Оглавление

Вступление

Все знают, чем не занимаются психотерапевты: не дают советы и не говорят, что делать.

Мало кто знает, чем они занимаются на самом деле, хотя правильные слова известны многим: «передают ответственность за свою жизнь», «помогают раскрыться», «присутствуют», «избавляют от комплексов» — это все понятно, но что конкретно?

К сожалению, психотерапия так или иначе работает, поэтому варианты типа «дурят людям голову» и «берут деньги за страдания» мы рассматривать не будем.

Мне всегда казалось странным, когда люди, которые меняли свою жизнь, потом становились специалистами по всякому «личностному росту» и начинали помогать другим. На мой взгляд, они легко выкрутились. А что, настоящей профессии не нашлось? И вот посмотрите: последние годы я разговариваю с людьми и называю это «экзистенциальной психотерапией». Это книга — не про нее. Но не совсем.

«Постоянно спрашиваю у детей, кем они хотят стать, когда вырастут — я все еще ищу идеи», — есть такая шутка. Я же продолжаю без шуток спрашивать у взрослых, как они хотят прожить свою жизнь, — потому, что открыт для идей, как можно прожить человеческую жизнь. Конечно же, это выглядит как лукавство: ты приходишь к «специалисту», не зная, как прожить свою жизнь, а он тоже ничего не знает.

С одной стороны, это действительно так. «В любом кабинете всегда можно увидеть двух довольно напуганных людей: пациента и психоаналитика. Если этого нет, тогда вообще непонятно, зачем они пытаются выяснить общеизвестные истины» (Бион Уилфред).

С другой — что-то же этот чертов «профессионал» знать должен. Должен, но не скажет. Психотерапия сейчас считается уделом здоровых людей — это те, кто достаточно социально успешны, чтобы быть способными за нее платить, и те, кто хочет улучшить свою жизнь (поиск смысла легко проходит в категорию «улучшений»)[1]. Ни один здоровый человек не пойдет за свои же деньги (и часто ощутимые) к какому-то другому человеку, который будет искать в нем патологию и точно скажет: «Вот тут вот у вас — неправильно!» Надеюсь, вы знаете, чем отличается психотерапевт от психиатра.

Во время индивидуальных консультаций современный терапевт вынужден ограничиться совещательной ролью, этакий мудрый советник при царе, а на публике уже можно, наконец, публично же блеснуть знаниями типа «кто такие нарциссы и как от них убежать». Такие знания относительно бесполезны с одной стороны, в целом безвредны — с другой и могут быть достаточно сбивающими с толку — с третьей.

За каждой школой терапии скрывается своя идеология (в формулировке Жижека как «набор верований, в существовании которых мы даже можем не отдавать себе отчета»), и каждый человек — даже терапевт — является переносчиком и распространителем мемов[2] конкретной идеологии, а не «истинного положения вещей».

Мой любимый пример: «созависимые отношения» — мы все знаем, что это очень плохо — но согласно словарю Мерриама-Вебстера это словосочетание впервые было замечено в 1979 году. Выходит, до этого года никакой «созависимости» не было, а все это называлось, например, любовью (или «романтической любовью», что уже почти не шутка).

Нарциссы — это злодеи. Из зоны комфорта надо выйти. От мамы — сепарироваться. Инфантилизм — плохо. Ответственность — хорошо. Бьет — значит, не любит. Это все «правдивые» заявления, в корне которых лежит определенный взгляд на жизнь, который не подвергается сомнению.

Даже «клиент должен сам решать, как ему жить» — это гуманистический мем о том, как правильно жить клиенту. Если терапевт придерживается этого мема потому, что «так правильно», то он ничем не лучше клиента, который делает другие, конечно же, неправильные вещи только потому, что так правильно.

Неосознанная идеология приводит к тому, что я называю «застреванием в мемах»: когда «все знают», что такое ну, например, «сепарация», это порождает обширное количество однотипных «правильных» текстов на эту тему, но никто не может заглянуть внутрь, потому что там — те же затасканные формулировки[3].

