Оглавление

Пролог Автора к Первой Книге

Благороднейшие и препрославленнейшие братья-выпивохи, пьянчужки, бухарики и запойные алкаши, и вы, трижды драгоценные венерики, шурудящие в моих карманах (ибо только вам, а никому другому, я посвящаю свои труды)!

Алкивиад в диалоге Платона, который называется «Пир», восхвалял своего школьного учителя Сократа (без всяких сомнений, короля философов), и среди прочих рассуждений на эту тему, утверждал, что он похож на Силенов. Силены древности представляли собой маленькие ларчики, подобные тем, что мы сейчас можем узреть в аптекарских лавках — снаружи разрисованные причудливыми игрушечными фигурками в виде гарпий, сатиров, взнузданных гусей, рогатых зайцев, осёдланных уток, летающих козлов, запряжённых оленей и других подобных чудачеств, которые можно было готовить по своему усмотрению, чтобы возбудить в людях смех, как это имел обыкновение делать сам Силен, который был приёмным отцом доброго Бахуса; но в этих причудливых шкатулках всегда хранились лучшие драгоценные камни и прекрасные снадобья, такие как бальзам, серая амбра, аммонит, мускус, циветта, а также избранные драгоценные камни и иные ценные вещицы.

Именно таким человеком был Сократ. Ибо, если бы вы посмотрели на него со стороны и оценили его по внешнему виду, вы бы не отдали за него и кучки луковой шелухи, настолько уродлив он был телом и нелеп в своих жестах и повадках. У него был острый нос, похожий на бычий, и лицо дурака; он был прост в обращении, неотёсан в повадках и неопрятен в одежде, беден, как церковная крыса, несчастлив в сватовстве, непригоден ни для каких должностей в государстве, смешлив до смешного, да, кстати, он пил, как лошадь и веселил всех, как фавн, дерзя и осыпая всех своими постоянными, дерзкими насмешками, и могу открыть вам по величайшему секрету — чтобы таким образом лучше скрыть свое божественное знание.

Теперь, открыв эту шкатулку, вы обнаружили бы в ней божественное и бесценное лекарство, превосходящее человеческое понимание, восхитительную добродетель, несравненную учёность, непобедимую отвагу, непревзойдённую трезвость, непобедимое душевное равновесие, абсолютную уверенность в себе и невероятное отсутствие всего того, к чему обычные, простые людишки так стремятся в своей жизни. Бегите, плывите под парусом, сражайтесь, путешествуйте, трудитесь в поте лица и воюйте!

Читатель неминуемо вопросит: к чему (по общему мнению) клонит эта небольшая завуалированная преамбула? А вот к чему клонит эта преамбула, мои добрые ученики, и некоторые другие весёлые дурачки, наслаждающиеся лёгкостью и досугом, читающие приятные заглавия некоторых книг нашего изобретения, таких как «Гаргантюа», «Пантагрюэль», «Феспонт» (Фессалоникс), «О Достоинствах Гульфиков», «О Горохе и Салотопке с подробными комментариями каноников» и т. д., — слишком легко догадаться, что в них нет ничего, кроме шуток, издевательств, передёргиваний, похотливых рассуждений и прочего развлекательного трёпа; потому что внешняя сторона (таково название) обычно, без каких-либо дальнейших расспросов, подвергается насмешкам и издевательствам. Но, воистину, очень неприлично так пренебрежительно отзываться о делах человеческих, видя, как (вы сами признаёте) монахом человечка делает не сутана, (вы сами — свидетели, и не дадите мне соврать, сколь многие таскают монашеское облачение, а внутри никакие не монахи, а чёрти знает что, точно так же, как кругом шастают те, кто облачены в испанские плащи, а испанской чести и испанской доблести в них кот наплакал). Поэтому, открывая книгу, вам следует серьёзно задуматься, о чём в ней речь. И тогда вы обнаружите, что в ней содержатся вещи гораздо более существенные, ценные, чем обещала эта шкатулка, и тема этой книги не так глупа, как может показаться на первый взгляд из её названия.

