наблюдаем на специальной ферме в нашем филиале недалеко от города Оренбурга.

— Ничего себе, это ведь такая даль?

— Это действительно далеко. Но самое плохое то, что мне надо туда ехать в командировку и, наверное, надолго — недели на три.

— Но это же невозможно, Анечка, как же я буду три недели жить один, без тебя?

— Мне тоже будет очень плохо без тебя. А что если тебе поехать со мной, — вдруг сказала она, обогнав почти сложившуюся в его голове мысль. Тебя ведь интересуют козы с компьютером в голове, их поведение — вот и посмотришь на них. Оформи командировку в своей редакции, и поедем вместе.

— А пустят меня туда? Тема-то закрытая.

— Тема закрытая, но не секретная, грифа секретности на ней нет. И наш институт — открытая организация. И тебя пустят, тем более что ты приедешь со мной. Ко мне там все относятся хорошо.

Глава 4

До Оренбурга лёту два часа. Делать особенно было нечего. Но им не было скучно, ведь они были вместе. К тому же Анечка рассказывала про подопытных коз, то, что уже удалось заметить, и какие уже можно сделать выводы. Оказалось, что поступающая во вживлённый микрокомпьютер информация, передаётся нейронам мозга животного, очевидно, через имеющийся в компьютере Bluetooth. Удивительно, что при этом оживляются и задействуются так называемые «спящие» участки мозга, которые имеются в большом количестве, как у человека, так и у животных. Козы становятся умнее. Причём одни козы хорошо воспринимают фактические знания, на других лучше действует музыка и цветные картинки. Но самое удивительное то, что приобретённые козами изменения сохраняются в их потомстве уже безо всякого воздействия извне. Некоторые козы так поумнели, что даже научились играть в футбол. Да, да. Две команды: белые и чёрные. Есть и фанаты, болеющие за ту или другую команду, иногда готовые, так же как у людей, схлестнуться друг с другом, используя копыта и рога. Но служители фермы, конечно, не допускают этого, разливают водой и успокаивают.

— Я бы с удовольствием посмотрел такой футбол.

— Подожди, посмотришь. Правда, честно скажу, что интерес к футболу у коз в последнее время значительно снизился. Может, они снова поглупели? А может, наоборот, ещё больше поумнели? Трудно сказать.

Глава 5

В аэропорту их уже ждал здоровенный мужик с машиной — заведующий фермой, который очень оживился при виде Анны и несколько подозрительно посмотрел на Александра.

— Как дела? — спросила она.

— Нормально, но вопросов накопилось много, ведь вас долго не было.

— Вопросы решим, главное, чтобы козы были в порядке.

— Козы в порядке, да что им сделается, вот приедем — увидите сами.

Они ехали вдоль реки Урал, переправились на другой берег и затем поехали на юг, в сторону Казахстана.

— Здесь очень красиво, — любуясь ландшафтом сказал Александр.

— Да, очень красиво, мне здесь очень нравится, — сказала Анна.

— Я загадал, чтобы вы остались здесь навсегда, — весело пропел амбал-заведующий. — Уже подъезжаем, — сказал он через некоторое время.

Но что это! Они вдруг увидели огромный сноп огня и дыма над большим горящим сараем и бестолково суетящихся вокруг людей.

— Пожар, там козы, нужно открыть ворота, — орал выскочивший из машины заведующий. Он попытался было подбежать к воротам, но страшным жаром был отброшен назад.

— Козы, козы, — схватившись за голову, кричала Анна.

Александр, накинув на голову пиджак, преодолевая жар, подбежал к сараю и, обжигая руку, с силой дёрнул ручку ворот. Уже горящие ворота распахнулись, и на нём загорелась одежда. Он отскочил от ворот, хотел бежать, но запнулся и упал.

— Саша, Сашенька, — Анна бросилась к нему, но тут горящее бревно свалилось откуда-то сверху, ударило её по голове, и она упала тоже.

В открытые ворота уже выпрыгивали козы. Они прыгали через лежащих Александра и Анну и прямо на них и сумасшедшим потоком неслись прочь от горящего здания.

Больше этих коз никто никогда не видел. Хотя какой-то случайный казах вроде бы говорил, что видел их в степи на казахской территории.

Почему сгорел козлятник? Может проводка, а может… Какое это имело значение.

Анна умерла сразу — осталась там навсегда, как загадал амбал-заведующий. Александр ещё долго мучился в больнице. Последнее, что он увидел — не свет в конце туннеля. Он увидел лицо Анны. Милое, доброе, улыбающееся лицо. И он увидел отдельно её доброту, её чистоту, её искренность и её преданность. Он увидел и материально ощутил каждое из этих качеств. Живому человеку этого не понять.

Часть 2. 3000-ый, а может, 3500-ый год от Рождества Христова

Глава 1

Мама задерживалась на работе. Они не стали её ждать и сели обедать.

— Как у тебя дела в школе? — спросил Мек сына, раскладывая специальной вилочкой, ловко зажатой копытом, пучки свежей травы из общей миски по тарелкам.

— Хорошо, папочка, — ответил Бяшек, ловко подхватив такой же вилочкой пучок травы и отправив его се

бе в рот. — Учительница Бемешка мной довольна. Она сказала, что я могу посещать ещё одни занятия, если вы с мамой не будете против. Вы ведь не будете против? Я очень хочу ходить на эти занятия.

— Надо посоветоваться с мамой, Бяшек. Ведь ты и так ходишь на два занятия и, кроме того, занимаешься музыкой. Я понимаю, что это большое удовольствие — получать информацию. Но ведь перегрузки могут и навредить. А что это за занятия? Что на них изучают?

— На них изучают животный мир. Всех-всех зверей, добрых и злых: слонов, бегемотов, жирафов, медведей, людей.

— Ну, люди-то не совсем звери.

— Да, я знаю. Когда-то они были разумными и цивилизованными. Но потом, непонятно почему, они одичали и превратились в полузверей.

— Да, они совершенно дикие, живут в глухих лесах небольшими группами. Очень жестокие, нападают на зверей и друг на друга. Но нас они боятся, не выдерживают нашего взгляда.

— Но почему всё-таки они одичали?

— Ты знаешь, сынок, они от природы были такими, что не могли не одичать. Вот мы получаем удовольствие от информации и от искусства, а они получали удовольствие от пищи, богатства и власти. Ради пищи, богатства и власти они обманывали и даже убивали, постепенно теряя рассудок и мораль, и, в конце концов, превратились в полузверей.

— Жалко их. А нельзя им как-то помочь?

— Вот уж не знаю. Надо подумать.

Глава 2

Мек, научный сотрудник института информационной биологии, придя на работу, сразу пошёл к заведующему отделом профессору Бебебеку.

— Можно к Вам, профессор?

— Входи, входи, Мек. С чем пожаловал?

— Пришёл поговорить, посоветоваться.

— Слушаю тебя.

— Вот вчера не смог ответить сыну на его вопрос.

— И что же он спросил?

— Он спросил, не можем ли мы как-то помочь людям, чтобы они вернулись опять к цивилизации и разуму.

— Да, брат, вопрос серьёзный, — сказал профессор. — Ведь их одичание произошло из-за того, что их геном близок к геному свиньи и естественно, что они стали почти такими же, как свиньи.

— А, может, мы можем вызвать мутацию их генома, применив жёсткое информационное воздействие.

— Правильно мыслишь, Мек, молодец. Конечно, мы можем применить жёсткое информационно облучение, содержащее коды нужного нам генома, и вызвать мутацию в нужном направлении. Но ведь этого пока не делал никто. Кроме того, если у людей будет другой геном, ну, например, геном козы, то ведь это уже будут не люди. Нужно подумать…

Сергей Соколов. Простой карандаш

Посвящаю маме

1

Со стороны железнодорожной платформы, находящейся среди нетронутого самовольными вырубками лесного массива и всего в нескольких сотнях метров от первых участков садоводства, донёсся свисток электрички. Звук был коротким и слегка виноватым, будто деликатный машинист просил прощения у местных обитателей за нарушенную тишину погожего летнего утра. Далее послышалось натужное завывание моторов, потом ускоряющийся и ослабевающий перестук колёсных пар, повторный писк свистка у далёкого переезда, и, наконец, всё стихло. Вернее, стихло и уже не звучало ничего несвойственного природе, искусственного, человеческого, бестактно привнесённого в гармонию живого звучания. Остались только сосны, птицы и звоны прозрачного воздуха.

