Оглавление

НЕПРИЯТНОСТИ В ПЯСКАХ

1

На часах прохожего, остановленного властным жестом Качмарека, было ровно шестнадцать часов. Следующим жестом детектив дал прохожему понять, что тот может идти, и, повернувшись к мокрому от пота пану Яцеку, произнёс:

— Закат через четыре минуты.

Неприлично отъевшийся Мулярчик радостно кивнул головой, «угукнул», и мысленно перекрестился три раза. Сегодня у помощника детектива выдался непростой денёк: ему удалось расклеить девяносто рекламных листовок — все, что они с Влодьзимежем успели изготовить накануне ночью. И восемьдесят девять раз давно уже немолодому, страдающему четвёртой стадией ожирения человеку, приходилось уносить ноги от разъярённых дворников и просто сознательных граждан. Восемьдесят девять раз его догоняли, от чего теперь жутко болели спина, лицо и уши, а костяшки пальцев обильно кровоточили. Только раз пану Яцеку удалось уйти от ответственности за административное правонарушение — после того как приклеил лист бумаги с координатами качмарекова логова и составленного полногрудой пани Плужек текста на дверь полицейского участка. Впрочем, ни он, ни его начальник данному факту удивлены не были.

— А я ведь говорил… — Начал было неприлично отъевшийся Мулярчик, потирая ушибленную носком армейского ботинка ягодицу.

— По статистике, — Прекратил нытьё Влодьзимеж. — Девяносто девять процентов сказанного вами — откровенная чушь! И вы, пан Яцек, прекрасно об этом знаете!

— Ах, ты ж, щенок! — Подумал про себя помощник детектива. — Ты же до вчерашнего вечера и слова такого — статистика, никогда не слышал.

Расклейку объявлений — акт вандализма по здешним законам, изначально планировалась производить под покровом ночи, но в процесс обсуждения вмешалась полногрудая пани Плужек, на минуту отвлекшись от написания очередного романа. Размахивая свежим номером газеты «Лиходейский Быдгощ», она сообщила, что:

— Девяносто процентов совершаемых в Быдгоще среди бела дня преступлений остаются нераскрытыми только потому, что остальные десять — не дело рук одиозного мэра Енджеевича и, цитата: «евойной» клики!

Неприлично отъевшийся Мулярчик засомневался, взял из рук писательницы газету и убедился, что там так и было написано: «евойной». Пан Яцек не поленился, стал читать дальше и выяснил, что кто-то особо одарённый в полицейском руководстве решил, что в светлое время суток если кто-то и безобразничает, то ему и «евойной» клике простительно — ибо кто, дорвавшись до корыта, будет вести себя как-то по-другому? Другие же, совершаемые в лучах солнца преступления, выглядели детской шалостью на фоне бурной деятельности Енджеевича и на них можно смело закрывать глаза. А далее журналист задавался вопросом: почему бы не сократить бюджет быдгощской полиции в два раза, если статистика упрямо утверждает, что половину суток эта самая полиция фактически бездействует?

— Разве ж можно такое печатать? — Изумлённо спросил пан Яцек. — Ведь кое-кто может это прочитать и сделать соответствующие, заведомо неверные выводы!

— Уже. — Деловито изрёк Качмарек и сообщил об изменении плана.

По мнению детектива, не понаслышке знавшего своего помощника, и трезво оценивавшего уровень дарованной тому небесами везучести, будет куда правильнее, если его днём поймают и побьют дворники, нежели ночью выпишут нешуточный штраф блюстители порядка.

— Уж лучше мы купим на сэкономленные деньги курицу гриль.

— Да почему сразу я?! — Возмутился неприлично отъевшийся Мулярчик.

Мужчина и вправду не понимал, почему этим нехитрым делом — расклейкой объявлений, не может заняться быстроногий, юркий, а главное компактный молодой человек!

— Один шанс из тысячи, что между так близко посаженными лопатками окажется булыжник!

— Потому что в нашем тандеме я мозг, а вы всё остальное. — Ответил Влодьзимеж. — А один шанс из тысячи, между прочим, это целых десять процентов, что, согласитесь, не мало.

— А ещё у нашего начальника огромное расстояние между ушами. — Вмешалась в беседу полногрудая пани Плужек. — Лично я бы, будь у меня булыжник, целиться ему между лопаток не стала.

— Теперь-то вам ясно? — Спросил Качмарек помощника и перевёл настороженный взгляд на секретаршу — было бы здорово сейчас выяснить, уж не посмеялись над ним сейчас?

Можно было просто у неё об этом спросить, но что тогда делать, если прозвучит неподходящий ответ? Детектив достал из кармана карандаш и блокнот и записал, что иногда лучше оставаться в неведении. А потом немного подумал и дописал, что о людях, особенно близких, надо думать только хорошее, даже если это полногрудая пани Плужек — психика будет невредимее.

Всю дорогу домой пан Яцек жаловался на боли и судороги и пытался выяснить: нельзя ли помимо курицы гриль выделить средства на покупку какой-нибудь лечебной мази?

— Нельзя. Ни мази нельзя, ни курицы гриль. — Сухо ответил Качмарек. — Все так называемые средства мы с вами куда-то дели.

Неприлично отъевшемуся Мулярчику в значительной мере не понравилось услышанное «мы». Заработанная на последнем деле сумма была весьма приличной, и единственным на что после долгих уговоров расщедрился детектив, был пирожок с ливером. Напрашивался закономерный вопрос «Где деньги?!» и Влодьзимеж, не дожидаясь его озвучения, заявил, что на днях в их офисе установят телефонный аппарат и от полногрудой пани Плужек, наконец, будет хоть какая-то польза.

— Здравствуйте, рада сообщить, что вы позвонили в детективное агентство доктора Качмарека. Чем я могу вам помочь? Будет говорить она в трубку.

