Оглавление

ТО, ЧТО ДОЛЖНО

Над городом предостерегающе нависли тучи, но это его нисколько не волновало: он парил над Трезной, подобно крохотному осколку грозового облака, самого черного, какое только можно представить. Или, что более верно, подобно демону, жадному и цепкому. Ищущему ослабшего духом человека, жертву, к чьему горю можно присосаться. В каком-то смысле так оно и было.

Облетев центральные улицы и не найдя там ничего, а точнее — никого, стоящего внимания, он, взбивая крыльями воздух и дождь, устремился дальше: в окраины, в рабочие кварталы замызганного городишки.

В какой-то момент он осознал, что набрал слишком большую высоту и уже не может ни разглядеть людей, ни услышать их голосов. Поняв это, бросился вниз, как выпущенная стрела, — нацелено и бесповоротно. Он соревновался в скорости с холодными каплями, падающими с неба, и, кажется, опережал их.

Сегодня он выбрал своей целью этот город. Сегодня чья-то горькая отповедь будет выслушана и передана хозяевам. А на чьей-то жестокой, тёмной душе будет поставлена печать.

Печать смерти.

***

Анжелика оперла ладони на ветхие и намокшие перила своего крохотного балкона, после чего взглянула на горизонт. В её глазах отразилось бесконечно-серое полотно далеких туч, медленно и печально рисующих на небе абстрактные картины былого и грядущего. И плачущих в точности как их собратья, что возвышались сейчас над головой Анжелики, её домом и всей жизнью.

Рядом с правой ладонью внезапно что-то упало. Анжелика вздрогнула и обернулась на звук. И тот, оказалось, знаменовал не падение, а приземление: ворон, деловито потоптавшись на перилах, пронзил хозяйку дома взглядом черных, словно затмение, глаз.

Анжелика любила живность, разбиралась в ней лучше многих, и поэтому ей не составило труда догадаться, что перед ней не обычный чернокрылый падальщик, коих летает полным-полно в центральной полосе, а куда более редкий и даже вымирающий, по мнению многих ученых мужей, афрейский ворон — полумифическая птица и персонаж многочисленных суеверий. Редкий гость с горы Афрей, что на севере, зачем-то явился сюда, к несчастной женщине, и полностью завладел ее вниманием.

Он был почти таким же, каким однажды воображение некогда юной Анжелики, отзывчивое на изрекаемые взрослыми сказки и легенды, нарисовало и бережно сохранило его в потайных комнатах разума. К слову, вполне здравомыслящий и даже слывший мудрым старик, что рассказал маленькой Анжелике связанную с этим вороном легенду, сильно оскорбился, когда она ему не поверила, хоть и сильно испугалась.

Почему оскорбился старик — она не знала до сих пор. Но будто нащупывая глазами разгадку детской тайны, всё внимательнее вглядывалась ими в крылатого хищника, отвлекшись от переживаний последних дней.

— Взгляд у тебя такой умный, словно не птичий вовсе. Ты ждешь от меня чего-то, так ведь? Чего именно?

Вдруг Анжелика почувствовала, что ее дергают за рукав.

— Матушка, а папа точно скоро вернется? — обратился к ней ее сын, Мартин, прерывая тем самым размышления о птичках и возвращая в горькую реальность.

— Да, сынок. Скоро, — солгала она о своем муже.

Мартин не заметил, как голос матери дрогнул на этих словах, и продолжил:

— К моему дню рождения?

— Я думаю, чуть позже, мой хороший.

— Я волнуюсь за него. С ним точно ничего не случилось?

Анжелика не смогла ответить сразу, пыталась сдержать требующий выхода плач. И он комом встал в горле.

— Мама?

Она заглянула мальчику в глаза — голубые и ясные, как безоблачное небо, в которое люди обычно устремляют свои чаяния и мечты, когда молятся. Только у ребенка, самого чистого и невинного существа на планете, глаза могут быть такими.

Анжелика знала, что ложь во благо все равно остается ложью. Знала, что рано или поздно тяжелый разговор с сыном должен будет состояться. Но только не сегодня, решила она.

«Будь я проклята, если из его глаз прольется хотя бы одна слезинка».

— Не волнуйся, сын, — она изобразила предельную беспечность, на какую только была способна. — А теперь беги на кухню, сейчас будем ужинать.

Мартин послушался. Глядя ему вслед, Анжелика заметила — он подрос. Подрос — значит, повзрослел, повзрослел — значит, стал чуть сильнее, чуть умнее и чуть более чутким, чем был. Чуть более чутким…

Пугающая мысль пронзила её сознание: Мартин скоро станет настолько взрослым, что ему и не понадобится никаких разговоров, чтобы распознать ложь в ее словах. И тогда открывшаяся истина породит горе в его молодой душе. Вместе с горем появится обида, а затем взрастет и ненависть.

Мартин будет ненавидеть ее за многократно произнесенную ложь, и это станет еще одной каплей боли на и без того исстрадавшейся душе Анжелики. И все же она тянула с тяжелым разговором, будучи слишком для него слабой.

Уверившись, что сын ее не услышит, она разрыдалась, закрыв лицо руками.

А ворон не улетал. Проплакав несколько минут, Анжелика обнаружила его по-прежнему сидящим на перилах балкона. Дерзкое вмешательство в тайну её боли разозлило женщину:

— Брысь отсюда, пернатая дрянь! — выпалила она сквозь плач и махнула рукой в сторону ворона, пытаясь его спугнуть. Но тот оказался упрямым и даже не думал улетать. Он лишь потоптался немного, сместившись при этом едва ли больше, чем на дюйм, и уставился на Анжелику черным жемчугом своих глаз.

Многое ощутила Анжелика в том взгляде: в нем была и сила, и магнетизм, и щекочущая любопытство тайна, и даже вкрадчивое понимание священнослужителя. А ещё — обещание…

«Наверное, я схожу с ума».

Она попыталась отвести взор, но не смогла: притяжение вороньих глаз было всеподавляющим, и Анжелике вдруг стало казаться, что она смотрит и не в глаза вовсе, а в отзывающиеся эхом черные бездны.

Но страха не было. Неведомо как Анжелика чувствовала: птица ее понимает. Ощущает ее отчаяние, ее боль и ее ненависть.

В легендах об афрейских воронах говорилось, что они неспроста склонны слушать людскую болтовню: желание, высказанное им, якобы, обязательно сбудется. С оговоркой, однако, на принципиальные условия: оно должно быть о мести. О смерти. Оно обязано быть наполненным злобой и горечью несправедливо обиженного, ибо ворон принимает желания только от тех, кого сильные мира во все времена предпочитали загонять в угол, пережевывать, выплевывать и топтать. Таковой являлась и Анжелика.

Сторонники здравого смысла скажут: «брехня». А суеверные отмахнутся от них и продолжат искать в обросших легендами птицах последнюю надежду на заслуженное возмездие. Искать и просить. Молиться воронам с горы Афрей как ожившим идолам.

Как раз такая мольба и норовила сорваться с языка Анжелики, на что у женщины была веская причина. Имя ей — барон Дункан ван Рерих. Мэр города Трезна и управитель местных земель, в чьём дворце Анжелика работал служанкой. Венец дворянского благородства, как он сам себя называл.

Душегуб, сломавший не одну человеческую судьбу.