В этом плане, конечно, рассказ человека своим языком «о том, как мама перестала лезть в мою жизнь» в разы полезней и понятней, чем лекция очередного психолога «о сепарации» — потому что про сепарацию «все знают», а личная история может у кого-то «отозваться чем-то своим».

Изначально у меня была идея книги как словаря психологических мемов с эффектным разоблачением (типа «Словаря Дьявола» Амброза Бирса): раз уж все равно они свалены в массовой культуре в бессистемную кучу, то алфавитная ничем не поможет, а только создаст сатирический эффект.

Что типа такого: «Инсайт — радостное чувство узнавания, когда индивидуум обнаруживает, что банальность применима и к нему».

В процессе написания быстро выяснилось, что с разоблачением ничего путного не выходит: «Узок круг этих людей, страшно далеки они от народа». Мифы поп-психологии имеют к психотерапии очень далекое отношение, и стоит только человеку рассказать о терапии, как он сам это поймет. Без, простите, пропедевтики развеивать мифы не выходит, «вам будет непонятно, а мне неинтересно» (анекдот), а с ней уже и не нужно.

Потом я подумал, что можно оформить книгу в виде отдельных писем другу (который не особо в курсе, чем я занимаюсь, однако ему почему-то интересно это узнать), но постеснялся: мы же не друзья.

Другой симпатичный мне жанр — записи для себя, которые почему-то вышли в свет, так, в «Записях и выписках» Гаспаров писал: «Я не собирался это печатать, полагая, что интересующиеся и так это знают; но мне строго напомнили, что Аристотель сказал: известное известно немногим. Я прошу прощения у этих немногих». Нашел недавно заметку, написанную не для публикации, в ней — фраза всего из двух слов: «нарциссический и гинекологический». Понимайте как хотите.

В любом случае что вышло — то вышло.

 Мир многих постсоветских людей делится на «выживание» и «излишества».

 Мем как базовая единица культуры, как его понимал Ричард Докинз в книге «Эгоистичный ген».

 Однажды я видел в «Фейсбуке» комментарий к подобному тексту, мол, «я физик, слово „сепарация“ знаю, но нельзя ли простыми словами», на что автор дал ответ, что текст — для психологически грамотных и пусть физик идет повышает свою грамотность в другом месте. Так и сидят грамотные в одном месте и гоняют, как мыло по тазику, одни и те же термины.

Терапия — разговорная практика

Когда мне было десять лет[1], в Советском Союзе появились первые доступные персональные компьютеры — ZX Spectrum. Отец пообещал мне купить такой при условии, что я сначала научусь программировать.

Дядя помог: он арендовал у друга компьютер на лето и нашел книгу по программированию. Все, что я знал до этого, было короткой историей про папину учебу, компьютеры размером с комнату и перфокарты, и звучало это довольно пугающе. Начав читать книгу, я почти сразу получил то, что называется «инсайт»: «программирование — это когда ты говоришь компьютеру, что делать».

Это озарение поменяло все: из совершенно таинственного и неведомого занятия программирование стало понятным по сути, оставались только частности. После этого я не «учил» программировать, а все «разворачивалось» передо мной: с компьютером можно в любой момент было вступить в диалог, что-то ввести и посмотреть, что получится. Ход мыслей создателей языка программирования все равно был человеческим, и его можно было воспроизвести: когда я дошел до того, что мне надо было попросить компьютер повторить одно действие многократно, я подумал: «Ну наверняка же должна быть команда „повторить это“, не писать же десять раз», заглянул в книгу и нашел ее.

Психотерапия с другой стороны — это диалог уже с человеком, разговорная практика. Ее не получается уложить в простую формулу типа «говорить человеку, что делать»[2], но формулировку «один человек говорит с другим для того, чтобы…» можно использовать для описания разных школ терапии, у каждой из них своя мотивация, свое «чтобы».