— Кто?! Полногрудая пани Плужек?! — Удивлённо спросил пан Яцек и посмотрел на начальника взглядом человека, осознающего, что его хотят бессовестно облапошить.

Ответом на вопросы стал тяжёлый вздох детектива — ему, равно как и неприлично отъевшемуся Мулярчику, было понятно, что писательница — самый никчёмный работник в их предприятии. А те инструкции, что им так долго и тщательно писались, на самом деле, предназначались пану Яцеку, функционал которого теперь рискует существенно расшириться, но об этом Качмарек сообщит ему немногим позже — после того как телефон будет установлен, а на дверях подъездов и автобусных остановках появится обновлённые объявления.

Следующий километр парочка не перекинулась и фразой, и лишь в двух шагах от дома, Влодьзимеж соизволил признаться, что ещё пару дней без клиентов и неприлично отъевшемуся Мулярчику придётся крутить на паперти шарманку, дабы прокормить себя и своего начальника.

— Ну, и зачем мне такой начальник? — Нашёл в себе мужество огрызнуться пан Яцек.

— Ну, так поищите себе другого. Вам сколько лет? Под восемьдесят?

— За семьдесят. — Ответил помощник детектива.

— Не вижу разницы.

У помощника детектива было, что на это ответить, но он решил не развивать тему и не портить себе вечер, равно как и отношения с руководителем. На паперть так на паперть — любой нищий скажет, что куда приятнее побираться, имея директора и крышу над головой, нежели без оных.

Полногрудая пани Плужек сидела в кресле с видом, какой бывает у зловредных старушек, удачно выплеснувших из окна помои на головы расфуфыренных молодух — видать написала сегодня нечто достойное пера Сервантеса. Женщина сразу же обратила внимание на потрёпанный и унылый вид пана Яцека, но выяснять, что произошло, и тем более выражать сочувствия даже не подумала. Она не стала бы этого делать, вернись он домой без уха — по её мнению этот старик был сам виноват в своих бедах, ибо никто не заставлял его вручать жизнь в лапы столь мутного персонажа, коим являлся Качмарек.

— Почему у нас так холодно? — Нервно спросил писательницу Качмарек и демонстративно поёжился.

— А это потому, что у вас был клиент. — Ответила она.

Встрепенувшийся Влодьзимеж не стал тратить время на выяснение того, каким образом связаны оба обстоятельства, и забросал секретаршу вопросами о том, кто это был, чего хотел и вернётся ли снова? Женщина нехотя объяснила, что — гость, мужчина лет пятидесяти, первые полчаса прорыдал, пока она не догадалась накормить его фенибутом, а затем, успокоившись, рассказал про уже немолодого пуделя по кличке Олаф, по недоразумению затерявшегося в болотах неподалёку от Райгрода. И теперь хозяин Олафа ищет парочку смельчаков, согласных отправиться в полную опасностей экспедицию по поиску лохматой потеряшки.

— А ещё он, между прочим, интересовался, умеете ли вы прыгать с парашютом, обезвреживать мины и сооружать долговременные огневые точки из подручных материалов. Я, на всякий случай, ответила, что за мизерную плату вы умеете и не такое. Он очень обрадовался и пообещал вернуться примерно через час

— Ну, а холодно-то у нас почему?! — Визгливо прокричал огорошенный полученной информацией Качмарек, колени которого заметно дрожали и не только от холода.

2

Для инспектора полиции Смыка слово «долго» означало временной промежуток в семьдесят два часа — именно столько он грустил о потере верного и незаменимого пятнадцатилетнего сына капитана Пильха. Этот добрый молодец променял службу в полиции на педагогику, но обещал пану Людвику вернуться через пять лет и сразу в должности министра внутренних дел. Этому должны были способствовать трудолюбие младшего Пильха, дисциплинированность, природная смекалка, обаяние, решительность и позолоченный «Вальтер» с буквами А и Н на рукоятке.

Все семьдесят два часа вселенской тоски нетрезвый Смык налево и направо жаловался на отсутствие перспектив и просил помянуть его слова, когда его прогноз сбудется, и быдгощскую полицию разгонят по причине её бесполезности и бессмысленности, и даже снимать котиков с веток будут приезжать специалисты из Слупска. Одной из тех, кому плакался пан Людвик, оказалась потомственная гадалка Изольда Брюховецкая с Пловецкой улицы. Достав из колоды пикового валета, она покачала головой, поцокала языком и сказала:

— Явится тебе пухлый муж с раскосыми глазами и будет тот муж мудр не по годам! И будет осыпать тебя своими мудростями, да так, что иной раз волком выть будешь, но в то же время станет для тебя надеждой и опорой и будут тебя через его эрудицию ценить и уважать в самой Варшаве!

Инспектор Смык даже всплакнул от столь оптимистичного прогноза и попросил Изольду, если ей будет нетрудно, вынуть ещё хотя бы одну карту, ибо, как говаривали в школе полиции: много информации не бывает. Попросил и пожалел — Изольда вынула червонную даму.

— Будет тебя эта дамочка унижать, травить и презирать. По костям твоим и другим внутренним органам на самый верх лезть. И не будет тебе от неё ни днём покоя, ни ночью — хоть в окно прыгай!

Пан Людвик неспешно утёр слезу, с минуту пристально посмотрел на Изольду и задал ей голосом рявкающим и неприятным два вопроса:

— И кто ж меня, интересно знать, будет уважать в Варшаве, если я в окно выпрыгну? И какой толк от мудрого пухлого мужа под боком, если один чёрт не за горами погибель?

В ответ на это гадалка пожала плечами и достала третью карту — козырного туза!

— Будет тебе через него спасение!

— И как я узнаю, что ты меня не обманываешь и туз это действительно козырный?

— А потому я тебя не обманываю, что колода у меня непростая, а волшебная! В ней все карты — козыри! С вас, пан Людвик, пятьдесят злотых.