Того, чью судьбу оплакивала именно Анжелика, звали Хуго. Жители Трезны знали этого человека как вполне толкового кузнеца, для маленького Мартина он был заботливым и, когда это нужно, строгим отцом, а для самой Анжелики — любящим и отчаянно любимым ею в ответ мужем.

Его арестовали под вполне благочестивым предлогом: виновен в неуплате ремесленного налога. С приходом к власти, барон Дункан ван Рерих в приоритетном порядке занялся вопросом обирания вверенного ему населения, что в первую очередь коснулось ремесленников, коих в городе было избыточное количество (особенно — кузнецов). Налоги для них были подняты кратно, и на плаву теперь оставались лишь сильнейшие.

Виновен — получи, казалось бы. Поначалу и Анжелика кое-как смирялась с таким мнением. Пройдет всего лишь год, и Хуго вернется, после чего все обязательно наладится и будет как раньше: он, она и их маленький сын Мартин. Общие заботы и общие радости — обычная жизнь пусть не богатой, но очень дружной семьи. Они будут работать больше и усердней, чтобы справляться с уплатой налогов, и все будет хорошо. Когда Хуго вернется.

Но Хуго не вернулся.

«Он сбежал», — равнодушно сообщили ей как-то стражники, не догадываясь, что тщательно скрываемое бароном уже обнажено перед ней.

Напрасно барон разговаривал громче, чем требует его тайна. Напрасно он не учел, что каждое утро в его дворце наводит чистоту служанка по имени Анжелика. Напрасно он не задумывался над тем, какой у нее может быть прекрасный слух.

***

То утро поначалу ничем не отличалось от всех предыдущих, она приступила к своей работе так же рано, как и всегда.

На часах едва стукнуло четыре, а Анжелика уже вовсю носилась по коридорам с тряпкой и веником. Она всегда делала уборку затемно, так как резиденция Дункана была огромной, с большим количеством комнат, которые к первым лучам солнца должны быть чистыми. К тому же, сделав уборку быстро, Анжелика получала возможность реже попадаться достопочтенному мэру на глаза днем и не слышать в свой адрес похотливые реплики этого толстого и извращенного представителя рода ван Рерихов.

Когда Анжелика проходила мимо обеденного зала, она услышала доносившиеся из него голоса двух мужчин. Они принадлежали начальнику местного дознания, Линару Соренсену и собственно барону. По какой-то причине эти двое решили позавтракать раньше, чем полагается уважающим себя высокопоставленным персонам, и это было подозрительно.

В лучшие времена она просто прошла бы мимо, ведь ее работа — собирать пыль на подоконниках, а не сплетни господ. В худшие же времена интуиция порой обостряется, и Анжелика словно нутром почувствовала, что разговор мэра и начальника дознания каким-то образом связан с ее арестованным мужем.

И ее сердце едва не остановилось, когда она поняла, что не ошиблась.

Дункан сидел на стуле, своей величиной напоминавшем скорее трон, во главе огромного стола, выполненного из черного дерева, а по правую руку от него, на стуле куда более скромном, уселся начальник дознания Трезны Линар Соренсен. Оба они были с ног до головы грязными, словно только что вернулись с пешей прогулки. Довольно странное занятие для четырех утра, особенно учитывая слякоть, в которой утопали улицы после минувшего ливня.

Больше в столовой никого не было.

Дункан отхлебнул вина из большого, украшенного изумрудами кубка, пролив часть темно-красной жидкости себе на бороду, после чего руками поднял с подноса свиное ребрышко с сочным и жирным куском мяса на нем. Барон откусил здоровенный кусок, абсолютно не оставив свободного места в полости своего рта, и принялся жевать. Своими манерами градоначальник напоминал скорее крестьянина, чем дворянина, но, несмотря на это, считал себя достойнейшим представителем знати. Внешность же барона полностью гармонировала с его сутью лентяя и обжоры: большой, упитанный и бородатый, с массивными, но мягкими ладонями на толстых запястьях.

Одетый в алую мантию барон Дункан облизал жирные после ребрышек пальцы и заговорил своим трубным басом с Линаром Соренсеном:

— Ответь-ка мне на один простой вопрос, Линар, — в голосе звучал укор.

— Я весь внимание, мой господин, — учтиво произнес худощавый и изрядно полысевший начальник дознания, хитрые глаза которого напоминали две маленькие точки.

— Я, по-твоему, жадный человек?

— Вы платите мне более чем достаточно, барон. Даже в собственных мыслях я не посмею упрекнуть вас в жадности.

— Тогда какого черта ты исполняешь свои обязанности из рук вон плохо? Может быть, ты хочешь кормить свою жену и многочисленных детей, которых вы плодите с ней быстрее саранчи, на одно лишь жалование?! — заорал мэр города.

— Я… нет… конечно, я не хочу.

— Тогда будь добр, объясни мне, какого, мать твою дьявола, мы доставили этому прохвосту Элаясу всего пять! Пять вшивых заключенных!

Линар дрожащей от волнения рукой вытер вспотевшую лысину рукавом камзола и принялся за объяснения:

— Аресты в городе продолжаются, барон, но моей службе все труднее становится выявлять лиц, уклоняющихся от налогов. Все из кожи вон лезут, чтобы их заплатить, либо просто прекращают торговлю. Люди замечают, что арестованные все реже возвращаются домой. Скоро народ перестанет верить нашим рассказам о побегах, самоубийствах и скоропостижных кончинах, что чревато волнениями и потенциально — бунтом. Как начальник дознания я просто обязан учитывать возможные последствия и соблюдать тонкую грань между выгодой и катастрофой.

— Сборище тупых неорганизованных голодранцев — это не королевская гвардия, нечего их боятся! К тому же, я точно знаю, что в городе достаточно стражи, для принятия радикальных мер в случае эксцесса. А поэтому слушай меня внимательно, трусливая ищейка: Трезна перенаселена, и с этим надлежит бороться. Поэтому я настоятельно, слышишь меня, настоятельно рекомендую тебе к следующей встрече с Элаясом предоставить не меньше десяти заключенных! Не меньше десяти, ты понял?! И поверь мне, для твоей карьеры будет гораздо лучше, если ты всё же выйдешь за рамки этой цифры.

— Я понял, мой господин. Сделаю все, чтобы вы остались довольны.

— Да уж, будь добр. И еще одно, чуть не забыл: постарайся, чтобы впредь среди заключенных было как можно меньше коренных жителей города. Как мудрый правитель, я все-таки должен проявлять к ним некоторую заботу. Заполняй тюрьмы любым кочующим сбродом: эльфами, гномами, северянами с Пепельных Островов, но только в крайнем случае — коренными жителями.

— Понял, мой господин.

— Это хорошо, что ты понял. А то всякий раз, как мы встречаемся с Элаясом, я вижу среди арестантов знакомую рожу. Взять хотя бы сегодня. Как там зовут этого кузнеца, мужа одной из моих служанок, Анжелики?

— Хуго, мой господин.

— Да, точно, Хуго.

Дункан сделал глоток вина и после некоторой паузы продолжил:

— Хорошая баба, знаешь ли, эта Анжелика. Мне ее даже немного жалко. И утешить-то некому теперь ее будет. Муженька-то своего она уж точно теперь не увидит. Ну ничего, найдет себе другого такого же Хьюго, хе-хе.

— Хуго, мой господин.

— Ну да, Хуго, кого ж еще.

