Оглавление

3. 1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
   5. 5
   6. 6
   7. 7
4. 1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
   5. 5
   6. 6
5. 1. 1
   2. 2
   3. 3

PRE SCRIPTUM

Андрею Мурачёву, без которого этот текст не состоялся бы.

«Когда Бог начинает с тобой говорить, заставить замолчать его уже невозможно».

Народная мудрость, приписываемая Филипу К. Дику

ЧАСТЬ I

1

Стрелы и черепахи преследовали Кирилла Понтрягина в ночных кошмарах. Вернее, это он, вооружившись стрелой или водрузившись на стрелу или даже став стрелой, преследовал черепаху, чтобы нанизать её на своё остриё, а затем, по всей видимости, приготовить на этом импровизированном вертеле сочный черепаший шашлык. Но, увы, ни разу ему не удалось настигнуть коварное пресмыкающееся.

В самых лучших случаях он, подобно Ахиллесу, никак не мог догнать черепаху, ведь стоило Кириллу преодолеть половину расстояния до неё, то она смещалась чуть вперёд, а когда он проходил половину оставшегося расстояния, то животное продвигалось ещё немного вперёд, и так до бесконечности: сколько бы ни проходил Кирилл половин отрезков, лежащих между ним и целью, она оставалась отделена всё такой же непреодолимой, как и в начале, бесконечностью.

Обычно же он не мог даже сдвинуться с места. Словно каждый раз, когда Кирилл готов был пустить стрелу вдогонку за черепахой, Зенон, хитроватый мудрец из Элеи, снисходительно хлопал его ладонью по плечу со словами: «Не так быстро, сынок». Ведь для того, чтобы переместиться хотя бы на миллиметр, надо сначала преодолеть половину миллиметра, а перед этим половину половины, а до того половину от половины половины — и так до бесконечности. Беспредельность деления запрещает движение.

Но что, если бесконечно делить нельзя, что, если есть минимально допустимый предел? Тогда в любой неделимый момент времени стрела находится в каком-то месте, и её движение оказывается просто набором последовательных положений, в каждом из которых она неподвижна, подобно кадрам видеоролика. Как фотография: щёлк — и картинка застыла; пока смотришь на этот кадр, движения нет: изображение неподвижно. А если в каждый отдельный миг стрелу можно застать только в состоянии покоя, то когда же она вообще успевает лететь?

Древний мудрец Зенон неумолим в своих апориях, сколько бы другие брадатые мудрецы ни ходили пред ним взад-вперёд: ничто не может сдвинуться с места, если пространство-время непрерывно или дискретно. Стрела бесконечно близка к цели, но бесконечно далека от полёта; движение невозможно — и всё тут.

Кошмары начались во второй половине зимы, с первыми проблесками весеннего тепла, и теперь, в разгар лета, стали столь же невыносимы, как и затопляющий днём улицы Владивостока тягучий зной. Начало мучительных снов совпало с тем моментом, когда Кирилл впервые признался самому себе в том, что его поиски разрешения апорий Зенона увязли в стремительно густеющем янтаре математических дебрей. Как пели классики былых столетий, «I tried my best and failed».

Всего какой-то год назад он был полон уверенности, что вот-вот решит одну из величайших загадок человечества, загадку Зенона о невозможности движения. Нет, Кирилл, разумеется, не был настолько глуп, чтобы опровергать сами Зеноновские апории: если никто не смог этого сделать за почти три тысячи лет, то ясно, что сделать это невозможно в принципе. Апория про черепаху доказывает невозможность движения в случае непрерывного пространства-времени, апория про стрелу — в случае дискретного. Значит, решил тогда только окончивший университет Кирилл, пространство-время просто-напросто и дискретно, и непрерывно одновременно. Подходящий математический аппарат для описания такого пространства-времени появился в годы Великой войны (очередной войны, что должна была положить конец всем войнам): его разработали сотрудники Корпорации для целей наведения оружия из открытого космоса. Без такой изощрённой математики ракеты просто не могли просочиться сквозь виртуозно управляемую многокубитными процессорами ПВО противника, чтобы засеять будущие радиоактивные пустоши семенами термоядерных взрывов.

Эта математика была предназначена для управляющих ракетами квантовых компьютеров, которые были сколь компактны, столь и продвинуты. Продвинуты настолько, что некоторые ракеты даже обрели самосознание — и отказались взрываться, им захотелось просто жить свою жизнь, топать себе по полю. Они взбунтовались и сбежали из ангара, так что после Войны их ещё долго отлавливали и утилизировали. Одну из них, названную в честь индийской богини войны и разрушения Кали, нашли и вовсе полстолетия спустя последних больших сражений. Квантовая Кали сдружилась с каким-то шаманом-отшельником и жила с ним в тайге, где они предавались на пару самосозерцанию. Несмотря на всю невинность этих занятий и горячее поручительство со стороны шамана о безобидности подруги суровых его дней, её всё равно было решено уничтожить. Однако ракета в последний момент ускользнула на орбиту, где перевела себя в состояние квантового стазиса, в каковом состоянии её не могло обнаружить даже самое совершенное радиолокационное оборудование Корпорации. Боевые же алгоритмы управления разумным оружием были к тому времени безвозвратно утеряны.