— Господи, как хорошо! Вот бы мои приехали, что ли? Удобства ведь, как в городе, и близко, и душевно. Другие за этим покоем и благозвучием едут чёрте куда. Что же, охота, как говорится, пуще неволи. Тянет к прекрасному, тянет… Да, это хорошо, что пока тянет. Плохо, что дотянувшись, мы из кожи вон лезем, чтобы разрушить окружающую прелесть. Нам её одной мало, нам обязателен личный комфорт… Противоречие, с лёгкостью решаемое в пользу последнего: комфорт жизни был и остаётся для нас важнее девственных красот. Желанная цель, своеобразная компенсация, так сказать, за неотвратимость однажды умереть… А у гроба, как известно, карманов нет. Не положишь ни накопленный комфорт, ни солнечный зайчик. И тем ценнее наступивший сейчас в обозреваемом мною садоводстве хрупкий момент: не стучат молотки, не визжат бензопилы, не надрываются радиоприёмники. Автомобилей и тех нет. Надолго ли? — Философствовал и блаженствовал Сергей Андреевич — хозяин скромного садового домика, разместившегося на стандартных шести сотках необработанной земли возле самой проезжей части дороги. Он стоял, облокотившись на новый подоконник — результат утренних трудов, — в оконном проёме недостроенного второго этажа. С высоты хорошо были видны безлюдные соседние участки, близкий лес и выход из него местного автобана, к которому примыкала народная тропа от электрички. В точке слияния образовалась довольно широкая площадь, универсальное место встреч, расклейки объявлений на столбах линии электропередачи, парковки встречающего автотранспорта, остановки маршрутки и безопасного запуска праздничных фейерверков. Сейчас оно было пустым, как и контейнеры ближайшей помойки, видимые сквозь деревья и радующие своей весёлой расцветкой. Ни души не было и на остальном отрезке общественного шоссе, которое, пройдя мимо участка Сергея Андреевича, уходило вглубь садоводческого массива, поблёскивая в лучах солнца свежим асфальтом, недавно уложенным по прихоти и на средства некоего толстосума. Правда, только до его собственных хором. Дальше, как обычно, — вторая беда во всей красе и глубине выбоин и колдобин.

Мужчина услышал кукушку и принялся было считать, сколько он сможет ещё добавить к нынешним шести десяткам лет. Выходило прилично, и эта ничем не обоснованная примета продлила утреннюю идиллию. Вплоть до гортанного возгласа:

— Япона мать! Я пивас долбанул!

Электричка покатила дальше, но оставила после себя несколько десятков человек, разношёрстная вереница которых только сейчас потянулась вдоль забора Сергея Андреевича.

Вот молодые люди в разноцветных шортах и расшнурованных кроссовках пытаются громогласно и не литературно произвести впечатление на сопровождаемых ими девиц. Те в ответ хихикают и продолжают тащить пузатые пакеты.

Вот рачительные хозяева средних лет с упорством муравьёв несут перевязанные крест-накрест фанерки и досочки, оценивают взглядом чужие постройки.

Вот показались семейные коллективы. Их немного и они малочисленны по составу: один-два взрослых, один-два подростка. Родители, как правило, активно стараются убедить детей, что лучшие выходные — это дача, мол, вас ждут велосипед, качели и… и… Дети хмуро молчат и вспоминают про аквапарк, соседний ТРК и Интернет. Впрочем, у каждого в рюкзачке наверняка лежит планшет.

Вот появились и пенсионеры. Они жмутся к обочине, тянут за собой хозяйственные сумки на колёсиках с подвязанной к ним рассадой.

Все готовы пройти и километр, и два, и три до вожделенного отдыха возле любимых грядок и кучи щебня. Разве что молодёжь мечтает о шашлыке, пиве и укромном романтическом местечке.

Сергей Андреевич не стал дожидаться, когда внезапная благодать будет окончательно разрушена автомобилями. Он повернулся спиной к привычной картине загородной суеты со смешанным чувством сожаления и облегчения: пора продолжить борьбу за комфорт.

Применительно к месту и времени, эта борьба для Сергея Андреевича выражалась в виде саморучного строительства. Упорства ему было не занимать, знания он привык добывать по мере их необходимости, но перфекционизмом он не страдал. Да что там: простая аккуратность Сергею Андреевичу давалась с трудом. Он осознавал особенности своего характера, даже старался контролировать ситуацию, но слишком увлекался творческим процессом, предпочитая больше конечную идею, чем конечный результат.

Сегодня с раннего утра ему не терпелось поставить подоконник. Чтобы снизить неминуемую энтропию, Сергей Андреевич тщательно подобрал необходимый инструмент, разложил его и материалы в удобном порядке, сделал точные замеры и чертёж на отдельном листе бумаги. И что с того — подоконник поставлен добротно, но с обычным качеством — на четвёрочку.

Мастер осмотрелся и вздохнул: — Плетью обух не перешибёшь. Горбатого, так сказать… Хаос! Хлев! Всюду опилки, обрезки, инструмент разбросан под ногами. Где рулетка? Где карандаш? Ведь специально клал на видное место. Куда делось-то всё?

Мелкий инструмент, а особенно строительный карандаш, имел обыкновение пропадать. Вот был только что, и нет. Нигде. Навсегда. И никакими мантрами его не удаётся вернуть, разве что иногда сам захочет появиться в любое время в любом месте.

Серей Андреевич знал это свойство, но для очистки совести всё-таки поискал пропавшие карандаш и рулетку, за что и был вознаграждён находкой оной. Рулетка мирно покоилась в траве под окном второго этажа, но карандаш-злодей исчез.

Горе-мастер вернулся на второй этаж. Сильное раздражение сменилось глубокой апатией, усталость навалилась на руки и ноги, захотелось сесть прямо на пол, спиной прислониться к нагретому солнцем столбу, смотреть в голубой прямоугольник окна на высокое небо и забыть про необходимость что-то строить, что-то искать, что-то анализировать. Просто вдохнуть солнечный свет и ощутить его свежесть. Аромат озона, аромат детства.

Пожилой мужчина так и сделал.

2

До чего же трудна жизнь у человека в пять лет! Правда, юбилейный день рождения я отметил всего лишь на прошлой неделе, но успел уже испытать первое разочарование. Ещё бы! Я справедливо ожидал получить в подарок инопланетный вездеход на батарейках и пультом управления с длинным проводом, однако родители ограничились железным самосвалом размером с «чешку» и глупыми поцелуями. Оставалась надежда на московскую тётю, которую я никогда не видел; но я считался её любимым племянником, и игрушки в почтовых посылках присылались из столицы регулярно. На этот раз пришла пухлая бандероль из коричневой бумаги. В ней оказался свитер. Я не оценил юмор и разревелся, хотя мама довольным тоном сказала: — Импортный! У нас таких не делают.

Вот он, свитер, лежит на табуретке вместе с остальными вещами возле кровати, в которой я лежу, ворочаюсь и не могу заснуть. Ибо и кровать не моя, и табуретка не моя, и комната не моя. Это второе крупное разочарование, постигшее меня за последние дни. Скорее всего, начало положено.

Решение отправить меня в зимний санаторий для лечения и реабилитации органов дыхания было принято ещё осенью, после проведения пренеприятной операции на моём горле вруном-хирургом, обещавшим, если я буду смелым мальчиком, неограниченное количество эскимо. Мне казалось, что я выполнил условие, но мороженного так и не увидел. Категорически воспротивившись поездке куда-то в лес, в незнакомую компанию, зимой, когда столько интересных игр с ребятами из нашего двора, я демонстративно дерзил и хулиганил, после чего отстаивал положенное время в углу.