Выписав Изольде с Пловецкой улицы крупный штраф за незаконное предпринимательство, инспектор Смык отправился в участок и, в пяти метрах от собственного кабинета встал, будто вкопанный — на лавке у стены он увидал полного мужчину азиатской внешности. Увидав пана Людвика, гость растянул лицо улыбкой, резво вскочил и, широким шагом преодолев отделявшее его от полицейского расстояние, протянул пухлую ладонь.

— Урукбай уулу Байболот!

— Неужели проклял? — Мрачно подумал инспектор, и не сразу, но позволил гражданину пожать дрожащие два пальца правой руки, после чего предательски осипшим голосом предложил проследовать за ним в кабинет.

Секретарша Лода Хоревич старательно натирала многочисленные награды начальника зубным порошком.

— А у меня для вас две новости! — Радостно воскликнула она, увидав Смыка.

— Озвучь. — По-прежнему сипло потребовал пан Людвик и позволил себе хорошенечко откашляться.

— Вас в коридоре дожидается посетитель. — Озвучила женщина и указала зубной щёткой на азиата, стоявшего теперь по правую руку от инспектора.

— Большое спасибо. — Ответил полицейский, вместо того, чтобы обидеть Лоду, как того очень хотелось. — А вторая?

Хоревич виновато улыбнулась и протянула шефу кусочек металла, по очертаниям которого Смык сразу же сделал вывод, что когда-то это был орден Белого орла — награда вручённая ему три года назад президентом Польши! Пан Людвик густо покраснел, набрал в грудь как можно больше воздуха, но обидеть секретаршу не успел из-за вмешательства пухлого мужа.

— Ещё одно неопровержимое доказательство того, что у цыган ничего покупать не следует. — Важно и с чудовищным акцентом заявил Байболот и дружески похлопал инспектора по плечу, вероятно желая поддержать и успокоить.

От этого комментария Смыку захотелось завыть волком. Сомнений не оставалось — азиат и есть пиковый валет напророченный Изольдой с Пловецкой улицы. Полицейского охватило нестерпимое желание поставить, неважно как там его зовут, на четвереньки и вытолкать пинками обратно в коридор, но вспомнились и слова гадалки о надежде и опоре.

— Дать ему, что ли, второй шанс? — Подумал пан Людвик и прошагал в кабинет и увлёк за собой пухлого мужа.

Усевшись в кресла, инспектор и Байболот долго смотрели друг на друга, пока обоим стало неловко, и мужчины переключились на изучение собственных ногтей.

— Предложить ему, что ли, чаю? — Снова подумал Смык, но вспомнив изречение азиата о купленном у цыган ордене, отказался от этой затеи. — Посидим ещё пару минут, и скажу, что у меня срочное дело в другом конце города. Надежда и опора мне бы не помешала, но уж точно не такая хамоватая, как этот, как его там. Уж кто-кто, а пятнадцатилетний сын капитана Пильха такого пренебрежения к субординации себе не позволял.

Инспектор взглянул на часы и почесал подбородок.

— Всё дело в том — Неожиданно открыл рот Байболот. — Что мне очень бы хотелось работать в полиции под началом человека, о котором сложено столько легенд. Под вашим началом, пан Смык!

— Обо мне слагают легенды? — Удивлённо спросил инспектор и с недоверием посмотрел в прищуренные глаза посетителя. — Хотелось бы услышать хотя бы одну.

Глазки азиата быстро забегали, ладошки вспотели, на смуглых пухлых щёчках выступил румянец. Пауза излишне затянулась.

— Если через секунду не откроет рот — выкину в окно. — Подумал пан Людвик.

И Байболот будто прочитал его мысли. Урукбай как следует откашлялся, смочил горло слюной и произнёс следующее:

— Не знаю, правда ли, но мне рассказывали, что целых четыре тюрьмы в Польше доверху укомплектованы постояльцами, обезвреженными и пойманными лично вами.

— Продолжайте. — Довольно улыбаясь, произнёс инспектор Смык, когда азиат решил выдержать паузу в надежде услышать комментарий полицейского.

— А ещё говорят, не знаю, правда ли, что невиновных среди них — тридцать процентов. Это я к тому, что вы лучший из лучших!

Пан Людвик побагровел, мелко затрясся и указательным пальцем указал Байболоту на окно.

— Мы не можем вас взять на работу, потому что вы не поляк!

Урукбай покачал головой, достал из кармана фотографию и протянул её Смыку. На карточке президент Польши Млокосевич обнимался с Байболотом и улыбался так, будто ему кто-то сказал, что под Краковом обнаружили нефтяное месторождение.

— Обратите внимание на глаза пана президента. — Посоветовал азиат.

Пан Людвик присмотрелся и увидел, что в те словно опустошили перцовый баллончик — такими они были отёчными и красными от слёз.

— Это единственно верная реакция на ту историю, что я рассказал пану президенту. И, если у вас найдётся пара свободных минут, повторю её вам.

Смыку не хотелось слушать никаких историй. Ему хотелось остаться одному, выпить чашечку кофе, пригласить Лоду Хоревич и сделать выволочку за изувеченный орден. Однако же гнать из кабинета человека знакомого с президентом представлялось опасным и легкомысленным, и пан Людвик решил, что секретарша подождёт, а сам он потерпит.