Нам никуда не отвертеться от Фрейда: первым разговаривать с пациентами в рамках сначала психиатрического лечения придумал он, после чего психоанализ «развернулся» перед ним как новая дисциплина и вся современная психотерапия вышла их психоанализа (нравится ей это или нет). До этого с «душевнобольными» не разговаривали, и вообще не очень понятно, чем занималась психиатрия: не изобрели не только антидепрессанты, но даже такие гуманные процедуры, как лоботомию и электрошок (но уже вот-вот).

Рональд Дэвид Лэйнг, известный «антипсихиатр»[3], описывал, что примерно в те времена[4] больных просто изолировали в психушку, чтобы глаза не мозолили, потому что никто не знал, как их лечить.

Здесь же можно разделить три «психа»: психиатрия является медициной и лечит медицинские и околомедицинские заболевания психики, психология изучает статистику, пытаясь зачем-то быть настоящей наукой[5] с научными методами, психотерапия изучает единичные случаи: «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Как так вышло, надеюсь, станет понятно дальше, но это деление не только функциональное, но еще и идеологическое[6].

Жанр психиатрической или психологической консультации является просто актом передачи знаний, «эксперт говорит с не экспертом для того, чтобы сообщить ему подробности его болезни», а лечение происходит каким-то другим способом, в случае психиатрии, очевидно, таблетками, в случае с психологией, как и от чего лечат знания, и вовсе непонятно (впрочем, есть такая вещь, как «тренинги» и прочий КПТ, они тренируют навыки).

Психотерапия же «лечит» разговорами. Но как?

 Это — не та книга, в которой автор без конца рассказывает истории о себе, потерпите.

 Для этого есть родители.

 Антипсихиатрия — это движение психиатров (то есть, это не «антипрививочники»), которое утверждает, что современная психиатрия — это форма насилия, и что большая часть того, что называется «психической болезнью» является просто отклонением от нормы, которое на нравится обществу. См. например «Миф душевной болезни» Томаса Саса.

 На самом деле это было позднее, но тренд все тот же.

 «Мы не стоим перед фактом смены одних учений о душе другими (по содержанию и характеру), а перед фактом совершенного устранения учений о душе… Прекрасное обозначение „психология“ — учение о душе — было незаконно похищено и использовано как титул для совсем иной научной области» (Семён Людвигович Франк, «Душа человека», 1918).

 На эту тему у меня была шутка про английские артикли: психология изучает человека, a man, психотерапия — человека, the man, то есть — человека вообще и конкретного человека. Первая дисциплина, таким образом, — a shit, вторая — the shit.

Катартическое лечение и невротический конфликт

Интерес Фрейда к собственной психике, его наблюдения в период увлечения кокаином, переросшие в продолжительный анализ, знаменуют собой начало глубинной психологии.

Джеймс Хиллман. Миф анализа

Итак, у нас есть пациент, страдающий от симптома, который непонятно, как лечить, так как с медицинской точки зрения все нормально, рука болит «просто так» (это только потом выясняется, что пациент ей мастурбирует). По сути, это то, что называется сейчас словом «психосоматика», но тогда таких слов даже не было.

Сначала Фрейд «лечил» припарками, как было тогда принято: применял электростимуляцию, водолечение, массаж — все должно было просто облегчить симптом.

Неудовлетворенный результатами, он начал использовать гипноз в декабре 1887, очевидно, пытаясь подавить симптомы пациента. В случае Эммы фон Н. (1889) Фрейд впервые использовал гипноз в целях катарсиса. Его терапевтический подход состоял в следующем: он гипнотизировал пациентку и приказывал ей рассказать о происхождении каждого из ее симптомов. Он настойчиво спрашивал, что испугало ее, что вызвало рвоту или опечалило ее, когда происходили те события и т. д. Пациентка отвечала серией воспоминаний, что сопровождалось сильным аффектом. В конце Фрейд внушал пациентке, чтобы она забыла эти воспоминания.