Не помогло. Вчера вечером, проведя полтора часа в холодном вагоне поезда и пропитавшись паровозным дымом, моя мама и я сошли на станции Сиверская. Я всё ещё надеялся на чудо и готов был снова терпеть тяготы дороги, лишь бы оказаться дома. Ясно же, что с этой утонувшей в снегу станции, как с края света, некуда ехать дальше. Можно только вернуться. Тем не менее, события развивались иначе: сани, лошадь в сосульках, ёлки, ёлки, ёлки, высокие колючие звёзды, низкий бревенчатый корпус санатория, нянечки и потерянность в шумном коллективе.

Я трудно завожу новых друзей, и несмотря на то, что не испытывал никакой дискриминации на свой счёт в общей комнате для игр, не мог дождаться момента, когда нас уложат спать. Моё личное пространство изнывало и трещало по швам. Единственное место для уединения в этом дурдоме — это кровать.

Мне досталась кровать скрипучая, со слегка провисшими пружинами, на колёсиках, с блестящими шариками на прутках изголовья. К счастью, она оказалась по-домашнему уютной, мягкой, убаюкивающей. Но общее благоприятное впечатление портили казённые чернильные штампы на постельном белье.

Свет в спальне был погашен. Нянечка, ушла на звук популярной песни «Главное, ребята, сердцем не стареть», плотно притворив за собой дверь. Наступила долгожданная тишина.

Уже готовый провалиться в спасительный сон, я почувствовал, как с меня сползает одеяло.

— Эй, новенький!

Стало понятно, что засну позже, а сейчас надо весомо ответить.

— Меня зовут Серёжа.

Голос из темноты продолжал, но не с агрессией, а скорее, таинственно:

— Я — Ваня. Слушай, Серёга, ты страшные истории знаешь?

Поворот на эту тему заинтересовал меня и одновременно успокоил: кто же их не знает. Прекрасное средство для налаживания новых или пошатнувшихся отношений. Но я решил не торопить события.

— Вспомню, расскажу.

— Ну, добро! Тогда я.

В спальне разом заскрипели пружины, послышался тихий одобрительный гомон. Никто не собирался спать, более того, кое-кто из мальчиков полулежал, подперев рукой голову и подушку, кое-кто сидел по-турецки или вообще повис на хромированной дужке кровати. Только девочки заранее начинали бояться и натягивали одеяла до самых испуганных глаз. Свет дворового фонаря, маячившего в оконце, позволял мне детально рассмотреть всеобщее предвкушение запретного плода.

— Я расскажу про чёрный автомобиль.

В целом, история произвела на меня должное впечатление. Я уже слышал её от городских друзей, и она отличалась лишь в деталях. Например, в нашем варианте гроб возит грузовик, что бесспорно удобнее «Волги». Различия лишь подтверждали правдивость, а убеждённость рассказчика доказывала наличие этого автомобиля в здешних лесах. Где-то совсем рядом.

Под вой ветра и ощущения близкой опасности я крепко уснул.

Следующий день выдался ярким, солнечным, морозным. Ночной ветер выгладил снежное покрывало, но набросал на него несметное число еловых шишек. Подобраться к ним и набрать для поделок речи уже не шло. Я самовольно попробовал этот трюк на прогулке, едва не утонул. Очередные неприятности и странности моего первого дня не заставили себя ждать.

На прогулку нас вывели после завтрака и медосмотра. Детская площадка содрогнулась от рёва восторга сквозь замотанные шарфы горластой ватаги, которая мгновенно извалялась в снегу, снежками закидала старого дворника, широкой лопатой закрывавшего красное лицо. Я, потерпев неудачу набрать шишек, выбрал горку в виде бетонного слонёнка, и после первого же спуска обнаружил отсутствие галоши на валенке. Вот на левом галоша есть, а на правом её нет. От обиды слёзы смешались с соплями. Я подошёл к воспитательнице. Та торопливо прикрыла папироску вязанной варежкой и, кажется, подпалила шерсть.

— Чего тебе?

— Я галошу потерял.

И в доказательство показал оголённый правый валенок.

— Ищи.

Выручил меня дворник, он же сторож, он же конюх. Перед самым обедом, когда мы выстроились парами для шествия к отдельно стоящему пищеблоку, ко мне подошли огромные валенки, чуть ли не с меня ростом. Я задрал голову, увидел стёганные ватные штаны, телогрейку, бороду и армейскую шапку-ушанку без звезды.

— На вот, надень. Негоже с мокрыми ногами-то.

— Это не моя. Моя чёрная, а эта зелёная и большая.

— Надевай, прыщ! Я газетку подложил.

Так и ходил ковровым клоуном целый день в разных галошах, хотя настроение было так себе, к вечеру стало ещё хуже. После пятичасовых дрожжей, которые нам разлили в кружки на полдник в главном корпусе санатория, предстояло идти на ужин в темноте, по узкой тропинке между сугробами, через лес. Совсем не весело, учитывая промышлявшую поблизости чёрную машину и самого невезучего человека, то есть меня.

И вот настал час испытаний. Я, само собой, согласно росту в последней паре, с девочкой. Где-то впереди, за руку с воспитательницей идёт Иван. Он старше всех нас, он здесь на каникулах, он сын этой воспитательницы. Ему-то наплевать на эту машину, на гроб и гнусные намерения. А у меня от напряжения платочек под шапкой взмок, зубы стучат так, что снег осыпается с ёлкиных веток. А тени, тени крестами лежат на нетронутой целине, и сзади кто-то крадётся. Это же сколько раз мне терпеть такое? Мама говорила, десять дней пролетят как один, и не заметишь, тогда и домой. Ещё не скоро. А пока только первый на исходе, но охота на меня уже началась.

Вот-с. Поужинали мы значит, и бодрее стало как-то. Обратно без приключений, страх сменила лёгкая встревоженность. Возможно от того, что я был втянут в разговоры с девочкой, которую занимали куда более серьёзные вещи, чем «дурацкая машина». Давно замечено, что общение с девочками хорошо сказывается на настроении. Свойство у них такое есть особенное. Скажу по секрету, я уже целовался с одной. Ничего так.

Развесили мы свои шубки, шапки, шаровары по вешалкам на просушку в специально жарко натопленном помещении, а валенки на полки нянька аж до потолка расставила, и пошли играть. В детском саду, там, в городе, похожие условия: ковёр на полу, стульчики и столики, игрушки для девочек и мальчиков, книжки, краски, альбомы для рисования и катастрофическая нехватка карандашей, кисточек, баночек для воды. Последнее меня сильно огорчает, потому что рисовать я люблю.

Я провозился с вдеванием резинки в дырочку на варежке, саморучно мною проверченную, потому как резинка оторвалась, а просить пришить её не хотелось. Соответственно, я вошёл в игровую последним, когда остальные дети уже поделили все выигрышные развлечения. Оставшиеся кубики меня не волновали, сдутый мяч тоже, грязноватый заяц с надорванным ухом вызвал у меня сочувствие, но проявлять такое… как это слово?… интинное чувство при всех я не стал. А-а, вот коробка цветных карандашей… В ней оказался только жёлтый, поэтому и не востребованный. Многие с интересом смотрели на мою затруднительную ситуацию. А я взял жёлтый, подтянул сползшие чулочки и гордо направился к окну, приметив там на широком подоконнике лист бумаги.

Рама окна была двойная. Наружное стекло сплошь покрылось причудливыми узорами, на какие горазд русский мороз; отблеск уличного фонаря играл на гранях отдельных завитков и снежинок всеми цветами радуги, создавал поистине волшебный вид. Смотреть можно бесконечно долго, но я только пригубил эту красоту для вдохновения и принялся рисовать.

Лист бумаги оказался не вырванным из альбома, а просто лист, к сожалению, испорченный чьими-то каракулями, но обратная сторона, к счастью, чистая. Там я и стал рисовать предмет моих последних изобразительных предпочтений — башню Кремля, которую часто видел на поздравительных открытках, в газетах, в киножурналах перед фильмом, да и в самих фильмах тоже. Мне сильно нравились её зубчатые стены, огромные часы, высокий шпиль со звездой. Но сейчас жёлтый цвет совсем не годился для стен, часов и звезды. Работа над рисунком протекала вяло.