И представьте себе, что в буквальном смысле вы сталкиваетесь с вещами, достаточно весёлыми и утешительными, и, следовательно, очень соответствующими их названию, однако вы не должны зацикливаться на этом, как аргонавтам не следует зацикливаться на мелодии очаровательных сирен, но попытаться истолковать это в более возвышенном, глубоком смысле, как свободную, лёгкую радость своего сердца, которую, возможно, вы намеревались выразить в начале более простыми понятиями.

Вы когда-нибудь вскрывали замок буфета, чтобы украсть оттуда бутылку вина? Скажите мне правду, и, если вы это делали, вспомните, какое у вас тогда было выражение лица. И не приглашайте художника, пытаясь это изобразить — у вас всё равно ничего не получится! Или вы когда — нибудь видели собаку с мозговой костью во рту, — самое философское животное из всех, как говорит Платон, (глава 2 «О республике»? ) Если бы вы видели её, то могли бы заметить, с какой преданностью и пиететом она оберегает свою кость и с какой нежностью следит за ней; с какой заботой она лелеет эту кость; как пылко она её держит в зубах; как расчётливо и нежно её грызёт; с какой любовью она ломает и разгрызвет кость; и с каким усердием она её сосет, урча и присёрбывая Ни один писаный патриот, с воплем разрывающий на груди свои латы, не любит свою родину так, как любит свою мозговую косточку эта собака!

С какой целью всё это происходит? Что побуждает её прилагать все эти усилия, так переживать за результат и надеяться на лучшее? Да! На что она надеется в своём героическом трудовом подвиге? Что она ожидает получить взамен? Удивительно — ничего, кроме небольшого кусочка костного мозга! Это правда, что это блюдо более пикантное и вкусное, чем великий набор всяких мясных вкусняшек, разнообразнейших видов мяса, потому что костный мозг (как свидетельствует Гален, 5. facult. nat. и 11. de usu partium) является наиболее совершенным продуктом питания, созданным Природой. Подражая этой Платонической собаке, и избрав себе лучшую в мире духовную пищу, вы становитесь мудрее, обоняете, осязаете и по достоинству оцениваете эти прекрасные книги, исполненные высокими концепциями, которые, хотя и кажутся лёгкими в чтении, на самом деле оказываются довольно трудными для понимания. И затем, подобно собаке, вы должны, прилежно читая и подолгу размышляя, разгрыть кость и высосать оттуда костный мозг Истины, — таков аллегорический смысл моего послания, или то, что я про себя предлагаю обозначить этими пифагорическими символами, с твёрдой надеждой, что, поступая так, и прочтя их, вы, наконец, обретёте и благоразумие, и мужество, ибо при прочтении этого трактата вы обретёте иной вкус к жизни и доктрину, требующую более глубокого и умного рассмотрения, ибо она раскроет вам самые славные таинства и страшные тайны мира, а также нечто в том, что касается вашей религии, вопросов общественного устройства и экономической жизни. Верите ли вы, положа руку на сердце, что Гомер, когда писал свои «Илиаду» и «Одиссею», думал о тех аллегориях, которые своими тучными задницами выжали из него Плутарх, Гераклид Понтийский, Евстафий, Корнут и которые Полициан снова у них украл? Если вы верите всему этому, то ни рукой, ни ногой, ни на мизинец вы не приблизитесь к моему знанию, согласно которому Гомер о них так же мало размышлял, как мало о евангельских таинствах размышлял Овидий в своих «Метаморфозах», хотя некий монах-пустоголов (брат Любен Крокелардон), истинный почитатель бекона, несомненно, тщился доказать обратное, и чёрт возьми, доказал бы, если бы, возможно, ему встретились такие же дураки, как он сам, (ведь, как гласит пословица) всякая крышка, достойна своего чайника.

Если же вы не придаёте всему этому значения, почему бы вам не сделать то же самое с моими новыми весёлыми хрониками? Хотя, когда я их сочинял, я не думал ни о ком ином, как о вас, любезные мои читатели, которые в это время, возможно, пили так же, как и я. Ибо при составлении этой величественной инкунабулы я никогда не истратил ни минуты больше, ни какого-либо другого времени, кроме того, которое было отведено мне для принятия телесной трапезы, то есть я творил только, пока я ел и пил. И в самом деле, это самое подходящее время для того, чтобы писать о высоких материях и фундаментальных науках: это прекрасно понимал Гомер, образец всех филологов, и Энний, отец латинских поэтов, как называет его Гораций, хотя некий пронырливый Жоберноль утверждал, что его стихи больше отдают запашищем винца, а не ароматом масла.

