И хотя Старцеву обещают квартиру с индивидуальным отоплением в новостройке, ему ужасно не хочется уезжать оттуда, где стены и половицы хранят клад минувшего, но драгоценного для него времени. Драгоценного и бессмысленного — как и старые монеты, его ни на что уже теперь не потратишь.
Женщина, которая его любила, теперь была мертва. Та, которую любил он, была бессмертна. Бессмертие — чудесная штука, но и оно, оказалось, мелькнет стороной: за окошком купе, за иллюминатором самолета, — и от нас от живых отстает. А в жизни ничего больше не осталось. Разве что вот на могилу к Марусе сходить.
Годы летят, тебе кажется, что ты себя растерял, что ты живешь чьей-то чужой жизнью. Как будто одна только роль от тебя и осталась. Но чтобы страх преодолеть, от него ведь не убегать надо — так он, наоборот, злей собаки прицепится. Надо на него идти, надо пройти насквозь. То есть попробовать как раз стать этим самым другим, чужим — и чем дальше от себя, тем лучше. А затем плюс-минус вернуться. И мы играем спектакль, чтобы выломиться из спектакля.
в своей бесчувственной темноте я давно тайком научился мысленно ощупывать время не только вокруг, но и немного перед собой или позади себя, находя там разгадку.
Они долго подбирали свое последнее путешествие — и остановились на выборе круиза внутри эскиза, на странствии, сказали, по линиям того будущего, где никого из них, никого из нас уже нет в живых.
Они долго подбирали свое последнее путешествие — и остановились на выборе круиза внутри эскиза, на странствии, сказали, по линиям того будущего, где никого из них, никого из нас уже нет в живых.