***

Элаяс Лисий Хвост, известный на всю округу разбойник, по слухам, занимался поставкой рабов в южные королевства. Теперь Анжелика знала, откуда он этих рабов берет, что ситуацию ее, впрочем, только усугубляло — мужа как не было, так и нет, но сердце теперь разрывается от осознания мук и тоски, которые он испытает перед неминуемой или уже наступившей смертью. Как ей теперь растить сына? Какую убедительную ложь придумать для него? И лгать ли вообще?

Тем временем, возле ее дома развернулась сцена, точь-в-точь копирующая ту, в которой не так давно она вынужденно участвовала вместе со своим мужем. Часть действующих лиц при этом осталась той же — неумолимая местная стража. Анжелику же и Хуго заменили соседи.

— Ну войдите в положение, господа стражники, нету у нас ста пятидесяти талеров, ну нет! Я смог заработать только сто десять, работая при этом день и ночь! Смилуйтесь, прошу вас. Возьмите пока то, что я успел заработать, а в следующем месяце я отдам больше. Отдам и положенные сто пятьдесят, и те сорок, которые задолжал.

— Я тебе еще раз повторяю! Не можем мы войти в твое положение! Служба у нас! А теперь собирайся и топай с нами!

— Смилуйтесь, благородные господа, видит Бог, не виноват я, что упал спрос на мои изделия! Не забирайте меня, прошу!

— Так, все, мне надоело! Глэм! Иствуд! Хватайте его и марш к дознавателю! — проорал старший из троицы стражников.

«Благородные господа», как выразился ремесленник, проворно повалили его на землю и быстрыми, отработанными движениями связали за спиной руки, после чего под отчаянные крики и плач супруги злостный неплательщик, едва ли не вор, был конвоирован в дом дознания.

Анжелика наблюдала за этим, и воспоминания о собственном горе накатили на нее с новой силой, а в глазах опять появился блеск. Но уже не слезы.

То были огоньки злобы, пусть и бессильной пока что.

Она снова посмотрела в глаза ворону, и от этого ей вдруг стало немного легче. По телу растеклось тепло странной, неведомой уверенности, и Анжелика ощутила нечто доселе чуждое — ей начало казаться, будто она способна на что-то повлиять. Способна, если и не вернуть отнятое, то хотя бы забрать что-то взамен…

Что-то вполне конкретное и равноценное потере.

Женщине вспомнился голос старика, рассказавшего ей в детстве мрачную и удивительную легенду, напугавшую впечатлительного ребенка настолько, что выдержки из нее отпечатались в юной памяти дословно, сохранились в первозданном виде до самой зрелости и теперь дождались своего часа.

«Они придут. Только позови их. Проси о мести, если слаб. Проси, если можешь дать что-то взамен, и каждый получит по заслугам. Они неизбежны. Они неотвратимы. Они сделают то, что должно. Верь».

И Анжелика поверила. И Анжелика начала просить.

Какой-то любопытный прохожий, засмотревшийся на дом служанки, вполне оправдано счел безумным тот факт, что она с самым серьезным видом, будто человеку, объясняет что-то севшей на перила балкона неказистой черной птице. Но слов, к сожалению, было не разобрать.

— Вот дура, — шепнул зевака себе под нос.

Афрейский ворон резко взмыл вверх, через минуту став небольшим черным пятном, летящим куда-то на север, еще через несколько минут — черной точкой на горизонте, а затем и вовсе исчезнув из виду. Анжелика провожала его взглядом.

И во взгляде этом было сияние заостренной стали.

***

Прошел ровно месяц с момента последней встречи Дункана ван Рериха с работорговцами, на которой он выдал Элаясу Лисьему Хвосту «всего пять» своих заключенных, среди которых был и муж Анжелики.

На улице темнело. Дункан сидел на лавочке в своем саду и уплетал яблоки, размышляя над тем, как хорошо, но утомительно быть мэром Трезны. Его душу переполняла гордость за предоставленную честь управлять целым городом, а также удовлетворение от осознания того, какие сочные плоды ему приносит столь непосильный труд.

«Какой странный вкус сегодня у яблок».

Барон швырнул огрызок в кусты и закрыл глаза, вдыхая наполненный жизнью весенний воздух.

«Так бы и не уходил из этого сада. Никогда».

Но Дункана ждали дела. Вернее — досуг. Он очень хотел почитать подаренный ему недавно одним из дворян роман модного писателя Генри Шувеля, а после, дабы организовать себе постельные утехи, отправить начальника дознания Линара Соренсена за несколькими наиболее красивыми эльфийками, странные аресты которых в последнее время набрали чудовищные обороты.

«Так. Кролика фаршировать я повару приказал. За Линаром пошлю позже. На завтра дел у меня немного, значит, могу поспать подольше. Пойду, почитаю немного».

Зная барона, трудно было поверить, что книги являются его слабостью. Он поднялся с лавочки и направился во дворец.

***

Одетый в черный плащ высокий мужчина с капюшоном на голове бесшумно, словно крадущийся кот, повернул в огромный коридор и направился в сторону лестницы, как вдруг путь ему перегородил усатый маленький господин в поварской одежде, несший в руках поднос с кроликом.

— Кто вы? — испуганно вытаращил глаза повар.

Мужчина в плаще явно был здесь непрошеным гостем. Он молниеносным и незаметным для повара движением достал из потайного кармана тонкую цепочку из какого-то темного металла, на которой был закреплен амулет в виде двух пересеченных крест-накрест черных крыльев. Взяв цепочку в руку, незнакомец пристально посмотрел на кулинара колдовски-зелеными глазами и начал слева направо, подобно маятнику, раскачивать амулет прямо перед лицом повара. При этом он произнес:

— Я новая служанка, — голос звучал низко и магнетически, но едва ли его тембр можно было назвать красивым.

Повар следил за движением амулета, что, казалось, гипнотизировало его. Он отозвался не сразу:

— Да… новая служанка, — и с пустым взглядом пошел прочь от странного человека.

Одетый в черное незнакомец беспрепятственно поднялся по лестнице на второй этаж и оказался возле громадной двери. Тихонько дернул ручку — не заперто. Проскользнул в образовавшийся проход и оказался внутри кабинета. Затем медленно, оставаясь беззвучным черным пятном, подошел к окну, которое, как ему было известно, выходило в сад. На улице уже совсем смеркалось, вместе с чем, свет покинул и комнату.

«Идет».

Загадочный пришелец в капюшоне отошел от окна и встал в углу около входной двери так, чтобы вошедшему в кабинет человеку невозможно было его увидеть. Скрестив руки на груди, он с равнодушным видом замер в уже абсолютно темном помещении и начал его разглядывать. Глаза быстро привыкли к темноте, и вскоре незнакомец убедился, что находится в воистину достойном дворянина кабинете: вся мебель была выполнена из темного дерева, включая кресло, огромный стол, посередине которого лежала, словно дожидаясь прочтения, книга, и полностью забитые различной литературой шкафы, что стояли слева от входной двери. Справа же от входа, на стене, висели различные образцы холодного оружия: мечи, кинжалы, сабли. Даже для секиры нашлось там место. Однако трудно было определить, готово ли все это к применению в бою, или же орудия выполняют всего лишь функцию украшений.

Слившийся с тьмой незваный гость услышал доносившиеся с лестницы звуки тяжелых шагов.