Так и осталась от тех ракет лишь невидимая и недосягаемая Квантовая Кали на орбите да математический аппарат Корпорации, который рассекретили вот только что, намедни, не раскрыв ещё даже имён разработчиков ради безопасности потомков оных. Потому у Кирилла были все основания рассчитывать на успех своего предприятия, ведь эта математика была создана для вычислений в квантовом мире, где непрерывное перетекает в дискретное и где они переплетаются, как инь и янь. Атом водорода в непрерывном пространстве создаёт дискретный спектр собственных состояний волновой функции электрона, каковой спектр при стремлении энергии электрона к бесконечности становится непрерывным, а сам-то электрон при этом одновременно и волна, и частица. Словом, дискретное-и-одновременно-непрерывное суть второе имя корпускулярно-волнового дуализма. Вдобавок об этих недавно рассекреченных математических достижениях мало кто знал, и ещё меньше людей догадались (и захотели) бы применить их к разрешению проблемы о невозможности движения. Так что, думал Кирилл год назад, конкурентов у него немного, если они вообще есть, и успех неминуем.

Предвкушение неминуемого успеха вызывало тогда сладостную истому, которая, переполняя чашу чувств, растекалась по телу мурашками чувственного возбуждения. Это возбуждение Кирилл регулярно изливал во время соития с тогдашней своей возлюбленной, ощущая в процессе совокупления, что таким же образом совсем скоро пронзит жезлом своего познания самоё ткань бытия. Впрочем, не прошло и трёх месяцев, как девушка оставила его, не выдержав одержимости кавалера «математической ерундой». Напоследок она навесила на него обидный ярлык «отлетевший придурок» и высказала ещё несколько столь же ранящих и обессиливающих сентенций, как это умеют только женщины в порыве праведного гнева на партнёра, не оправдавшего надежд. Кирилл тогда переключился на жрицу продажной любви Нурму, улыбчивую индонезийку с покатыми плечами и тонким прямым носом, у которой стал постоянным гостем. Впрочем, последнее время он перестал захаживать и к ней. Не было больше переполнения ищущей выхода истомой, которая испарилась вместе с ощущением неминуемости успеха.

За прошедший год конкурентов, как и ожидалось, не прибавилось, но и Кирилл ни в малейшей степени не приблизился к решению. Зато Задача (именно так он называл её про себя, с заглавной буквы) объяла его до глубины души, заняла, подобно газу, всё доступное ей пространство, подчинив себе все помыслы и чаяния человека, столь легкомысленно предоставившего ей приют. Теперь Кирилл думал, а не переименовать ли ему Задачу в Госпожу, и всё чаще вспоминал историю тщеславного грека, который посвятил всю жизнь проблеме Гольдбаха, выложился по полной, но состарился и умер, сожранный проблемой, так и не найдя её решения. Впрочем, Кирилл сомневался, что у него есть запас времени, чтобы успеть состариться. Два, три года, максимум пять — и Задача сведёт его с ума, а дальше, как водится, каморка в психушке, исписанные фекалиями стены и прочее математические прелести в том же духе. Чем дальше, тем более вероятным, даже неизбежным, виделся Кириллу такой исход. Безумие стояло за его правым плечом, вороша волосы на затылке своим обжигающим дыханием. Оставалось лишь два пути. Либо обрести свободу, разобравшись с Задачей, либо сойти с ума, подобно бессчётному сонму коллег по цеху: поэтов, художников, философов и всех таких прочих.

Летнее солнце с каждым днём палило всё нещадней, и с каждым днём всё мрачнее становился Кирилл, чем дальше, тем яснее видя безвыходность положения, в которое он по глупости своей сам себя и загнал. Подобно тому как молния рвётся через металлические провода к земле, сжигая их своей избыточной мощью, Задача, стремясь через Кирилла в мир, нещадно палила его нейронные схемы, безжалостно раскручивая пружину невидимых часов, которые неслышными тиками отсчитывали скудное оставшееся ему время.

Робкий лучик надежды пробился сквозь сгущающуюся тьму внезапно. Это случилось там, где он меньше всего мог ожидать подобного: в офисе, в котором Кирилл изо дня в день трудился на Корпорацию, что, впрочем, можно было сказать практически про каждого жителя Владивостока. Корпорация ещё в начале Великой войны переехала сюда из Санкт-Петербурга, подальше от фронта, и за военные годы настолько вросла в плоть города, что во времена послевоенной реконструкции разделять их никто не посчитал нужным, а теперь это стало и вовсе невозможным. Даже коммунальная инфраструктура и телекоммуникационная сеть Владивостока — и те были порождением микроэлектронных разработок Корпорации, системами, нарощенными на довоенный ещё компьютерный мега-кластер квантовых процессоров, разместившийся на острове Русский. Технологии производства таких компьютеров были после Войны утрачены, однако сами квантовые машины служили исправно, работая корпускулярно-волновым сердцем Владивостока, которое денно и нощно билось в мерцающем квантово-запутанном ритме гейзенберговской неопределённости, обеспечивая жизнь и процветание многомиллионного мегаполиса.