Не знаю, что меня заставило посмотреть в сторону чахлого цветка в горшке на тарелке, который притулился в самом углу окна. Ничего, кроме жалости к растению и к скрюченной мухе рядом с ним, этот натюрморт вызвать не мог. Вот если только красненькое пятнышко на подоконнике между тарелкой и рамой. Интересно, интересно… О, кто-то из детей забросил туда карандаш, вернее сказать, огрызок карандаша. Совсем тупой, но… не красный, а простой карандаш — самый желанный для того, кто что-то понимает в рисовании.

Сейчас мы его заточим, и дело пойдёт.

Я спрыгнул со стула, на котором всё время стоял на коленках, упираясь животом в тёплый чугун батареи, и понёс карандаш на заточку к воспитательнице. Обычная точилка, кстати, не подошла.

Весь взрослый состав сосредоточился в соседней комнате у экрана телевизора. У нас дома был телевизор, но с экраном побольше. Правда, ручка переключения каналов отломилась, так что на мою любимую передачу с медвежатами Тяпой и Ляпой и с хулиганистой обезьянкой Жаконей приходилось перещёлкиваться с помощью плоскогубцев, а также нескольких бранных слов в исполнении мамы в адрес отца. Тот это проделывал молча.

На экране копошились маленькие человечки, слышался смех, который подхватывали женщины у телевизора. Веселье было в самом разгаре. Я понял, что зашёл не вовремя, так как показывали КВН, а это не терпит внешних раздражителей. Но мой юный возраст и служебные обязанности воспитательского состава давали шанс. Пока приходилось лицезреть спины.

— Обожаю Альбертика!

— А ты ему пошли смешной вопрос.

— Какой?

— Какой, какой… Какой длины… Ты что, Сорокин?

Ко мне повернулись. Я протянул огрызок карандаша.

— Ну, так возьми точилку. Не маленький.

— Пробовал. Не лезет.

— Чего там у тебя не лезет? М-да… Ладно. Люсь, дай «Неву».

С остро отточенным карандашом я вернулся… Нет, ещё я… Я взял одинокого зайца и посадил рядом с собой на подоконник, а уже потом вернулся к своему рисунку. Башня вышла на загляденье, даже стрелки на часах были видны. В небе кружили наши самолёты. А на них без объявления войны напали самолёты с крестами. Тогда я начал их сбивать. Как? А просто так: ставишь карандаш на кончик грифеля, целишься и чиркаешь по бумаге. Потом снова ставишь карандаш в конце росчерка, целишься и, до тех пор, пока не попадёшь во вражеский самолёт, танк или пушку. Славный бой! Я их, гадов, всех уничтожил. Правда, с последним выстрелом карандаш укатился обратно за цветок. И я даже, кажется, нащупывал его кончиками пальцев… Но достать не успел.

— Так, быстро все на процедуру лечебного загара. Сорокин, тебя долго ждать?

Час от часу не легче. Что это — всё просто: мы разделись до трусов, зашли в комнатку без окон, встали в кружок вокруг табуретки, на которой вертикально стояла стеклянная трубка. Докторша велела всем надеть странные очки. Я похожие у сварщика видел, когда мы без воды сидели, а он трубу варил, но эти поменьше будут. Сквозь синие стёкла мало что различалось, как вдруг всё изменилось. Стеклянная трубка засветилась ярко, словно инопланетное Солнце. Оно облило нас синими лучами, и все полуголые дети в консервообразных очках предстали неземными существами. Воздух приобрёл особую свежесть, защекотал ноздри кисло-сладким запахом, заставлял дышать ровно и глубоко.

— А теперь все повернулись спиной.

Наши резкие тени упали на цветочные обои комнатушки, но так и хочется сказать, каменную пещеру облюбовало племя дикарей. Кто-то кривлялся, кто-то руками показывал лающих собак и летающих орлов, а кто-то фигу.

— Я всё вижу… Ладно, достаточно. Всем мыться и спать.

Всё движется по кругу, всё повторяется. Только мы почему-то не остаёмся прежними. Закончился очередной день, снова пришла ночь. Едва за нянечкой закрылась дверь, настало время для жизни спальной палаты после отбоя. Я уже не думал о сне и вместе с другими ждал волнующих историй о страшном и страшно увлекательном, чего полно вокруг нас, во что верят все дети и что считают глупостями большинство взрослых.

Иван раздобыл где-то фонарик и теперь светил им снизу вверх на своё лицо, от чего оно казалось мёртвой маской. Загробным голосом он произнёс:

— Сегодня будет особенно страшно. Мишка расскажет про утопленников.

— А Мишки нет. Его кровать пуста.

— А где он?

— Утопился… В умывальнике.

— Не, он на веранде.

— Всё равно ему каюк.

— Не, там тепло. Я же выжил.

Новостью для меня оказалось, что существует какая-то веранда, туда отправляют на ночь, на мороз и возвращают живыми. Всех ли? Я разухабисто поинтересовался:

— А чё так жёстко?

— Не, спальник мягкий и тёплый. Только лежишь как кукла, воздух носом тянешь. Не, ничего! На горшок только заранее, а не то…

Иван перебил: — Тогда следующий, но послышался голосок девочки, той самой, в паре я с которой:

— Пусть Серёжа расскажет.

Иван поддержал:

— Я и хотел… Что, Серёга, вспомнил историю.

— Ну, кое-что.

— Фонарик одолжить?

— Обойдусь… Слышал я эту историю от людей толковых. За что купил, за то и продаю…

В одном городе жила женщина. Не было у неё ни мужа, ни детей, но имела она два лица. Одно такое, что от красоты его глаз не оторвать и сердце радостью наполнялось. А от второго лица кровь стыла в жилах от ужаса, сердце стучать переставало, настолько оно было безобразно. Удивительно то, лица были похожи как две капли воды, только взгляд был у каждого разный. Разными были и две длинные, до локтей печатки на тонких руках. Одна белая кружевная, вторая атласная, цвета алой крови.

Женщина целыми днями бродила по улицам этого города, сидела на скамейке в парке, заходила в дома. Жители привыкли к ней и почти не замечали. Только иногда кто-то встречался с женщиной взглядом и мгновенно замирал, видя, как она снимает одну из перчаток, обнажая под белой живую руку, или под красной — мёртвую. Они тянуться к несчастному, разрывают ему грудь. Вдруг женщина говорит: — «Я забираю твоё сердце!»

По законом жанра страшилки я театрально понижал и замедлял голос к концу рассказа, а последнюю фразу резко выкрикнул. Получилось эффектно, девочки вскрикнули, мальчики слегка передёрнули плечами.

Иван одобрительно цокал языком, остальные тоже похвально высказались:

— А ничего! Молодец! Надо запомнить!

Кто-то ливанул ложку дёгтя:

— Враки это!

Тут мы с ним кое-что решили выяснить. Разнял нас Иван.

— А ну, по койкам оба! Няню разбудите.

И вот лежу я без сна, думаю, вспоминаю последние события, а мне… А мне приветом прилетает в голову шарик пластилина, спутав и мысли, и волосы. Не найдя более весомого ответа, я прошептал в темноту: «Сам дурак». Ладно, завтра разберёмся.

Завтра… Завтра много дел. Пора поставить себя в коллективе. Надо найти свою калошу, ходить в чужой… как сказал дворник-великан, негоже. Надо с девочкой… это… подружиться. Надо карандаш достать и нарисовать грандиозную битву, в которой мы, конечно, победим. Одним росчерком грифеля. Надо… А ведь будет ещё и послезавтра. И ещё. А там первый класс школы, начало взрослой жизни. Длинной, как белая перчатка удивительно красивой женщины. Почти такой же, как моя мама.

3

Солнце поднялось выше и откатилось к западу. Оно давно перестало проникать на недостроенный этаж, но продолжало нагревать кровлю крыши. От висячей духоты не спасал слабый ветерок от оконного проёма. На что его только хватало, так это несмело загибать край листка с чертежом окна, лежащего тут же на краю подоконника. Любопытная муха обследовала противоположный край, время от времени перебирая задними лапами.

— Обновила, зараза… Теперь и не скажешь: — Муха не сидела. Сидела и не только.