В кабинет, как-то уж слишком тихо подкашливая, неспешным шагом вошел грузный бородатый мужчина в алой мантии. Не заметив незнакомца, он прошел к столу, сел в кресло, после чего зажег свечи и открыл первую страницу лежавшего перед ним романа популярного писателя Генри Шувеля под безвкусным названием «Месть угнетенного».

Вдруг мужчина в алой мантии услышал низкий голос:

— Здравствуй, Дункан.

Подняв глаза, барон от удивления и легкого испуга раскрыл рот, но почему-то не смог вымолвить ни слова, что усилило его страх.

— Яблочки вкусные были, барон?

Мэр Трезны всмотрелся в тот угол кабинета, со стороны которого доносились обращенные к нему слова, и от увиденного его словно заморозило. Там, в темноте, как будто не укрывшись в ней, а являясь ее источником, стоял не то человек в плаще, не то крылатый демон: разобраться в этом Дункану было проблематично — страх умножал в его глазах потустороннюю ауру мрачной фигуры.

Вдруг он заметил, что на поясе незнакомца закреплены длинные ножны, и понял: тот все-таки является человеком. Но это знание не утешило мэра, а только заставило сердце его биться чаще, а лицо — мгновенно побелеть.

Градоначальник беззвучно зашевелил губами, тщетно пытаясь произнести хоть слово, а похожий на огромную хищную птицу мужчина продолжил:

— Молчишь. Как кролик, которого тебе фаршируют сейчас. Гроза ремесленников и служанок, — тон был спокойным, но жутким.

Теперь Дункан разглядел говорившего хорошенько. Воистину, лучше бы перед ним стоял демон: с ним у мэра Трезны имелся бы хоть какой-то шанс договориться. С тем же, кто завладел кабинетом, договориться было нельзя, как нельзя было от него и убежать.

Дункан, как и Анжелика, был знаком с преданиями о Воронах, но, в отличие от служанки никогда не считал их сказкой. И ему хватило мозгов догадаться, кто перед ним стоит.

Бледный, как молоко, барон сполз со стула и начал скрести стену в попытках подняться на ноги.

«Если они решили прийти за тобой, то ты обречен. Они будут стоять всего в трех футах от тебя, но ты заметишь их, когда будет уже поздно».

Дункану не суждено было прочесть «Месть угнетенного». Суждено лишь было попробовать ее на вкус.

— Я открою тебе, почему ты молчишь. Мои коллеги по цеху обычно начиняют пищу жертвы смертельными ядами. Я же использую вещества, которые парализуют лишь язык и голосовые связки. Люблю, когда человек перед смертью говорит не ртом, а глазами. В них скрыто большее…

Похожий на гигантского черного ворона человек сделал шаг вперед и извлек из ножен меч.

— Защищаться будешь, Дункан? Или сдохнешь на коленях?

Мэр Трезны, охваченный первобытным ужасом, все-таки поднялся и дрожащими руками попытался снять с прикрепленной к стене стойки меч, но вместо этого лишь неуклюже уронил его на пол. На этом, однако, его жалкие потуги не закончились: повторно упав на колени, Дункан начал ползать, стараясь ухватиться за рукоятку, что в итоге ему удалось. Затем, нервно дыша, он снова встал и кое-как принял боевую стойку.

Рослый незнакомец, слегка скривив рот в дьявольской улыбке, подскочил к барону с такой молниеносностью, что испуганный работорговец даже шевельнуться не успел. Первым стремительным ударом своего клинка он выбил слабо сжатый Дунканом меч. Вторым отрубил мэру города Трезна, барону из рода ван Рерихов, голову.

***

Анжелику мучила бессонница, когда ей показалось, что в дверь кто-то постучал. Она не поспешила ее открывать, так как приняла звук за игру своего воображения. Однако тихий стук повторился, все же заставив ее покинуть свою кровать. И она направилась ко входной двери, чтобы выяснить, кого к ней принесло в столь поздний час.

Открыв дверь, она увидела перед собой опасного на вид человека, одетого во все черное. Голова его почти полностью скрывалась под капюшоном, и лишь нижнюю часть лица можно было хоть как-то разглядеть: твердый, угловатый подбородок и слегка опущенные уголки рта, выдающие угрюмый нрав. Кожа незнакомца была бледной. Анжелика вздрогнула, испугавшись: новоявленный гость вселял страх.

Внезапно он заговорил. С едва уловимым северным акцентом. Разборчиво, но довольно тихо. Ровно настолько, чтобы его могла слышать только она:

— Дункан мертв, Анжелика.

Та застыла в изумлении и не смогла сразу найти слов, чтобы ответить загадочному гостю.

— Ворон передал послание. Я сделал то, что должно. Ваш муж отмщен, — продолжил низким голосом убийца.

Анжелика не могла поверить своим ушам. Но незнакомец, очевидно, не лгал, так как никто не мог слышать того, что она говорила птице на балконе.

— Спасибо… — растерянно вымолвила она. — Зайдите, а то нас заметят. Я… я сейчас.

Незнакомец вошел в дом в ожидании Анжелики, которая на время удалилась в другую комнату.

Через минуту она вернулась, сжимая в руке кинжал, по украшенной драгоценными камнями рукоятке которого можно было сделать вывод, что он очень дорогой.

— Как вас зовут? — спросила Анжелика.

— Зоран.

— Держите, мастер Зоран, вот то, что я обещала. Спасибо вам.

Зоран взял кинжал в руки, быстро окинул взглядом камни на рукоятке и, видимо уверившись, что они настоящие, спрятал оружие в одеждах.

— Он стоит больших денег. Продав его, вы предотвратили бы много своих проблем. Так почему же не сделали этого?

— Это семейная реликвия. Она была дорога мне… до того, как Хуго аресто… похитили. Да и не купил бы у меня его ни один торговец. Глядя на меня, никто не поверит, что я его не украла.

— Прощайте, Анжелика. — Зоран развернулся спиной к служанке, намереваясь уйти. Но едва он открыл дверь, рассчитывая сделать шаг на улицу, как Анжелика заговорила снова. Зоран этого ожидал.

«Только не это».

— Зоран, постойте. Вы… для вас, кажется, нет ничего невозможного. Помогите мне еще раз, прошу. Найдите моего мужа. Живого или мертвого. Я добуду деньги. Не знаю как, но добуду. Я заплачу вам столько, сколько будет нужно.

— Я не занимаюсь подобными вещами, — отрезал он, не оборачиваясь.

Воссоединять семьи — не его работа. Как бы ему ни хотелось, чтобы было иначе.

Зоран вышел из дома Анжелики, оставив лишившуюся последней надежды женщину наедине с пустошью, которая синим пламенем выжжена на ее душе. С пустошью, на которой, если и взрастет хотя бы что-то, то не скоро и едва ли обильно.

Через несколько минут он скрылся в темных переулках рабочего квартала Трезны. А через полчаса его уже вовсе не было в освобожденном от власти работорговца городе.

Наемный убийца знал, что он показался несчастной служанке бессердечным, холодным чудовищем и, как всегда в таких случаях, испытывал из-за этого горечь.

Ведь быть и казаться — это никогда не одно и то же.