— Много-много лет назад, одну молодую и красивую польскую девушку из Быдгоща, которую звали Агнешка, угораздило отправиться в туристическую поездку в Бишкек. В первый же вечер, гуляя по парку, она познакомилась с моим отцом и уже через три минуты забеременела мною. А потом была пышная свадьба и тихая счастливая семейная жизнь в затерянном в горах ауле. Всякий раз, когда отец терял бдительность, мама предпринимала попытки сбежать назад в Польшу, но всякий раз терпела неудачу. А в один прекрасный день Агнешка подготовилась к побегу как никогда качественно — обзавелась ружьём, запасом еды на месяц и машиной, и почти добралась до китайской границы, где и настиг её муж с тремя двоюродными братьями по отцовской линии. Завязалась перестрелка в ходе которой одна из пуль случайно ранила китайского пограничника. Китайское руководство неверно оценило сложившуюся ситуацию, и, по сути, с танками, авиацией и артиллерией вмешалось в обычный семейный конфликт. В тот день я… Я… Стал сиротой. — Байболот разрыдался и потянул руки к Смыку, но был грубо одёрнут. — И ещё, если вы до сих пор не догадались, я — по маме поляк.

— Чушь какая-то. — Подумал инспектор. — Но если Млокосевич действительно рыдал над этой историей, то чёрта с два я за него опять проголосую.

— А несколько месяцев назад в Бишкеке меня познакомили с вашим президентом. — Продолжил гость. — Он неясно зачем прилетал в Киргизию, и на той встрече велел найти вас, если я вдруг когда-нибудь окажусь в Польше.

— Зачем? — Сухо и с ноткой недоверия в голосе спросил инспектор.

— Он сказал, что в моём лице вы найдёте надежду и опору. — Пожав плечами, ответил азиат и смахнул последнюю слезу.

Пан Людвик в который раз за день побагровел, а его глаза налились кровью — он не раз становился жертвой мошенничества — уж такой он был человек, но ещё никогда в собственном кабинете.

— Скажите, знакома ли вам Изольда Брюховецкая с Пловецкой улицы?! — Заорал он и стукнул кулаком по столу. — Когда вы виделись с ней последний раз, сколько заплатили и что она вам за эти деньги наговорила?! И настоятельно рекомендую указать адрес фотоателье, в котором вам сделали эту фотокарточку!

— Клянусь честью отца, что не знаю никакой Изольды Брюховецкой! — Закричал в ответ Байболот и вскочил на ноги. Для пущей убедительности он изо всех сил вытаращил глаза, но они как были узкими, так и остались, а потому не произвели впечатления на оппонента. — Я ни слова вам не наврал! Вероятно, ваш президент посчитал, что только вы поможете мне отыскать родственников по материнской линии!

— Но в таком случае, не вы мне должны стать надеждой и опорой, а я вам! — Парировал пан Людвик.

— Меня это устраивает. — Уже спокойно ответил азиат и снова уселся в кресло. — И поймите правильно — я пока ещё не слишком хорошо знаю польский и мог в своём рассказе что-то напутать. И я знал, что вы можете мне не поверить, а потому вот.

Байболот протянул Смыку напечатанной на казённой бумаге письмо с подписью и печатью президента.

— Разве эта ваша Изольда Брюховецкая смогла бы состряпать подобный документ?

Инспектор быстро прочёл письмо, какое вполне можно было счесть рекомендательным и в то же время оно содержало в себе просьбу оказать содействие Урукбаю уулу Байболоту в поисках польских родственников.

— А потом я решил, — Сказал азиат, дождавшись, когда письмо будет дочитано Смыком до конца. — Что у вас и без меня дел по горло и будет неплохо устроиться с вашей помощью в полицию и лично провести расследование. Вначале следует выяснить, кто из быдгощских Агнешек много-много лет назад улетал с концами в Бишкек и родил там Байболота. А уже потом…

— Довольно. — Заткнул азиата полицейский и ещё раз перечитал письмо. Ошибки быть не могло — гражданин в кресле напротив -протеже президента. И если он хочет стать полицейским, то пусть — ни от кого не убудет. По крайней мере, платить ему зарплату пан Людвик будет не из собственного кармана.

— Кем вы трудились в Киргизии? — Спросил пан Людвик, протягивая Байболоту направление в отдел кадров.

— Скотоводом. — Ответил азиат.

— Отлично. Значит, вы без труда найдёте общий язык с будущими коллегами.

Смык дождался, когда его новый сотрудник покинет кабинет, развернулся в кресле на сто восемьдесят градусов и плюнул в висевший на стене портрет президента Млокосевича. И, спроси его кто-нибудь сейчас, зачем он это сделал, пан Людвик вряд ли бы что вразумительное ответил.

Инспектор напряг мозг и попытался вспомнить, чего ещё такого предсказывала Изольда Брюховецкая с Пловецкой улицы. Было что-то в её рассказе о червонной даме, что попытается морально подготовить его к суициду. Можно было бы себя успокоить мыслью о том, что гадалка представляет собой типичную шарлатанку и мошенницу, но только с пухлым пиковым валетом с раскосыми глазами, в котором отчётливо угадывался Байболот, она не ошиблась. Вернуться бы к Изольде сейчас и спросить, что будет, если червонную дамочку тихонечко придушить в тёмной подворотне, как только она объявится, но вряд ли она, обиженная штрафом, изложит что-то дельное. Правда, никто не помешает раздобрить её угрозой очередного денежного наказания, и тогда она скажет: дави эту гниду, Смык, ничего не бойся. Но когда, спустя время, по городу разнесётся весть о замученной блондинке — а какой ещё цвет волос должен быть у червонной дамы, Брюховецкая первая побежит ляпать языком о слетевшем с катушек инспекторе, на которого следствию стоило бы обратить первоочередное внимание.

— Стало быть, если карты не врут, то ничего хорошего и Изольду в Быдгоще не ждёт. — Резюмировал Смык. — А если она не только грамотно предсказывает, но и сильна в логических цепочках, то ищи её теперь свищи по всей Польше. А ещё, вспоминается, она трепалась о каком-то тузе, но о нём я поразмыслю позже.

Спустя три дня пан Людвик стоял в вестибюле полицейского участка с кружкой кофе в руке и расспрашивал Байболота о том, как продвигается розыск его польских родственников.

— Кропотливо изучаю архивы, — Пояснил азиат. — Но об успехах говорить пока рановато.