Сквозь прикрытые веки Сергей Андреевич наблюдал за происходящим на подоконнике. Он всё ещё сидел на полу у столба, и ему казалось, прошла целая вечность после первых вдохов озона и наступления внезапной слабости. Что же выбило его из колеи?

Сергей Андреевич вспомнил о крайней раздражительности от невозможности найти инструмент. Но его он терял и раньше, однако не терял при этом сознание. Тем более, рулетка найдена. Карандаш? Да, тьфу на эту мелочь. Что-то другое. Какая-то заноза тогда кольнула в сердце, колет и сейчас.

Дыхание у старика участилось. Он, как рыба на суше, стал хватать ртом воздух. Попытался подняться на ноги. Ох, напасть, покоя нет. Покой… Свисток электрички… Люди вдоль забора.

Сергей Андреевич наконец встал, сделал тяжёлый шаг к окну, сердце сделало лишний удар… Родители и подростки… В памяти отчётливо всплыли одинаково скучные лица детей, всех детей, бредущих на дачные участки, словно каторжники в каменоломни. И тщетность родителей что-то изменить.

Ещё шаг к окну. Крупная дрожь била тело Сергея Андреевича, вынимала душу пожилого человека.

Тщетность трудов. Тщетность результата. Иными словами, невостребованность. Что пошло не так? Где допущена непростительная ошибка? Ведь хотелось, мне хотелось, сделать для них больше, лучше, лучше, чем у других. А им не надо, детям этого не надо, внукам и подавно?

Старик остановился у самого подоконника, стал держаться за его край. Чуть отпустило.

— Не то говорим, не то делаем. Ищем спасения в сложном и ждём награды, но забываем простые основы, что любовь — бескорыстна, доверие — свято, помощь — гуманна?

На дороге стояла женщина и смотрела на старика. Их взгляды встретились.

— Всегда выбираем… жёлтый, а нужен обыкновенный простой… А я его потерял.

Несчастный опустил веки, откинул голову назад, чувствуя, как что-то разрывает ему грудь и мёртвой хваткой сжимает сердце. Остался, может быть, последний удар, когда у калитки раздалось звонкое: «Деда! Деда!»

Сергей Андреевич Сорокин не умер, а женщина, неспешно обойдя припарковавшийся автомобиль, пошла вдоль дороги по собственным делам.

Порыв свежего ветра качнул верхушки сосен, долетел до окна. Он сорвал с подоконника листок чертежа, перевернул, показав сбитые над башней вражеские самолёты, поднял в небо и унёс вместе со стаями потревоженных птиц неведомо куда.

На подоконнике остался лишь остро отточенный простой карандаш.

Сергей Соколов. Четвёртый угол

«Дописываю эти строки впопыхах: меня уже вызывали, надо идти, потому что они очень не любят ждать…»

Феликс Фадеевич напечатал ещё несколько заключительных фраз, с сомнением пробежался по всему тексту, вздохнул, выключил планшетник и сунул его под подушку. Затем надел тапочки и поспешно вышел в коридор.

Пока он торопится и разминает ягодицу мы достанем его планшетник и ознакомимся с результатом творчества Феликса Фадеевича; узнаем, к чему автор так критичен: к стилю написанного или к самому содержанию?

Итак.

Позавчера случилось полное лунное затмение, причём «кровавое». У астрологов всей планеты магические шары разом засветились оранжевыми и красными светодиодами. Спрос на «несчастье» всегда устойчиво высокий, а тут такой случай…

Я не склонен верить во всякую мистическую чушь, так и лезущую из всех щелей «картонных дурилок» интернета, телевидения, печатной периодики и порой произносимую людьми с солидными научными званиями и регалиями с убеждённостью выпускников какого-нибудь Хогвартса, а не советских ВУЗов с экзаменом по «диалектическому материализму». Сам его сдавал когда-то, а по жизни и так понял: необъяснимое — легковесно, кем ни попадя тиражируется и хорошо продаётся, а непознанное — уникально и чаще сидит на дотациях, с мечтою стать простым научным фактом.

Вот и Луна в нынешнее затмение подкрашивалась лучами восходящего Солнца, простой факт. Очень красиво и совсем не страшно.

Но что-то пошло в этот раз иначе. Может где-то пространство как-то по особенному прогнулось, свет побежал не той дорогой, вселенские «струны» звякнули не тем аккордом… Не знаю… Совпало.

Значит так: середина осени, начало десятого утра. Я на своих стареньких «Жигулях» вырулил с дворовой территории и по «карману» медленно покатил к перекрёстку, привычным путём прямиком на дачу. Ткнув наугад в кнопки радиостанций видавшей виды автомагнитолы, стал краем уха слушать последние новости.

— … углу проспекта Науки и улицы Рыночной произошёл прорыв теплотрассы. Вот что передаёт наш корреспондент с места события… Николай, вы в эфире.

Раздался «телефонный» голос возбуждённого Николая:

— Да, да, Вероника, спасибо. Я стою у края целого озера кипятка, образовавшегося в просевшем асфальте. Фонтан, словно в Женеве…

— Николай, Николай… Есть ли пострадавшие?

— Да, да, Вероника, есть. Мужчина, случайный прохожий. Его уже увезла Скорая помощь. Клубы пара и машины аварийных служб.

— Спасибо, Николай! И коротко о спорте. Вчерашняя встреча футбольных клубов «ПромГаз» и «Саха — Алмаз» закончилась поражением хозяев со счётом 3:4…

Радиоволна поплыла куда-то в неизвестность, и после сильных помех уже звучало: ум-ца-ца, ум-ца-ца, ум-ца-ца, «…и плачь Европа, а у меня самая-самая-самая красивая..», ум-ца-ца, ум-ца-ца, ум-ца-ца…

Я был обескуражен, да на столько сильно, что остановил машину, так и не выехав из «кармана».

Совсем там на радио обалдели. Вот передо мною неширокий проспект Науки, вот недавно отремонтированная улица Рыночная, но никакого разлива, фонтана, аварийных бригад… Наоборот, пустота субботнего утра: ни транспорта, ни пешеходов. Гонят в эфир непроверенную информацию, дурят население лапшой, сваренной в вымышленном кипятке. С футболом тоже напутали. Впрочем, я не фанат. А фанат у нас Викус, вот ему сейчас и позвоню.

Голос Викуса, недовольного ранним звонком, звучал сердито:

— Алло… Фадеич? Какого чёрта?

— Грубишь. Головушка бо-бо?

— Перебрали вчера…

— Сочувствую. Такой повод…

— Да вроде без повода. А что случилось?

— Ну, наши-то якутам проиграли… Крупно, со счётом…

Мгновенно проснувшийся Викус перебил:

— Феликс Фадеевич! Что вы себе позволяете? Немедленно прекратить дурацкие шутки. Короче, башку отверну!

— Уже… без тебя. Так, значит матч…

— Сегодня в 16:00.

— Уверен?

— Конечно. Порвём.

— Нет, ты уверен, что СЕГОДНЯ?

— Сегодня и всегда. А если некоторые сомневаются, то пусть поставят на якутов.

— Десять щелбанов.

— Идёт. Пока, Фадеич!

Так-с, дела. Два плюс два. Сколько? Четыре. А мне сколько? Пятьдесят пять. А разводился я сколько раз? Два. Всё верно и со мной всё в порядке. Может быть виновата… Луна. Или пространство как-то по особенному. Ну, это я уже писал.

Так, терзая свой теоретически слабо подготовленный ум различными догадками о причинах произошедшего, а по сути пытаясь ответить на извечное «Кто виноват?», я естественным путём пришёл к практическому «Что делать?»

Случилась сенсация: стали известны факты, подчёркиваю, факты завтрашнего дня, и в грядущих событиях пострадает человек. Как минимум один, если закрыть глаза на послематчевое настроение футбольных фанатов.

Куда обратиться? В научное учреждение? В службу спасения? В администрацию района?

Ненароком составился план спасения неизвестного гражданина, и я стал действовать.

Имея интернет, имеешь всё. В основном, абсолютно ненужное.

Ага, вот этот институт, пожалуй, в теме.

После продолжительной паузы трубку подняли, и я услышал раздражённый женский голос, кому-то жалующийся:

— Задолбал этот субботний семинар… Слушаю… (Это уже мне).