Так же точно о моих книга говорил один паршивец, а пошёл он в задницу, мягко говоря! Благоухающий аромат вина, о, насколько он изысканнее, приятнее, веселее (Riant, priant, friant.), божественнее и восхитительнее, чем запах масла! И я буду так же рад, когда обо мне скажут, что я потратил на вино больше, чем на масло, как и Демосфен, когда ему сказали, что его расходы на масло больше, чем на вино. Я действительно считаю за честь и похвалу, что меня называют Весёлым Наставником и Добрым Товарищем Робина, ибо под этим именем меня принимают во всех избранных компаниях Пантагрюэлистов. Один завистливый и угрюмый негодяй упрекнул Демосфена в том, что его речи действительно пахнут, как фартук подмастерья или затычка от грязной бочки с маслом. По этой причине истолковывай все мои поступки и изречения в самом точном смысле; уважай мой твёрдый, как сыр, мозг, который кормит тебя этими прекрасными угощениями и пустяковыми забавами, и делай всё, что в твоих силах, чтобы я всегда был весел.

А теперь веселитесь, ребята, ободрите свои сердца надеждой и с радостью проглотите остальное, чувствуя лёгкость в теле и пользу от своих откровений. Но послушайте, болваны, вы, дебилы, чёрт бы вас побрал, паршивцы эдакие, не забудьте ещё раз выпить за моё здоровье, памятуя об услуге, которую я вам оказываю, а уж за мной, вы знаете, дело не станет.

Рабле обращается к читателю

Добрые друзья, мои читатели, которые прочитают эту Книгу! Не обижайтесь, когда увидите её! Освободите себя от всякой порочной предвзятости, ибо в ней нет ни зла, ни порчи! Это правда, что она не дарует вам ничего более ценного, чем веселье и смех! Таким образом, непрерывно размышляя, как бы скорбь ни поглощала ваш разум, я не смог бы найти более подходящего инструмента, как смех! Один дюйм радости побеждает целую пядь горя! Потому что человеку свойственно смеяться!

Глава 1

— О генеалогии и древности рода Гаргантюа.

Теперь я должен отослать вас к великой «Хронике Пантагрюэля», чтобы узнать о генеалогии и древности рода, благодаря которому Гаргантюа затесался к нам в мир. В ней вы, возможно, более подробно узнаете детали и вообще поймёте, как гиганты явились на свет, и как от них по прямой линии произошёл Гаргантюа, отец Пантагрюэля: и не обижайтесь, если на этот раз я пройду мимо этого разноголосья, хотя тема такова, что чем чаще о ней трындеть, тем лучше всё запоминается, тем больше доставляет удовольствие всем вам, достопочтенные сеньоры, согласно с которым вы обладаете авторитетом Платона, продемонстрированном в «Филебе» и «Горгии», и о Флакхе, который говорит, что есть некоторые термины (а они, без сомнения, таковы), которые, чем чаще их талдычить и повторять, тем более привлекательны. Дай Бог, чтобы каждый человек имел столь же точные сведения о своей генеалогии со времен Ноева Ковчега и до наших дней! Я думаю, что в наши дни на земле бродит много императоров, королей, герцогов, принцев и пап, которые происходят от каких-нибудь носильщиков чемоданов и попрошаек — вымогателей милостыни, ремесленников и шутов, и напротив, многие из потомков королей сейчас — бедные бродячие попрошайки, несчастные и обездоленные, хотя они и ведут свою родословную от кровей и родов великих царей и императоров, и вызвано это, как я полагаю, катастрофами в государствах, падениями империй и революциями в царствах и княжествах — и так от ассирийцев до Мидийцев, от мидийцев до Персов, от Персов до Македонцев, от Македонцев до Римлян, от Римлян до Греков, от Греков до Французов. И чтобы дать вам некоторый намёк относительно меня, заведшего этот мутный разговор с вами, я не могу не предполагать, что я происхожу из рода какого-нибудь богатенького короля или царевича времён царя Гороха; ибо никогда ещё вы не видели человека, у которого было бы большее желание стать королём и разбогатеть, чем у меня, и это лишь для того, чтобы я мог веселиться, ничего не делать и ни о чём не заботиться, а попутно ещё и обильно обогатить своих друзей и всех честных, учёных и талантливых людей Земли. Но я утешаю себя тем, что в другом мире я обязательно стану именно таким, да, скорее всего, и более великим, чем смею желать сейчас! Что касается вас, то с вы с таким же или ещё большим самомнением утешитесь в своих горестях, и пейте первачок, если сможете! Чуваки! Я вам в этом мешать не намерен!