— Уж не те ли архивы ты изучаешь, что по решению мэрии были безжалостно преданы огню два года назад? — Нахмурившись, спросил Смык и сделал жадный глоток.

— Зачем? — Ответил на вопрос вопросом Байболот и голос его, уличённого в бессовестной лжи, был невыразительно глух.

— Затем, что окопавшихся там крыс иначе было не победить. Тем более что они с могучим аппетитом доедали последнюю тонну бумаги и с нескрываемым интересом поглядывали в сторону библиотеки Казимира Великого.

Враль часто моргал глазами и безуспешно искал нужные слова. И только скрипнувшая входная дверь спасла его мозг от нравоучительной лекции о пользе правды при общении с вышестоящими инстанциями. Порог здания переступила эффектная блондинка в красном пальто и микрофоном, крепко зажатым в правой руке. За ней по пятам следовал сорокакилограммовый очкастый оператор.

— Надо было брать к себе надеждой и опорой Изольду Брюховецкую. — Подумал пан Людвик, безусловно распознавший в вошедшей предвещенную червонную даму.

— Хотелось бы увидеться с инспектором Смыком! — Громко сообщила девица цель визита в участок и указала оператору точку, с которой тому следовало бы снимать предстоящий разнос представителя власти.

Инспектор хоть и знал от ведуньи о предстоящей встрече со злом, психологически готов к ней не был — испугался, запаниковал и, совершенно интуитивно, подтолкнул навстречу репортёрше Байболота. Сам же отошёл в сторону, дабы не попасть в кадр. Азиат, не ожидавший такого поворота, не представлял куда ему смотреть, что говорить и делать. Пан Людвик, на котором на считанные секунды остановился его взор, смущённо улыбался, будто извиняясь, пожимал плечами, разводил руками и молчал.

— Вы Смык? — Недоверчиво спросила журналистка, глядя Байболоту в его узкие глаза, и тот, для консультации, снова посмотрел на инспектора и по его кивку понял, что с этой секунды он действительно Смык.

— Ну, и кто теперь скажет, что от судьбы не уйдёшь? — Подумал настоящий пан Людвик.

— А то кто же. — Неуверенно промямлил новоиспечённый. — А что?

— А можно вопрос, так скажем, не для протокола? Кто вы по национальности?

— Поляк. — Уверенно ответил смыкозаменитель. — Всё дело в том, что много-много лет назад…

Истинный пан Людвик, догадавшись, о чём сейчас будет говорить журналистке Байболот, зашёлся неистовым кашлем, чем и привлёк к себе внимание окружающих.

— Извините. — Сказал раскрасневшийся инспектор и, словно невзначай, покручивая указательным пальцем у виска, дал подчинённому указание трижды подумать, перед тем как что-либо ляпнуть.

— В следующий раз пережёвывайте. — Недовольно брякнула репортёрша и презрительно посмотрела на Смыка.

— Хорошо. — Ответил полицейский, и собственный ответ огорчил его настолько, что он раскраснелся ещё больше и решил, что сегодняшний день и вечер посвятит поиску идеального, но запоздалого ответа на хамство девицы, личность которой казалась пану Людвику знакомой. Где-то он её видел и как не силился — не мог вспомнить. То, что она в городе совсем недавно — факт, иначе инспектору было известно о ней всё, равно как и о других местных журналюгах, паразитирующих на преступности. И она бы настоящего Смыка ни с кем не спутала. Но если она не местная, то, во-первых: где же он всё-таки мог ей ранее видеть и, во-вторых: почему позволяет себе бесстрашие и наглость в общении с могущим оказаться обидчивым и мстительным полицейским? И тут же пан Людвик подумал, что первое и второе могут быть никак не связаны, но формулировать мысли по-новому времени не было.

— Меня зовут Ида Дрозд. И я представляю телеканал «Криминальная культура». И у меня к вам столько неудобных вопросов, что даже если вы на каждый из них будете отвечать только «да», «нет», «не знаю», материала для моей авторской программы появится на добрых восемь лет вперёд.

— Только если вы каждый вопрос будете задавать по часу. — Нашёлся киргизский поляк и осторожно взглянул на начальника, ища одобрения, и получил его в виде смущённой улыбки.

Смык успел неоднократно убедиться, что Байболот сыплет мудростями вперемешку с околесицей, а это означает, что сейчас настало время несуразностей, да ещё и сказанных от его, пана Людвика, имени. Идея с подменой была не только спонтанной, но ещё и отвратительной — инспектора в Быдгоще знают все и как интересующаяся криминалом общественность отреагирует на назвавшегося Смыком Байболота и какому адресату будет писать гневные письма — одному богу известно. Прямо сейчас — в эту секунду, пану Людвику следовало оттолкнуть азиата в сторону и попытаться объяснить Дрозд, что она только что стала свидетельницей того, что нынешняя полиция настолько весела, находчива и остроумна, что даже самому обворованному и избитому гражданину поможет сохранить позитивный настрой в трудную минуту. А если она скажет, что-нибудь про цирковые училища с углублённым изучением криминалистики?

— Ладно. — Подумал пан Людвик. — Спешить не будем — одного звонка кое-куда и всё что наснимала эта Дрозд, отправится на помойку и она следом туда же. Пущай дурашка вволю порезвится.

— Для начала мне бы хотелось услышать ваш комментарий о ходе расследования гнусного преступления на улице Мечислава Карловича совершённого в прошлую среду. — Быстро проговорила Ида и прижала микрофон к губам Байболота, да так, что тому потребовалось сделать два шага назад.

— Хоть бы он сказал, что следствию уже известны подозреваемые, имена, которых, он, по понятным причинам, оглашать не станет, дабы их адвокаты не возбудились раньше времени. — Так думал Смык, глядя на подопечного. — Хоть бы, хоть бы, хоть бы…

Но тот к кому он обращал мысль, телепатией не славился.