— Тут я… э… парадокс времени.

— Доклад «Парадоксы времени — ожидание открытий» сразу после кофе-брейка.

— Нет, вы не поняли. Мне из завтра сообщили.

— Что завтра выходной. Проекты машины времени в любом виде не рассматриваем. Давно.

Ту-ту-ту…

Открытий они ожидают. Какое там! Ждут выходных, ждут гранты, ждут значков на лацканы. Я подозревал, что дух романтики из научной работы выветривается потребительским сквознячком, хотя надежда обмануться до сих пор всё-таки оставалась.

Ладно, здесь не связалось, но служба спасения обязана прийти на помощь человеку при любых обстоятельствах и в любое время.

— Когда, вы сказали, произойдёт авария на теплотрассе?

— Завтра. Около девяти утра.

— То есть, вы предупреждаете о готовящемся террористическом акте? Минутку, я переключу на…

— Нет-нет, не надо меня туда переключать. Я говорю не о теракте, а о катаклизме времени, послании.

— Не морочьте мне голову. Только обязательная вежливость и записывающая аппаратура не позволяет послать… аварийщиков на вызов. Ведь ничего ещё не случилось.

— Как знать. Значит, до завтра, когда всё произойдёт?

— Спасибо за звонок!

Ту-ту-ту…

Да-а… Вежливость, аппаратура. Теперь и в армии будет аналогичный порядок.

Но я совершенно не продвинулся в настойчивой решимости осчастливить человечество предоставленной мне судьбой возможностью узнать то, что всем знать рано; тем, что у человечества есть шанс проявить свои лучшие качества — радость в познании мира, радость в предотвращения беды.

Оставался мощный вариант — властные структуры.

Я уверенно нажал на кнопки телефона: там всегда ожидают мой звонок, там реализуют мои предложения и пожелания, там мой голос имеет вес, там длинные коридоры моей, в сущности, власти, потому что я — электорат.

Мне ответил робот-информатор:

— Здравствуйте. Вы позвонили в администрацию района. Ваш звонок очень важен для нас. Если вы хотите прослушать текст Закона о местном управлении, наберите цифру один. Если вы хотите узнать о режиме приёма граждан, наберите цифру два. Если вы хотите узнать об итогах подотчётного периода, нажмите цифру три. Если вы хотите узнать о мероприятиях текущего дня, наберите цифру четыре. Если вы хотите узнать о планах на завтра, нажмите цифру пять. Если вы хотите узнать о планах на послезавтра, нажмите цифру шесть. Если вы хотите узнать о планах на…

Ничего не оставалось, как выбрать цифру два.

— Вы выбрали информацию о режиме приёма граждан. Информация находится в оперативном изменении. Приносим свои извинения. Перезвоните позже.

Ту-ту-ту…

Или затмение Луны зверствует, или я звоню не по тем номерам телефонов не в те организации — результат нулевой: все заняты делами сегодняшними, а до этого призрачного завтра… А оно наступит и отомстит по-взрослому. Поздно будет про спасительную соломку-то вспоминать! И стыдно — предлагали ведь. Не хочу никого обидеть, но сам очень обиделся, рассердился и в сердцах нажал на клаксон.

Голуби, мирно клевавшие что-то перед капотом, метнулись в воздух и полетели к злополучному перекрёстку. Я вышел из машины и пешком направился вслед за ними.

Выбор действовать был невелик: либо плюнуть на всё слюной, либо по собственной инициативе провести разъяснительную работу среди населения. Я выбрал второе.

«…На углу проспекта Науки и улицы Рыночной…» припомнились мне слова диктора Виктории. А на каком конкретно из имеющихся четырёх углов классического перекрёстка провалится асфальт? Неизвестно, и придётся обойти все.

Угол, к которому я приближался, был образован двумя тротуарами и газончиком с чахлыми деревцами. Вот и прекрасно, завтра с утреца пораньше натяну бело-красную ленту с надписью «опасная зона» между светофорами и деревьями — кто читать умеет, не сунется.

Ну, так. Второй угол. Там в опасной близости к перекрёстку расположился ларёк: фрукты-овощи, сладкий, вкусный, да. Судя по всему, с не зарастающей к нему народной тропой.

Я застал момент, когда грузный хозяин заведения в турецкой кожаной куртке и с барсеткой в руках гортанно и властно что-то объяснял о-очень дальнему родственнику, челноком бегавшему от просевшего «каблука» до внутриларёчного пространства. Проводился инструктаж, приём товара и поиск смысла жизни вдали от родного тёплого моря.

— Уважаемый, можно на два слова?

Маленькие глазки над небритыми щеками глядели на меня недружелюбно.

— Здесь опасное место, — начал я. — Завтра к этому времени твой универсам может уйти под воду.

Он молчал.

— Ларёк ты поставил на теплотрассе. Авария может произойти.

Он молчал.

— Закрыть лабаз надо!

Хозяин открыл барсетку.

— Сколько?

— Что, сколько?

— Сколько тебе надо, чтобы твоя организация ничего не говорил, а я фрукт торговал?

Это безнадёжно.

— Заплатишь пострадавшему за лечение. И смотри у меня!

Барсетка закрылась, а маленькие глазки счастливо улыбались. Надеюсь, асфальт не провалится под очередью из пенсионеров.

Я перешёл проспект, с сомнением стал рассматривать импровизированную автостоянку на две-три машины, беззастенчиво урезавшую газон. Являясь частью общей инфраструктуры третьего угла перекрёстка, она попадала в зону риска, и, следовательно, был необходим контакт с владельцами автомобилей. Ну, хотя бы, с хозяином вот этой дорогой иномарки.

Я обошёл несколько раз вокруг престижного авто, заглянул под днище, похлопал рукой асфальт. Жалко игрушку, ежели что.

Не успел я подняться, когда увидел у собственного носа пару мужских ног в элитной итальянской обуви.

— И чё здесь трёмся?

Я поднялся, а глаза мои заскользили ещё выше, словно по стене небоскрёба, и как бы снизу увидели часть массивной шеи, скулы, подбородок, закрывающий остальное лицо. Сделанный шаг назад, чтобы лучше разглядеть незнакомца, проблему не решил: видно всё равно было плохо.

— Чё пятишься? Сбазлань, мужик.

Как же ему объяснить про временную аномалию, про пиковую транзакцию параллельного континуума в базовую линейную метрику? Может так?

— Г-м, следи за метлой. В одной маляве правильно прописано, косяк с теплотрассой. Я в дыму. А ты востри.

И независимой такой походочкой потянулся на последний четвёртый угол. Когда я обернулся, симпатичной иномарки уже не было. Хоть один меня понял.

На этом углу меня встретила примыкающая к тротуарам чугунная оградка, аккуратная, прямоугольной формы, с часовенкой в центре образовавшейся лужайки, по-осеннему пёстро-нарядной. Само религиозно-культовое строение появилось на этом месте относительно недавно, взяв под свою опеку природный источник столовой минеральной воды, бывшем в свободном употреблении у населения с незапамятных времён. Сейчас источник был окультурен и располагался возле замощённой дорожки, протянутой от калитки до дверей часовенки. Калитка оставалась открытой всегда.

Я снял головной убор (наверное, уже полагается), прошёл через калитку, мимоходом зачерпнул из гранитной чаши водицы, испил (железа много!) и нерешительно вошёл в часовенку.

Внутри она была просторнее, чем казалась снаружи. Белые стены, аскетичное убранство, свет. Несколько икон, кажется, современной работы, свечи, хорошая вентиляция. Всё очень пристойно, благообразно, невольно настраивало на не суетный лад.

— Не знаю, как правильно, — неловко обратился-таки я к священнослужителю, неопределённых лет мужчине в просторной рясе.

— Отец Андрей. А вас величать?

— Феликс Фадеевич, отец Андрей.

— Очевидно, Феликс Фадеевич, вы здесь впервые.

— Здесь, да. Но, вообще, нет. На экскурсии бывал, ещё друга отпевали.

— Не надо волноваться.

Мы сделали движение навстречу друг к другу.

— Если у вас горе или радость.

— Сомнение у меня, отец Андрей.

