Удивительное дело! Если кто-либо из христиан отвергает иконопоклонение, почитание мощей, пост, его уже считают еретиком, считают погибшим христианином, его сторонятся, чуждаются; если же кто совершенно сознательно в своей жизни отрицает Нагорную проповедь Христа и всегда нарушает ее, против того никто ничего не говорит, ему даже никто против этого не возражает, все его считают православным христианином и т. д.
Ужасно! О, если бы сейчас пришел на землю Сам Христос и посмотрел бы на всю нашу жизнь, Он совершенно не признал бы нас христианами, потому что в нашей жизни со всем ее церковным культом Он не нашел бы ничего Своего. Прежде всего Ему бросилось бы в глаза, что вся христианская жизнь, начиная с четвертого века и до сего дня, базируется не на каменной твердыне Его Евангельской жизни, нет, а на сыпучем песке язычества, да еще какого сплошного неслыханного язычества. Поэтому вся жизнь христиан состоит в беспрерывном процессе созидания и разрушения, разрушения и созидания себялюбивой, страстной, порочной, языческой, даже сверхъязыческой своей жизни, на сыпучем песке своих собственных страстей и материальных земных интересах.
Каждое творение славит Господа и исповедует Его как умеет.
А всего более горюю и ужасаюсь, когда вижу Господа Иисуса пренебрегаемым в самой Церкви Его и заповеди Его вижу поруганными от самих христиан.
Когда пленник после долгого плена возвращается на родину, то он ждет не дождется, когда вступит на свою любимую землю и увидит своих родных и близких. И когда увидит, то плачет от радости и спешит рассказать о том, как он жил на чужбине, как тосковал по родине, как томился и страдал.
Я теперь в своих глазах подобен пленному, всеми силами души стремящемуся на свою милую родину, к радостной духовной жизни во Христе. Первые двадцать лет своей жизни я жил в своем сознании на родной стороне, на свободе Евангельской жизни. А затем попал в плен языческому миру и двадцать три года был жалким пленником на духовной чужбине.
Общение с детства с религиозными людьми много доставило мне пользы, но больше всего мою детскую душу развивали леса, поля, солнце и звезды небесные. Я никогда не забуду, с каким сладостным восторженным чувством я всегда впивался в солнце или в дивный млечный путь небесных светил.
В настоящее же время существует какая-то омерзительная болезнь, болезнь религиозная и болезнь ученая; эта болезнь, как никогда, ныне в моде и сама по себе очень заразительна, она особенно заражает религиозных ученых и духовно-пустых, праздных прожигателей жизни. Эта болезнь по существу своему есть великая благородная мания учить и только учить других тому, с чем собственная жизнь совершенно расходится, или в крайнем случае чего в личной жизни никогда сами эти господа на практике не переживали, в чем никогда серьезно внутренне не упражнялись, ограничиваясь только лишь одною болтовней. В настоящее время, действительно, чтобы прослыть религиозным и ученым, нужно как можно больше о своих предметах красиво и ловко болтать.
Прежде с воздетыми к небесам руками я горел огненною любовью к Богу, а теперь и руки мои связаны четками моего мертвого монашества, и сердце мое застыло холодным бездушным современным христианством.
Мне казалось в то время, что никто так не говорит проповедей, как я. Вместе с этой похвалой, а быть может, даже и в самой похвале людской, скрывался еще тот затаенный душевный ад, который, проникая в мою душу, точно электрическим смертельным током отравлял все мое существо. Этот яд есть страшное современное чувство, чувство сознания себя творцом религиозного опыта, благим религиозным учителем человечества, мудрым знатоком Священного Писания, проповедником Откровения Божия, выразителем тайн Христова Ума и как бы совершеннейшим знатоком всей вселенной!
Семен молился, стоя на ногах, а я стал на колени, когда же он запел своим старческим голосом «Отче наш» и пал на колени, тогда сразу загорелось мое сердце каким-то необыкновенным огнем любви, точно как в первый раз со мной было в Лужках: слезы заструились из моих очей, обильный пот выступил по мне, и я не мог удержаться от того, чтобы не утаить от Семена такое состояние души моей. Чем дальше пел Семен, тем все более и более наполнялась душа моя пламенем неизреченной любви к Богу. Так жаждал я в это время сгореть и превратиться в это сладкое пламя любви к Господу, стать одной любовью к своему Творцу.