— Дело всё в том, — Промямлил азиат, которому ни о каком преступлении на улице Мечислава Карловича известно не было, но при этом хотелось продемонстрировать начальству чудеса импровизации. — В прошлую среду на указанной вами улице зафиксирован десяток преступлений, каждое из которых стоило бы назвать гнусным, поэтому хотелось бы услышать от вас уточнение…

— Я про вооружённое ограбление магазина для взрослых.

— Ах, это? А что там пропало?

— Вы хотите, чтобы я перечислила?

— Нет. Могу только сказать, что следствие считает, что кто бы ни совершил это, как вы выразились, гнусное преступление, он либо извращенец, либо женщина. И очень скоро он будет пойман.

— А как бы вы объяснили тот факт, что во время следственного эксперимента из магазина вынесли больше товара и наличных денег, чем это удалось непосредственно грабителям?

И на этом вопросе Байболот сломался. Все ответы, что приходили ему на ум, способны были либо поставить под угрозу карьеру Смыка, либо и вовсе стереть её в порошок. К тому же неясно было: в действительности ли имел место двойной грабёж магазина, либо эта Дрозд только что сама всё выдумала — вон как хитро улыбается, змея.

— Дурак. — Думал в эту секунду про азиата пан Людвик. — Вместо того, чтобы просиживать штаны в сгоревшем архиве, изучал бы сводки.

— Что? Так и будем в молчанку играть? Думаете, моим зрителям будет интересно смотреть на то, как представитель закона парадирует двоечника-пятиклассника? Смык? — И, к ужасу пана Людвика, Ида Дрозд обратилась последней фразой именно к нему. — Думаете, я вас не узнала?

Байболот облегчённо выдохнул, смахнул рукавом со лба пот, выступивший в результате неимоверных умственных усилий, и сделал спиной вперёд два шага в направление коридора, в темноте которого намеревался скрыться, но вовремя опомнился — подобную трусость начальство могло ему и не простить.

— В том, что она меня разоблачила, ничего удивительного нет. — Размышлял инспектор, вглядываясь в лицо Иды. — Могла видеть на фотографиях или архивных плёнках. Удивительно то, что и я её видел. Но, всё-таки, где? Вероятнее там же где и она меня. На какой-то фотографии? Возможно.

Немая сцена затянулась настолько, что скучно стало даже Байболоту, от чего он зевнул, даже не потрудившись прикрыть пухлой ладошкой львиных размеров пасть.

— Адам, ты снимаешь?! — Спросила Дрозд, обращаясь к оператору.

— Нет. — Испуганно ответил Адам. — Ничего же не происходит.

— Идиот! — Закричала девушка. Чуть позже она объяснит этому молокососу, что не ему решать — происходит что-либо или нет. В институте её учили, что всё что угодно можно преподнести лопуху-обывателю так, чтобы у него волосы на голове стали дыбом.

— Включаю. — Промямлил оператор, нажал кнопку на камере и навёл его на мигом взбодрившегося Смыка.

— Расследование ограбления магазина для взрослых на улице Мечислава Карловича идёт полным ходом. Подозреваемые выявлены и очень скоро будут пойманы, переодеты и подстрижены. Озвученная вами информация о хищениях во время следственного эксперимента в целом бы соответствовала действительности, если б не была стократно преувеличена. Понятые — студентки медицинского училища примерно наказаны лишением стипендий и вернули взятый на примерку товар в полном объёме. Вопросы? — Произнося это, пан Людвик источал такие уверенность и харизму, что Байболот мелко затрясся от восторга и гордости за руководителя.

Ида ещё разок прокляла оператора за то, что дал Смыку время прийти в себя и собраться с мыслями, и решила зайти с припрятанных в рукаве козырей.

— Как вы прокомментируете волнующие общественность слухи о скором переходе полиции на исключительно ночное несение службы? Означает ли, что теперь горожан убивать, насиловать и грабить будут, не дожидаясь ночи? Кто понесёт наказание за грядущее беззаконие или вам опять всё сойдёт с рук?

И тут инспектора будто ударили обухом по темечку — эту тему он обсуждал с глазу на глаз неделю назад в доме мэра Енджеевича. Мэр битый час тыкал указкой в графики и таблицы, присланные из Варшавы. Зачитывал результаты научных исследований, сыпал цифрами статистики. Говорил об экономии, в которой отчаянно нуждается городской бюджет и клялся, что об этой замечательной идее знают только несколько человек — он сам, с недавних пор пан Людвик, президент республики Млокосевич, половина работников министерства внутренних дел и, так вышло, кое-кто ещё, кого мэр назвать по определённым причинам не может.

— Ида Дрозд, говоришь? — Нахмурившись, спросил инспектор журналистку и по его тону, она поняла, что он наконец-то догадался, а точнее вспомнил.

Не только вспомнил, но даже успел с ужасом осознать, что никакие звонки кое-куда, справиться с этой дамочкой не помогут. В последний раз он видел эту бестию лет шесть назад, но тогда она была совсем ребёнком и звали её тогда не Ида Дрозд, а, дай бог ещё памяти, Уршуля Енджеевич. И мэру она была никакая ни однофамилица, а самая что ни на есть родная дочь! Ясно теперь, куда она пропала — училась на журналиста, а ещё яснее, зачем вернулась назад — делать карьеру на пане Людвике, прикрываясь, в случае чего, влиятельным папашей, на котором когда-то и натренировалась филигранно теребить нервные системы.

— Папка хоть знает, чем ты занимаешься? — Не дожидаясь ответа на первый вопрос, Смык продолжил интересоваться. Но сделал он это очень тихо, практически прошептав на ухо.

— Частично. — Посчитав глупым уход в несознанку, ответила Ида Дрозд, она же Уршуля Енджеевич.