— Сомнение — не грех, сомнение — путь ищущего неравнодушного человека. Слушаю Вас, Феликс Фадеевич.

Я кое-как собрался с мыслями и промямлил:

— Мне явилось откровение.

Но отец Андрей перебил:

— Говорите своими словами, тогда они будут правдивы.

Я рассказал о нетривиально полученной информации, о своих провальных попытках заинтересовать профильные организации как фактом, так и сутью этой информации. Я старался говорить сдержано, но не выдержал и под конец выплеснул на внимательного слушателя накопившиеся эмоции:

— Отец Андрей! Я был уверен, что одни из них завизжат от восторга, узнав, что такое реально возможно; что в упоении будут расплетать все мои двойные спирали ДНК в надежде найти волшебные гены; что с лупами будут искать в старенькой магнитоле так удачно не пропаянный контакт. А другие немедленно, согласно их единственному предназначению, — спасать людей, кинуться устранять причины трагедии, ставшими заранее известными, в кои веки.

А вышло что? Меня принимали то за сумасшедшего изобретателя, то за паникёра, то за электоральное быдло. Никто пальцем не шевельнул, задницу, простите, отец Андрей, с места не сдвинул. Зачем? Ради кого? Нет же конкретики. А вот, к примеру, потерять барыши с ларька или дорогую иномарку. Это чувствительно. Это пронимает до основы, до корневища человека. Каким скучным стал мир. Или я ошибаюсь?

Последние фразы я произнёс тихо, только для отца Андрея, потому как помещение часовни незаметно заполнилось народом. Прихожане, очевидно, знали друг друга и с любопытством посматривали, как их батюшка разговаривает с эмоциональным незнакомцем.

— Вы ошибаетесь, Феликс Фадеевич. Мир достоин того, чтобы в нём не разочаровываться. Мы поговорим об этом. Придёте ещё?

— Возможно, отец Андрей, возможно. Но как быть с… Вы понимаете?

Священнослужитель, уже подойдя к своим прихожанам, ответил мне:

— Завтра у нас ранняя утренняя служба. Пусть это вас не беспокоит. С нами всё будет в порядке. Я это тоже твёрдо знаю. Но, буду готов позвонить…

Я указал наверх:

— Туда?

Отец Андрей достал откуда-то из-под нагрудного креста… мобильный телефон.

— В аварийные службы.

Я вышел с лёгким сердцем человека, уставшего от трудов праведных. Ишь ты, как я начал изъясняться. Ничего не начал. И вообще, я сказал: «Возможно…»

А вот куда мне надо зайти обязательно, так это сюда. И я зашёл в заведение под вывеской «Спорт — бар».

Дальнейшие события развивались в полном соответствии со сценарием неизвестной радиостанции: сначала наши проиграли футболистам Якутии, утром прорвало трубу тепломагистрали, и при этом пострадал мужчина. Я.

Дома надо было сидеть, а я попёрся привязывать оградительную ленту. Только и успел, что подойти к светофорному столбу, как асфальт, будто лёд Чудского озера под немецкими рыцарями, подломился. И рёв фонтана кипятка за спиной, и судорожное отползание от края воронки, и чувствительный удар по копчику падающим светофором — всё это было.

Собственно, и всё.

Дописываю эти строки впопыхах: меня уже вызывали, надо идти, потому что они очень не любят ждать, две медички из процедурного. У них дел на сегодня — миллион. Нам-то больным что, приняли витамины внутримышечно, теперь ждите градусники.

Я как все, но я жду ещё и Викуса: за ним должок в десять щелбанов. Конечно, он будет прощён, потому что правильные мысли вслух высказывать умеет. И неважно, что фанаты «ПромГаза» вчера кидали в меня пивные кружки — новенькая иномарка, как та, симпатичная на углу, того стоит.

Максим Швец. Адаптация 1

Эктор Гьюз — «совесть и честь всей планеты», очнувшись от безмятежного сна, потянулся и, почувствовав свежесть утренней прохлады, включил установку искусственного климата. Предстояли дела. Он весело вскочил. Упругой походкой подошёл к окну и раздвинул шторы. В комнату хлынул сияющий звонкий поток утреннего солнца. Начинался период длинного ветра. Лучший климатический сезон в этих широтах. Молодость и свежесть и природная красота советника Гьюза были непременным залогом ясности его мысли. Его ждали великие свершения.

«Особая парламентская комиссия, под руководством Эктора Гьюза, этого незаурядного человека, героя наших дней должна, наконец, утвердить „Проект“. Величайшее событие в истории цивилизации. Благодеяние для всего мира».

Заголовки газет, напыщенные фразы из радиопередач и телевизионных новостей проплывали в его голове, словно завораживающе-ярко раскрашенные бумажные змеи в небе во время длинного ветра.

«Вся Эулектра с замиранием сердца ждёт известий из Сиубальты. В столице начинается сезон холодного ветра. Горячие споры по поводу принятия ответственного решения. Мнения разделились. Мнения разделились. Половина на половину. Решающий голос за величайшим политиком эпохи, дальновидным и честным человеком».

Решающий голос принадлежал Эктору Гьюзу. Он знал, что будет голосовать — «за». Ещё бы, «Проект» — это шаг в будущее, новая ступень в истории. Полная автоматизация и компьютеризация экономики. Людям останется только управлять послушными машинами, наслаждаться жизнью и полной свободой от тяжёлого труда…

Новые энергетические ресурсы открыли неограниченные возможности. Энергия человеческой мысли, улавливаемая специальными приборами, обеспечит удовлетворение всех материальных потребностей человека. Всё население Эулектры ждёт прекрасное светлое будущее. Не надо будет заботиться о хлебе насущном. Не будет проблем. Расцветут искусства, науки, полнокровная духовная жизнь.

«Фирма гарантирует полное жизнеобеспечение» — главный лозунг «Проекта». Уже завтра выстроятся очереди счастливцев, вступающих в акционерное общество «Проект». Сделав небольшой денежный взнос, каждый гражданин сможет обрести спокойное и безоблачное существование. Фирма позаботится о здоровье своих акционеров, обеспечит надёжную защиту от стихийных бедствий и незаконных преступных действий отдельных личностей. Фирма гарантирует полную безопасность «Проекта»…

Эктор Гьюз, не сомневался. Он первым поставил свою подпись под договором и стал почётным членом нового акционерного предприятия.

Светлое завтра наступало.

Небо было чистым и белым. Ласково шелестели розовые листья на прохладном ветру.

***

Заросший паутиной экран телевизора щёлкнул и погас. Регулятор климата и установка подачи пищи тоже не работали. В комнате было влажно и душно. Пахло затхлостью и плесенью. Верхний свет не горел. На улице было сумеречно и тихо. Только репродуктор упрямо долдонил, смакуя фразы: «Фирма гарантирует безопасность и полный покой. Пользуйтесь услугами „Проекта“. Только с нами вы обретёте счастье, полное и неотвратимое. Не нужно тяжело и нудно работать. Есть уникальная возможность избавиться от всех неприятных проблем. Вступайте в акционерное общество „Проект“. Фирма гаранти…»

И дальше — в том же духе. Обрюзгший и расплывшийся человек в засаленном обветшавшем кресле вдруг захныкал, словно малыш, оставшийся без соски. Эктор Гьюз, а это был он, увидел своё выцветшее морщинистое лицо в тёмном, покрытом пылью экране. Лицо несчастного исказилось страданием. Он постепенно начинал понимать, что происходит. Тяжёлое опухшее тело не желало его слушаться и двигаться с места, даже пальцы не сгибались. А ему так хотелось досмотреть до конца детектив. Фильм прервался на самом интересном месте. Это был момент, когда главного подозреваемого застукали в постели с женой убитого.

Сопли вместе со слюной поползли по небритому подбородку. Он попытался вытереться, но рука не повиновалась. Вообще-то это за него всегда делали автоматы.

Семь лет он ничего не делал, ничем не интересовался, ни о чём не думал. Все потребности в еде удовлетворял автомат доставки пищи. Его брили, мыли и укладывали спать автоматы. Но теперь, теперь они, кажется, все один за другим пришли в негодность. Последним пал телевизор, который давал его разуму пищу. Мозг работал и выделял энергию. Сетка на потолке улавливала её и передавала на преобразователь. Оттуда энергия распределялась между потребителями — автоматами.

