Пока она была жива, я избегала ее всеми силами, презирала и не понимала, в каком разочаровании и одиночестве ей приходилось жить и как похожа она была на множество других женщин, о которых ее лучшая подруга Мина с ироничной улыбкой говорила: «Еще одна умная женщина, чья жизнь прошла напрасно».
Иран Фирдоуси был великолепным раем, в существование которого я верила в детстве. Бескрайним зеленым полем, где обитали герои и царицы. Я долго жила во власти иллюзии, что моя страна так же великолепна, как письменные памятники, построенные из слов классическими поэтами.
Когда я звонила, она обычно так много говорила, и раньше мне хотелось, чтобы она говорила меньше, но теперь я хотела слышать ее голос, а она молчала. Она была так одинока, но больше в нас не нуждалась.
попытки угодить верховному божеству или сопротивляться ему так изматывали, что становилось совершенно невозможно получать какое-либо удовольствие от жизни. Я до сих пор не могу веселиться или делать что-то приятное, подспудно не ощущая, что совершила преступление, которого просто никто не заметил.
мать обладала «достойным восхищения умением сопротивляться нежелательному», а поскольку для нее нежелательным было почти все в жизни, она придумывала истории о себе и верила в них столь безоговорочно, что мы начинали сомневаться в том, в чем сами были уверены.
В этом и заключалась беда моих родных: они хотели, чтобы власть имущие реализовали их идеалы, но сами не желали пятнать себя политической деятельностью
Ролевыми моделями моего детства были именно такие героини, воображаемые женщины из отцовских историй, эротичные и чувственные героини Фирдоуси, а вовсе не пассивные сказочные принцессы и хорошие девочки, получавшие награду за свою «правильность».
она не могла изменить свое отношение к ним. До самого конца она нарочно позволяла им себя ранить. Ее собственные обида и гордость стали ее злейшими врагами.