Девушка под словом «частично» подразумевала только то, что пока ещё никто не догадывается, что она помимо прочего под очередным псевдонимом устроилась в оппозиционную газету «Лиходейский Быдгощ». Пока не в штат и на полставки, но в деньгах девушка никогда не нуждалась. Зато нуждалась в международной славе и Пулитцеровской премии. Пока ей только поручались статейки о выпотрошенных старушечьих сумках и незначительных обвесах покупателей, но она знала, что скоро развернётся на всю катушку — судьба преподнесёт ей шанс, либо Изольда Брюховецкая с Пловецкой улицы прохиндейка и чернушница, которой место на первой полосе «Лиходейского Быдгоща». Пусть и работала Ида в газете совсем недавно, но главного редактора Липницкого, считавшего себя самым осторожным и хитрым человеком в мире, подставить успела. И всё благодаря составленному ею кроссворду — в пятнадцать по горизонтали убедительно и усердно просилось слово «Енджеевич» ответом на вопрос о самом коррумпированном чиновнике современности. К Липницкому пришли прямо в кабинет и долго и по-хорошему уговаривали одуматься, от чего у редактора на рёбрах образовались четыре гематомы, а ещё он тем же вечером поклялся жене никогда больше не носить галстуки, которые он обозвал удавками. А в следующем номере, в ответах на кроссворд в пятнадцати по горизонтали можно было прочесть доселе не существовавшее слово «Енбжеебич», а на третьей полосе того же номера объёмную статью о неком руководителе департамента культуры Слупска по фамилии Енбжеебич, присвоившем относительно недавно пять тысяч казённых денег и картину местного художника.

— Сегодня же поговорю с ним о тебе. — Пообещал инспектор. — И о слухах, которые не волновали бы общественность, если бы ты… вы сама их и не распускала.

— То есть вы утверждаете, что о такой реформе вам ничего не известно? — Не унималась Дрозд. — И вы в ближайший понедельник будете шокированы не меньше условной бабки Агнешки с Магнушевской улицы?

Конечно же, пан Людвик относительно недавно имел сомнительное удовольствие общения с отцом журналистки и по совместительству её же отцом и вежливо, дабы ни в коем разе не обидеть вышестоящее лицо, спорил о преждевременности и несуразности подобных преобразований, и в конечном итоге вынужден был уступить.

— Да. — Признал Смык. — На самых верхах обсуждаются изменения в графике работы полиции, но говорить о них вслух, да ещё и по телевидению, лично я считаю преждевременным.

— И это за три дня до начала таких изменений?

— Именно! Потому что желательно позже. И поймите правильно — такие перемены давно напрашивались. — Последнюю фразу Смык позаимствовал у мэра Енджеевича, впрочем, как и последующие. — Возьмём для примера обычного хирурга — будет ли он вырезать аппендицит у одного пациента десять часов, если он может справиться за двадцать минут и спокойно уйти домой к жене и детям? Тоже самое и с полицейским — зачем мне или вот ему. — Тут он указал пальцем на Байболота. — Просиживать штаны в кабинете в то самое время, когда все порядочные злоумышленники сладко спят, никоим образом не рискуют быть пойманными с поличным?

— Но ночью они точно так же ничем не рискуют! — Вмешалась Дрозд.

— Именно! Потому что те, кто мог бы их поймать, за день намаялись и потеряли бдительность и сноровку! Ныне существующий график уж два столетия как потерял актуальность. И грядущие изменения, предложенные нашим достопочтимым мэром, призваны уравновесить существующую чашу весов в пользу правопорядка. Думали ли вы о том, как было бы здорово не бегать за подозреваемыми и свидетелями по всему городу, теряя драгоценное время, а просто вынимать из тёплых постелей по месту прописки?

— А что будет днём? — Вмешался в беседу неприятно удивлённый услышанным Байболот, на оставленной в прошлом родине которого ни полиция, ни преступники, ни тем более свидетели, не спали ни днем, ни ночью.

— Заткнись. — Подумал пан Людвик, а через секунду подумал снова, но уже о том, что теперь азиата будет уволить значительно сложнее, так как со стороны это будет выглядеть репрессией в отношении низшего полицейского состава справедливо возмущённого нелепой реформой.

— Хороший вопрос. — Отметила Ида, перекинулась с Байболотом понимающими взглядами и понимающими кивками. — Уверена, он волнует миллионы наших зрителей по всему миру.

— Что она несёт? Какие миллионы и по какому миру? — Подумал инспектор, но вслух сказал совсем другое. — Вопрос действительно замечателен и актуален, но, ни у кого не должно возникать ощущения, что данную реформу претворяют в жизнь специально для этого отловленные в пампасах дебилы. Статистика и ряд других секретных документов, обнародовать которые мы, по понятным причинам, обнародовать пока не можем…

— По каким причинам?

— По понятным. Так вот, все они говорят о том, что Быдгощ достаточно невелик и густонаселён, чтобы творить в нём безобразия среди бела дня и помимо полицейских найдётся достаточно сознательных граждан способных прийти на помощь девице, гулявшей по парку и попавшей в беду по вине чуть менее сознательного гражданина. Я ясно выражаюсь?

— В таком случае, что делать сознательным гражданам с несознательными до девяти вечера — времени открытия полицейских участков? — Продолжила Ида Дрозд душить пана Людвика.

Именно этот вопрос украдкой был задан Смыком мэру Енджеевичу во время обсуждения реформы и мэр, пожав плечами, изрёк, что голову над этим ломать не стоит ибо, как известно, большинство проблем решаются сами собой. Допустим, если преступника, не зная, что с ним делать, отпустят — прекрасно — заключённые для государства всегда обуза. Лишь бы перед тем как отпустить основательно поколотили — оставлять его совсем уж безнаказанным в сильной степени непедагогично. А вот если дождались вечера и приволокли в околоток, тогда ничего не остаётся, как позабыть об экономии.

— А это вообще можно озвучивать перед телекамерой? — Подумал пан Людвик и незаметно для себя почесал затылок.