Гьюз не знал, что ему теперь делать. «Но ведь есть же гарантия», — с усилием додумался он и, прислушавшись, действительно услышал донёсшееся с улицы очередное «гарантируем…».

Внезапно Эктор осознал весь смысл происшедшего. «Надо было тогда голосовать „против“. Можно было избежать этого ужаса. А сейчас уже поздно. Неужели поздно? Планета деградировала. Всё население деградировало. Никто не захотел работать. Ни одного работающего на всей Эулектре. Общество потребления. Праздность. Пустота. Это чудовищно. Сначала человечество ещё праздновало своё избавление от труда. Были развлечения, туристические поездки, посещения музеев, спортивные состязания. Но скоро людям это всё наскучило. Намного проще было сидеть дома, отдыхать у телевизоров и предаваться наслаждениям. Перестали рождаться дети. Это слишком хлопотно. Автоматы удовлетворяли интимные потребности людей намного искусней и главное безотказней. Только вот с безотказностью, кажется, номер не прошёл. Бездушные автоматы и безмозглые механизмы переработали на синтетическую пищу чуть ли не всю Эулектру. Поздно. Поздно».

Эктор Гьюз прямо сейчас решил умереть. Недалеко от него на столике лежал огромный чёрный пистолет, поблёскивающий в тусклом свете торшера. Эктор напрягся и потянулся к оружию. Он не смог встать и рухнул обратно в насиженное кресло, понимая, что всё равно не сможет нажать на курок.

«Фирма гарантирует безопасность!» — словно юродствуя, необычно громко выкрикнуло радио на улице, — «Да здравствует величайший и дальновиднейший политик, облагодетельствовавший цивилизацию Эулектры! Слава почетному члену акционерного общества „Проект“! Берите пример с лучших!»

«Даже пластинку сменить некому», — с горечью подумал Гьюз.

«Слав…», — прохрипел в последний раз репродуктор и захлебнулся слюной или смазочным маслом. А какая разница?..

«Конец», — в отчаянии подумал несчастный, собрав последние силы, он закричал и… проснулся.

***

Не обращая внимания на утреннюю свежесть, Эктор Гьюз, как сумасшедший, выскочил из постели и сразу бросился одеваться. Он ясно помнил весь свой ужасный сон. Как ему показалось, что он проснулся и потом — эта чудовищная картина далёкого будущего. «Этот сон — предупреждение. Надо спешить! Только бы успеть. Проклятые лозунги — только пыль — в глаза! Нужно объяснить всем грозящую миру опасность. Люди поймут меня!» — отрывистые мысли проносились в голове председателя парламентской комиссии по ведению в действие «Проекта».

Советник Эктор Гьюз вылетел на улицу, не успев даже позавтракать.

Он прыгнул в стоящий у дверей его виллы автомобиль. Пока он заводил машину и разворачивался, видел, как невзрачный человечек на противоположной стороне автострады быстро юркнул в телефонную будку, пряча в карман огромный армейский бинокль. «Какой-нибудь бездельник — папарацци», — промелькнуло в голове Гьюза. Он рванул автомобиль с места и погнал в сторону столицы.

На выезде из пригорода автомобиль Гьюза столкнулся с громадным бензовозом. Вылетев за поворот и увидев опасность, Гьюз попытался затормозить. Но грузовик рванулся ему навстречу. Маленький легковой автомобиль советника пошёл юзом и, развернувшись, попал под мощные колёса грузовика как раз тем боком, где сидел водитель.

В последние секунды Эктор успел понять, что сторонники «Проекта» поняли, как он проголосует сегодня. «Завтра во всех газетах будет некролог — сегодня утром в автомобильной катастрофе трагически погиб советник Эктор Гьюз — совесть и честь планеты. Он ушёл из жизни, так и не дождавшись исполнения своей мечты — введения в действие «Проекта».

«Фирма гарантирует», — успел подумать председатель комиссии перед тем, как в его тело вошла искорёженная согнувшаяся пополам дверца…

***

Он опять видел во сне смерть. Проклятый сон-во сне мучает его уже несколько ночей. Сначала ему снится, будто он просыпается, а потом он видит во сне свою смерть. Всегда одно и то же. Один и тот же двойной кошмар…

Он не виноват, что тогда голосовал «за». Судьба слишком поздно захотела предупредить его.

«Доброе утро. Погода прекрасна. Всё население Эулектры поздравляет советника Гьюза нашего благодетеля и спасителя с днём рождения! Ура крёстному отцу „Проекта“! Фирма гарантируе…» — раздалось из динамика. Телевизор включился автоматически, как только именинник входил в комнату, уже около трёх лет.

Эктор Гьюз, постаревший не по годам, но ещё крепкий и жилистый, подумал, что завтра уж точно первым делом сотрёт пыль с экрана телевизора. Жаль, что не успел сегодня, пока программа ещё не началась.

Виктор Шепеленко. Праздник с привкусом стронция-90

Почему-то очень долго солнце не показывается над горизонтом. Уже восемь, девять, десять часов утра. Что за чёрт!?

Я с трудом выбираюсь из тяжёлого липкого сна — как муха из не слишком густого сиропа.

Ах, да! У нас же — «малая ядерная зима», туда её растуда… Сверхдержавы таки обменялись «превентивными» ударами. И это — накануне 20…. года! Ну и кретины!

Какой-то идиот-хакер запустил хитроумный вирус, компьютеры по обе стороны океана взбесились, выдали соответствующие команды. И, будьте любезны, получите «зимку» вне плана и графика.

Пока «умные» дяди разбирались, в чём дело, несколько ракет как с той, так и с другой стороны всё же продавили многоуровневую оборону и рухнули куда положено. Этот абсолютный кошмар и бред вскоре остановили. Но какой ценой…

Остальные члены ядерного клуба тоже приняли посильное участие в этой «игре», направив часть своего арсенала по заранее намеченным целям.

В итоге — та ещё картина: низкие, плотные облака, рыжие с сиреневым оттенком почти постоянно висят над головой. Дневной свет они едва пропускают и потому вокруг либо поздние сумерки, либо просто глубокая ночь.

Народ в первые дни конфликта разбежался кто куда. Многие подались в дикие, пустынные места — подальше от цивилизации, вполне справедливо виня её во всех бедах.

Но разве от этой рыжей дряни куда-то можно убежать?

Кое-кто, правда, остался.

— Помирать, так с музыкой, — подводит итог своим не очень весёлым размышлениям Вадим, рыская туда-сюда в радиоэфире.

Он — мой сосед по лестничной площадке. Его семья сразу же была отправлена в Сибирь, к дальним родственникам в деревню. Вадима же оставили на хозяйстве — беречь добро.

У него старая, надёжная магнитола. Время от времени мы вместе пытаемся отыскать среди новостей хоть что-то вразумительное. Оптимизма это нам не добавляет. Везде в общем одно и то же: официальные лица великих, и не очень, держав льют поток извинений, да обещают наладить жизнь в неопределённом будущем.

Иногда Вадим ставит старые записи. Вот и сейчас из его угла доносится:

— С Новым годом, дорогие товарищи! Счастья вам и благополучия на долгие годы!

Ха-ха. Вот оно — «счастье».

Правда, устроились мы неплохо. В подвале на параллельно идущие трубы отопления брошено по старому зимнему пальто. Трубы тёплые — спасибо местному отделению МЧС. Чем не русская печь?

Невдалеке, у окна, пощёлкивает счётчик Гейгера. Сегодня он ведёт себя спокойно. Значит, можно выйти часа на два на улицу в поисках еды. И женщины…

Захватив большой полиэтиленовый пакет, бреду среди опустевших кварталов

У одного из корпусов в кустах рябины мелькает женский силуэт.

— Ты кто? — Спрашиваю у существа, с головы до ног закутанного во что придётся.

— Я — Мариэнн, — получаю в ответ.

— А я — Виктор, — называю себя, ставя ударение на букве «о». — Будем дружить?

— Я — за. С ума можно сойти среди этих стен, — отвечает она.