КРЕПОСТЬ

Находящееся на севере материка предгорье Афрея по праву считается одним из самых живописных мест в королевстве Ригерхейм. За несколько десятков миль до начала восхождения на саму гору перед взором забредшего в эти края путешественника предстают поражающие высотой деревьев сосновые и еловые леса, наполняющие легкие вступившего в них успокаивающим ароматом хвои, бесчисленные озера, гладь каждого из которых своей девственной чистотой напоминает слезы богов, а также бурные реки, ритмичным течением от одного крутого порога к другому заставляющие думать, что у этого места есть сердце, венами для которого они являются.

Флора этой части страны поражает своим изобилием: леса полны различного вида кустарников, на болотах растут лишайники и мхи, а для того, чтобы сосчитать все видовое многообразие ягод, человеку не хватит пальцев обеих рук и ног. Здесь с одинаковым успехом растут красная и черная смородина, черника, земляника, брусника, клюква и, конечно же, кисло-сладкая принцесса болот — морошка.

Но все свое несравненное очарование природа этих мест открывает лишь дважды в сутки: на рассвете и на закате. В эти часы игра солнца на глади здешних озер создает невероятное буйство красок, отчего все вокруг начинает казаться сказочным и даже сюрреалистичным.

При этом любителю живописи редко доводится увидеть в музеях или приобрести на аукционах картины с пейзажами предгорья Афрея. Их попросту очень мало, потому что редкий художник осмеливается приходить сюда, чтобы увидеть воочию и перенести здешние красоты на полотно. Ибо в этом краю путника на каждом шагу поджидает смерть.

И лишь на малую долю причиной агрессивной нелюдимости этого края стал тот факт, что сама природа позаботилась о своем покое от наблюдателей бесчисленным множеством опасных зверей: от хитрых лисиц и свирепых рысей до умных волков и могучих медведей.

Основная причина является куда менее прозаичной: предгорье Афрея — территория древней магии. Беспечному путнику данный факт сулит в лучшем случае смерть от голода и истощения, ведь, ступив сюда, в кажущийся таким безопасным хвойный лес, и пройдя достаточно глубоко, он, околдованный, уже никогда не сможет найти из него выход. В худшем же случае он умрет от остановки сердца, так как местная магия насылает на путешественников чудовищные, ужасающие галлюцинации. А существует она здесь лишь потому, что обывателям нельзя знать некоторые вещи достоверно.

Им нельзя знать достоверно, что на горе Афрей, сросшись с ее серыми склонами, будто вековечная часть ландшафта, расположилась крепость, название которой на древнем языке звучит как Кун Руммун.

Скала Воронов.

Место, где учат убивать.

***

— На! Получай, слабак! — прокричал крепкий розовощекий мальчишка лет одиннадцати на вид, после чего в победном жесте поднял над головой деревянный тренировочный меч. Похожее на поросячье лицо юного фехтовальщика при этом озарила довольная улыбка.

Его оппоненту — другому мальчику, черноволосому и выглядевшему на несколько лет моложе, крепко от него досталось. Все его детское тело было покрыто синяками и ссадинами, а мгновение назад он пропустил мощнейший удар деревянным мечом в область печени. Теперь он, согнувшись, лежал на полу, держался за правый бок и, подобно выброшенной на берег рыбе, пытался поймать ртом воздух.

Дети бывают жестоки.

— Слабак! Слабак! Слабак! — свиноподобный мальчуган начал сопровождать каждое слово пинком по поверженному и не способному защищаться противнику.

Но он недолго глумился; от неожиданного удара по затылку ему показалось, что глаза лишь чудом не вылетели из орбит.

— Ай! — мальчик обернулся.

Перед ним стоял ровесник, но куда более высокий и мускулистый. Он заговорил:

— Магистр запретил нам драться без его присмотра.

Свиноподобный посмотрел на него со смесью страха и восхищения. Он явно был из той породы детворы, что признают лишь силу.

— Конрат, мы же просто играем! Зоран, ну скажи!

Лежащий на полу мальчик что-то прохрипел, а заступившийся за него здоровяк ответил свиноподобному:

— Ты врешь. Вы не играете. Ты просто задираешь его, потому что он младше и слабее.

— Неправда! Мы играем! Я не вру, Конрат! — оправдывался задира.

— Тогда давай я с тобой поиграю, Бирг!

Конрат ударил Бирга кулаком по лицу, и тот лишь чудом удержал равновесие и не упал. Одной рукой он схватился за нос, из которого уже текла кровь, а другую, трясущуюся от страха, но все же продолжавшую сжимать рукоять деревянного меча, выставил вперед, в надежде не подпустить к себе Конрата. И попятился.

— Конрат, не надо! Отстань!

— Я играю!

Конрат рывком попытался сократить дистанцию до позволяющей навязать рукопашный бой, но Бирг отскочил и снова выставил меч вперед.

— Я больше не буду! Отстань!

Вдруг в зале для тренировок раздался громовой голос:

— Это что тут, черт подери, происходит?! Тупая мелюзга! Вы что, совсем страх потеряли?!

Кровь в жилах ребят застыла. Они мигом прекратили свои детские разборки, а Зоран попытался подняться, хоть это и было адски тяжело. Но когда в помещение входил магистр, все те, кто почему-то лежит или сидит, обязаны были встать.

Это был одетый в черное, высокий, седой и жилистый мужчина, с короткой стрижкой и обезображенным шрамами лицом. Скрестив руки за спиной, он подошел вплотную к уже выстроившимся в шеренгу драчунам. Его движения были легкими и угрожающими, в них ощущалась сила, уверенность и отвага. Разгневанно посмотрев на своих учеников, наставник снова заговорил, делая ударение на каждом слове:

— Что тут творится?! — голос разъяренного медведя, не иначе.

Мальчики переглянулись. Бирг выглядел напуганным. Страх Зорана, напротив, улетучился, уступив место угрюмости. Конрат же, сверля Бирга глазами, выглядел откровенно злым.

— Мы оттачивали фехтование, магистр Андерс, — произнес Конрат настолько виновато, насколько мог.

— Фехтование? Да еще и оттачивали? Да вы едва меч держать научились, фехтовальщики чертовы! Что я вам строго-настрого запретил?! Не смейте, не смейте фехтовать без меня! Вы только ошибки закрепите!

Воспитанники пристыженно склонили головы.

— Простите, магистр Андерс, — почти хором произнесли они.

— Видимо, вам мало шести часов тренировок в день. Отлично. Выносливые, значит. Ну-ну. В наказание всю сегодняшнюю ночь вы вместо сна будете бегать по полосе препятствий. Начиная с этой минуты. Бегом марш на полосу!

И они побежали. Зоран едва успевал за Конратом, который, похоже, не сильно ускорялся, а Бирг, не желая опять ловить на себе гневные взгляды последнего, оторвался от своих товарищей по наказанию.

— Конрат, — произнес Зоран с одышкой.

— Что?

— Спасибо.

Конрат в ответ кивнул и слегка улыбнулся. В те времена он приходился Зорану самым близким другом. В те времена он казался Зорану хорошим человеком по меркам их ордена. Но казаться и быть — это никогда не одно и то же.

С тех пор многое изменилось.