Опознав в затянувшемся молчании начальника замешательство и панику, Байболот решился прийти на помощь и рассказал Идее Дрозд о специальных клетках вместительностью до ста человек, которые будут расставлены по всему городу.

— А каждому пойманному преступнику в карман будет вкладываться бумажка с подробным описанием совершённого им преступления. — Подытожил находчивый азиат.

— Это правда? — Обратилась журналистка к инспектору.

— Ну, как вам сказать? — Подумал пан Людвик, но промолчал и многозначительно пожал плечами, дав Иде возможность лично выбирать между ответами «не знаю» и «извините, но так вышло». В эту минуту он думал о том, что дочь мэра это не та проблема, что решается сама собой.

— Послушайте. — Обратилась Дрозд к Байболоту. — Совсем недавно вы дали понять, что ничего о предстоящей реформе не знаете. Теперь каждый из моих зрителей подумает, что вы — враль.

— И как никогда будет прав. — Раскинул мозгами Смык.

Далее инспектор решил, что нужно говорить всё, что взбредёт в голову и тем самым не дать протеже Изольды Брюховецкой с Пловецкой улицы шанса ещё глубже загнать своего руководителя и все правоохранительные органы в выгребную яму. Он на повышенных тонах заявил, что реформа — дело решённое, её осуществление начнётся с ближайшего понедельника. Инструкции, что делать гражданам в чрезвычайных ситуациях будут обнародованы в средствах массовой информации, как только будут разработаны, над чем полицейское управление усиленно работает или, если уж быть до конца честными с народом, скоро начнёт.

— Всех кто меня сейчас слышит, прошу не впадать в отчаяние и соблюдать спокойствие, а также проявить ту сознательность, на которую вы только способны. Работа полиции только лишь в ночное время — вынужденная мера, связанная с вопиющим дефицитом бюджета нашего города. В котором действующий мэр нисколько не виноват, в чём сомневаться глупо, ибо, будь это не так, он и его, так называемая, камарилья, давно бы уже понесли заслуженное наказание…

Ида Дрозд громко хмыкнула, и, повернувшись к оператору, сказала, что скептическое выражение её лица они запишут и вставят в видеоряд позднее. Пропустив данное замечание мимо ушей, пан Людвик, откашлявшись, продолжил:

— А на сэкономленные благодаря реформам деньги в городе будут построены новые, суперсовременные торговые центры, казино, рестораны и…

— Публичный дом?

— Школа! Школа будет построена! У меня всё! — Закричал окончательно выбившийся из умственных сил Смык.

— У меня тоже. В жизни никогда так не уставала — настолько вы тяжёлый человек. — Подытожила Дрозд. — В целом я довольна беседой, и уверена, что мои зрители тоже будут довольны.

— Вот и отлично! — Прорычал инспектор, и, не дожидаясь от Иды новых колкостей, широким шагом устремился вглубь полицейского участка, увлекая за собой Байболота, крепко ухватив того за рукав.

Никто никогда не узнает, о чём полтора часа пан Людвик и его пухлый помощник трепали языками за закрытой дверью смыкова кабинета. Известно только, что азиат поклялся останками убитых китайцами предков, что тысячу раз подумает перед тем как открыть свой поганый рот.

3

Сорокалетний внешне и тридцатилетний по документам Мацей Пристор осторожно, чтобы не разбудить жену, выполз из-под одеяла, почесал пятку, для чего ему пришлось снять забытый с вечера на ноге видавший всякое сапог, испачкал руки, но ругаться не стал — появился двойной повод посетить ванную. Не каждый же день ездишь в большой город? В комнате было прохладно и темно. Мацею захотелось узнать который теперь час, и рука потянулась к правому карману штанов, в каковом вот уже двадцать лет, с тех самых пор как он пристрастился к курению, традиционно располагался дежурный коробок спичек. Штанов на нём не оказалось и вышло, что он от нечего делать пошлёпал себя по заросшей белёсыми волосами ляжке.

Пристор содрогнулся. Но не от холода, а от нахлынувших воспоминаний. Ноги его непроизвольно подкосились и к зашторенному одеялом окну пришлось пробираться буквально гуськом. Мужчина прищурил глаза, дрожащими пальцами не с первого раза вцепился в краешек одеяла и медленно потянул на себя. Сердце стучало так, что своим стуком могло разбудить жену, чего Мацею до крайности не хотелось — предстоящая поездка не прошла согласование, а поднятие скандалом и так зашкаливавший в крови уровень адреналина грозило инфарктом. Пристор плотно прижал свободную руку к левой части груди и остался доволен, как звукоизоляцией, так и своей догадливостью.

Полная, клонившаяся к закату луна, хорошо освещала двор и от увиденного Мацей приглушённо вскрикнул, резко подался назад и упал на спину. Супруга на секунду открыла глаза, хищно зевнула и дала храпа, чего за ней никогда не замечалось. Не сразу к Пристору пришла мысль, что увиденное им в окне напугать здравомыслящего человека никак не могло.

— Это ж надо было так ушатать нервы. — Подумал Мацей, снова подкрался к окну, и теперь уже смело отодвинув штору, посмотрел на стоявшую в трёх метрах от окна козу.

Кличку животному придумать ещё не успели — рогатой попрыгунье не было и пяти лет. Коза стояла по колено в снегу, смотрела в сторону окна и, едва завидев в нём шевеление, жалобно заблеяла.

— Заткнись. — Злобно и тихо прошипел Мацей и прижал ко рту указательный палец, но коза, то ли не услышала, то ли не поняла и заблеяла ещё громче.

Чтобы не провоцировать скотину Пристор отошёл от окна. Он понимал, что той хотелось бы как следует подкрепиться, но в семье, в какую её угораздило попасть, существовало правило гласившее, что пока не поест глава семейства, набивать требуху