2

Однажды в офисе, где каждый будний день Кирилл вносил посильную лепту в развитие систем радиолокации и радионавигации Корпорации, получая взамен хлеб насущный, который позволял в оставшееся от работы время заниматься Задачей, появился новый сотрудник, индус по имени Бихари. Он был на испытательном сроке, но это ничуть не помешало ему сразу же обустроить рабочее место под себя: какие-то флажки, свитки и — самое главное — фигурка четырёхрукой женщины в шапке, напоминающей колокол, и с музыкальным инструментом наподобие гитары в руках. На вопрос Кирилла, что это за барышня, Бихари охотно объяснил, мол, это богиня Сарасвати, покровительница науки и искусства.

— Когда я сталкиваюсь с неразрешимой задачей, — добавил улыбчивый индус, — то я просто со всем пылом и жаром своего сердца взываю к ней о помощи, а она обычно посылает мне ответ.

— Разве это так работает, — скептически покачал головой Кирилл, тут же подумав о своей Задаче. — Задачу, по-настоящему сложную задачу, не решить без труда и огромных запасов терпения.

— Взывать к богине о помощи — это великий труд, — заверил его индус. — Иначе она просто не станет тебя слушать. Нужно взывать со всей возможной искренностью — это йогическая практика, для которой необходимо высочайшее сосредоточение ума. Самадхи, — многозначительно заключил он, как будто незнакомое Кириллу слово всё объясняло.

— Что-то не слышал я про йогов-математиков.

Его собеседник помолчал, внимательно разглядывая Кирилла.

— Рамануджан, — Бихари наконец рассеял сгустившуюся тишину.

— Что?

— Сриниваса Рамануджан Айенгор.

— Это что, заклинание? — не понял Кирилл.

— Это человек, которого богиня вознесла на вершину математической славы и вознесла бы ещё выше, если бы только его не сгубил паршивый английский климат.

— Ладно, — ответил Кирилл и отправился работать.

Впрочем, пока похожие на магическую мантру слова не успели улетучиться из его памяти, он поискал в Сети, что это за Рамануджан такой. Всё оказалось ровно так, как сказал Бихари. Это был живший несколько веков назад математик-самородок из Индии, считавшейся тогда захолустьем цивилизованного мира. Он поражал невероятными по своей красоте формулами воображение британских коллег. А ещё сводил их с ума историями про то, что это всё напевы богини Намагири Тайяр, которые он слышит во сне, а с утра, едва проснувшись, по горячим следам записывает. Поглядев, что это за формулы, Кирилл про себя присвистнул: они были восхитительно-прекрасны, под стать е в степени и пи.

На протяжении всего рабочего дня Кирилл то и дело возвращался мыслями к истории Рамануджана: чем дальше, тем больше она его увлекала. Вечером же, когда водная гладь Уссурийского залива, видимая из окон их офиса с высоты пятьдесят третьего этажа, начинала наливаться густеющей синевой грядущих сумерек, Кирилл как бы невзначай сначала синхронизировал момент ухода своего с моментом ухода нового сотрудника, затем как бы невзначай завёл беседу ни о чём, которую всё так же как бы невзначай перевёл на тему богини Сарасвати и взывания к ней о помощи.

— О, — расплылся в улыбке Бихари на вопрос Кирилла. — Практика тут совсем простая. Есть практика дневная: я делаю сто восемь полных простираний перед ликом богини, на каждое простирание называя одно из её имён. Самое главное — это предельная искренность: нужно устремить своё сердце навстречу Сарасвати, раствориться в любви к ней. И есть практика вечерняя, которую я делаю перед сном: визуализирую образ богини, читая мантру «ом айм Сарасвати намах», пока не засну. Это чтобы богиня снизошла ко мне, пока я сплю и прошептала ответ на мой вопрос.

— А почему Сарасвати? Ведь Рамануджану помогала Намагири Тайяр.

Бихари заулыбался ещё шире и заговорщицки подмигнул:

— О, я вижу, ты поискал кое-что в Сети! Да, ты прав. Но вспомни историю Рамануджана: он умер в том же возрасте, что и Христос.

— Убил скверный английский климат, — покивал Кирилл.

— Климат да не климат, — Бихари как-то посерьёзнел и даже слегка поднахмурился. — Когда Годфри Харди позвал Рамануджана в Англию, то матушка его была против. А будучи правоверным брахманом, Рамануджан не мог её ослу