Возвращаясь же к нашему разговору, я скажу, что по высочайшему произволению небес все эти подпревшие древности и генеалогия великого Гаргантюа были сохранены для нашего ознакомления более полными и совершенными, чем любые другие, за исключением фантастических историй всех этих Мессий, о которых я не собираюсь распространяться, ибо это не входит в мои намерения, и все дьяволы на подбор, то есть ложные обвинители, адвокаты и судьи, а также лицемерные проповедники Евангелия будут стеной выступать в этом деле против меня, потому что нет в мире слова правды и истины, на которое бы не были вылиты тонны грязи и лжи!

Эта генеалогия была обнаружена Джоном Эндрю на лугу, покрытом навозными кучами, который был у него недалеко от арки у столба, под оливковым деревом, по дороге в Нарсей, где, когда он рыл канаву, землекопы своими мотыгами наткнулись на огромную бронзовую гробницу, такую неизмеримо чудовищную, что они так и не смогли найти её конца по той причине, что она так далеко заглубилась в шлюзы Вены, что конца не видать. Вскрыв эту гробницу в одном месте, запечатанном сверху знаком в виде кубка, вокруг которого этрурскими буквами было написано «Hic Bibitur», они обнаружили девять кувшинов, расставленных в таком порядке, в каком в Гаскони обычно расставляют свои кувшины праздношатающиеся алкоголики и тунеядцы, причём тот, что был помещён посередине, стоял прямо на большой, пухлой, великолепной, серой, симпатичной, маленькой, заплесневелой, изъёденной мышами, крысами, клопами, муравьями и медведками брошюрке, пахнущей сильнее, но не лучше, чем фекальные розы в бойком отхожем месте. Только не делайте вида, что вы никогда не нюхивали такой Парижской парфюмерии, а ублажаетесь целыми днями лавандой и китовым спермацетом!

В этой книжице, брошюрке, а лучше сказать — инфернальной микроинкунабуле, и была обнаружена упомянутая генеалогия, написанная во всех цветастых подробностях гладким канцелярским языком, разборчивым почерком, но не на бумаге, не на пергаменте и не на воске, как вы уже успели подумать, а на коре вяза, которая, однако, так истлела от долгого времяпровождения в навозе, что едва ли на ней можно было различить три буквы вместе взятые. Я, аз многогрешный, был послан туда, и с при помощи всесильных, магических очков, которыми я оседлал нос, и благодаря которым в мире издавна практикуется искусство чтения неясных надписей и стёртых букв, которые едва видны зрению, как учил Аристотель, я перевёл книгу так, чтобы вы могли видеть, бултыхаясь в своём Пантагрюэлизме, то есть клюкая запоем по-свойски и читая ужасные «Деяния Пантагрюэля». В конце книги был небольшой трактат, озаглавленный «Фанфаронство с антидотом, или Галиматья экстравагантного тщеславия». Крысы и мотыльки, или (пусть чёрт меня раздерёт, если лгу) другие злые твари, обглодали начало; остальное я привожу ниже скорее из уважения, которое питаю к древности.

Глава II

— Фанфаронство: или галиматья экстравагантных фантазий, найденная в древней записке.

А из корыта ведьма-мать вопит:

— Когда-то я была его бабулей!

Поймайте его, сэр, прошу, молю я,

Избавьте же властителя всех гнид!

Он обосрался! Вдруг он обоссыт

Столы, стремянку и мои пачули?

Чердын ли чёрен или кряж тот круг

Эй, громко вдруг воскликнул он во тьме небесной,

Куда нас эти тени заберут

И как корову забодать уместно?

Колун — его седая борода,

И под ушами клок прикреплен песий,

И он молился, чтобы никогда

Его весы не стали в равновесьи.