***

Облокотившись на огромные каменные перила и вглядываясь вдаль в ожидании заката, на чрезвычайно просторном балконе крепости одиноко стоял мужчина тридцати с небольшим лет, с длинными черными волосами. Он являл собой значительно выше среднего роста человека, атлетически сложенного, с узкой талией, широкими плечами и весьма, даже немного чересчур, мускулистого. Он был одет в черный кожаный дублет и черные узкие штаны, заправленные в высокие, опять же черные, сапоги. Контуры лица его были резкими и грубыми, однако в них присутствовало некое северное благородство. Взгляд зеленых глаз был задумчивым и жестким, но при этом слегка печальным.

Он повернул голову, когда чья-то небольшая крепкая ладонь легла ему на плечо. Это оказался Креспий. Самый младший из Ордена. И тот из братьев, в ком легче всего разглядывались остатки человечности.

— Красиво здесь, — начал Креспий. Невысокий, легкий и подвижный парень, он был одет примерно так же, как Зоран, к которому только что присоединился.

— Да уж, Афрей красив, — Зоран тяжело вздохнул. — Наверное, им можно было бы восхищаться бесконечно…

— Если не знать, сколько людей погубили его леса?

— Да.

Они некоторое время молчали, смотря на бесконечно прекрасные пейзажи северного Ригерхейма. Прервал молчание Зоран:

— Кто-то сейчас на контракте?

— Все здесь, в крепости. Наши птицы давно не приносили ничего стоящего. Твой контракт на мэра Трезны был последним.

— Я ушел за Дунканом почти два года назад и только сейчас вернулся. Хочешь сказать, за это время вороны не принесли совсем ничего?

— Братья говорят, что Ригерхейм с каждым днем все более скептичен. Наш Орден в сознании людей трансформируется из были в наивную притчу о справедливости. Да и сама справедливость, я слышал, становится для простого народа лишь мифом. Мало кто разговаривает теперь с птицами.

— Отрадно сознавать, что месть становится делом глубоко личным. Так и должно быть.

— Наверное. А где ты, кстати, пропадал так долго? Почему не возвращался?

— К барону было трудно подобраться, и планирование заняло много времени. А потом я решил немного отдохнуть от ароматов хвои.

— И где же ты отдыхал от них?

Зоран нахмурился, будто вспомнив что-то неприятное:

— В основном, в южных землях.

— А в Ланте был? Всю жизнь хотел там оказаться! Я слышал о ежегодном карнавале в этом городе. Говорят, что праздника более помпезного не сыскать во всем Ригерхейме! Ты побывал на нем?

— Да.

— И как?

— Помпезно, — угрюмо ответил Зоран.

Креспий почувствовал, что Зорану отчего-то не хочется говорить о Ланте.

— Конрат сегодня сказал, что контракты скоро снова появятся, — сменил он тему.

— Ну вот, а говоришь, Ригерхейм скептичен, и с птицами никто не разговаривает. Только откуда Конрату знать, что вскоре они непременно что-то принесут? Насколько я помню, он не пророк. Впрочем, не важно: он магистр, ему видней.

— Я давно не видел его таким радостным.

— Он всегда радуется новым контрактам, как-никак они у нас высокооплачиваемые.

Лицо Креспия сделалось грустным:

— А мне, если честно, не хотелось бы получить контракт.

— Я знаю, Креспий, знаю. Хотя, помнится, когда-то ты так и рвался в бой.

— Меня стала угнетать тщетность нашей миссии. Если раньше мне действительно казалось, что я могу сделать мир лучше, подарить ему некий баланс или, на худой конец, надежду на него, то теперь я понимаю, что навряд ли справлюсь с этим, потому что всех мерзавцев убить невозможно. Их неисчислимо много, как волн на море.

Зоран ухмыльнулся.

— Не поэтому, Креспий. Далеко не поэтому ты не сможешь сделать этот мир лучше.

— А почему тогда?

Зоран в течение нескольких секунд обдумывал ответ, после чего произнес:

— Что ты обычно делаешь, после того как выполнил контракт?

— Иду за платой к нанимателю.

— А что ты делаешь, когда получил плату?

— Иду в бордель.

Зоран рассмеялся.

— Ну хорошо. А что ты делаешь после того, как обошел все бордели, таверны и казино в городе?

— Возвращаюсь в крепость, Зоран. Я не понимаю, к чему ты это спрашиваешь.

Зоран продолжал:

— А где, и самое главное — с чем остается тот, чью жажду мести ты утолял? Твой наниматель?

Креспий задумчиво сдвинул брови.

— Чаще всего дома. И… ни с чем.

— Верно! Ни с чем. Ты не возвращаешь ему убитых родственников, а лишь отправляешь виновного в этом к праотцам. Ты не исцеляешь от наркозависимости какого-нибудь сына какой-нибудь несчастной матери, вместо чего просто вспарываешь брюхо наркоторговцу и забираешь за это у женщины последние крохи. Скольких бы сукиных сынов ты ни прикончил, Креспий, запомни: добра ты этим не сделал. Мы оставляем в душах людей только пепелище. Мы даже жажду мести в них уничтожаем, а она для многих из них — последний смысл жизни.

Зоран откашлялся и продолжил:

— Но это лишь одна сторона медали, Креспий. Та, что касается нанимателей.

Молодой убийца внимательно слушал каждое слово Зорана. Из всего Ордена он был для Креспия самым главным авторитетом, даже большим, чем сам Конрат.

— Расскажи про вторую, — попросил он.

— Что ж, хорошо. Вторая сторона касается тех, кого ты убиваешь. Видишь ли, Креспий, порой случается так, что из-за смерти всего лишь одного мерзавца страдает сразу много хороших людей. Запомни: у подонков тоже есть семьи, и их тоже может кто-то любить и оплакивать: их дети, их жены, их братья и отцы, которые за свою жизнь, может, и мухи-то не обидели. Оборвав жизнь дорогого им негодяя, ты навеки ожесточаешь и делаешь этих добрых людей несчастными.

— Я… я вообще тогда ничего не понимаю. Мне никто еще подобного не говорил.

— А тебе и не нужно ничего понимать, Креспий. Выбора у тебя в любом случае нет. Продолжай делать то, что должно, но просто не думай теперь, что тем самым приносишь кому-то добро. И уж тем более — что меняешь мир в лучшую сторону.

Зоран похлопал молодого убийцу по плечу и, оставив того наедине с собственными мыслями, молча направился в свою комнату.

***

Обитатели Скалы Воронов обычно не являлись кровными родственниками, но все же, следуя обычаям Ордена, называли друг друга братьями. При этом взаимоотношения между ними далеко не всегда были теплыми.

Когда Зоран оказался в коридоре и увидел, как ему навстречу шагает один из них, очень крепко сложенный, невысокий и с изувеченной нижней губой, на его лице появилась жестокая улыбка.

Они поравнялись, и Зоран напряг левое плечо, после чего с силой врезался им в левое же плечо идущего навстречу.

— Поаккуратней! — заорал тот, гневно посмотрев на обидчика похожими на поросячьи глазами.

Зоран только этого и ждал.

Он резко повернулся лицом к разгневанному брату, схватил его за горло правой рукой и мощным движением впечатал в стену затылком.

— По-моему, это тебе стоит быть аккуратней, Бирг, — спокойным, но весьма убедительным голосом произнес он.

Биргу показалось, что от удара о стену у него посыпались искры из глаз. Но это была лишь меньшая из проблем. Большая же заключалась в том, что стальная ладонь продолжала сжимать его горло, так и норовя раздробить кадык.

— Ты же подвинешься в следующий раз, так ведь? — подсказал Зоран решение этой проблемы.