Ральф Р. Гринсон. Практика и техника психоанализа

Фрейд начал использовать гипноз для того, чтобы клиент «просто перестал», но потом опытным путем выяснил, что симптом связан с сильными эмоциями, и если дать этим эмоциям выйти, то наступает облегчение.

Это можно рассматривать в качестве первой гипотезы, как может работать терапия — «дать человеку выговориться». Несмотря на ее примитивность, она жива до сих пор — как-то я читал интервью с одним современным терапевтом[1], в котором она сообщала, что в клиентах за неделю накапливается эмоциональный мусор и надо регулярно «прочищать трубы», в этом задача терапевта и состоит. (Саморегуляция? Нет, не слышали.) В этой метафоре терапевт выполняет роль сантехника (удаляет засоры) или унитаза (помогает облегчаться).

Более того, и гипнотерапия существует до сих пор примерно с тем же обоснованием: дескать, у клиента было какое-то Очень Плохое Событие, которое он забыл, и если его вспомнить и перепрожить, то жизнь начнется совсем другая[2].

В 1892 году Фрейд осознал, что его способность гипнотизировать пациентов ограниченна, и встал перед выбором: либо отказаться от катартического лечения, либо попытаться делать это без сомнамбулической стадии (Breuer and Freud, 1893 — 95). Объясняя свой подход, он напомнил, как Бернхейм продемонстрировал, что пациентов можно заставить вспомнить события просто путем внушения (с. 109). Фрейд, следовательно, пришел к предположению, что пациенты знают все, что имеет для них патогенное значение, и вопрос только в том, чтобы заставить их сообщить это. Он приказывал пациентам лечь, закрыть глаза и сконцентрироваться. Он надавливал на лоб и настойчиво говорил, что воспоминания должны появиться.

Ральф Р. Гринсон. Практика и техника психоанализа

Видна работа мастера, конечно. Стало очевидно, что какие-то вещи клиент «не помнит» в нормальном состоянии или делает вид, что не помнит. «Забытые» воспоминания должны где-то храниться, что привело к идее бессознательного и вытеснения (механизма «забывания», который более правильно назвать «несознавашки»).

В ранней психоаналитической литературе упоминалось вытеснение (repression) чувств и мыслей, но мне не очень нравится этот термин, и мне кажется, другие современные психоаналитики тоже пытаются подобрать слово получше. Я думаю, что этот термин слишком загадочен для чего-то настолько простого, обычного и повседневного. Бруно Беттельгейм (1982) пишет, что «вытеснение» (repression) — это плохой перевод немецкого слова, которое использовал Фрейд, и предложил термин «непризнавание» (disavow) как более полезный перевод.

Джонатан Шедлер

Постепенно Фрейд обнаружил — опять-таки на практике — что если на клиентов не давить (особенно на лоб), то они рано или поздно что-то расскажут сами, более того, описан случай, когда клиентка специально попросила Фрейда просто заткнуться и не перебивать. «Ага!» — подумал Зигмунд и изобрел «метод свободных ассоциаций».

Не оказывая какого-либо давления, аналитик предлагает пациенту лечь удобно на софе, тогда как он сам сидит на стуле за ним, вне поля зрения пациента. Он даже не просит его закрыть глаза и избегает любых прикосновений, так же как избегает всяких других процедур, которые могут напомнить о гипнозе. Сеанс, следовательно, проходит как беседа между двумя людьми, в равной степени бодрствующими, но один из них воздерживается от любых мускульных усилий и любых отвлекающих ощущений, которые могут отвлечь его внимание от его собственной умственной деятельности. Для овладения идеями и ассоциациями пациента аналитик просит «разрешить ему войти» в такое состояние, как если бы они беседовали бесцельно, бессвязно, наугад.

Зигмунд Фрейд

Идея, конечно, в том, что никакого «наугад» не бывает, человек просто не способен на «бессвязную» деятельность, он так или иначе делает выбор, о