Иные говорили, что лизнуть

Его тапчонку было много круче,

Чем дьяволу сосать большую грудь,

Иль плуту завязать его онучи.

Тем временем из адской глубины

Голавль коварный выплывает,

Ему, как пожирателю плотвы,

Придётся молвить речь, что не бывает:

Молюсь, чтоб бог помог нас всех спасти,

От тех господ, которые горазды

Плодить угрей нечистых на пути

И их икру в пещере преужасной

Раскладывать в ячейки и силки

И мерить тьму степными клунами,

Чтоб не свихнуть колонну от тоски

И вырдалаков поселить меж пнями.

В дремучих джунглях непрерывный стук,

Кто там снуёт по лавочке нечистой

Гнездом порока освящён клобук

Заросшего власами гимназиста..

Когда он главу он пролистать готов

В которой ничего ничего не сыщешь, кроме

На голове овцы больших рогов,

Как говорят, телячьих иль вороньих,

То он сказал: «Мне голову митра

Настолько охладила, что мозгами

Я в сотый раз пожертвовал вчера,

А вместе с тем серпами и крюками!

Но репы разогретой аромат

кружил вокруг кармической агоры,

И каждый, кто согрелся, был так рад,

Что на глазах у дурней липнут шоры.

Я спрашивал святого пса: «Ужель

Открывшееся не зарубцевалось яро?

У Патрика Святого эта щель

Гораздо шире щели Гибралтара!

И тыщи нор, ведущих в глубь земли,

Содержат нечто столь пугающее втуне,

Что кашель, что извергнут кололи,

Преобразится в дикий смерчь в июле.

И щели эти могут всех смутить,

Кто счёл бы это чрево непотребным,

И ветер колыхает эту нить

И дарит тощим пузам запах хлебный

Мужчины клятвы раздавать не прочь,

И вороне хлеб сидеть в сиропе.

Арест Геракла полоумит ночь

На возвращенье из Ливийских копей

К чему я в эту стынь не приглашён?

Спросил тут Минос, — Если шанс упущен,

Заместо жаб и устриц наших жён

Я буду продавать Камилле Сущей.

Помилованный будет пощажён

И вежливостью будет прялка чёрта.

Чтоб усмирить его, да будет слон,

Прихрамывая, бить его когорту.

.Чтобы усмирить его, приходит тот, который,

Прихрамывая, и смирив понос,

Циклопа брат, торя его повторы

Резню устроил и утёр всем нос.

А что там за надменный содомит,

Над кем смеются все земли забытой

Дубильщики, чей так потешен вид,

Над кем животик надрывает мытарь.

Но тут орёл Юпитера проснулся,

Готовый об заклад побиться для

Того, чтоб осознать. Он встрепенулся

И канул вниз, взъярившись и казня.

Невиданное дело — красть огонь

Богов — торговцев сельдью, спермацетом,

В чьи рощи не ступал ногами конь,

И пребывал в неведеньи при этом.

Кто был способен сделку подписать,

Тот и убить мог, не сморгнув очами

Тут показалась Пенсифилла- мать,

Салатом торговавшая, меж нами.

Но как спасти империю тогда,

Ведь разнесут начасти асмодеи

Не лучше ль отказаться, господа

От этой непрожёванной идеи?

Нет, всё же лучше украду огонь

И отсижусь потом под лунной лодкой,

Там будет ожидать меня мой конь —

В надежде смыться — мой коняга кроткий.

Но сделка всё ж подписана была

Одна Атоя с молнией во взгляде

Роняла то ли вздохи, то ль слова,

приэтом головой качая, кстати.

Юнона, преклонив свою главу

Тоскливо размышляла о позоре

И прятала в загашнике сову,

Как и сомнение своё в печальном взоре.

Пред нею совершался страшный трюк,

Достойный лишь воришки и страдальца

Там Прозерпина получала вдруг

Из чьих-то рук кармические яйца.

По небу плыли тучи, мнился храм

Вовсю светило Солнце над горами

Как их украсть, чтобы потом к горам

Не привязали, исстегав шипами?

Семь месяцев минуло. Некий член

Проснудся в облаках, сдувая пену

Он, тот, кто в древности разрушил Карфаген,

Теперь вперёд стремился вдохновенно.