Но его оппонент, собрав волю в кулак, промолчал. Не хотел подчиняться. Зоран сжал его горло сильнее.

— Да… Да… Подвинусь… — все-таки сдавшись, прокряхтел Бирг.

Могучая ладонь разжалась, и он с облегчением выдохнул.

— Вот и хорошо, — издевательски улыбнувшись, подметил Зоран.

***

Он уже больше часа ворочался на кровати, но никак не мог уснуть. Жуткие воспоминания тревожили его ум, заставляя мысленно возвращаться во времена своего далекого прошлого. Во времена, когда он был намного моложе, чем сейчас, и еще верил в идеалы своего ордена. Как и юный Креспий, он когда-то действительно считал, что расправами может сделать мир лучше. Думал, что является для него чем-то вроде санитара, очищает его.

Но даже для этой, некогда твердой, веры, для этой не поддающейся никакой критике морали Зоран порой бывал слишком жесток к тем, за кем приходил. И даже для нее масштабы резни, которую он учинял, превышали зачастую всякие рамки.

И, как бы странно это ни звучало, лишь отчасти в том была вина самого Зорана, хотя он и привык осуждать единственно себя самого. И если в юности раскаяние улетучивается так же быстро, как и приходит, то по прошествии лет оно поедает душу уже беспрерывно, кусок за куском, смакуя каждый из них, словно деликатес.

«Зачем ты убиваешь?» — слышал Зоран в голове голос своего старого знакомого.

— Зачем я убиваю? — шепотом спросил Зоран сам себя, вспомнив маленькую деревушку Ярру, мысли о которой неспроста преследовали его уже многие годы.

Он до сих пор наивно полагал, что тем далеким летом мог поступить по-другому.

О ЧУДОВИЩЯХ И ЛЮДЯХ

Маленькая деревушка Ярра находилась в самом центре Ригерхейма. Земли здесь были плодородные и ежегодно давали хороший урожай, в многочисленных реках водилось большое количество рыбы, а в лесах — дичи. Настоящий рай для представителей сразу трех профессий: земледельцев, рыболовов и охотников.

Наряду с хорошими природными условиями, местоположение Ярры было выигрышным еще и благодаря удаленности от крупных городов: несмотря на расположение в центре королевства, деревня считалась глухой. Городские стражники приезжали сюда лишь раз в квартал за продовольствием, которым жители обеспечивали ближайший город — столицу страны Эйзенбург, вместо уплаты налогов. Порядок здесь обеспечивали дружинники — местные мужики, которые частично освобождались от работы в полях и огородах, но вместо этого внимательно охраняли деревню днем и ночью.

Жители Ярры, можно сказать, являлись одной большой семьей, стать членом которой можно было, лишь в ней родившись. И чужаков в Ярре, мягко говоря, не очень любили.

Стояла середина лета. И в один из ясных теплых полдней в местную корчму вошел длинноволосый молодой мужчина в темной походной одежде и плаще. Он сразу направился к стойке.

— Здравствуй, корчмарь. Милая деревня у вас, — проговорил гость низким, слегка хриплым голосом, но приветливо.

Хозяин заведения недовольно смерил взглядом неожиданного посетителя. У того явно было хорошее настроение. Это раздражало.

— И тебе не хворать, — сухо ответил корчмарь, смотря исподлобья.

— Чем кормишь сегодня? Я голоден как чертов волк.

— Перловка.

— А кроме перловки?

Он оказался не просто непрошеным гостем, а непрошеным гостем с запросами. Это раздражало вдвойне.

— А кроме перловки, можешь травки на улице пощипать. А то весь порог сорняками оброс.

Хамоватый корчмарь всего-навсего хотел, чтобы гость убрался туда, откуда пришел. Он считал, что имеет полное право требовать этого. И совершенно точно эта история имела бы совершенно другой конец, гораздо более счастливый, если бы гость прислушался.

Но тот оказался упрямым и не робкого десятка.

Услышав грубость в свой адрес, чужак изменился в лице, выражение которого теперь стало мрачным и излучающим угрозу. Он тяжелым взглядом посмотрел в глаза корчмарю так, словно вместо предложенных сорняков может съесть его душу, и произнес все так же низко и спокойно, но уже далеко не приветливо:

— Я спрошу тебя еще только один раз, поварешка. И если я не получу ответа на свой вопрос, или твой тон мне не понравится, то к сорнякам отправишься уже ты. Вместо удобрения.

В голосе чужака было нечто, что давало понять: он не лжет насчет своих намерений.

Корчмарь сглотнул. Он все понял.

— Итак, я вижу, ты внимательно слушал. Спрашиваю тебя еще раз: чем вы кормите, кроме перловки?

Хозяин заведения затараторил:

— Супы есть: гороховый, рисовый, окрошку тоже могу состряпать. Рагу овощное есть, пюре картофельное, жаркое из свинины. Из каш, кроме перловки, есть гречневая и овсяная. Из питья могу подать компот из сухофруктов, квас или пиво. Что будете, господин?

— Подай мне овощное рагу, жаркое, гороховый суп и пиво.

— Сейчас я все приготовлю, — без тени былой агрессии, но с нотками заискивания произнес испуганный корчмарь.

— Я буду ждать за дальним столиком.

— Садитесь где угодно, господин, все столики свободны.

Гость уселся и со скучающим видом принялся ожидать, когда ему принесут еду.

Вдруг в корчму вошли двое крупных упитанных мужчин, одетых по-крестьянски, на поясах обоих было закреплено по ржавому короткому мечу.

— Валдис! — пророкотал один из них. — Валдис, мать твою!

— Иду, иду! — донесся из кухни крик корчмаря.

Валдис вышел к двум посетителям, которые, судя по их виду, являлись деревенскими дружинниками, после чего они втроем начали о чем-то разговаривать. Сидящий за дальним от входа столиком гость заметил, что во время этой беседы корчмарь кивком головы указал вооруженным крестьянам на него. Дружинники сразу повернули головы и злобно уставились на посетителя, после чего, обменявшись еще парой коротких фраз, двинулись в его сторону.

— Добрый день, господин, — совсем не по-доброму начал один из них, когда подошел. — Я Редрик, а это Клиф, мы здесь дружинники. За порядком следим, так сказать. А вы кто будете? Часом, не разбойник?

Гость беглым холодным взглядом оценил заговоривших с ним мужчин, после чего ответил:

— Зоран из Норэграда. Странствующий детектив.

— Детектив, значится. И странствующий притом. Так грамота у вас, так сказать, имеется об этом?

— Имеется, — Зоран достал из одежды длинный сверток и положил на стол.

— Нам, так сказать, ознакомиться нужно.

— Так бери, раз нужно.

«Как будто ты читать умеешь».

Тот дружинник, который звался Редриком, взял грамоту, развернул и принялся с серьезным видом ее разглядывать.

— Грамота у вас, значится, с печатями. Настоящая, так сказать.

— Само собой, она настоящая, — солгал Зоран.

— Так-то оно так, конечно. Но только вот в Ярре не дозволено гостям корчмарю угрожать. Будь ты хоть детектив, хоть рыцарь, хоть еще кто. Проследуем, значит, с тобой к старосте. Для беседы. Он и грамоту твою повнимательней посмотрит, и про вежливость напомнить, так сказать, не забудет.

Зоран зевнул.