Огнями окружён со всех сторон,

Он вспоминал своё дурное детство,

Чтоб поступить, как требует закон

И получить назад своё наследство.

Тут год, пришёл, разучивая роль,

Которой в мире не было ни разу

И получил невежливый король

Под сношенную рясу куст проказы.

Оставьте! Маска вам благоволит,

Но за забором мельтешат варвары,

А вы держать кончайте этот щит,

Направленный против змеиной свары.

Когда настанет долгожданный год,

Вокруг настанет умиротворенье,

И увенчает честь венком свобод

И воцарит божественное пенье.

Пред правдою святой падут все ниц,

Утихнет злоба и людские страсти

С тех пор не станет домогаться принц

В афёрах изнывая, чуждой власти,

Так времена снова станет повторяться,

Сердца людей покинут боль и страх

И стрелки века будут сохраняться,

Пока сам Марс находится в цепях.

Играя по наитию рабами,

Но время войн уже пошло на слом,

И явится прекраснейший меж нами

Великий муж с сияющим челом.

Так ободрите бренные сердца

И приступайте к трапезе счастливой,

Ведь жизнь свою дошедший до конца

Явился внова, чтобы жить под ивой.

Государи в момент лишатся лока

И стихнут присуждённыые рыдать,

Ему удасться слепленых из воска

Железными гвоздями приковать.

Глава III

— О том, как Гаргантюа одиннадцать месяцев вынашивался в чреве своей матери.

Грангузье был в свое время славным парнем и знатным весельчаком; он любил дерябнуть неразбавленного винца, как и любой другой тогдашний человек, и охотно закусывал его солёненьким мясцом. Для этого он обычно пробавлялся ветчинкой из Вестфалии, Майнца и Байонны, запасался вялеными чистыми языками, большим количеством колбасок, сосисок и пудингов по сезону; вместе с солониной и горчицей, большим количеством твердой икры кефали, называемой ботарго, и большим количеством сосисок, но не из Болонии (он боялся ломбардского бокконе), а из Бигора, Лонго-Нэ, Брена и Руарга.

В расцвете лет он женился на Гаргамелле, дочери короля парпайонов, веселой мопсихе с красивым, чувственным ртом. Эти двое часто вместе изображали «зверя с двумя спинами», радостно потирая и взбалтывая грудинки друг друга, так что в конце концов она зачала прекрасного сына и ходила с ним до одиннадцатого месяца; так долго, да, еще дольше, чем может женщина носить свой огромный живот, особенно если это какой-то шедевр природы, и вынашивается человек, предназначенный в свое время для совершения великих подвигов.

Как говорит Гомер, ребенок, которого Нептун зачал от нимфы, родился через целый год после зачатия, то есть на двенадцатом месяце. Ибо, как говорит Авл Геллий, глава 3, это долгое время соответствовало величию Нептуна, чтобы за это время ребенок мог обрести свой совершенный облик. По той же причине Юпитер продлил ночь, в течение которой он возлежал с Алкименой, на сорок восемь часов, поскольку более короткого времени было недостаточно для создания Геркулеса, который очистил мир от чудовищ и тиранов, которых ненавидел. Мои наставники, древние пантагрюэлисты, всецело подтверждают то, что я говорю, и вместе с тем заявляют, что это не только возможно, но и явственно поддерживает законнорожденность и легитимацию младенца, рожденного женщиной на одиннадцатом месяце после смерти её мужа. Гипократ, книга «о явствах». Плиний, глава 7, глава 5. Плавт в своей «Цистеллерии».

Марк Варрон в своей сатире написал текст «Завещания», сославшись для этой цели на авторитет Аристотеля. Цензорин, книга «De die natali.

Аристотель Книга 7, главы 3 и 4, «De nat. animalium» («О природе животных»)

Геллий, книга 3, гл. 16.