— Ну пойдем, поговорим с твоим старостой о вежливости.

«И гостеприимстве».

Пока они шли по деревне к неприметному маленькому домику, Зоран разглядывал местных жителей и с каждым шагом все больше убеждался, что во всем селении не было ни одного человека, который рад был чужаку. Даже попросту равнодушных не нашлось; все прохожие смотрели на него с выраженной неприязнью. Зоран никогда не понимал этой черты жителей глухих деревень и старался избегать подобных селений во время своих странствий. Но в этот раз он настолько проголодался в пути, что просто не смог отказать себе в походе до корчмы, а находящаяся в Ярре являлась ближайшей в округе. Теперь он жалел о принятом решении, которое обернулось ему не утолением голода, а неудобствами и потерей времени.

Дверь сильно скрипнула, и они вошли в дом, который оказался не жилым помещением, а чем-то вроде кабинета, только весьма скромно обставленного: деревянный прямоугольный стол и два стула друг напротив друга, а также скамейка, примыкающая к противоположной входу стене.

— Меч и остальные вещи, так сказать, на лавку надобно положить, — сказал Редрик.

Зоран недовольно усмехнулся над принятыми стражникам мерами предосторожности, но все же сложил свои вещи на скамейку: покоящийся в ножнах меч, засапожный кинжал, амулет в виде скрещенных черных крыльев, небольшой мешочек с монетами, огниво, флягу и грамоту странствующего детектива.

— Я пошел за старостой, — впервые за все это время заговорил Клиф.

Однако за спинами повернутых к скамейке дружинников и Зорана уже кто-то стоял. И этот кто-то заговорил так же неожиданно, как и появился:

— Не утруждайся. А теперь оставьте нас с детективом наедине, — голос был странным и отталкивающим. Напоминал игру скрипки в неумелых руках.

Зоран недоуменно сдвинул брови, затрудняясь взять в толк, как умудрился не услышать приход незнакомца, который, очевидно, и был старостой деревушки.

Троица развернулась на голос.

Внешность старика оказалась причудливой и пугающей. Он был низкого роста, бледным, худым и очень горбатым мужчиной, одетым в черную свободную одежду, похожую на монашескую робу, длинные рукава которой полностью скрывали его руки. Волосы его, длинные и седые, слиплись и грязными непричесанными локонами ниспадали на лицо. Глаза старика были большими, причем черные, как ночь, зрачки занимали большую их часть. Но особенно поражал его рот: невероятно длинный, он казался на фоне острых подбородка и носа, а также впалых щек абсолютно неуместным.

Зорану на секунду показалось, что глаза дружинников сделались пустыми, когда они посмотрели на старосту так, словно не узнают его.

Но почти сразу они опомнились, и Редрик произнес:

— Ну, мы, значится, пошли.

Дверь снова издала дикий скрежет, когда они, уходя, закрыли ее за собой.

— Мое имя Гастрод. Я — староста.

— Зоран. Странствующий детектив.

Гастрод улыбнулся неприятной длинной улыбкой, которая заняла чуть ли не половину его бледного лица.

— Почему вы здесь, Зоран? — голос его звучал не просто неприятно, а по-настоящему раздражающе. Будто режущий слух металлический шорох слился воедино с жужжанием у виска настырнейшего из комаров.

— Меня пригласили сюда непонятно зачем любезные Редрик и Клиф. А им, в свою очередь, порекомендовал меня ваш гостеприимный корчмарь Валдис.

Гастрод все улыбался. При этом его похожие на огромные черные жемчужины глаза были неподвижны и абсолютно непроницаемы. Зоран заметил, что старик еще ни разу не моргнул.

— Вы здесь, потому что я очень хотел вас видеть. Я заметил вас на подступах к Ярре и сразу понял, что такой человек, как вы… а точнее, именно вы можете мне помочь.

Зоран насторожился, ощутив в словах таинственного собеседника нечто, похожее на издевку.

— И чем же может быть полезен скромный странствующий детектив в глухой деревне, где все проблемы решаются жителями самостоятельно?

— Странствующий детектив — ничем.

Настороженность Зорана возросла. А Гастрод продолжил, обратив взор на лежащий на лавочке амулет:

— Ведь если я правильно понимаю, в Кун Руммуне еще не открыли факультет по подготовке детективов?

Услышав последнюю фразу, наемный убийца вплотную подошел к старику и, нависнув над ним словно черный монумент, сквозь зубы проговорил:

— Откуда ты знаешь?

— Я прожил долгую жизнь, мастер-ворон. Мне известно очень многое об очень многих вещах. И уж историю Ригерхейма я знаю достаточно хорошо. Подлинную историю, а не ту, которую напыщенные аристократы рассказывают друг другу в своих университетах.

— Кто ты? — во взгляде Зорана одновременно читались угроза и задумчивость. Он будто взвешивал: стоит сворачивать болтливому старику шею или не стоит. Но это не произвело на Гастрода никакого эффекта, он продолжал улыбаться.

— Я просто староста, мастер-ворон, и мне просто нужна твоя помощь. Крайне необходимо, чтобы ты отомстил кое-кому, иначе ни деревня наша, ни моя бедная старая душа не обретут покоя. Ну чего ты напыжился как разъяренная жаба? Не переживай: я никому не скажу, кто ты на самом деле.

— С чего ты взял, что я буду тебе помогать?

— Я стар и мудр. Мне видно, какой ты человек. Видна твоя верность собственным принципам. Я чувствую пропитавшую тебя убежденность в том, что все слабые и затравленные должны быть отомщены, а Ярра — это место, где как раз живут такие люди. Это твой покорный слуга. Это другие жители деревни. Все мы. Нашего хорошего друга, местного лесника Йохана убили. Просто так, из развлечения. Совершил эту гнусность жестокий зажравшийся бессердечный выродок. Он разорвал бедного Йохана на куски и с тех пор изгнан из деревни. Он прячется в лесу. Он сильный. Все в деревне его боятся, потому что он будет убивать снова. Отомсти за Йохана. Предотврати дальнейшие смерти. И получишь золотых монет в два раза больше, чем в твоем мешочке серебряных.

Гастрод достал из кармана увесистый кошель и слегка подкинул его вверх, после чего тот, бряцнув, тяжело упал в его костлявую ладонь.

В те времена Зорана не приходилось долго упрашивать: он являл собой образец истинного убийцы Скалы Воронов и действительно верил, что за кровь можно расплатиться лишь кровью.

А еще — звонкая монета никогда не бывает лишней, особенно, когда она не одинока.

— Ты сказал, что мерзавец изгнан, значит, он жил здесь. Как его зовут?

— Граф Рудольф ван Пацифор.

— Граф? В этом захолустье жил граф? — удивился Зоран.

— Да. В усадьбе на окраине деревни. Не удивляйся, мастер-ворон, Рудольфу запретили жить в крупных городах из-за его редкой болезни, ликантропии.

— Так он вервольф?

— Не просто вервольф, а самый настоящий безумец и садист. Дело в том, что Рудольфа не казнили в Эйзенбурге, где он жил раньше, по одной простой причине: форма ликантропии, которой он страдает, весьма… специфична. Он может контролировать свои превращения, а также свое сознание во время этих превращений. В обличье волка он сохраняет человеческий рассудок и нападает только тогда, когда сам этого хочет, а не по зову инстинктов. Признав опасн