Сервий в своем толковании этого стиха из эклог Вергилия: «Matri longa decem» и т. д. и т.д., а также тысячи других глупцов, число которых увеличилось благодаря юристам из «de suis et legit l. Intestato», Intestato, далее — Autent., De restitut et ea que parit in indesimo mens (закон о реституции) и все это в определенном смысле. Более того, на этих основаниях они ввели в действие свой крючкочреззадницувытворительный закон. Gallus ff. De lib, et posthu, et l. Septimo ff., De stat, homin, и некоторые другие законы, которые я пока не решаюсь назвать. Благодаря этому честные вдовы теперь могут без всякой опасности вовсю пускаться во все тяжкие и начинать блудить после первых двух месяцев после смерти своих ненаглядных мужей. Я молю вас, мои добрые похотливые весенние парни, если вы найдете какую-нибудь из этих женщин, которая стоит того, чтобы потрудиться развязать гульфик, поднимайтесь, оседлайте её и приведите ко мне; ибо, если в течение третьего месяца у них произойдет зачатие, ребенок должен стать наследником покойного, если до его смерти у него не было других детей, то мать должна сойти за честную женщину. Когда станет известно, что она забеременела, смело двигайтесь вперёд, не щадите её, что бы с вами ни случилось, видя, что брюшко у неё пухнет. Как Юлия, дочь императора Октавиана, никогда не занималась проституцией со своими сожителями, но когда она обнаружила, что ждёт ребенка, то пошла вразнос, подобно кораблям, которые не получают своего рулевого, пока не получат свой балласт и спущеный якорь. И если кто-то обвинит их в этом из-за их крысиных соитий и повторяющегося распутства, а также из-за их беременности и большого живота, то, видя животных, испытывающих подобную потребность в их полноте, трудно допустить, чтобы мужчина-маскулинник посягал на них, их ответом будет, что это звери, но тут мы имеем дело с женщинами, очень хорошо сведущими в прелестных местечках и небольших сборах за приятное ремесло: как до сих пор замечала Популяя, согласно рассказу Макробия, lib. 2. Если дьявол не хочет, чтобы они попали в мешок, он должен сильно закрутить кран и заткнуть пробку.

Глава IV

— О том, как Гаргамела, прекрасно ладившая с Гаргантюа, съела огромное количество рубцов.

Обстоятельства и способ, при которых Гаргамела слегла в постель и родила ребенка, были таковы: (и, если ты в это не веришь, я желаю, чтобы твоя задница вывалилась наружу и устроила руладу). На самом деле, третьего февраля, у неё заболел живот, сразу же после обеда, когда она съела за ужином слишком много годебильо. Годебильо — это жирные рубцы из койроса. Койрос — это коровы, которых откармливают в стойлах для быков или на свежих лугах Гимо. Луга Гимо — это луга, которые из-за их плодородия можно косить два раза в год. Из этих жирных бычков они забили триста шестьдесят семь тысяч четырнадцать, чтобы засолить их на Масленицу, чтобы с приходом весны у них было вдоволь говяжьего фарша, которым можно было подсластить рот в начале трапезы и сделать вино вкуснее. Как вы уже слышали, у них было так много приекрасно приготовленных рубцов, и они были такими вкусными, что все облизывались. Но беда была в том, что, как бы люди ни старались, не было возможности долго сохранять их в свежем виде, и потому что они очень скоро провоняли бы, что было бы неприлично. Поэтому был сделан вывод, что их следует проглотить целиком, не потеряв при этом ни крошки. С этой целью они пригласили всех горожан из Сене, Сюйля, Рош-Клермо, Вожодри, не исключив Кудре, Монпансье, Ге де Вед и других своих соседей, всех любителей крепкого алкоголя, храбрых парней и хороших игроков в кайлы. Добрый человек Грангузье получал огромное удовольствие от этой разношёрстной компашки и приказал, чтобы у пирующих ни в чём не было недостатка. Тем не менее, он велел своей жене есть умеренно, потому что у неё приближались сроки родов, а эти рубцы были пищей довольно тяжёлой.

— Кишок без дерьма не существует! — сказал он, — Эти двуногие с удовольствием ели бы даже навоз из печи!

Несмотря на эти увещевания, она съела шестнадцать бочонков, два бушеля, три пека и целый кувшин жареных кишок.

О, какая прекрасная плодовитость! Какой аппетит! Как она набухала от такого количества этой дерьмовой дряни!

После ужина они все гурьбой устремились в ивовую рощу, где на зелёной травке под звуки весёлых флейт и бойкой волынки принялись плясать так галантно, да так весело и буйно, что было любо-дорого наблюдать за их резвыми прыжками и невообразимыми фортелями.